Текст книги "Меч сквозь столетия. Искусство владения оружием"
Автор книги: Альфред Хаттон
Жанр:
История
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]
Книга вторая
Эпоха рапиры
Глава 9
Рапира и ее спутники
О смерти синьора де ла Шастеньере больше всех сожалел не кто иной, как сам король Генрих II. Он дал разрешение на поединок, в котором спорщикам отказал его предшественник, и его присутствие подтолкнуло обоих бойцов к тому, чтобы довести свою ссору до горького конца. Убитый рыцарь был близким другом королю, и тот так горевал о произошедшем, что поклялся никогда более не разрешать подобных поединков, – и сдержал свое слово. Именно поэтому Фендиль и д'Агерр из истории о мече-бастарде вынуждены были отправиться в земли герцога де Бульона, чтобы получить разрешение на схватку.
В рыцарские времена поединки происходили только на турнирных аренах; разрешение на их проведение никогда не давалось в случае, если ссора была пустячной, а правом давать такое разрешение обладал только монарх или, в крайнем случае, правитель провинции, обладавший вице-королевской властью. Обставлялись такие поединки, как мы уже видели, роскошно и торжественно, и относились к ним столь серьезно, что иногда на них даже не пускали детей и женщин. В общем, если какие-то двое брали на себя смелость обойти закон и устроить дуэль без позволения, то это считалось изменой высшей степени, поэтому такое случалось крайне редко. Но опрометчивая клятва Генриха II изменила положение: немало благородных рыцарей обращалось к королю с просьбой разрешить им уладить свои противоречия добрым старым способом – но все получали отказ, так что им приходилось нарушать волю и эдикты короля, а вместе с ними – и законы страны. Так место турнирных поединков заняли массовые дуэли. Противники выезжали в леса и поля, когда в сопровождении секундантов, а когда и без них, что создавало массу возможностей для злоупотребления – часто это было поддевание одним из бойцов кольчуги под камзол, ведь дрались уже не в доспехах, а в обычной одежде; бывало и такое, что один из участников предстоящего боя, страшась его, подсылал своих людей, чтобы те в засаде поджидали его противника и нападали на него по дороге. Возможность попасть в такую засаду вскоре привела к тому, что обе стороны стали являться к месту дуэли в сопровождении кучки друзей и сторонников, в результате чего злоупотребления увеличились, и благородных дворян стало погибать еще больше. Но и в такой обстановке немало было примеров проявления рыцарской любезности и почти христианского великодушия.
Дуэль без правил
Время с середины XVI до середины XVII века характеризовалось наибольшим разнообразием оружия, используемого бойцами из высших классов. Позже огромный бронебойный топор практически исчез из употребления, хотя некоторые из авторитетных учителей XVII века и включали его наряду с двуручным мечом в список оружия, с которым должен быть знаком любой желающий считаться полноценным воином. Так что оставался двуручный меч, меч-бастард, и более удобный как в ношении, так и в бою одноручный или короткий меч, который со времен Генриха VIII существовал в двух основных разновидностях – с закрытой рукоятью и «рапирного» образца; обе имели корзинчатый эфес. Существовали еще парные рапиры, известные в Англии как «близнецовые». Это были скорее не рапиры, а короткие шпаги; носить их следовало в одних и тех же ножнах, рядом друг с другом; такой набор был крайне неудобен, так что пользовались ими мало, и исторических записей об их применении до нас дошло немного. Кинжал использовался в основном как дополнительное защитное оружие; как самостоятельное оружие его применяли разве что по горячке внезапно вспыхнувшей ссоры, хотя Брантом и повествует об одном случае дуэли на паре кинжалов по предварительной договоренности. Из оборонительной амуниции можно назвать щит-баклер, кинжал, плащ, большую боевую рукавицу и обычную перчатку. Но самым типичным для того времени оружием являлась длинная испано-итальянская рапира, со своими обычными спутниками – плащом или кинжалом.
На эту рапиру следует обратить особое внимание. Она появилась не в результате внезапного озарения, а в итоге длительного совершенствования. Происходила она от крестообразного меча рыцарских времен, при работе которым бойцу приходилось для усиления хвата класть указательный палец на верх поперечины; этот незащищенный палец часто оказывался травмированным, и для его защиты над крестовиной стали делать дополнительную защиту в виде изогнутой полоски металла, иногда для симметрии помещая на крестовину по одной такой полоске с каждой стороны. Дополнительных элементов защиты пальцев и кисти становилось все больше, в том числе стальные кольца, и в конце концов постепенно появилась знакомая нам изящная «стреловидная» форма эфесов второй половины XVI века с поперечиной, pas d'asne и контргардами.
В XVII веке «стреловидный» эфес, пройдя через ряд вариаций, обрел свою совершенную форму – чашеобразную, которая служила руке замечательной защитой с учетом того, каким образом использовалось оружие; кинжал же стали снабжать прочной треугольной (сужающейся книзу) защитной полосой, которая обеспечивала безопасность руки не хуже.
Рапира с семью кольцами
В нередких в то время личных ссорах доспехов на противниках уже не оказывалось, они сражались в одних рубашках, а с учетом смертоносности такого оружия, как рапира, возросла необходимость в обретении качественных навыков фехтования. Искусство это, в том виде, в каком преподавали его итальянские мастера, расцвело пышным цветом. Рапиры сами по себе были длинными и неудобными, редко когда длина их составляла менее четырех футов от хвостовика до острия, а бывало, что и превышала пять футов; атакующие действия были не слишком стремительными и уж никак не могли представлять собой сложные движения, и, когда противники сражались только на рапирах, от колющих ударов они спасались перемещениями и уходами, а не парированием собственным оружием. Перемещениями, о которых идет речь, были более или менее быстрые, в зависимости от ситуации, шаги вперед, назад или в сторону (так называемые «траверсы»). Самым популярным средством обороны был кинжал; технически защитных действий им насчитывалось три или четыре, и все они были крайне просты; для атаки противника его практически не использовали, разве что войдя в плотный контакт. Такие поединки на рапирах с кинжалом выглядели, пожалуй, самыми романтичными и живописными за всю историю фехтования. Иногда вместо кинжала использовался плащ – его в два слоя наматывали на левую руку и отмахивали его свисающим концом уколы противника, а в некоторых случаях и метали таким образом, чтобы или обернуть им самого соперника целиком, или запутать его оружие. Научиться подобным методам ведения боя было очень легко. Суэтнам утверждает, что за несколько уроков пятнадцатилетнего мальчика можно было научить обороняться против любого мужчины; и мы действительно знаем об одном мальчике указанного возраста по имени Чарльз Сефтон, который более чем постоял за себя в бою против своего собственного учителя.
Рапира со стреловидным эфесом
По правде говоря, период рапиры был временем самых вспыльчивых нравов за всю историю: мужчины столь трепетно относились к своей чести, что готовы были драться насмерть по любому поводу, а то и без него – просто по легкомыслию и ради удовольствия. Современник того оживленного периода, Шекспир, дает нам некоторое представление о типичных конфликтах, бытовавших в те времена, приводя слова Меркуцио, обращенные к Бенволио (надо сказать, единственному более-менее миролюбивому человеку во всей пьесе «Ромео и Джульетта»):
«Милый мой, ты горяч, как все в Италии, и так же склонен к безрассудствам и безрассуден в склонностях. Ведь ты готов лезть с кулаками на всякого, у кого на один волос больше или меньше в бороде, чем у тебя, или только за то, что человек ест каштаны, в то время как у тебя глаза каштанового цвета. Голова у тебя набита кулачными соображениями, как яйцо – здоровою пищей, и, совершенно как яйцо, сбита всмятку вечными потасовками. Разве ты не поколотил человека за то, что он кашлянул на улице и разбудил твою собаку, лежавшую на солнце? Разве ты не набросился на портного, осмелившегося надеть новую пару до Пасхи, или на кого-то другого за то, что он новые башмаки подвязал старыми лентами?» [32]32
Цит. по пер. Б. Пастернака. (Примеч. пер.)
[Закрыть]
Дуэль на рапирах с плащами
А ведь речь идет об образце миролюбия того времени!
Кинжал для учебного фехтования
Жители XVI века готовы были принять за вызов любой брошенный на них взгляд, как повествует о том в своей «Практике» Винченцо Савиоло. Предоставим ему слово:
«Что же произошло с врожденной галантностью благородных мужей древности? Есть в том вина и некоторых недостойных людей, которую я не могу не порицать – выходя на улицу, эти люди взяли себе в привычку окидывать всех проходящих мимо таким взглядом, словно они хотят оценить и запомнить их; многие из тех, на кого подобным образом смотрели, не могли оставаться спокойными, и это стало опасным. Ведь может статься, что тот, на кого брошен изучающий и оценивающий взгляд, может в силу подозрительности своей натуры, или какой-нибудь личной тайны, приписать такому взгляду какие-то одному ему известные причины. И может разгореться нешуточная ссора, поскольку тот, на кого смотрели, спросит, чем он обязан такому взгляду, а тот, кто смотрел, может ответить резко или грубо, и оба придут в ярость, и ситуация станет опасной. Я сам видел замечательный пример подобного конфликта, когда проезжал через город Триест, находящийся на краю области Фриуле в Италии. Два брата, один из которых был весьма уважаемым офицером, а второй – храбрым и достойным солдатом, шли по улице, и несколько местных молодых господ подвергли их не слишком учтивому осматриванию посреди улицы. Офицер с братом восприняли это как бесцеремонность и любезно поинтересовались, не встречались ли они с этими господами раньше и знакомы ли они. Те ответили «нет»; на следующий вопрос о том, почему же вы тогда столь пристально на нас смотрите, один из наглецов дал ответ «глаза есть, вот и смотрим», а другой добавил «все вопросы к воронам, почему они нам их до сих пор не выклевали». Короче, слово за слово, и перешли к делу, ибо что сказано языком, то должно подтвердить руками: завязалась яростная драка, брат офицера был убит, двое из местных – ранены, а остальные – бежали, причем самый искусный боец из них оказался раненым в ногу и убежать не смог, был арестован и вскоре обезглавлен. Его очень любили в городе, но никто не помог ему избежать смерти, к которой его привели безумная самоуверенность и плохая компания».
В те бурные времена самым мудрым советом было «ни с кем не спорить». Много голов полетело из-за возражений, ведь любое, самое ничтожное слово поперек полоумному горячему парню воспринималось как наглая ложь, а рапиры в те дни очень непрочно сидели в ножнах… Более миролюбивыми и здравомыслящими людьми были придуманы и напечатаны правила о возражениях, где подробно расписывалось, в каком именно случае встречи с «наглой ложью» следует драться, а в каких – не следует. Там присутствовало понятие «Безусловное Обвинение во Лжи», которая была определенно подходящей причиной для драки, да и в наше время, когда обществом заправляют юристы, привела бы к появлению на руках лжеца наручников; но в благословенные времена королевы Елизаветы наручники были вещью неизвестной, а подобные споры решались с помощью ее величества рапиры.
Так, к примеру, некий Джон заявлял некоему Джеймсу:
– Ты сказал, что я в битве при Монконтур забыл присягу и трусливо бежал, так вот, я отвечаю на это, что ты солгал! – и мог добавить, дабы еще более прояснить свои намерения: – И язык твой подобен рукам вора!
Это – пример четкого и энергичного возражения, и Джеймсу теперь положено вызвать Джона на поединок, чтобы своими руками доказать правоту своих слов.
Помимо «Безусловного Обвинения во Лжи», имелось еще «Общее Обвинение во Лжи» – это когда утверждение произнесено «в общем», без указания на конкретное лицо, например: «Кто бы ни говорил, что я не верен своему сюзерену, тот лжет!» На подобное утверждение никто не обязан отвечать вызовом, потому что возможно, что об этом говорили все подряд, а сражаться со всеми подряд было бы неумно.
Затем следует «Условное Обвинение во Лжи». «Условным Обвинением во Лжи мы называем обвинение, которое будет действительно при некоем условии, например заданном в утверждении типа: «Если ты назвал меня вором, ты тем самым солгал, если назовешь меня вором впоследствии, ты тем самым солжешь, и сколь часто ты произносил или произнесешь такие слова, столь часто и солгал или солжешь». Такое «Условное Обвинение» часто вызывает споры и сомнения, поскольку оно не может считаться действительным, пока не проверено условие, иными словами – пока не засвидетельствовано, что описанные слова действительно были произнесены. Поэтому во избежание двусмысленности ситуации всем благородным господам рекомендуется воздерживаться от утверждений, классифицируемых как Условное Обвинение во Лжи».
И завершает список «Пустое, или Глупое, Обвинение во Лжи». «Принято считать, что тот, кто обвиняет другого во лжи, не важно, сколь обоснованно, получает право выбора оружия при поединке. Вследствие этого недалекие люди ежедневно говорят массу глупостей, так что люди только и слышат от них: «Если ты скажешь, что я не честный человек, то врет твой язык!» – глупость чего очевидна. Или еще: невежественные забияки могут заявлять так: «Если кто-нибудь говорил обо мне дурное, он лгал; если же кто-то будет отрицать, что говорил – он тоже лжет!» Такие вздорные речи следует считать Пустым и Глупым Обвинением во Лжи, способным вызвать лишь смех. Вот еще пример Пустого Обвинения: Саймон, встретив Льюиса, заявляет: «Доставай оружие, и я докажу, что ты – лжец и негодяй; если же не достанешь – то ты тем более негодяй!» Или так: «Если ты. скажешь, что я тебе не ровня, то солжешь!» Такое обвинение во лжи не имеет под собой основания и, следовательно, заслуживает только насмешек».
Глава 10
О некоторых неблагоприятных последствиях указа Генриха II
Как месье де Соёлль отправился в одиночку сражаться с месье Девесом, и что с ним произошло
Месье де Соёлль женился на мадемуазель Дюпон, красивой молодой леди из Лангедока. Несколько дней спустя после свадьбы ему пришлось покинуть дом и отправиться ко двору за неким благодеянием от короля. Рановато было для новоиспеченного мужа покидать свою молодую жену, но дело не терпело отлагательств, и он возложил на своего шурина Дюпона обязанности по присмотру за домом и женой. Оказалось, что у этого молодого человека гораздо лучше получалось обнаруживать уже произошедшие неприятности, чем предотвращать их. У Соёлля был сосед по имени Девес, бывший ему самым близким другом, постоянно навещавшим его, и не прекративший являться в гости с отъездом самого Соёлля. Девес был молод, красив, богат и обходителен; леди тоже была молода, красива и полна очарования. Остальное можно додумать самостоятельно.
Соёлль возвращается домой. Дюпон рассказывает ему о своих открытиях, и разражается бурная семейная сцена. Соёлль бросается на поиски Девеса, добирается до его дома к обеду и застает его вместе с отцом и дюжиной друзей в тот момент, когда они собирались сесть за стол. Все обнимаются с вновь прибывшим, особенно горячо – Девес-младший, и гость присоединяется к трапезе, которая проходит самым приятным образом. Вот она закончилась, и Соёлль уводит Девеса в сад. Там, на одной из аллей, он вдруг говорит:
– Я приехал драться с тобой насмерть; я припас пару шпаг и кинжалов в укромном месте, куда мы сейчас и отправимся.
– Со мной? – изумляется Девес. – Ты, должно быть, шутишь? Я с удовольствием сразился бы с твоими врагами, но не с тобой, своим ближайшим другом!
– Ну нет, – отвечает ему Соёлль, – ты меня не обманешь! Или я убью тебя, или ты убьешь меня!
– Как это? – восклицает Девес. – Даже безо всякой ссоры? Я не понимаю, что происходит?
– Просто я так хочу, – отрезал гость.
Тут в голове у Девеса мелькнула черная мысль.
– Просто ты так хочешь? Ну что ж, не могу тебе отказать. Но сегодня мы драться не будем. Здесь полно моих друзей, и, если мне посчастливится победить, могут подумать, что не обошлось без их помощи; лучше пришли мне письмо и сообщи в нем место и время – я буду там к твоим услугам.
Рапира со стреловидным эфесом
Удовлетворившись таким решением, Соёлль возвращается домой и на следующий день через слугу отсылает письменный вызов. Положившись на честность Девеса, он прибывает на встречу в одиночку. Девес уже поджидает его на условленном месте, но не один, а с группой друзей, которые набрасываются на несчастного; один из них протыкает Соёлля сзади с такой силой, что клинок рапиры ломается, и обломок остается в теле раненого, которого бросают истекать кровью. Однако рана впоследствии зажила, хотя здоровье Соёлля полностью так и не восстановилось. Узнав об этом, Девес приходит в ужас и совершает еще одно коварное покушение. Но тут об обоих случаях узнает король и в гневе изгоняет Девеса из армии, где тот числился кавалерийским корнетом. Это разжалование – страшный удар для виновного, который тем самым получает репутацию недостойного человека, с которым никто из благородных не скрестит более шпаги. Соёлля же впоследствии сумел полностью излечить один итальянский хирург, с которым они случайно познакомились на Монпелье.
Как капитан Матас пощадил Ашона, и как Ашон отплатил за благородство
Король Франциск II однажды отправился на охоту в Венсеннский лес. В его свите были, помимо прочих, два рыцаря – некий Ашон, молодой придворный фаворит, и капитан Матас, человек несколько эксцентричный в поведении и в одежде, но наряду с тем – храбрый солдат, верой и правдой служивший своему королю во всех войнах, за что его высоко ценили, несмотря на все его странности. На охоте эти двое что-то не поделили и решили драться. Вот они потихоньку отстают от своих спутников, выбрав себе расположенный неподалеку крутой холм, забираются на него и принимаются выяснять отношения с помощью рапир. Опытный вояка Матас обрушивает на соперника столь мощный натиск, что оружие быстро вылетает у того из рук; однако в силу великодушного расположения духа и нежелания прослыть mangeur de jeunes gens [33]33
Пожиратель юношей (фр.). (Примеч. пер.)
[Закрыть]командир отпускает посрамленного со словами:
– Ступайте же, молодой человек, и поучитесь лучше держать оружие в руках, да остерегайтесь впредь бросаться на таких людей, как я. Я прощаю вас, ведь вы еще так молоды, и давайте теперь обо всем забудем. Поднимите свою шпагу.
Произнеся это, Матас поворачивается к своему коню, собираясь сесть на него и вернуться к остальным, но тут вероломный Ашон, чью жизнь он только что пощадил, подбирает выбитую шпагу, бросается вслед Матасу и протыкает его насквозь, так что тот падает замертво.
Смерть Матаса вызвала всеобщее сожаление, поскольку это был храбрый воин, но герцог Гиз очень разозлился на убитого за то, что он так невысоко оценил свои воинские навыки и свое везение, заставившие противника сдаться ему на милость, что счел, гордец, допустимым оставить побежденному жизнь, которой тот и воспользовался для того, чтобы тут же убить великодушного победителя. Итальянские специалисты по этикету дуэлей придерживались в те времена того же мнения, что и Гиз, советуя добрякам, не желающим лишать побежденного противника жизни, оставлять его в таком случае, как минимум, лежащим на земле с покалеченными руками и ногами во избежание какого-либо злодейства с его стороны, а кроме того – полоснуть его по лицу так, чтобы оставить уродливый шрам на вечную память. Матасу стоило бы прислушаться к этим советам.
Как месье де Милло сразился с бароном де Вито и бесчестно убил его
Хоть бесчестное убийство барона де Вито и служит плохой репутацией его противнику, но и сам барон представлял собой личность не особенно симпатичную, отличаясь, по свидетельствам современников, во всем, что касалось проявлений жестокости. Как-то раз в Тулузе он встретился с бароном де Супе, чрезвычайно самоуверенным молодым человеком, который имел неосторожность недооценить де Вито. Тот был человеком щуплым, и де Супе, который, наоборот, имел богатырские размеры, посматривал на него сверху вниз во всех отношениях. Как-то раз за ужином они поругались по какому-то банальному поводу, и де Супе позволил себе швырнуть канделябром противнику в голову. Рассвирепев, коротышка схватился за меч и готов был драться прямо там, но его удержали друзья Супе, которых было там гораздо больше, чем его собственных, поэтому он просто покинул дом. Но, выйдя, спрятался и стал ждать с мечом наготове, а когда вышел ничего не подозревающий Супе, бросился на него и проткнул насквозь. Тело де Вито бросил там же, на дороге, что было, надо сказать, делом опасным, ведь в Тулузе как раз в тот период законы соблюдались строго, да и влиятельных друзей и родственников у убитого в городе оказалось предостаточно, так что, попадись де Вито им в руки – наказание было бы неизбежным. Однако тут его спас низкий рост – он переоделся девушкой и неопознанным проскочил через городские ворота, таким образом, по словам своего обожателя Брантома, «храбро избежав смерти».
Вскоре после этого с ним снова происходит не менее похвальная история. На этот раз гнев де Вито пал на некоего Гонельо, любимчика короля, и вполне заслуженно – ибо тот, по слухам, жульнически убил младшего брата нашего героя, пятнадцатилетнего юношу, которому прочили большое будущее. И вот яростный барон, узнав, что убийца с тремя друзьями держит путь к себе в Пикардию, поскакал вслед в сопровождении лишь одного своего друга – молодого Бусико, догнал преследуемого на равнине возле Сен-Дени и сразу же убил безо всяких церемоний. Король, очень любивший Гонельо, был в бешенстве, и, поймай он барона, тому пришел бы конец. Но наш достойный рыцарь успел сбежать в Италию и так и не вернулся до того самого дня, когда злой рок свел его с Милло, у которого было достаточно причин ненавидеть барона, чтобы сразу же бросить ему вызов.
Вот два противника встречаются в сельской местности под Парижем, с ними – секунданты, призванные следить за тем, чтобы ни на одном из противников не было скрытых доспехов или магических амулетов для обретения нечестного преимущества. Оба разделись до рубашек, секундант Милло подходит к барону, а секундант барона – к Милло, тот расстегивает рубашку и показывает, что под ней ничего нет. Дуэлянты становятся в стойку и обмениваются серией быстрых ударов, после которых острие рапиры барона оказывается погнутым. Но погнуться оно могло и об эфес шпаги противника; тогда де Вито мгновенно наносит два укола сопернику в грудь так, что тот отскакивает шага на три-четыре, но больше никакого эффекта удары не оказывают. Де Вито начинает что-то подозревать и принимается атаковать «эстрамасонами».
Эстрамасон, как называет этот удар Брантом, – это необычный отвесный удар, наносимый в голову, но не с целью прямо проткнуть ее, а проколоть голову сверху вниз, от лба до подбородка. Милло парирует эти удары, что можно уверенно сделать шпагой и кинжалом одновременно, подняв их кверху и скрестив близко к рукоятям – так называемое «двойное» парирование, и, воспользовавшись предоставленной возможностью, тут же наносит барону мощный колющий удар в корпус, а за ним – еще один, и еще, и еще, и приканчивает противника, не дав ему даже попросить пощады. Барон поубивал много народу, в том числе – отца Милло, и недруги говорили, что победы свои де Вито одерживал нечестно, с помощью жульничества. Милло об этом знал и прибег к советам некоего синьора Ферроне, итальянца из Асти, который обучил его не только фехтовальным приемам своих соотечественников, но и другим, не столь рыцарским по природе, приемчикам тоже. Итальянцы в то время считались самыми хитрыми и мстительными в цивилизованном мире, придерживаясь убеждения, что за предательство и обман благородный человек вполне вправе отплатить тем же и это нисколько не запятнает его чести. Милло глубоко воспринял эти уроки и хорошо подготовился к встрече с бароном перед тем, как послать ему вызов. Он заказал себе легкую кирасу, которую можно было бы носить прямо на голое тело; она была столь искусно сделана и окрашена, что случайный наблюдатель – а секундант Вито был, похоже, каким-то уж совсем случайным – решил бы, что перед ним живая плоть. Так, с помощью этого трюка месье де Милло отмстил за убийство своего отца.
Как месье де Сурдиак сразился с месье де ла Шасне-Лалье и убил его с помощью жульничества
В период мрачного правления Генриха II, 31 марта 1579 года, в Париже, на острове Лувье на Сене, состоялась дуэль между месье де Сурдиаком, молодым лордом Шастонефом, и месье де ла Шасне-Лалье, который незадолго до того служил охранником молодого лорда.
Какой-то сплетник нашептал Сурдиаку, что его бывший охранник распространяется о нем нежелательным образом, и Сурдиак тут же отреагировал вызовом. Сам Сурдиак – молодой энергичный парень, а рвется в драку с мужчиной, как минимум, средних лет, чтобы не сказать пожилым, что само по себе нехорошо; однако в оговоренный день они все же встречаются в сопровождении секундантов. Однако, как это часто бывает, слухи о предстоящей дуэли разошлись, и по обеим сторонам реки собралось множество людей всех сословий, чтобы насладиться зрелищем. Сурдиак спрашивает своего противника, правда ли, что тот отпускал о нем столь недостойные замечания, и ла Шасне отвечает:
– Клянусь честью благородного человека, я никогда ничего подобного не говорил.
– В таком случае, – говорит Сурдиак, – я полностью удовлетворен.
– А я – нет, – отвечает ему старший. – Из-за тебя мне пришлось ехать сюда, я настроен драться, да и что скажут все эти люди, которые собрались здесь вокруг, по обеим берегам, когда увидят, что мы явились сюда с рапирами и кинжалами просто для того, чтобы немного поболтать? Это запятнает наши репутации. Так что приступим к делу!
И вот они раздеваются до рубашек и, понадеявшись на честность друг друга в части отсутствия какого-либо жульничества, начинают бой на рапирах и кинжалах. Оба – опытные бойцы, и какое-то время продолжается безрезультатный обмен ударами, уколами и парированиями, пока наконец ла Шасне не наносит мощный удар над рукой – imbroccata – прямо в середину корпуса Сурдиака, и этот удар, ко всеобщему удивлению, не оказывает вообще никакого действия. JIa Шасне восклицает:
– Негодяй! Ты еще и в доспехах! Но ничего, я тебя и по-другому достану!
И с этими словами он принимается метиться в голову и горло и наносит такой яростный боковой удар рапирой (те первые рапиры имели острые лезвия), что, не успей Сурдиак уклониться корпусом, быть бы его горлу перерезанным. Однако же он остается невредим и удваивает натиск, протыкая в конце концов тело ла Шасне. Но вряд ли эту победу можно назвать триумфальной, ведь ни для кого не представляет сомнения, что победитель явился на бой, мошеннически поддев под одежду потайной доспех.
Как месье де Ромфор сразился с месье де Фреденем, как пытался смошенничать, и как это ему не удалось
Случилось это в Лимузане, а нам все стало известно со слов Брантома. Жила-была некая дама непонятного сорта, в чьем доме частыми гостями были два господина – месье де Ромфор и месье де Фредень. Как часто бывает в случаях с подобными дамами, оба горячих молодых парня стали страшно ревновать друг к другу. Первым начинает Ромфор и доверяет свою беду некоему господину, чье имя не называется, указывается лишь, что у него была репутация «честного малого», несколько разгильдяйского, правда, характера.
Этот друг Ромфора передает Фреденю вызов с предложением встретиться в некоем уединенном месте и там выяснить отношения наедине безо всяких секундантов или иных свидетелей, за исключением слуг, которые будут удерживать лошадей. Так они и встретились, только вот Ромфор решил, так сказать, подстраховаться: в ливрею слуги он одел все того же своего бесценного друга, договорившись с ним, что если придется туго, то тот бросит лошадей на произвол судьбы (успеется потом их поймать) и придет на помощь, чтобы разделаться с бедным Фреденем вдвоем. Вот дуэлянты подбирают подходящее место для боя, довольно далеко от коновязи, а слуги не спеша бредут за ними. Фредень оглядывается и тут же узнает спутника своего противника. «Ага! – думает он. – Тут дело нечисто. Надо действовать внезапно!» И, будучи лучшим фехтовальщиком, чем рассчитывал Ромфор, он в два движения укладывает своего соперника замертво, не успел сообщник последнего даже сообразить, что пора идти на помощь. Преданный слуга Фреденя подвел лошадь гораздо ближе к полю боя, чем осторожный лжеслуга Ромфора, так что победитель мгновенно влетает в седло и мчится на растерянного господина, который тут же бросается прочь, оставив Ромфора на произвол судьбы. Фредень не устраивает погони, удовольствовавшись советом вдогонку беглецу убираться ко всем чертям. Сам же он с победой возвращается домой, слуга его несет оружие безобидного теперь Ромфора, а победитель долго хвастается всем своей победой и тем, как он прогнал с поля лжеслугу, чье имя, как мы можем только догадываться, он не постеснятся раскрыть.
