Текст книги "Куртизанки"
Автор книги: Альфред Земерау
Соавторы: Пауль Цайдлер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 18 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]
Во время этой перепалки Диана со своими нимфами добежала до двери павильона, однако тут они встретили человек пятнадцать слуг, возвращавшихся из другой купальни. Прямо за ними шел в купальном костюме их молодой господин граф Цвирби, который с удовольствием высек бы их всех за появление в этом месте.
Он, в свою очередь, не преминул предложить Диане свои услуги, однако она ускользнула за дверь, причем с плеч у нее слетела белая накидка, а за ней исчезла и вся компания. Затем все вместе отправились обедать в близлежащий домик. За обедом они слушали музыку. Неизвестно, кто из троих графов заказал ее. Что касается меня, то я думаю, да простит меня Бог, что это дело рук нашего графа Истерия, который к тому же напевал какие-то дурацкие песенки:
«Терпение, ах, дорогой мой Флориан! Посмотрите-ка на кошечку императора... Терпение!»
Я заканчиваю свое письмо просьбой не принимать все сказанное за выдумку и безоговорочно и тотчас, сударыни, поверить мне,
Вашей покорной и верной Нимфе».
Оригинал этого веселого письма написан по-французски. Мы как будто воочию видим постоянно пребывающую в хорошем расположении духа доброжелательную Аврору, обладающую свойством в увлекательной форме передать нам тонко подмеченный юмор ситуации. Она обладала к тому же даром показать слабые стороны своих ближних в такой мягкой форме, что они никогда не обижались на нее.
Она прекрасно разбиралась не только в истории, географии и генеалогии, но и в законах музыки и сочиняла ее для виолы и лютки. Она охотно встречалась с музыкантами и вообще с талантливыми людьми и особо отличала уже ранее проявившего себя как оперного певца и исполнителя органной музыки Иоганна Маттисона, с которым познакомилась в Гамбурге. Этот музыкант прославлял се как «необыкновенную и широко известную покровительницу изящных искусств, от которой он слышал немало комплиментов и удостоился многих милостей».
Ока великолепно пела и танцевала, занималась живописью и рисовала. Как пишет в своих воспоминаниях Хакстаузен, сын гофмейстера Августа Сильного, «она была необыкновенно умна, одинаково покладиста и противоречива и всегда прелестна, по-новому возбужденно радостна... Она, случалось, терпеливо убеждала какого-нибудь молодого, но уже сумасбродного вельможу, новичка в искусстве, приобщиться к нему и полюбить его...»
Ока обладала всеми качествами для общественной деятельности к умела вовремя и к месту применить их. В то же время она была настоящей великосветской дамой, которой только беспокойный характер рода Кенигсмарков мешал занять подобающее ей место в самых высоких слоях общества. Ее брат Филипп-Кристоф не без оснований называл ее «авантюристкой»...
В соответствии со своим происхождением и воспитанием она была подготовлена для жизни в высшем свете и очень рано произвела сенсацию своей красотой и умом. Уже в возрасте двенадцати лет на костюмированном балу она, одетая цыганкой, вызвала всеобщее восхищение. А когда ей было шестнадцать, она вместе со своей сестрой в Стокгольме приняла участие вместе с придворными дамами в постановке для королевской семьи драмы Расина «Ифигения», для которой она сочинила музыку и пролог в стихах, и выступила в роли Клитемнестры. В том же 1684 г. из-за нее произошел спор, а затем и дуэль между двумя дворянами. Она должна была давать показания в Верховном суде, и один из дуэлянтов, Клас-Густав Хорн, был вынужден бежать, чтобы избежать грозившего ему сурового наказания. Он так и не вернулся на родину, однако их с Авророй кути время от времени пересекались, и он в своей бурной жизни неоднократно пользовался разнообразной поддержкой с ее стороны. Может быть, она питала к нему, мечтателю и поэту, не только дружеские чувства, не забытые им в его дальнейшей беспокойной жизни...
Из Гамбурга, где старая графиня обычно проживала со своими дочерьми, окруженная всеобщим почтением, и принимая участие в непрекращающихся разнообразных праздниках и балах, она отправилась в Стокгольм. Там она должна была повидаться с семьей и защитить свое имущество от цепких лап короля, который хотел смирить гордое шведское дворянство и подчинить его своей власти, причем как можно быстрее. Он вызвал дворян и предложил доказать свои имущественные права. Таким образом довольно часто и несправедливо конфисковывались поместья, ранее купленные, подаренные или захваченные. Многие дворянские семьи, в том числе Кенигсмарки, понесли большие убытки. Чтобы по возможности нейтрализовать эти попытки, графиня и прибыла к шведскому королю, а обе ее дочери были ей в этом отличными помощницами. Вскоре они благодаря своему уму, красоте и любезности стали играть значительную роль при дворе, а старшая, Амалия, вышла замуж за дворянина из старинного рода.
Кенигсмарки жили, как это и полагалось при их положении, на широкую ногу, однако ведение домашнего хозяйства контролировалось ими до мельчайших подробностей, и сохранившиеся счета показывают, что Аврора управляла осмотрительно и экономно. Она основательно изучила финансовое положение семьи, что было не так уж просто, так как из-за конфискаций в Швеции, наследственных споров и мотовства молодых графов дела Кенигсмарков были так запутаны, что с трудом можно было разобраться, как они обстоят на самом деле.
После смерти старого графа, скончавшегося от каменной болезни в возрасте всего лишь пятидесяти трех лет в Стокгольме, которому Аврора написала глубоко прочувствованную эпитафию, она вместе со своей сестрой графиней Левенхаупт возвратилась в Гамбург, покинутый ею десять лет назад. Теперь она была в полном расцвете молодости и красоты, и ее всюду называли и приветствовали как «шведскую графиню». Она стала центральной фигурой здешнего высшего общества, и остается только удивляться, что она тотчас не нашла выгодную партию. Ее зять и брат наперебой предлагали ей богатых или высокопоставленных женихов, однако ни с одним дело не дошло до брака. Сестра с удовольствием обеспечила бы ее всем необходимым для замужества, тем более что из-за Авроры, так любящей роскошь, что деньги не задерживались у нее в руках, расходы в семье очень возросли...
Однако готова ли была Аврора вступить в брак, с уверенностью сказать нельзя. В то же время она охотно и благосклонно принимала все знаки почитания своей персоны, исходили ли они со стороны такого пожилого господина, как галантный герцог Антон-Ульрих фон Брауншвейг-Вольфенбюттель, широко известного также как писателя, или от богатого полковника Мейера, или от семнадцатилетнего герцога Фридриха-Вильгельма фон Мекленбург-Шверинского. Возможно, у Авроры было намерение занять достойное положение при каком-либо дворе, поэтому она, например, неоднократно ездила в Вольфенбюттель. Она без всяких церемоний останавливалась прямо в замке, возможно, без особой радости со стороны герцогини, которой темпераментная, красивая и молодая графиня должна была казаться достаточно опасным гостем...
Аврора состояла в переписке с некоторыми своими почитателями, и когда в письмах определенные комплименты и преувеличения кажутся не соответствующими принятым для этого времени нормам, можно предполагать особо доверительные отношения с данным корреспондентом...
Юный герцог Фридрих-Вильгельм писал ей из Шверина 25 февраля 1692 г.:
«Мадам! По правде говоря, я беспокоился, так как мне очень не хватало так желанных мною новостей от Вас. И я был так рад, получив, наконец, Ваше письмо, что даже не в состоянии выразить мои чувства. В то же время я не в состоянии скрыть, что все мои мысли заняты только Вами и что только от Вас зависит усилить страдания покинутого Вами.
Я очень хотел бы получить ваш портрет и позаботился бы о том, чтобы он как самая дорогая мне вещь занял бы подобающее ему место. Он был бы мне дороже собственной жизни.
В этом послании Вам я выражаю надежду, что Вы вскоре окажете мне честь лично убедить Вас в моих необыкновенных к вам чувствах.
Вашего полностью принадлежащего Вам и вернейшего слуги
Фридриха-Вильгельма».
А старый герцог Антон-Ульрих радовался, что вскоре вновь увидит ее у себя, и писал ей из Вольфенбюттеля 3 июня 1693 г.:
«Высокородная графиня!
Не только Ваше письмо убеждает меня в Вашем присутствии на следующей мессе в Брауншвейге, но подтверждение этого факта отцом Розе, и я делаю вывод, что Вы хотите почтить Вашим присутствием наш дом и остановиться там на время мессы.
Для меня в целом свете не может быть ничего более приятного.
Однако, чтобы соблюсти при этом все формальные приличия, будет значительно лучше, если Вы будете так любезны и напишете письмецо моей супруге, чтобы оповестить ее о Вашем пребывании у нас, и тогда она будет стараться еще лучше принять Вас.
Эта чисто немецкая предосторожность имеет важное значение, и лучше сделать так, чтобы Аврора была приятна всем присутствующим...
Я начинаю считать дни до того счастливого момента, когда лично смогу сказать прекрасной Авроре, каким Ее преданным слугой является
А. У.».
Однако не только на вольфенбюттельский двор обращала Аврора свое внимание, но и на ганноверский и саксонский.
В Гамбурге она познакомилась с герцогиней фон Брауншвейг-Целле, француженкой по национальности, с ее дочерью, будущей супругой Георга-Людвига, наследного принца Ганноверского, а также с его матерью, курфюрстиной Софией, которая состояла в оживленной переписке со своей племянницей, знаменитой Лизелоттой фон дер Пфальц, теперешней герцогиней Орлеанской.
При дрезденском дворе во всем задавала тон широко известная графиня фон Ройслиц, куртизанка курфюрста Иоганна-Георга IV, который вскоре неожиданно умер, а его возлюбленная вскоре последовала за ним, так что трон достался брату курфюрста, Фридриху-Августу, которому она вскоре должна была принадлежать. Его восшествие на престол она, как и все другие, приветствовала, причем в стихах. И вполне естественно, что эти двое, духовно и телесно неординарные люди, теперь довольно быстро сблизились...
В то же время мы встречаем ее и в Кведлинбурге, ставшем позднее ее прибежищем от мирской суеты, где она подружилась с аббатисой Анной-Доротеей, герцогиней фон Заксен-Ваймар...
Аврора была очень легка на подъем и путешествовала от одного двора к другому, из города в город. Она любила свободную, независимую жизнь и, казалось, не очень заботилась о брачном союзе.
Ее брат Филипп-Кристоф, живший при ганноверском дворе, где его держали интимные отношения с наследной принцессой Софьей-Доротеей, в своем письме от 10 января 1693 г. делал ей серьезные предостережения насчет ее совершенно неопределенного будущего:
«Моя любимая сестра!
Меня очень тревожит Ваша несчастная жизнь. Вас ждет плохое будущее, так как господин Мейер обладает совершенно вздорным характером, и я очень опасаюсь, не играет ли он ту же комедию, что и Рассел, так как по духу они очень похожи. Должен Вам сказать, что он на грани разорения: за 2000 талеров Вы можете нанять его с женой прислуживать Вам.
Ясно, что такие разговоры вам не очень приятны. Однако кто может запретить какому-нибудь дураку болтать, если у него есть желание. Вас огорчает то, что Вы постоянно должны всем отказывать? Надо найти средство, чтобы покончить с этим. Если бы я только знал наверняка, что Вы хотите в принципе выйти замуж, меня нисколько не беспокоило бы, что, например, полоумный граф фон Вайдель просил Вас об этом. Ему очень хочется жениться, и здесь нет ни одной девушки, к которой он не обращался бы с этим предложением...
А граф фон Липпе представил мне шурина жены, графа Гогенлоэ. Я считаю, что Вы вполне достойны стать женой графа империи, и желаю от всего сердца, чтобы Вы его не огорчили...»
И через два месяца он опять заводит разговор о ее замужестве:
«Так как все, кто хотел бы на Вас жениться, обращаются ко мне, я хотел бы поставить Вас в известность, что я обратил особое внимание на одного из них: он хорошо сложен и благовоспитан, у него хорошее положение, ему 30 лет, доход у него 6000 талеров в год и в качестве приданого он хочет дать Вам 30000 талеров. Так как такие женихи встречаются не каждый день, я решил, что должен, питая к Вам исключительно дружеские чувства, этим сообщением помочь Вам устроить жизнь.
Я пока не называю его имени, однако, если мое предложение Вас устраивает, если Вы свободны и хотите выйти замуж, сообщите об этом. А если нет или Вы вообще не склонны к замужеству, так скажите об этом прямо...»
Сегодня невозможно установить, сколько любовных романов и с кем было у Авроры. Однако что они случались и что слухи об этом ходили, мы знаем из различных источников. Есть сведения и о ее связи с ганноверским наследным принцем Георгом-Людвигом, будущим королем Англии Георгом I. И отсюда становится ясным, почему ее брата так благосклонно принимали при этом дворе...
Однако все планы замужества прекрасной графини пришлось отложить, когда ее брат Филипп-Кристоф неожиданно был убит в замке курфюрста в Ганновере. Он оставил службу в Брауншвейге весной 1694 года и вступил в армию Фридриха-Августа Саксонского, с которым встретился во время фландрской кампании.
Он должен был урегулировать кое-какие свои дела в Ганновере, поэтому еще раз вернулся туда из Дрездена. И можно с достаточной уверенностью предполагать, для того, чтобы бежать с любимой наследной принцессой, жизнь которой при ганноверском дворе была невыносимой. Ее преследовали родители мужа, а также куртизанка старого курфюрста Эрнста-Августа, графиня Платен, и ее супруг. Вечером первого июля он бесследно исчез. Сначала еще была надежда, что его арестовали и выслали, однако затем его смерть стала очевидной. Аврора не без оснований обвиняла Платен в причастности к смерти своего брата. У самой куртизанки была любовная связь с Кенигсмарком, который только использовал ее, чтобы замаскировать свои интимные отношения с наследной принцессой.
Когда Платен поняла, что он ее обманывает, она выдала его. И вероятно, после тайного проникновения в замок он был схвачен и, сопротивляясь, погиб-Начался громкий и скандальный процесс против наследной принцессы, и несмотря на активные протесты брауншвейгского правительства, которое, чтобы поддержать авторитет ганноверского двора, утверждало, что «нет никакой связи между исчезновением Кенигсмарка и ссылкой супруги наследника», вскоре повсюду стал известен приговор. И после расторжения брака наследная принцесса отправилась в ссылку в замок Альден, где и умерла потом, пополнив длинный список жертв династических игр...
Смерть брата стала для Авроры поворотным пунктом всей ее жизни.
Сестры обратились к ганноверскому курфюрсту, но безуспешно. Тогда Аврора попыталась заинтересовать печальной судьбой брата своего почитателя, мекленбургского герцога Фридриха-Вильгельма. Однако в ответ получила только письмо от 18 июля, выражавшее вежливое сочувствие:
«Мадам! Как раз только что получил Ваше драгоценное письмо и выражаю от всего сердца искреннее сожаление по поводу происшедшего с Вашим братом. Однако я очень надеюсь, что он обязательно найдется. Дело это очень темное, поэтому надо надеяться. Богиня Венера некоторых делает несчастными, и это даже может стоить им головы. Что же делать, если это так дорого обходится...»
Тогда Аврора обратилась к молодому дрезденскому курфюрсту, который хорошо знал ее брата и позвал его к себе на службу. Август послал своего полковника Баньера в Ганновер, однако курфюрст отклонил любую ответственность за исчезновение Кенигсмарка, а ганноверский двор объявил, что если саксонский двор и будет извещен, то только в случае, если бы граф оказался во власти Его Светлости курфюрста. И сам граф смог бы тогда рассказать всю правду об этом деле... Это дело было положено под сукно и со временем забылось...
Для сестер Кенигсмарк и графа Левенхаупта было еще крайне необходимо установить факт смерти Филиппа-Кристофа, чтобы урегулировать дело о наследстве. Кенигсмарк был легкомысленным и расточительным молодым человеком и почти всегда находился в стеснительном финансовом положении, так что в конечном счете и наследовать-то было нечего. Однако существовали поместья, владение которыми он оспаривал у Левенхаупта. Так как бумаги Кенигсмарка в Ганновере были конфискованы, весь процесс должен был длиться неопределенно долго...
Для двадцатишестилетней Авроры наступило время расцвета молодости и красоты, а с возвращением к дрезденскому двору совпал кульминационный момент всей ее жизни: ее благосклонности стал добиваться молодой курфюрст, который был моложе ее на два года...
Август Сильный, давший своим современникам обильную пищу для различных мнений и суждений, во многих отношениях значительная, психологически очень интересная личность, которую можно сравнить с его современником итальянцем Макиавелли.
Лизелотта фон дер Пфальц во время своего трехлетнего конного путешествия по Европе видела его в Париже и писала, что «у него хорошая фигура», но не слишком приятное лицо и слишком большой рот. Он был таким сильным, что двумя пальцами поднимал с земли, как иголку, большое, длинное и тяжелое ружье. «Никто не мог соперничать с ним в силе, поэтому неудивительно, что теперь, в двадцать семь лет, он стал еще сильнее и спокойно сгибал серебряную тарелку».
Рассказывают множество вполне достоверных историй о его силе: в Раве летом 1698 г. он одним ударом сабли отрубил голову быку, а клинок подарил Петру Великому, что должно было означать: вот как надо поступать с его бунтующими боярами!
9 октября 1702 т. он повторил то же самое в Кодлице в присутствии герцога Морица-Вильгельма Заксен-Цайца. И профессор из Галле Людвиг в своей вышедшей в 1702 г. книге «Германские властители» причисляет силу Августа к чудесам своего времени, потому что он где угодно мог в любой момент согнуть серебряные, оловянные или медные предметы, как будто они были из бумаги или материи.
Во всех пеших или конных соревнованиях он всегда был впереди всех, и это доходило у него до безрассудства. Так, однажды он вскарабкался на лошади по винтовой лестнице на верхнюю площадку башки дрезденского замка.
Половая зрелость у него наступила рано, и уже в возрасте семнадцати лет он познакомился с обоими главными по части развлечений городами тогдашней Европы – Парижем и Венецией, причем любовных похождений у него насчитывались сотни, и он начал описывать их в стиле Циглера и Лоэнштейна после своего возвращения. А позже и герцог-писатель Антон-Ульрих фон Вольфенбюттель в своем собственном романе описывает любовную связь Августа с Кенигсмарк и Козель, где выводит их под вымышленными именами. Ведь Солана и Доживритта «римского Октавио» и есть эти известные лучше всех возлюбленные силача Августа.
Лизелотта фон дер Пфальц слышала еще в Париже, что гофмейстер Августа Хакстаузен как-то жаловался на него, что с таким, как у принца, характером ему едва ли удастся ужиться при дворе. А что у принца был вздорный характер, что он был сумасбродом и лицемером, представить себе очень легко. Таким же было мнение о нем обоих Гогенцоллеонов, Фридриха-Вильгельма I и Фридриха II.
Однажды в своем письме другу в Дессау старый король-солдат пишет, преисполненный гнева:
«Я обнаружил, что он такой же болтун, как я сам... Пусть не думает, что если ему удалось провести меня один раз, то это ему удастся снова...»
А Фридрих II называет его самым лживым властителем Европы, бесчестным и безнравственным, коварным, думающим только о своих интересах за счет других.
И жены Гогенцоллеонов тоже были об Августе невысокого мнения. Софья-Шарлотта, первая прусская королева, говорила, что Август идет на все, чтобы посредством несправедливой и позорной войны (со Швецией) ввергнуть свою страну в пучину разрухи, и что он всегда выдумывал что-нибудь необыкновенное, как будто хотел найти философский камень...
Любимая сестра Фридриха Великого Вильгельмина фон Байрейт очень хвалит его общительный характер, дружелюбный, доверительный стиль поведения, однако осуждает его за чрезмерную склонность к роскоши, к развлечениям, к пирушкам, к неразборчивым любовным связям. По ее словам, у Августа было 354 ребенка: его двор, в то время самый блестящий в Европе, мог быть по праву назван островом Гетеры. «У короля было что-то вроде гарема из красивейших женщин его государства. При дрезденском дворе царила атмосфера всеобщего разврата, и Вакх и Венера были основными богами, которым здесь поклонялись»,– подытоживает она.
Лизелотта фон дер Пфальц, которая открыто критиковала Августа и его образ жизни, находит вполне естественным, что молодая саксонская курфюрстина, благочестивая Кристина-Эбергардина фон Байрейт всегда так печальна. Ведь он принес ей много горя, так как «ее повелитель настоящий мучитель, я знаю его достаточно хорошо». Она не могла понять, как это он, у которого всегда было «больше храбрости, чем ума», впутался в польскую авантюру. Было бы лучше, если бы он спокойно оставался курфюрстом Саксонии, «чем стремиться к власти над таким непостоянным народом, к власти, которую он к тому же должен будет делить с другими. И править он будет на словах, а не на деле, и добиться этого он Может только с огромным трудом и, может быть, пролив немало крови. А в случае, если ему это не удастся, над ним будут насмехаться и авторитет его падет очень низко...»
Умная женщина имела полное право так говорить, так как в августе 1704 г. Паткуль в должности командующего русской вспомогательной армией встречался с Августом в Польше. Он писал, что в то время, как стало известно, что царь взял Дерпт и Нарву, «король сам говорил еще три дня назад, что он скорее предпочтет потерять корону, чем продолжать это оборонительное посмешище на глазах у всего света и ждать, пока тебя прогонят».
Лизелотте также понятен его переход в католицизм, который он предпринял, чтобы завладеть польской короной. Однако теперь ему приходилось ходить на все воскресные и праздничные мессы, а до этого он ходил в церковь очень нерегулярно. «Ведь католические священники очень ревностно относятся к соблюдению обрядов своей религии».
И она, а также известный фон Лоэн, приводят красноречивые примеры, как это было непривычно королю-неофиту, который, как совершенно верно замечает Лоэн, был с юношеских лет вольнодумцем и считал, что богу богово на небе, а всемогущество королей пусть будет на земле. Да и о каких его глубоких религиозных воззрениях можно было говорить, если до «перехода» в католицизм у него фактически не было никакой религии, только теперь он себе ее выбрал...
Лизелотта также не понимает, почему Август начал войну со Швецией. И почему, как следствие своих польских авантюр, он запретил присоединение к Польше ранее утраченных ею и возвращенных Швецией провинций. Она злорадствует по поводу его поражений и приводит в связи с этим высказывание фон Клиссова: «Когда слишком много тщеславия, оно заставляет двигаться, не разбирая дороги, поэтому часто ломают ноги».
«Когда шведы вступили в Саксонию и оставались здесь целый год,– пишет она,– Август очень переживал, однако если у него нашлись денежки, чтобы одаривать своих куртизанок, он мог бы с тем же успехом защитить свою страну и свой народ от шведского короля. Саксонское дворянство жалуется на своего короля, позволившего разорить прекрасную страну».
После заключения позорного Альтранштедского мира, который стоил ему польской короны и был глубоко оскорбителен для него, она в ярости заявляет: «В своей жизни я не слыхала ни о чем более позорном, чем мир, заключенный королем Августом. Должно быть, он совсем рехнулся, когда вводил туда эти статьи. Я никогда в жизни не предполагала, что можно настолько забыть о чести. Мне стыдно за нашу нацию, что немецкий король может быть таким бесчестным».
Она с презрением пишет о его распутности, что ему уже скоро придется построить целый гарем для всех своих куртизанок и их детей и что «у него уже помутнение рассудка от постоянного пьянства».
Расходы на празднества по случаю свадьбы его единственного законного сына с дочерью императора кажутся ей слишком высокими, а чрезмерную роскошь при приеме в Дрездене короля Дании она считает безумием.
«Когда после битвы под Полтавой, в которой Петр Великий уничтожил превосходство шведов, Август тотчас выступил против своего постоянного врага и двоюродного брата Карла XII,– пишет Лизелотта,– саксонцы были совершенно правы, когда не испытывали никакой радости по этому поводу, потому что считали, „что это разорит их, бедняков, окончательно. Между королем Августом и графиней Козель произошла ужасная ссора. Она кричала, что с нее хватит, что пусть он ищет другую, невозможно вести такую жизнь...“
Когда умерла его мать, датчанка Анна-Софья, Лизелотта замечает, что на самом деле ему было все равно и он думал только о том, как бы церемония побыстрее закончилась.
Темпераментная уроженка Пфальца считает, что повелитель, так бездумно растративший свою жизнь, как король Август, должен в пятьдесят лет вести себя более сдержанно, чем другой в семьдесят. Конечно, развлекаться он вполне еще мог на всех придворных балах, а вот для интрижек был уже староват, и ее окончательное суждение о короле, любившем в своей жизни «тратить и развлекаться»,– «умирают так, как жили».
Приближенные к нему люди судили о нем по-разному, однако сходились в оценке основных черт его характера. Генерал Шуленбург, входивший в его ближайшее окружение, отмечая его удачные действия, дар предвидения и сообразительность, умение ориентироваться в сложной ситуации, необыкновенную физическую ловкость, силу и работоспособность, познания в истории войн, основательный опыт в артиллерии, тоже упоминает «его искусство скрывать мысли и владеть собой».
Министр Мантейфель пишет, что король был само тщеславие, болезненное самолюбие и что им владели нереальные идеи. Он внушал сыну, своему наследнику, которого он сделал доверенным лицом во всем, что касалось его жизни, даже любовных похождений, абсолютное недоверие ко всем своим министрам. Все они якобы хотят быть только придворными, и править надо без посредников, только самому.
Однако, как известно, наследник не внял этому совету и оказался полностью в руках великого мошенника Брюля...
Очень подробно и доброжелательно рисует образ короля Августа его фаворит Флемминг, который в течение тридцати лет был его главным военным и политическим советником. Эта характеристика относится к пятидесятидвухлетнему королю. Флемминг хвалит его элегантный внешний вид, располагающие манеры, его цельную натуру, от которой можно было бы ожидать большего, если бы он прожил подольше. Однако Август умер в возрасте шестидесяти трех лет и пережил своего фаворита на пять лет. У короля был склонный к меланхолии характер, его восприятие окружающей действительности и выражаемые им чувства, как печаль, так и радость, были преувеличены, и он полагал, что если он испытывает к кому-то теплые чувства, то в ответ к нему испытывают такие же. Но, к сожалению, замечает Флемминг, чаще этим пользовались авантюристы, чем порядочные люди. Его проницательность зачастую соседствовала с невероятной подозрительностью.
Пробелы в образовании он стремился восполнить постоянными занятиями, и с годами его знания стали универсальными. Несмотря на его доброту и щедрость, говорили, что он корыстолюбив. Однако деньги ему нужны были только для того, чтобы проявлять свою щедрость и удовлетворять свои страсти. Те, кто доставал ему деньги, были ему всегда приятны и желанны. А когда деньги доставались ему незаконно, он всегда старался свалить вину на других.
Тяга к удовольствиям и тщеславие были основными чертами его характера, однако удовольствия всегда стояли на первом месте и очень часто пересиливали тщеславие. Тщеславие и желание добиться внимания и восхищения всего света часто заставляли его заниматься всякой ерундой, из-за чего ему приходилось бросать действительно первостепенные и имеющие важные последствия цела.
Так, например, с его страстью к строительству, в чем проявлялись его несомненные способности, его штанам часто мешало желание угодить всем сразу, поэтому ему не удавалось закончить многое из того, что он начинал.
Тот, кто хотел понравиться ему и показаться полезным, легко добивался этого и мог надеяться, что надолго останется у него в милости. Однако он никогда не вмешивался в ссоры своих придворных и предоставлял им возможность выпутываться самим. «Эта линия поведения часто приводила в ярость его куртизанок и даже самих министров. Однажды он воздержался при принятии важного решения и вернулся к нему только тогда, когда у него сложилось совершенно другое мнение. Ему можно было говорить правду, но только с глазу на глаз и без малейшей фамильярности. Он очень ревниво относился к своему авторитету и к своей популярности, во время вечеринок не позволял себе ничего лишнего, однако в то же время от него самого не ускользало ничего. Он нелегко забывал обиды, однако прощал их. Он хорошо знал своих придворных и так разговаривал с ними, что каждый считал, что знает мнение обо всех остальных, однако не знал, что он думает о нем самом. Те, кто обращался с подчеркнутым почтением к его сану, ни в чем не знали отказа. Однако этим пользовались в основном проходимцы. Он никогда не делал ничего со злым намерением, однако его можно было легко перетянуть на свою сторону. Он был очень деликатным, казалось, даже не замечая этого, но очень ревниво относился к чужой славе. Будучи лукавым насмешником, он настраивал друг против друга министров и слуг, и каждый считал, что только он его любимец. Он всегда был любезным и коммуникабельным, и его отношение к дамам было безупречным. Сначала Август не допускал двусмысленностей в их присутствии, однако с годами стал более снисходительным. Он хотел стать вторым Алкивиадом и одинаково проявить себя в добродетелях и пороках. Король находил много радости в балах и любовных похождениях, всегда при этом хотел все сам расписать до мельчайших подробностей, однако только создавал себе и другим лишние хлопоты, беспокойство и беспорядок. Пока он не создал Совет министров, в его делах царил хаос, и его посланники при иностранных дворах часто работали друг против друга, запутавшись в его противоречивых инструкциях. Он считал себя очень хитрым, однако это было совершенно не так, иначе дела у него шли бы значительно лучше.
Среди развлечений первое место у него занимали любовные интриги. Как своих фаворитов, он баловал и своих куртизанок. И те и другие чаще всего пользовались его слабостями, моментально наглели, начинали ему перечить и в конце концов быстро надоедали. По его собственному признанию, он не относился к рьяным искателям приключений и находил не слишком много удовольствия в любви. Однако хотел, чтобы другие принимали его за ловеласа. У него было множество галантных похождений, однако в большинстве случаев они легко начинались и так же легко заканчивались. Чтобы придать им романтический оттенок, он сам себе придумывал многочисленные сложности и окружал свои похождения, особенно вначале, ореолом таинственности. Он изображал ревность, но на самом деле это было ему не свойственно. Обычно имел дело с женщинами, которые побывали в объятиях у многих, не брезговал даже обычными потаскухами. Его любовницы думали, что он любит их так, как он им об этом говорил, однако «они были ему нужны только для удовлетворения его сладострастия, и пока эта страсть владела им, он был готов на все, чтобы не испортить себе удовольствия. Терпеливо перенося прихоти своих любовниц, что они принимали за излияния его любви (и что он тотчас замечал), он легко оставлял их, как только их наглость начинала превосходить определенные пределы, что было вполне благоразумно. Тогда его осуждали за то, что он так изменчив».
