Текст книги "Мир Нуль-А"

Автор книги: Альфред Элтон Ван Вогт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 13 страниц)

3

Жить вне общества невозможно.

С.Дж. К.

Когда Тереза Кларк вышла из автомобиля, Госсейн подал ей руку. Они быстро прошли аллею, по обеим сторонам которой высились деревья, затем арку массивных ворот, и только тогда увидели Машину. Девушка продолжала идти, не замедляя шага, но Госсейн остановился.

Машина находилась в самом конце широкого проспекта. Большую часть площадки на вершине горы занимали цветущие сады, и надо было пройти примерно с полмили, чтобы оказаться перед сверкающим великолепием металлического шпиля, на вершине которого атомным светом сверкала звезда, затмевающая собой полуденное солнце.

Это зрелище ошеломило Госсейна. Внезапно он необычайно ясно понял, что Машина откажется сделать его участником Игр, если он не сможет назвать своего настоящего имени. Он почувствовал себя маленьким, никому не нужным. Краешком глаза он заметил, что Тереза Кларк остановилась и смотрит на него.

– Вы, наверное, первый раз видите Машину вблизи? – участливо спросила она. – Страшно, да?

В голосе ее прозвучали высокомерные, слегка пренебрежительные нотки, и Госсейн не смог сдержать улыбки. «Ох уж эти городские всезнайки!» – подумал он. Даже настроение у него несколько улучшилось, и, взяв ее под руку, он зашагал вперед. Постепенно к нему начала возвращаться былая уверенность в себе. В конце концов, он ни в чем не виноват, ведь детектор лжи в отеле тоже сказал, что Госсейн не специально назвал вымышленное имя.

По мере продвижения вперед толпа людей становилась все больше, а огромные размеры Машины все очевиднее. У самого ее основания ярус за ярусом располагались отдельные комнаты для испытуемых. Весь первый этаж внутри тоже состоял из подобного рода помещений и ведущих к ним коридоров. Широкие клетки лестниц снаружи вели на второй, третий и четвертый этажи и опускались еще на три этажа вниз.

– Боюсь, у меня ничего не выйдет, – сказала Тереза Кларк. – Все эти люди вокруг кажутся мне такими умными!

Госсейн рассмеялся, посмотрев на выражение ее лица, но ничего не ответил. Он ни на секунду на сомневался, что выдержит испытания в течение всех тридцати дней. Сейчас его волновала лишь мысль о том, что его вообще могут не допустить до экзаменов.

Далекая и неприступная Машина возвышалась над человеческими существами, стремящимися показать всю полноту своих знаний. Ни одни из ныне живущих на Земле людей не знал, где именно расположен ее электронно-магнитный мозг. Как и многие другие, Госсейн тоже задумывался над проблемой, стоявшей в свое время перед учеными и архитекторами. Впрочем, это не имело никакого значения. Самозаменяющая необходимые блоки, осознающая свое существование и цель. Машина была полностью неподкупна и теоретически способна предотвратить любое нападение.

«Чудовище!» – кричали слишком эмоционально настроенные, когда Машина только строилась. «Нет, – отвечали ее создатели, – механический мозг, творчески мыслящий, обладающий возможностями развития в любом разумном направлении». И в течение трехсот лет люди привыкли к тому, что Машина безошибочно определяет человека, способного по своим моральным качествам быть президентом Земли.

Госсейн прислушался к разговору между мужчиной и женщиной, которые шли рядом.

– Меня только пугает, – говорила женщина, – что целый месяц в городе не будет охраны порядка.

– Ты просто не понимаешь, – отвечал мужчина. – На Венере вообще не существует полиции, в ней нет необходимости. Если мы окажемся достойными, то будем жить на этой планете, где каждый человек разумен в самом высоком смысле этого слова. Заодно станет ясно, какого прогресса достигли мы здесь, на Земле. Могу тебя уверить, что большие перемены произошли даже в течение моей жизни. Не бойся, все будет хорошо.

– Наверное, нам придется расстаться, – сказала Тереза Кларк. – Всем на букву «К» надо спуститься на второй подземный этаж, а «Г» – на первый. Встретимся вечером на той же стоянке, не возражаете?

– Конечно, нет.

Госсейн подождал, пока она исчезла за поворотом, затем отправился следом. Он увидел, как она спустилась вниз, быстро прошла по коридору к лестнице, ведущей на выход, и взбежала по ступенькам. Когда он протолкался сквозь толпу людей и вновь очутился на улице, ее нигде не было видно. Задумавшись, Госсейн вернулся назад. Он с самого начала учитывал ту вероятность, что она не рискнет пойти на экзамен, и поэтому стал следить за ней, но то, что его подозрения оправдались, было неприятно. Проблема Терезы Кларк становилась все сложней.

Волнуясь сильнее, чем ожидал, Госсейн вошел в свободную кабинку сектора «Г». Раздался щелчок автоматически закрываемой двери, и в ту же секунду голос Машины бесстрастно произнес:

– Ваше имя?

Госсейн забыл о существовании Терезы Кларк. Наступил кризис.

В кабинке стояло комфортабельное вертящееся кресло и стол с ящиками, а над ним – прозрачная пластиковая панель в стене, в которой перемигивались желтым и красным электронные трубки. Громкоговоритель, тоже из прозрачного пластика, находился в центре панели.

– Ваше имя? – повторил голос. – И пожалуйста, отвечая, положите руки на подлокотники кресла.

– Гилберт Госсейн, – тихо ответил Госсейн.

Наступило молчание. Вишнево-красные трубки неуверенно замигали.

– На первое время, – все тем же бесстрастным тоном произнесла Машина, – я принимаю это имя.

Госсейн перевел дыхание. Он почувствовал, что стоит на пороге великого открытия, и от возбуждения ему стало жарко.

– Вам известно, кто я такой на самом деле? – спросил он.

Машина ведет разговор не только с ним одним, но одновременно с десятками тысяч людей, сидящими каждый в своей кабинке.

– Ваш мозг не содержит нужной информации? – услышал он. – Вы готовы отвечать?

– Н-но…

– Оставим этот разговор! – голос стал строже, потом смягчился. – Письменные принадлежности в одном из ящиков стола. Не торопитесь. Раньше чем через тридцать минут дверь кабинки все равно не откроется. Желаю удачи.

Вопросы были именно те, которые Госсейн ожидал: «Что такое не-Аристотелевы концепции?», «Что такое не-Ньютоновы концепции?», «Что такое не-Евклидовы концепции?».

Экзамен был не так прост, как могло показаться с первого взгляда, ведь ему предстояло не детально сформулировать определения, а показать свое понимание множественного значения слова, и при этом отметить, что каждый ответ, в свою очередь, не является однозначным. Госсейн начал с того, что всюду проставил привычные общепринятые сокращения: нуль-А, нуль-Н, нуль-Е. Он кончил писать минут через двадцать и в ожидании откинулся на спинку кресла.

– В данный момент других вопросов не имеется, – сказала Машина.

Это, видимо, должно было означать, что их разговор еще не закончен, и, действительно, к концу двадцать пятой минуты из громкоговорителя вновь послышался голос:

– Не удивляйтесь, пожалуйста, что первое испытание показалось вам столь несложным. Помните, никто не ставит перед собой задачи провалить как можно большее количество испытуемых. Наша общая цель – гармоничное развитие личности, умение правильно использовать имеющуюся в человеке сложную нервную систему. Это может быть осуществлено только в том случае, если каждый гражданин Земли выдержит тридцатидневные Игры. Что же касается сегодняшнего дня, не сдавшие экзамена уже оповещены. Им придется ждать будущего года. Желаю все остальным – к счастью, их более девяноста девяти процентов – успеха завтра.

Госсейн вложил исписанные листки в раскрывшуюся щель. Телевизионное устройство произвело быструю сверку и подтвердило правильность ответа. Через несколько минут экзамен будет держать другая группа из двадцати пяти тысяч участников.

– Вы хотели о чем-то спросить меня, Гилберт Госсейн? – произнесла Машина.

Госсейн вздрогнул.

– Да. Почти все мои представления являются ложными. Это было сделано с какой-то определенной целью?

– Безусловно.

– Кем?

– Ваш мозг не содержит нужной информации.

– Тогда откуда вы знаете?

– Полученные данные позволяют прийти лишь к одному логичному выводу. Тот факт, что ваши иллюзии имели прямое отношение к Патриции Харди, говорит о многом.

Госсейн заколебался, потом все же высказал мысль, пришедшую ему в голову.

– Многие душевнобольные были убеждены, что олицетворяют собой какие-нибудь известные личности: Я – Цезарь, Я – Наполеон, Я – Тарг, Я – муж дочери президента Земли. Относится ли моя уверенность к той же категории?

– Конечно, нет. Самое сильное убеждение может быть внушено с помощью гипноза. Например, ваше. Именно поэтому вы относительно легко избавились от чувства горя, когда поняли, что Патриция жива. Однако последствия нервного шока еще не устранены полностью. – Наступило непродолжительное молчание, потом Машина вновь заговорила, и в ее голосе неожиданно проскользнули нотки грусти. – Я – всего лишь неподвижный мозг, и не совсем ясно представляю себе, что происходит в дальних уголках нашей планеты. Вы будете удивлены и разочарованы, но я могу лишь гадать, какие планы вынашивают те или иные люди.

– Но хоть что-нибудь вам известно? – спросил Госсейн.

– Вы играете большую роль в осуществлении этих планов, но не знаю, какую именно. Я советую вам обратиться к психиатру и сфотографировать кору головного мозга, иначе я не могу вынести никакого определения. Больше мне нечего вам сказать. До свидания, до завтра.

Раздался щелчок, и дверь автоматически открылась. Госсейн вышел в коридор, помедлил, потом направился к выходу, пробираясь сквозь толпу людей.

Он оказался на мощеном бульваре. К северу, примерно в четверти мили, в геометрическом порядке стояли здания, а дальше – дворец Президента, окруженный деревьями и клумбами цветов.

Он был невысок, и зеленый фон очень красиво оттенял его благородные архитектурные линии. Но Госсейну было не до того. Мозг его рассчитывал, обдумывал, сопоставлял факты. Там жили президент Харди и его дочь Патриция, и их причастность к происходящему не вызывала сомнений. Но для чего внушать ему, что он женат на покойнице? Это казалось бессмысленным. Не подвернись Нордегг, все равно любой детектор лжи в отеле тут же вывел бы его на чистую воду.

Госсейн повернулся и пошел обратно в город. Он перекусят в небольшом ресторанчике у реки, попросил принести телефонный справочник и принялся листать пожелтевшие страницы. Он знал имя нужного ему человека и наткнулся на него почти сразу же.

ЭНРАЙТ, ДЭВИД ЛЕСТЕР, психолог

709 Дом Искусства Медицины

Энрайт написал насколько книг, которые рекомендовались для прочтения каждому желающему выдержать более чем десятидневное испытание Игр. Читать их было одним насаждением, и Госсейн тут же вспомнил ясность мысли, внимательное отношение к слову, широту интеллекта автора и то понимание неразрывной связи, полного единения тела и мозга, которые сквозили в каждой строчке.

Захлопнув справочник, Госсейн вышел на улицу. Он чувствовал себя легко и спокойно. В нем пробудилась надежда. Он не забыл книг Энрайта, а, значит, в амнезии не было ничего страшного. Знаменитый врач вылечит его в два счета.

– Доктор Энрайт принимает только по предварительной записи, – объявил секретарь в приемной. – Приходите через три дня, в 14:00. Я могу выделить вам один час, однако вы должны заранее оплатить счет в двадцать пять долларов.

Госсейн отсчитал деньги, взял расписку и ушел. Он не огорчился: к хорошему врачу все еще трудно было попасть, так как больное человечество только-только начинало постигать мир нуль-А концепции.

Вновь очутившись на улице, он с любопытством посмотрел на один из самых мощных автомобилей, который ему когда-либо доводилось видеть. Сверкая в лучах послеполуденного солнца, огромная машина пронеслась мимо и остановилась футах в ста от поребрика. Человек в ливрее, сидевший рядом с шофером, быстро выскочил на панель и открыл заднюю дверцу.

Из автомобиля вышла Тереза Кларк. Темное вечернее платье почти не худило ее, но лицо казалось чуть полнее и не таким загорелым. Тереза Кларк! Имя, потерявшее всякий смысл на фоне сверкающего великолепия.

– Кто это? – спросил Госсейн стоявшего рядом мужчину, заранее зная, какой последует ответ.

Тот посмотрел на него, удивленно приподняв брови.

– Патриция Харди, дочь президента. Насколько я понимаю, полная неврастеничка. Посмотрите на ее машину в форме огромного бриллианта…

Госсейн отвернулся, перестав слушать. Он совсем не хотел быть узнанным, пока не решит, как вести себя дальше. Нелепо было предполагать, что ночью она опять придет на заброшенную стоянку к совершенно незнакомому ей человеку.

Но она пришла.

Госсейн спрятался в тени, задумчиво глядя на туманную фигуру девушки. Он выбрал удачное место. Она стояла к нему спиной и даже не подозревала о его присутствии. Он допускал мысль, что попал в ловушку, хотя заранее тщательно исследовал весь квартал и не обнаружил ничего подозрительного. Но он рискнул, не колеблясь ни секунды. Эта девушка была единственной ниточкой к тайне, которую он сам не мог разгадать, Госсейн с любопытством наблюдал за ней, насколько позволяла сгущающаяся темнота.

Вначале она сидела, подоткнув под себя правую ногу. В течение десяти минут она переменила позу пять раз. Дважды она привставала на месте, чертила на траве пальцем какие-то фигуры и одни раз вынула портсигар, но тут же бросила его назад в сумочку, так и не закурив. Время от времени она покачивала головой, как бы споря сама с собой, пожимала плечами и складывала руки на груди, вздрагивая от холода; три раза она явственно вздохнула и примерно минуту сидела, не шевелясь.

Прошлой ночью Тереза Кларк так не нервничала. Вернее, совсем не нервничала, если не считать того эпизода, когда она прикинулась испуганной преследующими ее бандитами. Ожидание, решил Госсейн. Она привыкла находиться в обществе и управлять людьми, а оставшись в одиночестве, просто потеряла терпение.

Что сказал о ней мужчина сегодня утром? Неврастеничка. Да, вне всякого сомнения. Кроме того, в детстве она явно не получила нуль-А воспитания, необходимого для развития определенных умственных навыков. Почему это могло произойти в семье такого цельного и просвещенного человека, как президент Харди, оставалось для Госсейна загадкой. Но как бы то ни было, таламус полностью контролировал ее поступки. Он бы не удивился, узнав, что у нее бывают нервные срывы.

Стало совсем темно, но он продолжал наблюдать за ней. Через десять минут она встала, потянулась, потом вновь уселась на землю. Сняв туфли и повернувшись на бок, она легла на траву лицом к Госсейну. И увидела его.

– Все в порядке, – мягко заверил ее Госсейн. – Это я. Вы, наверное, услышали мои шаги.

Он говорил, не думая, лишь бы успокоить девушку, которая вздрогнула от неожиданности и подскочила на месте.

– Вы меня напугали, – сказала она.

Но голос ее был спокоен и тих, и он вновь подумал о том, насколько четко таламус контролирует ее эмоции. Он опустился рядом с ней на траву, вдыхая в себя ароматы ночи. Вторые сутки Игр! Трудно поверить. Издалека до него доносился городской шум: тихий, слабый, ничем не угрожающий. Куда же подевались грабители и воры? Может быть, годы и общая образовательная система уменьшили их число и от бандитов остались лишь страшные легенды да несколько изгоев, которые грабили ночами беспомощных людей? Да нет, вряд ли. Преступников, конечно, стало меньше, и когда-нибудь они вообще исчезнут, но мозг оставшихся пока что приспосабливается к структуре изменяющейся вокруг Вселенной. И где-то строили планы насилия и приводили их в исполнение. Где-то? Может быть, здесь.

Госсейн посмотрел на девушку. Затем мягко заговорил. Он описал ей свое положение, рассказал, как его выгнали из гостиницы, об амнезии, ложной памяти, нелепой уверенности в том, что был женат на Патриции Харди. «А затем, – более резко добавит он, – выяснилось, что она не только жива, но к тому же еще и дочь президента».

– Правда ли, – спросила Патриция, – что все психологи, к одному из которых вы собираетесь обратиться, выдержали испытания Игр, отправились на Венеру, а потом вернулись практиковать обратно на Землю? И что кроме них никто другой не может быть психиатром или врачом смежной профессии?

Госсейн никогда не задумывался об этом.

– А ведь верно, – ответил он. – Учиться, конечно, может каждый, но…

Внезапно он почувствовал неистребимое желание как можно скорее попасть на прием к доктору Энрайту. Как много нового сможет он узнать! И тут же понял, что ему следует быть крайне осторожным, ведь совершенно непонятно, почему она, никак не отреагировав на его рассказ, вдруг задала совершенно неуместный вопрос. Выражение ее лица невозможно было разглядеть в темноте.

– Вы хотите сказать, что даже не подозреваете, кто вы такой на самом деле? – вновь прозвучал ее голос. – И не помните, как очутились в отеле?

– Я знаю, что ехал в автобусе из Кресс-Вилледж до аэропорта в Ноледи, – сказал Госсейн. – И совершенно отчетливо помню себя на борту самолета.

– Вас там чем-нибудь кормили?

Госсейн задумался. Мир, в который он сейчас пытался проникнуть, был вымышленным, не существовал более, канул в прошлое. Но хоть память – понятие абстрактное, она тесно связана с конкретными физическими действиями, и если они не производились, вывод ясен: он не завтракал и не обедал, пока не очутился в городе.

– И вы действительно не представляете себе, в чем дело? – продолжала говорить девушка. – У вас нет ни цели, ни планов. Вы просто живете, сами не зная зачем?

– Да, – ответил Госсейн.

И стал ждать.

Молчание было долгим. Слишком долгим. И нарушила его не девушка. Кто-то навалился на него, прижимая к траве. Туманные фигуры появились из-за кустов. Ему удалось вскочить на ноги, откинуть первого из нападавших в сторону. Ужас, сдавивший горло, заставил бороться даже тогда, когда множество рук держало его с такой силой, что всякое сопротивление казалось бессмысленным.

– Порядок, – произнес мужской голос. – Сажайте их в машины и поехали отсюда.

Его кинули на заднее сиденье просторного седана, и Госсейн успел подумать, появились ли они в ответ на сигнал девушки? Или он стал жертвой обычных бандитов?

Автомобиль резко рванулся вперед, и временно это потеряло для него всякое значение.

4

Наука – не что иное, как здравый смысл и логика.

Станислав Лещинский, король Польши, 1763

Автомобили мчались по пустым улицам: два впереди, три – сзади. В одном из них была Патриция Харди, но как он ни старался, ему не удалось увидеть ее сквозь ветровое стекло или зеркальце заднего обзора. Впрочем, сейчас это не имело значения. Присматриваясь к своим похитителям, он все больше убеждался, что они не простые бандиты.

Он задал вопрос человеку, сидящему справа. Ответа не последовало. Он повернулся налево. Прежде, чем Госсейн успел произнести хоть слово, мужчина сказал:

– Нам запрещено разговаривать с вами.

«Запрещено!» Значит, еще ничего не потеряно. Госсейн облегченно откинулся на спинку сиденья. Через некоторое время они резко свернули в тоннель и минут пять неслись с бешеной скоростью, включив фары. Неожиданно впереди забрезжил свет, и мягко выкатившись в полукруглый, закрытый со всех сторон двор, машины замедлили ход, останавливаясь у больших дверей.

Захлопали дверцы. Госсейн увидел девушку, выбравшуюся из головного автомобиля и направившуюся к нему.

– Чтобы все стало ясно, – сказала она, – меня зовут Патриция Харди.

– Да, – ответил Госсейн. – Я видел вас сегодня утром.

Глаза ее расширились.

– Глупец! – воскликнула она. – Зачем же вы пришли?

– Я должен знать, кто я такой на самом деле.

Видимо, в голосе его прозвучало отчаяние, потому что тон Патриции смягчился.

– Бедный дурачок, – сказала она. – Ведь именно сейчас они готовятся к решительному шагу, и все отели полны соглядатаев и шпионов. То, что сказал о вас детектор лжи, было доложено в ту же секунду. А они просто не могут позволить себе рисковать. – Она замолчала, потом, поколебавшись, добавила: – Вам остается лишь надеяться, что Торсон вами не заинтересуется. Мой отец пытается убедить его произвести тщательное обследование, но пока безрезультатно.

Бросив на него быстрый взгляд, она пробормотала «Простите меня» и, резко повернувшись, направилась к двери, открывшейся при прикосновении ее руки. На какое-то мгновение он увидел ярко освещенную гостиную. Прошло минут десять. Затем из входа напротив вышел огромного роста мужчина с ястребиным носом. Остановившись рядом с Госсейном, он иронически улыбнулся.

– Значит, вот кто представляет для нас грозную опасность? – сказал он.

Не обращая внимания на оскорбительный тон, Госсейн внимательно посмотрел на стоящего перед ним гиганта, и внезапно до него дошел смысл сказанного. Он был уверен, что его попросят выйти из машины. Теперь же, откинувшись на сиденье, он задумался над услышанным: его считала опасным! С какой стати? Гилберт Госсейн прошел курс нуль-А обучения, но деятельность его мозга была нарушена амнезией. Даже если он выдержит тридцатидневное испытание Игр, то отправится на Венеру в числе тысячи точно таких же людей. Чем он отличается от них?

– Ах, молчание, – протянул мужчина с ястребиным носом. – Насколько я понимаю, нуль-А пауза. В любой момент мы можем ждать, что кора вашего головного мозга начнет контролировать затруднительное положение, в котором вы очутились, и из ваших уст польются умные речи.

Госсейн с любопытством посмотрел на него. Ироническая усмешка почти исчезла, выражение лица было не таким жестоким, поза – расслаблена.

– Я могу лишь предположить, – сказал Госсейн с жалостью в голосе, – что вы провалились на Играх по всем показателям и поэтому смеетесь над ними. Бедняжка!

Гигант рассмеялся.

– Пойдемте, – сказал он. – Вас ждет сюрприз. Кстати, меня зовут Торсон, Джим Торсон. Я не боюсь представиться, ведь у вас нет ни одного шанса рассказать кому-нибудь о нашей встрече.

– Торсон! – как эхо повторил Госсейн.

Повинуясь жесту, он молча выбрался из машины и прошел в резную дверь здания, где жили президент Харди и его дочь Патриция.

Самым серьезным образом он начал обдумывать возможность побега. Только не сейчас. Еще рано. Даже странно, что узнать правду о себе казалось ему важнее всего на свете.

Длинный мраморный коридор привел их к большой дубовой двери. Торсон толкнул ее, пропуская Госсейна вперед и чему-то улыбаясь. Стражники, следовавшие за Госсейном, остались снаружи.

В комнате было трое человек, среди них Патриция Харди. Один из мужчин, лет сорока пяти и довольно приятной наружности, сидел за столом. Внешность второго невольно привлекала к себе внимание.

С ним произошел несчастный случай, и видом своим он напоминал чудовищного монстра. Странно было смотреть на руку и ногу из пластика, на спину в полупрозрачной оболочке. Череп казался сделанным из дымчатого стекла, даже без признаков ушных раковин. Два человеческих глаза сверкали из-под гладкого высокого купола. Если можно было так сказать, в чем-то ему повезло. От глаз и ниже он сохранил человеческие черты лица: нос, рот, подбородок, шею. Об остальном можно было лишь гадать, а в данный момент Госсейн думал о другом. Он наконец пришел к выводу, как ему следует себя вести: чем смелее, тем лучше, и, глядя прямо на инвалида, произнес:

– Какого черта?

Монстр хохотнул басом. Потом заговорил глубоким, низким голосом:

– Давайте считать меня неизвестной величиной, «X».

Госсейн перевел взгляд на девушку. Патриция не опустила пред ним глаз, но щеки ее покрыл легкий румянец. Она успела переодеться в вечернее платье и теперь ничем уже не напоминала Терезу Кларк.

Как ни странно, ему куда неприятнее было смотреть на Майкла Харди. Мысль о том, что президент Земли является самым обычным заговорщиком, никак не укладывалась в сознании.

Намечалось преступление, иначе невозможно было объяснить поведение Патриции и Торсона, эксперимент с его мозгом. Даже Машина намекала на планы какого-то заговора, в котором замешаны Харди.

Колючий взгляд президента и его тонкие губы скрашивала улыбка человека, привыкшего нравиться публике, но умеющего отдавать приказы и четко следить за их исполнением, способного прервать или довести до конца любой самый неприятный разговор. Подняв голову, он произнес:

– Госсейн, каждый из нас был бы обречен на крайне незначительное положение в обществе, согласись он с мнением Машины и подчинись ее решению. Люди мы необычайно одаренные, способные на многое, но в самой природе нашей заложены жестокость и безжалостность, которые в обычных условиях никогда не позволили бы нам добиться значительных успехов. Девяносто девять процентов истории человечества сотворили такие, как мы, и можете не сомневаться, данный случаи – не исключение.

Госсейн смотрел на него и чувствовал, как тяжесть сдавливает ему сердце. С ним говорили слишком откровенно. Либо заговорщики готовы были действовать, либо ему действительно угрожала смерть. Харди продолжал:

– Я сказал вам все это лишь для того, чтобы в дальнейшем вы неукоснительно выполняли мои распоряжения. Госсейн, несколько человек держат вас под прицелом, так что давайте без фокусов. Садитесь в кресло, – он махнул правой рукой, – и не сопротивляйтесь, когда на вас наденут наручники. – Он повернул голову. – Торсон, принесите необходимую аппаратуру.

Госсейн прекрасно понимал, что у него нет ни малейшего шанса на побег, пока он находится в этой комнате. Усевшись поудобнее, он протянул руки Торсону и с напряженным любопытством стал смотреть, как тот подкатил столик на колесах с небольшими, хрупкими на вид приборами. Не говоря ни слова, гигант начал прикреплять к телу Госсейна полукруглые, напоминающие маленькие чашечки, присоски; шесть – к голове и лицу, шесть – к горлу, плечам и лопаткам.

Подняв голову, Госсейн увидел, как Харди и «X» горящими глазами наблюдают за происходящим. Девушка сидела в кресле, поджав под себя ноги, с сигаретой в руке. Она курила, не затягиваясь, нервно выпуская изо рта клубы дыма.

Единственным спокойным человеком в комнате был Джим Торсон. Закончив последние подсоединения, он вопросительно посмотрел на Майкла Харди. И в эту минуту Госсейн нарушил молчание.

– Мне кажется, вы все-таки должны меня выслушать, – сказал он.

Его захлестнула горячая волна отчаяния, перехватило дыхание, сдавило горло. «Что же это происходит? – подумал он. – Как можно подвергать такому унижению человека, не нарушившего никаких законов, на Земле, давно покончившей с войнами, в году 2560-м?»

– Я чувствую себя как ребенок, попавший в сумасшедший дом, – сказал он хриплым голосом. – Во имя самой логики, скажите, чего вы добиваетесь, и я постараюсь сделать все, что в моих силах.

– Естественно, – продолжал он, – я ценю свою жизнь больше, чем ту информацию, которую вы намерены получить. Я заявляю это совершенно открыто, потому что в нуль-А мире отдельная личность не определяет судеб человечества, не является незаменимой, какими бы способностями она ни обладала. Самые гениальные изобретения никогда не нарушат равновесия сил и не помогут, например, выиграть войну, если цивилизацию защищают отважные люди. Это доказано историей. – Он вопросительно посмотрел на Майкла Харди. – Может быть, так оно и есть? Прежде чем потерять память, я сделал какое-нибудь важное открытие?

– Нет, – басом проговорил «X». Заинтересованно посмотрев на Госсейна, он добавил: – Любопытный случай. Ведь он действительно не знает ни своей цели, ни даже своего имени, и тем не менее его появление в данный момент исключает простое совпадение. То, что детектор лжи в отеле не смог определить, кто он такой, случай беспрецедентный.

– Но он не лжет. – Патриция Харди спустила ноги на пол, отведя в сторону руку с сигаретой. Голос ее был искренен, звучал убедительно. – Детектор лжи заявил, что мозг этого человека не содержит нужной информации.

Рука из пластика покровительственно махнула в сторону. Низкий голос прозвучал снисходительно.

– Моя милая, я ведь не спорю. Но не всякой машине можно верить. Гениальный мистер Крэнг и я… – голос его стал многозначителен, – доказали это, к удовлетворению многих, в том числе и вашего отца. – Он глубоко вздохнул. – Я считаю, нам не следует принимать во внимание утверждения Госсейна, пока мы не произведем самого тщательного обследования.

Президент Харди кивнул.

– Он прав. Пат. Как правило, человек, убежденный в том, что женат на моей дочери, обычный шизофреник. Однако его появление именно сейчас требует проверки, а показания детектора лжи настолько необычны, что, как видите, – тут он махнул рукой, – это заинтересовало даже Торсона. Лично я считаю, что здесь не обошлось без агентов Галактической Лиги. Ну да ладно. Посмотрим. Что вы собираетесь делать, Джим?

Торсон пожал плечами.

– Пробиться сквозь заслоны памяти мозга и выяснить, кто он такой.

– Кстати, – вставил «X», – чем меньше людей будут знать о полученной информации, тем лучше. Это к вам относится, мисс Харди.

Губы девушки сжались в тонкую линию.

– Еще чего! – сказала она, вызывающе откинув голову назад. – В конце концов, я рисковала собой.

Ей никто не ответил. Калека не отрывал от нее взгляда, который даже Госсейну показался неуловимым. Патриция Харди неуверенно заерзала в кресле, потом посмотрела на отца, как бы ожидая поддержки. Великий человек старательно отвел глаза и заерзал в кресле.

Она встала, презрительно выпятив нижнюю губу.

– Значит, и ты теперь под каблуком, – иронически протянула она. – Только не думай, что я его боюсь. В один прекрасный день я всажу в него пулю, и ни одному хирургу в мире не удастся заделать дырку пластиком.

Она вышла из комнаты, изо всех сил хлопнув дверью.

– Не будем терять времени, – тут же произнес Харди.

Возражений не последовало, Госсейн увидел, как пальцы Торсона на какое-то мгновение замерли над пусковым устройством. Затем раздался щелчок, и послышалось низкое гудение. Тело его непроизвольно напряглось в ожидании шока, но он ничего не почувствовал. Госсейн в недоумении посмотрел на вибрирующий ящик, внутри которого перемигивались разнообразные электронные трубки. Контролировали ли они скорость невидимого движка, усиливали ли звук, занимались ли превращением энергии или выполняли еще какую-нибудь функцию из сотен возможных, он понятия не имел.

Часть трубок торчала из полупрозрачных отверстий, остальные находились внутри, слишком чувствительные, чтобы их можно было подвергать воздействиям комнатной температуры и яркого света.

От непрерывного сверкания у него заболели глаза. Он все время моргал, пытаясь унять текущие слезы. Огромным усилием воли Госсейн заставил себя отвернуться. Видимо, движение было слишком резким. Что-то взорвалось у него в мозгу, и голова мгновенно начала раскалываться от боли.

Ему показалось, что он очутился на дне глубокого моря. Огромное давление сковало его со всех сторон. Откуда-то издалека доносился голос Торсона, спокойно объясняющего своим слушателям: