Текст книги "Соприкосновение"

Автор книги: Алина Бакурина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 5 страниц)

Мы вышли на опушку леса. Резкие порывы ветра заставили облако исчезнуть, и взору открылись цветущие сочной зеленью холмы со множеством протоптанных ногами и копытами лошадей дорог. Я не успела толком ничего разглядеть. Ветер привёл с собой ещё одно облако, и нас окружила свинцовая пелена загадочности.

Чату что-то спросил меня, и, прежде чем понять услышанное, я ответила «да». Что «да» я узнала, когда он полез в рюкзак и достал флисовую кофту. До сознания дошло, что меня спросили: «Холодно?». Поскольку я и вправду замёрзла, то правильно сделала, что согласилась. Пока я надевала кофту, нас догнала наша группа.

Облако растаяло на ветру, открывая холмистую местность и вереницу людей, поднимающихся вверх по ветвистым тропинкам. Жёлтые плащевые палатки, горящие робким огнём костры, одетые в свитера и куртки туристы, привязанные к вбитым в землю кольям лошади с поклажей на спинах, – мы попали на перевал.

Чату понёсся вперёд, как только я взяла его за руку. Юбка на удивление не мешала быстро переставлять ноги, прыгать по кочкам и переступать через овраги, встречающиеся на пути.

Пронизывающий ветер вместе с облаками отгонял тепло, и я ёжилась под холодными порывами. Утыкалась себе под ноги, но во время непродолжительных остановок после преодоления очередного холма могла осознанно пропускать через себя облака, смотреть на других людей и пологие склоны изумрудных холмов. Ползущие по земле облака погружали нас в молочную мглу, рассеивались и исчезали в воздухе.

Ступив с травы на взъерошенную подошвами многочисленной обуви землю, я увидела, как в растворяющемся облаке проявляются черты каменной арки, врастающей в гору узкой дугой. Одни люди обходили её, другие проходили прямо под ней. Она олицетворяла нечто собирательное и независимое, как портал в другой мир.

До ушей донёсся звон колокола, самодостаточный и напоминающий только себя самого, не вызывающий никаких ассоциаций. Под ногами скользила плитка, по которой совсем скоро пришлось идти босиком – мы ступили на святую землю. Её холод обжигал стопы.

Я искала наиболее ровные участки земли без камней и сломанных веток деревьев. Когда чувствовала под стопами что-то лишнее, у меня случались серьёзные затруднения с передвижением. Тело чувствительно реагировало на любые соприкосновения с миром, и мне приходилось искать для него наиболее мягкие пути передвижения. Его чувствительность касалась не физического дискомфорта, а напрямую болезненно воздействовала на нервную систему, и к буддистам меня приближало истинное знание того, что такое медленное всепоглощающее страдание.

Внимательно следя за тем, чтобы не наступить на что-то крайне неприятное, я продолжала идти по холодной плитке и пыталась осознать, где я сейчас нахожусь, что-нибудь почувствовать по отношению к этому, забыть про себя.

Напротив входа в небольшой храм стоял деревянный шпиль с трезубцем наверху, а так же шивалингамы77
        Шивалингам – символ Шивы, обозначающий божественную воспроизводящую силу и непроявленного Бога.


[Закрыть] и облитые густой жидкостью статуи. В ноздри ударил кисло-сладкий запах приношений Шиве. Дым костра чёрной змеёй струился в небо, смешиваясь с тучными облаками.

Азат рассказал, что в сезон дождей деревянный двадцатиметровый столп отражает молнии. Он соединен с лингамом внутри храма и время от времени молнии раскалывают его. Потом брамины88
        Брамин – представитель высшей касты в Индии.


[Закрыть] склеивают лингам обратно с помощью теста и масла. Так осуществляется закономерный круговорот влияния Шивы на мир – разрушение и возрождение.

Как воспринимать то, что сейчас происходит, отношусь я к нему или нет?

Я не хотела принимать или отрицать. Только понять, для чего вышло так, что я смотрю на столб чёрного дыма, слышу звон колокола, и вокруг меня чужой народ славит чужого бога?

«Чужое» – лишь слово, которое зачем-то придумали и отрезали от единого целого на множество кусков. Все мы стремимся к одному и тому же разными путями, и, может, вместо того, чтобы искать различия, нужно искать сходства?

Вера это, в конечном итоге, важно. Что бы кто ни говорил, все во что-то верят. Вера в себя – тоже вера.

Я чувствовала и знала, что готова принимать всё, что вижу, слышу и получаю здесь, но я в гостях и только. Наверное, правильнее всегда быть в гостях у внешнего и дома у внутреннего.

Храм Электрического Шивы со стороны был похож на избу, опоясанный деревянной верандой с потрескавшейся краской, сам он выложен из камней. Толстые сырые бревна веранды раздулись под тяжестью крыши. Прежде чем войти в храм, паломники ударяли в колокол, взбирались по скользким мраморным ступенькам, совершали обход храма по часовой стрелке и, выходя из него, вновь ударяли в колокол.

Преодолев ступеньки, я как клещ вцепилась в одно из бревен веранды. Стопы коснулись пропитанных влагой времени и дождей прохладных досок. Центр храма был огорожен стенами, скрывающими от глаз шивалингам, и мы следовали друг за другом по тесному тёмному тоннелю. Ноги скользили по мокрым доскам, я посмотрела вниз и увидела в полу зияющие дыры.

Замечательно…

Я попробовала придерживаться за стенку, но это оказалось не лучшей затеей. Брёвна были такими же мокрыми, как и доски пола. Я не хотела получить занозу и оставила руки при себе. По возможности старалась не отставать от своей группы, хоть и идти по такому коридору было крайне неудобно. С одной стороны, я боялась задержать тех, кто шёл следом за мной, с другой – отстать от своих, а с третьей – выйти отсюда поскорее тоже немаловажно.

Заднюю стену храма покрывали следы маленьких ножек. Каждый проходящий мимо паломник бережно прикасался к ним. В очередной раз перед моим внутренним взором возник жирный знак вопроса касательно веры и моего поведения в ней.

Кто я?

Неужели я действительно спросила себя об этом?

Сердце тянулось от противоречивого нового к противоречивому привычному. Во мне никак не могло сформулироваться и сформироваться отношение к событиям, которые со мной случались. Не только сейчас. Я буквально ощущала, как вымучивала из себя большинство чувств и не знала, что с ними делать. Не могла разобраться в том, что из них настоящее, а что автоматическое, поддающееся воле случая или влиянию извне. Стремясь к честности перед собой и другими, часто не верила самой себе. Всё, к чему я прикасалась мыслями и чувствами, нередко взрывалось обманом, требовало проверки и анализа, что отрезвлял меня, как холодный мрамор ступенек, ровно до того момента, когда я опять не начинала поддаваться дуновению ветреных мыслей и эмоций.

Сейчас я относилась к событиям так, как читатель относится к книге. Он увлеченно её читает, верит в каждое слово, в мир, созданный в ней, а, закончив последнюю страницу, расстраивается, взгляды его, возможно, меняются, но книга отправляется на полку и не тревожит разум до следующего прочтения.

На выходе из храма меня ждал неприятный сюрприз в виде высокого порога. Если забраться куда-то с помощью подручных средств я могла, то слезть – более серьёзная проблема. Женщины из моей группы легко спрыгнули с него, спустились по скользким ступенькам и непринужденно разговаривали, ожидая меня.

А вот я застряла. Чёрт! Собрала в одну руку ткань юбки и приподняла её, чтобы видеть ноги. Спиной чувствовала, что за мной формируется очередь. Звон колокола сделал паузу, звонить я в него не собиралась – объявились дела поважнее. Зацепившись пальцами за бревно, я некоторое время перетаптывалась с ноги на ногу и, наконец, решилась сделать широкий шаг вниз. Есть!

Знала бы, что так будет, – не полезла бы. Наверное. После этого шага спуск по обычным ступенькам показался сущим пустяком.

Когда мы обулись, отойдя от храма на поляну с чёрной, жирной почвой и прибитой к ней дождями пожухлой травой, я испытала облегчение. После меня колокол снова звучал часто и звонко.

Несмотря на простор вокруг, само празднество я ощущала замкнуто. Мне было тесно в нём, и, как бы я не пыталась его понять, ничего не выходило.

Я радовалась пребыванию на холме, глаза горели интересом и желанием познавать волшебный, чужой мне мир, но к синему Электрическому Шиве я ничего не почувствовала.

Я не могла его представить где-то рядом с собой, в своей жизни. Не могла представить, что ему интересен этот праздник.

Я могла бы пустить его в сердце, если бы мы были друг другу нужны. Если бы он был мне нужен так же, как паломникам, пришедшим сюда.

Для меня Шива чужой и холодный, синий и зелёный. Он этот холм и небо над ним, но, спустившись отсюда, я легко простилась с ним, не приглашая в дальнейшую жизнь. Только если в гости.

Спуск требовал чуть большего соблюдения равновесия и внимательности к крутой дороге. Ко мне вернулся Чату. Поэтому от меня требовалось немного другое – иди за ним так, чтобы никто никого не тянул. Он снова спешил, а я снова его тормозила. Со стороны всё выглядело так, будто мы просто спускались.

Полные пегие кобылы, нагруженные тюками с вещами, долгоногие жеребята, замершие возле них в поисках молока, ярко-жёлтые палатки на фоне туманного неба – мы вернулись в долину между двумя мирами, живущую особенной, отдельной от всех жизнью, и устало опустились на деревянную лавочку в одной из поставленных на скорую руку палаток.

Дымящийся чай в пластиковых стаканчиках совсем скоро оказался на низком столе перед нашими носами. За разговором он пился быстро у всех, кроме меня. Пальцами через пластик я чувствовала, насколько он горячий, и пить не торопилась, осторожно двигая из стороны в сторону стаканчик по неровным дощечкам стола. Как и высокие ступеньки, горячий чай – немного не моё.

Вообще я всё могу, но придётся подождать.

Иногда казалось, что проще от всего отказываться, чем требовать чуть больше времени для себя. Только иногда. Так что я усиленно дула на чай, не желая ходить с обожжённым языком, что всё равно случилось. Терпеть ненавижу это.

Во время спуска женщины вели себя отстранёно. Если при подъёме я стремилась зацепиться за части нашей группы вопреки торопливости Чату, то, идя обратно, полностью сосредоточилась на вихляющей тропе. Я часто прижималась к скалам, пропуская поднимающихся подростков с громко играющими европейские хиты или даб-степ колонками. Индийцы умеют создавать атмосферу. Я лицом к лицу встретилась с сочетанием прошлого и настоящего, со стремлением к внутренней тишине, к соединению с чем-то, что больше нас, и с внешним гулом разговоров, музыки, песен.

Один поворот сменял другой, и в какой-то момент я почувствовала, как трясутся от усталости и напряжения ноги. Мышечная боль о себе знать пока не давала. Я помолилась скорее телу, чем кому-то извне, чтобы оно донесло меня до дома без приключений.

Перед поездкой я готовила ноги к длительным походам, но план не увенчался успехом. У меня постоянно что-то болело. Тем не менее сейчас кроме лёгкой дрожи никакого дискомфорта я не испытывала, и это успокаивало.

Шаг за шагом преодолевая последние метры спуска, я вдруг захотела две вещи на этой чужой земле – молока и шоколада.

Счастьем было посадить себя в машину. Благодаря сделанным фотографиям я вычислила, что восхождение длилось около двух часов, а на спуск ушёл всего час.

Такси скакало по кочкам, я вполуха слушала разговоры женщин с Азатом, пребывая в мандражно-удовлетворённом от прогулки состоянии. В гостиницу мы вернулись в обеденное время. Договоренность состояла в том, чтобы поесть в кафе, о котором я слышала, в отличие от остальных, впервые.

– А, тебя же не было с нами… – вспомнила Ольга.

– В смысле не было? – я искала в голове фрагмент, когда могла что-то пропустить и вспомнила: вымотанная после ночи в автобусе, я никуда не пошла вчера.

Вчера… Время здесь напоминало что-то тягучее, и любые воспоминания утопали в нём, не успев, как следует, проявиться.

Кафе находилось через дорогу от гостиницы, но куда именно идти, я не знала. Женщины ушли раньше меня, и, выйдя на улицу, я растерялась. Я привыкла не знать, куда мы идём или едем, но не оставаться в одиночестве.

Из-за угла улицы появился Азат. Уже лучше.

– Почему ты не идёшь в кафе?

– Потому что я не знаю, где оно. Я же спала, когда вы туда ходили…

Неподалёку от гостиницы стоял маленький прямоугольный храм. Название поселения Наггар переводится как «место обитания священного змея Нага», и храм посвящался ему. К храму поднялись двое мужчин и, перебирая в руках чётки, обошли его по часовой стрелке. С противоположной стороны холм, на котором мы жили, обрывался. Мелкие точки домов Манали утопали в зеленеющих и волнами уходящих вдаль лесах.

Азат скрипнул стеклянной дверью кафе, скрытого лохматыми елями подле обрыва. Обогнав его, я присоединилась к трапезе Татьяны, Ольги и Фаины.

Пресная лапша, плавающая в бульоне, обрадовала отсутствием специй. Жирные макаронины сползали с ложки, еда потребовала от меня тщательного сосредоточения. За окном покачивались ветки елей, забил по стеклу мелкий дождь. Нам повезло: за время похода к Шиве на землю не упало ни единой капли.

Впечатления от увиденного легко сошли на задний план сознания, уступая место происходящему. Уверенная в том, что смогу подумать обо всём потом, я беспечно ела лапшу. Азат маячил за окном, разговаривая по телефону. Мои спутницы так же, как и я, сосредоточенно ловили макаронины в своих тарелках.

Я оттягивала покупку молока и шоколадки, но после обеда решилась зайти в магазинчик, принадлежащий гостинице. Рупии и английский язык приводили меня в оцепенение.

Собравшись с духом, я приготовилась до последнего нести мысль продавцу и даже открыла рот, заходя в магазин, но Фаина спасла меня своим присутствием и проговорила элементарные фразы сама. Я извлекла из кошелька пачку непонятных денег и стала вникать в их арифметику.

– Ты молоко попробовала?

Я услышала этот вопрос почти от всех.

– Нет, – сидя в кресле, я смотрела на желанный мягкий пакет молока, потом на шоколадку и понимала, что слишком сыта. Лучше отложить пробу на потом. Тем более в нашей жизни появилось манго. Сил собраться за столом вместе ни у кого не нашлось, и Азат выдал фрукты поштучно.

Стоя над раковиной в ванной комнате мы с Ольгой разрезали манго её ножом и съели их, не соблюдая никаких этических норм. Сок фрукта стекал по рукам, подбородкам и щекам, а пальцы прилипали друг к другу.

Во второй половине дня женщины ушли на массаж. Я воспользовалась свободным временем и проверила социальные сети, написала домой, что со мной всё в порядке, а потом прогулялась по балконам и коридорам гостиницы, ближе знакомясь с нашим поднебесным жилищем.

Со всех сторон Наггар окутывали вершины гор. Бледное в дымке солнце медленно ползло к ним, за горизонт, в обитель. В густой листве деревьев шумели птицы, спеша допеть свои песни в преддверии ночи. Под окнами гостиницы виднелся ещё один древний храм, на этот раз бога Вишну99
        Вишну – один из верховных древнеиндийских богов, хранитель мироздания.


[Закрыть]. Неподалеку от него во внутреннем дворе на тахте дремал хозяин гостиницы. Даже со второго этажа я слышала, как он посапывает.

На крыше я нашла Гюляру с Реной. Они пили чай, сидя за столиком на балконе, и я осталась с ними, не зная куда себя деть. Тоже заказала чай и угостилась халвой, которую Рена купила в том же магазинчике. С виду она походила на стекловату, но на вкус оказалась сладкой и тающей во рту.

К нашей компании присоединился Азат. Места в сложившемся разговоре для меня не нашлось и, не имея возможности поучаствовать, я всматривалась в их чужие лица и как никогда явно чувствовала отстранённость. Заскучав, встала из-за стола и повисла на балконной перегородке.

На улице уже стемнело. Взгляд погрузился в иссиня-чёрное небо, в тусклые очертания гор. Огни домов Манали создавали иллюзию ломанных линий созвездий и мерцали вдалеке, сплетаясь в сверкающие серебром узоры.

Я была так близко к чему-то большему, чем я, чем мы, чем планы и мечты. Долго смотрела на горящий в домах свет, в звёздное небо. Забыла о существовании остального, пока не поднялся скрипучий холодный ветер и не заставил вернуться за стол.

Мы поужинали быстро и без разговоров. Расслабленные после массажа женщины разошлись по комнатам. Возможность лечь пораньше не так уж плоха. Я подолгу не могла заснуть на новых местах, а в нашем путешествии уже сменила две кровати, если широкое сидение автобуса вообще можно приравнять к кровати.

Торопливо забравшись под одеяло, я воткнула в уши наушники и включила музыку. Обычно я слушала музыку в дороге, но здесь постоянно боялась что-то упустить, ловила каждое сказанное кем-то слово.

Ольга надела купленные на базаре шерстяные штаны и кофту и легла на пол, намереваясь позаниматься йогой. У меня желания практиковать самостоятельно не возникло, я возложила ответственность за расслабление на утреннюю йогу с Азатом. Ольга выполняла асаны, и мы рвано переговаривались между собой. Ольга отвлекалась от практики, а я из раза в раз вытаскивала из уха один наушник.

Весь день я слышала в свою сторону шутки по поводу отношений, которые у нас сложились с Чату. Сначала я не поняла, в чём дело. Азат попросил Чату помочь мне – он помог. Что такого? Мне и в голову не пришло, что наш совместный поход кого-нибудь заинтересует.

Оказалось, он заинтересовал всех.

Сама по себе я крайне равнодушно относилась к передвижениям и действиям людей и испытывала недоумение от того, что они не могут вести себя так же по отношению ко мне.

– Ты так хорошо поднималась с Чату… Молодец! Все смотрели на вас. Не любой здоровый человек пошёл бы. Это всех мотивировало.

Что!? Неужели я правда услышала это?

Захотелось уйти, предотвратить разговор, убить его в зародыше, но я не смогла. В глубинах сознания приоткрыл глаза спящий запуганный зверь, которого я искренне не ожидала встретить в Индии.

– Мы просто поднимались… Как все. Не думала, что это кого-то заинтересует. Какая разница?

Я выдавила слова, вызывающие тошноту, настолько безразлично, насколько умела, но Ольга упорно продолжила вовлекать меня в разговор.

Пришлось разговаривать с ней о моих проблемах. О том, что я не собиралась сюда привозить, касаться и с кем-то обсуждать. Я не знала, как выпутаться из разговора, сердце разрывалось на части от страха и боли. Я приехала пожить жизнью наблюдателя, а не копаться в себе, как в чём-то ограниченном.

– Вам Азат сказал?

Кроме него я ни с кем не обсуждала состояние своего здоровья. Закипающий внутри гнев приготовился свалиться на представления о нём и на моё доверие к нему. Я считала, что только я имею право рассказывать о себе такие вещи. Личные вещи.

Так же я сознавала, что, сколько бы ни старалась, никогда не смогу замаскировать себя под обычного здорового человека. Но продолжала верить. Как паломники верят в Шиву, я свято верила в то, что однажды меня оставят в покое и перестанут задавать вопросы, на которые я так устала отвечать.

Я мечтала стать злой, грубой, возможно, истеричной, чтобы меня боялись и лишний раз не трогали. Вместо этого, в таких ситуациях я становилась тихой, мягкой и разбитой. Надеялась на то, что разбитость сможет меня защитить и порезать кого-нибудь на части.

Сев на кровати, я свесила ноги, и вдруг почувствовала себя безумно измотанной и жизнью, и людьми. Скомканные наушники валялись в стороне, в горле образовался горький ком разочарования.

– Нет. Мой муж такими занимается. И ко мне приходят тоже… – при знакомстве Ольга упоминала о том, что ведёт занятия по фитнесу и ЛФК.

Такими…

Какими, такими?

Дальше я её не слушала, расстроенная и одновременно успокоенная тем, что Азат не причём. Я быстро поверила в него и берегла в себе эту веру. Она была мне необходима.

Моего зверя беспощадно разбудили. Он искал, за кого спрятаться. В кого вцепиться. Но меня окружали чужие люди. Люди, не готовые слышать то, что им говорит «ребёнок». Они решили меня не только так называть, но и не слышать, не видеть, не принимать за мной ту, которая заперта в неподвластном теле.

– Мне кажется, мы хорошо поговорили, да?

– Я так не думаю, – я покачала головой, ломая руки и встретив озадаченный взгляд Ольги.

Не хотела я этого разговора.

Забравшись под одеяло, я закрыла глаза и попыталась избавиться от ощущения безысходности и бессмысленности попыток стать лучше.

Как справиться? Как продолжить нести себя через события с тем же настроением, что испытывала час назад?

Я из кожи вон лезла, но получала всё одно. Мысли тугим клубком свернулись в голове, ища, на кого опереться хотя бы там, в подсознании.

«Я с тобой. Всё нормально. Спи».

Глава 4
Следы прошлого

Мелкие капли дождя скатывались по лицу и по теоретически непромокаемой ветровке. Ещё не поняла, насколько второе соответствовало истине.

Перед выходом пришлось натянуть на себя джинсы, которые я вовсе не рассчитывала носить, и откопать в бездне содержимого чемодана относительно толстый свитер, брошенный на «всякий пожарный».

Унылая дождливая погода сделала нас тихими. Никто не хотел вылезать из-под одеяла, расслабляться на холодном полу во время практики и потом куда-то идти. На удивление, ноги у меня после вчерашних подвигов не болели. Как будто ничего и не было.

Я старалась идти со всеми на одном уровне, пряча от дождя голову под капюшоном. Хмурые облака смешались с туманом и окутали округу, застилая собой сосновый лес. Размеренное и молчаливое движение вверх убаюкивало.

Что я знала о семье Рерихов? Слышала об Агни-йоге, учении, которое Николай Рерих создал со своей женой, видела несколько его картин когда-то, но интереса к ним не проявила, так же как и написанным им к притчам и легендам.

Резиденция известной семьи оказалась ближе, чем я думала. Участок, принадлежащий музею, был огорожен чугунным забором, туго обвитым стеблями плюща. Кроны деревьев клонились на садовую арку, встречаясь друг с другом ветвями. По чёрной почве ухоженных клумб сбегали на тротуарную плитку ручьи. В воздухе пахло озоном. Ничем не примечательный дом семьи Рерихов побледнел от частых ливневых дождей и пропитался влажностью ватных облаков.

На крыльце нас встретила женщина средних лет в сари, проверила билеты и попросила разуться. Пора бы привыкнуть к тому, что обувь в Индии нужно снимать почти на каждом повороте…

Я заскучала по кроссовкам с липучками. Раньше, в школе, я носила такие, чтобы не мучиться и не завязывать шнурки непослушными пальцами. Сейчас оставалось принимать шнурки как должное и на всякий случай запоминать, кто из группы в какую сторону пошёл.

Знала ли я, что в музее мы в основном будем смотреть картины Николая Рериха и его сына Святослава? Конечно, нет: я же не готовилась.

Я бродила из зала в зал, вглядываясь в сюжеты картин. Лазурное небо, извилистые горы и темнокожие люди оживали в мягких мазках и плавных переходах линий, рассказывали через них истории. Глубокие цвета, густые, переливающиеся в мелких блёстках работы захватывали и передавали особое настроение. Я была настроена к картинам скептически. Видела где-то одну из работ Николая Рериха и запомнила, что она мне не понравилась. Но, отходя от одной картины и приближаясь к другой, я удивилась тому, сколько в них жизни.

Азат рассказывал нам о доме, о том, что все представленные в нём картины – подлинники. Рассказал и о том, что Николай Рерих, восхищаясь экзотикой, критиковал религиозную сторону жизни восточных народов и вёл себя по отношению к их культуре неоднозначно, проявляя к ней уважение и в то же время с пренебрежением отзываясь о необразованности и дикости обрядов местных жителей.

Между Азатом и Ольгой завязался диалог по данному вопросу и вскоре перешёл в дискуссию. Не испытывая к беседе интерес, я вышла на мокрую террасу, укрытую черепичной крышей. До слуха доносился поминутно развивающийся спор. И стрекот кузнечиков. Поймала себя на мысли, что, если бы сейчас понадобилось с кем-нибудь дискутировать, я бы попросила отложить камень преткновения на потом. Виделось утомительным и ненужным придумывать аргументы и строить диалог в таком месте.

Дом-музей увлекал тем, что в окнах второго этажа было видно быт семьи. Правда, внешним я увлеклась больше, наблюдая за плавающими между стройными соснами облаками.

Дискуссия Азата и Ольги подошла к концу, и вокруг сразу стало тихо. Наша экскурсия имела продолжение в парке, косая тропа которого вела вниз, к захоронению Николая Рериха.

Кроссовки промокали всё сильнее: лёгкие для ходьбы, они пропускали через себя воду. С моей стороны было не очень умным поступком взять с собой в поездку именно их. Это напомнило мне вчерашнюю ситуацию с юбкой. И всю мою сущность.

Традиции Индии соблюдались и у надгробия русского человека. Женщины обсуждали историю семьи Рерихов с Азатом, а я обошла вокруг мемориала один раз, потом второй, третий… Почему-то не могла остановиться и вернуться к группе. Их разговоры перестали для меня существовать. Я отмахнулась от них, ушла в себя. Ещё успею наговориться.

Не верилось, что лужайка находилась где-то посреди горы на высоте около 1800 метров, что вот они, облака, проплывают сквозь меня… Я прислушивалась к шелесту листьев, к поющим птицам, к мягкому шуршанию дождя. За всем этим стояла прозрачная тишина. И вдруг страшно стало нарушать её собой, вредить ей мыслями. Я перестала думать об остальных, о себе. Лишь слушала.

Ноги двигались по плитам скорее, совершая больше кругов, и казалось, что только момент отделяет меня от слов, которые я готова услышать и впитать. Испытав единение с этим местом, я ощущала бесконечный покой пребывания в нём. Остановилась, когда мои же шаги начали мешать слушать. Я как будто завела, накрутила тишину как пластинку и теперь отошла в сторону, чтобы не мешать ей и услышать, как она заговорит.

Зачем бояться того, что обязательно произойдёт?

Клубок запутанных мыслей продолжал кататься по кругу без меня, расплетаясь и превращаясь в нить прозрачных и почти неуловимых мыслей.

Почему нам так важно говорить о страхах?

Если хочешь меняться, придётся научиться распознавать свой страх, вовремя находить его, познавать и самое главное – прощаться с ним.

Я боялась уйти от этого места, хотела вжиться в него, остаться подольше. Оно вдруг приняло меня и заботливо укачало. Эта торопливость, практичность, с которой я бегала повсюду и всегда, вместе со всеми, так надоела. Вечно нужно куда-то идти, делать, видеть, знать…

Капли дождя скатывались с листьев и ударяли по носу. Я прикрывала глаза для более глубокой концентрации и открывала, когда чувствовала, что теряюсь в пространстве. Ветки старой липы, как руки тянулись ко мне, и хотелось потянуться к ним навстречу, пожать эти «руки», обняться с ними, утонуть в них.

Когда открыла глаза, взгляд наткнулся на небольшое дупло в толстом стволе дерева, его крона закрывала от дождя немалую часть лужайки. Сначала показалось, что оно пустое, но после вторичного беглого взгляда я заметила твёрдо воткнутое в дерево пушистое маленькое перо.

«Пиши!»

Я забыла о дожде, о своей компании, об Индии. Созерцание нарушили ставшие совсем близкими голоса моей группы. Ольга попросила сфотографировать её и направилась к дуплу, чтобы облокотиться на него.

О нет, нет, нет! Глупо и как-то по-детски спасать перо, но я это сделала. Я спасла его. Схватила и убрала в карман.

Я буду писать.

Уходить отсюда я не торопилась, но нам нужно было двигаться дальше. Мне ничего не хотелось. Ни говорить, ни уходить. Только побыть немного в состоянии бесконечного покоя. В нежелании общаться я плелась самая последняя, оглядываясь на высокую траву в опавших листьях, дотрагиваясь до мокрой коры сосен и рассеивая собой облака.

Не в первый раз я чувствовала глубокую тишину внутри себя. Я уже переживала разные формы этой тишины: от картинок до монотонного течения мыслей. И после подобных переживаний тяжело выплывала обратно в реальность, боясь растерять увиденное или услышанное. Я удерживала необычное состояние особого рода безразличия и лёгкости до тех пор, пока не убеждалась, что оно усвоилось. Переживания требовали от меня маленького обета молчания и отстранённости.

– У тебя всё хорошо? – на меня оглянулась Ольга, вынуждая «выплыть» наружу.

Я выдавила что-то похожее на «да», боясь потерять даже маленький кусочек покоя. Ведь чем больше говоришь, тем больше теряешь внутренних сил. При нужном и важном друг для друга диалоге они, конечно, не теряются, а восполняются. Сейчас я в разговорах не нуждалась.

Я не понимала, почему все остальные хотели разговаривать. Неужели никто не испытал соприкосновения с местом захоронения Рериха?

Если говорить о местах силы, то я отношусь к ним скептически и ничего от них не жду. Смотрю, слушаю, соблюдаю правила поведения, если они есть. То, что произошло, произошло почти случайно. Заставило, попросило вести себя тише, и я так и сделала, спрятав маленькое перо в кармане ветровки.

Мы поднялись на соседний холм, туда, где в 1929 году семья Рерихов основала исследовательский центр «Урусвати». Президентом-основателем центра стала жена Николая Рериха Елена Ивановна. Институт основали с целью изучения племён и народов Азии, их истории, верований и культуры.

Рена, посещавшая исследовательский центр в предыдущую поездку, ушла к Гюляре, которая с утра отказалась от прогулки. Пообещав подождать нас в кафе, Рена моментально скрылась из виду. Она всегда быстро ходила. И уверенно.

– Здесь можно купить картины? – Фаина оглядела закрытую палатку, мимо которой мы прошли по засыпанному хвоей склону.

– Нет, здесь нет.

Азат продолжал вести нас в гору, а она с каждым шагом становилась круче. Скользкие бетонные плиты безупречно делали своё дело. Мои ноги разъезжались в разные стороны. Не критично, но достаточно для того, чтобы я испытывала напряжение в мышцах.

Татьяна долгое время следовала за мной, но не выдержала медленного шага и обогнала. Мотивации ускориться я не почувствовала, все и так на виду, переживать не о чем.

В исследовательском центре картины Николая Рериха чередовались с чёрно-белыми фотографиями его жены и сыновей. Сосны за окном, стянутые густой дымкой облаков, опять заинтересовали меня больше. Я смотрела через тюль, как по стеклу скатываются капли дождя, потом снова на сосны, и снова на капли дождя.

Каково жилось здесь этой семье? Что чувствовалось?

В одном из залов, посвящённых гималайскому народному искусству, работники центра вешали плакат на стену и напевали себе под нос песенку. Помимо фотографий и картин на стенах висели тибетские маски-хранители, которые использовались тибетскими буддистами как атрибут защиты от злых духов. У меня они вызвали что-то похожее на отвращение. Мало приятного, когда на тебя смотрит налитое красной краской лицо с глазами на выкате.

Об исследовательском центре трепетно заботились местные жители, что было видно невооруженным глазом. Время от времени обновлялась краска на стенах, перемещались работы, наполнялись новыми экспозициями просторные коридоры музея.

Спускаться обратно к дороге мне оказалось сложнее, чем подниматься в исследовательский центр. Тонкие подошвы кроссовок легко скользили по мокрому камню дорожки, и я призывала всю свою устойчивость, чтобы удержаться на неловких ногах.