Текст книги "Гамиани, или Две ночи сладострастия"

Автор книги: Альфред де Мюссе

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 6 страниц)

И однажды, о чудо, когда наши взгляды встретились, я, охваченная безумным волнением, увидела, как мощное орудие любви Цезаря медленно поднялось. Похотливо ворча, орангутанг прижался к решетке и призывно протянул ко мне руки, я же не могла оторвать глаз от его изумительного приапа, и душу мою всколыхнуло неудержимое желание потрогать этот символ мужской силы руками, погладить его, поцеловать. То, что случилось дальше, произошло уже помимо моей воли. Неведомая сила подтолкнула меня к решетке, и я, не помня себя, с жадностью схватила рукой напряженный горячий член. Орангутанг, издав яростный вопль, обхватил меня своими длинными и сильными руками, повернул меня спиной к себе, задрал платье, заставил нагнуться и… острая боль пронзила мое тело…

Не могу себе представить, как мне удалось вырваться из страшных объятий обезумевшего зверя. Очнулась я в своей спальне. Платье мое было изодрано в клочья и окровавлено. Первой мыслью было скрыть следы происшедшего от своих близких. На мое счастье в доме никого не оказалось, и я смогла уничтожить окровавленную одежду и обмыть свое тело. Это отняло у меня последние силы и я, с трудом добравшись до своей постели, заснула тяжелым сном…

В течение нескольких дней я всеми способами избегала встречи со своим соблазнителем, и не потому, что его ласки вызывали у меня отвращение: я настолько была ошеломлена случившимся, что не могла понять, что же такое Цезарь со мной сделал, и очень боялась, что мое появление вызовет нежелательную для меня реакцию у орангутанга, и родители что-нибудь заподозрят. И все-таки мне очень хотелось еще раз отведать ласк животного…

Однажды, улучив момент, когда я осталась одна в доме, я, сильно волнуясь, вошла в гостиную. Едва увидев меня, Цезарь издал яростный вопль и бросился на прутья решетки, явив моим глазам свой великолепно напряженный фаллос. Желание сразу охватило меня, но теперь, наученная горьким опытом, я прежде, чем подойти к нему, сама подняла юбку, повернулась задом к решетке, только после этого позволила Цезарю овладеть собой. Боже, какое наслаждение я тогда испытала! Казалось, плоть орангутанга заполнила меня целиком. Животное было великолепно. Не знаю, сколько времени продолжалось это сладостное безумие, но я успела свыше десяти раз почувствовать невыразимое блаженство, прежде чем Цезарь, судорожно сжав мое возбужденное тело, не испустил фонтан горячей жидкости, которая разлилась во мне, заставив истомно трепетать каждую клетку моего тела. Как это было прекрасно!

Я готова была обожествить то, что принесло мне такое блаженство. Опустившись на колени перед клеткой, я взяла в руки еще горячий, чуть вздрагивающий фаллос моего странного любовника, нежно погладила его и, не в силах владеть собой, прижалась к нему губами и начала сосать это чудо природы, щекоча его языком. Эта ласка, по-видимому, очень понравилась орангутангу, во всяком случае, все время, пока я играла с ним, он ласково гладил мои волосы и довольно урчал. Мой язык и губы действовали настолько энергично, что на сей раз обезьяна довольно быстро возбудилась, и спустя несколько минут терпкая влага обожгла мне рот. Восторг снова охватил меня, и я с наслаждением проглотила этот божественный напиток, который опьянил меня сильнее самого крепкого и сладкого вина.

Любовные ласки обезьяны мне настолько понравились, что с этого дня я ежедневно отдавалась ему. Нельзя сказать, чтобы мой любовник баловал меня разнообразием приемов, вряд ли его можно было назвать очень утонченным, но как зато он был силен! Казалось, его орудие создано только для того, чтобы дарить мне наслаждение. К тому же орангутанг оказался настолько понятлив и послушен, что мне не стоило большого труда научить его удовлетворять меня своим языком. Его шершавый язык приносил мне немало радостей, особенно он усердствовал, когда я одновременно пальцами возбуждала его член, причем делала это с таким расчетом, чтобы оргазм у нас происходил одновременно. Иногда в знак особого к нему расположения, я баловала его тем, что сама брала его приап в рот. Этот акт приносил ему, по-видимому, особенное наслаждение, ибо стоило мне подойти к клетке, встать на колени и сложить губы трубочкой, как мой мохнатый Ромео, издав радостный вопль, мчался ко мне, выставив вперед свой божественный фаллос.

Должна заметить, что с каждым днем я становилась все ненасытнее, и мне было мучительно трудно ждать тех редких дней, когда я оставалась в доме совершенно одна. Особенно страстное желание снова отдаться обезьяне мучило меня по ночам. И тогда я совсем теряла голову и была готова пожертвовать всем на свете ради одного объятия моего Цезаря, но долгое время мне удавалось внимать голосу благоразумия и сохранять необходимую осторожность и осмотрительность, ибо я хорошо понимала, что, как только мои отношения с обезьяной станут известны родителям, моему блаженству придет конец.

И конец этот наступил. Как всегда, как бы мы не ждали его, конец наступает неожиданно. Находясь в состоянии экстаза, я не услышала, что мои родители уже вернулись домой. Мать застала меня с Цезарем в самый неподходящий для выяснения моих отношений с родителями момент, и уже через час я, обливаясь горючими слезами, тряслась в экипаже по дороге в монастырь.

Этим мать Иоанна закончила свой рассказ, и мы снова вернулись к своим ласкам.

Когда я проснулась утром, на душе у меня было легко и радостно. Я ощущала необычайный подъем и с нетерпением ждала ночи, чтобы снова оказаться в объятиях Иоанны. О, как хорошо я изучила тогда науку ожидания! Что только я ни делала, чтобы заставить время двигаться чуть быстрее, а когда, наконец, наступала долгожданная ночь, я молила время задержать свой стремительный бег. Какими восхитительными были эти короткие ночи! Единство душ и тел составляли неповторимую гармонию. И чем откровеннее становились наши беседы, тем неистовее были наши ласки. Переняв опыт настоятельницы, я стала не менее искушенной в любовных делах, чем моя возлюбленная. Нетрудно представить себе, как она восхищалась мной, Я ничуть не преувеличу, если скажу, что я покорила эту одинокую женщину. Мы дня не могли прожить друг без друга. Мать Иоанна не раз говорила, как она благодарна мне за то, что я вновь пробудила в ней жажду жизни.

Но как ни чудесны были эти дивные ночи, заполненные любовью, вскоре я почувствовала, что пресытилась несколько однообразными и не слишком пряными ласками стареющей Трибады. Познав вкус наслаждения, я уже не могла удовлетвориться тем, что имела. Мое юное тело страстно жаждало новых, не изведанных доселе чувственных радостей. И поиски острых ощущений с тех пор стали основным моим занятием. У меня появилась цель, теперь я знала, ради чего живу. Бедная Иоанна была достаточно умна, чтобы понять, что наше счастье не может продолжаться очень долго. К каким только ухищрениям не прибегала она, чтобы оттянуть конец, в неизбежности которого она не сомневалась.

К тому времени я стала замечать, что нравы, царящие в монастыре, далеко не так строги, как это могло сначала показаться. Все послушницы без исключения предавались всевозможным тайным порокам. Дух сладострастия царил за толстыми стенами обители. Убедившись в правильности своих предположений, я решила, во что бы то ни стало немедленно сблизиться с наиболее незаурядными из обитателей монастыря. Вскоре настойчивость, с которой я взялась за осуществление этой задачи, была вознаграждена.

В те времена наибольшим влиянием среди обитательниц монастыря пользовалась группа девушек, во главе которой стояла некая сестра Анжела, красивая девушка с ангельским выражением лица. Едва поговорив с ней, я сразу же увидела в ней родственную душу. А через несколько дней она стала моей любовницей, в этой роли она была бесподобна. В вопросах любви она руководствовалась весьма изысканными эстетическими принципами, что однако не мешало ей в состоянии экстаза проделывать такие фокусы, что у меня даже дух захватывало, словно я летела в пропасть, стремительно приближаясь ко дну. Изощренные ласки Анжелы были искусны и настолько близки к совершенству, что поначалу казались мне шедевром любовного искусства. Это были настоящие импровизации на тему «Блаженство любви», блестящие феерии, в которых первое время мне была отведена не слишком почетная роль статиста.

Это положение, однако, сохранялось не очень долго. Две недели спустя я уже не только ни в чем не уступала своей новой партнерше, но и кое в чем даже превосходила ее. Мать настоятельница, как я и надеялась, не стала преследовать нас и с философским спокойствием смирилась с тем, что я ее покинула, а вскоре нашла утешение в смазливом личике и стройном теле одной из послушниц. Мы по-прежнему довольно часто беседовали с ней, но теперь наше общение носило чисто дружеский характер, и о возврате к нашим прежним отношениям не могло быть и речи, хотя, признаюсь, иной раз мне хотелось снова очутиться в объятиях старой подруги. Так уж устроен человек: о своей первой любви он всегда сохраняет самые хорошие воспоминания, и как бы ни сложилась его судьба, первая любовь останется для него своеобразным эталоном, идеалом, к которому он всегда будет стремиться в своих последующих связях.

Однажды, когда мы с Анжелой отдыхали после очередного любовного состязания, она мне рассказала о том, что в монастыре три раза в год устраиваются великолепные сатурналии, в которых принимают участие все монахини и послушницы монастыря. На этом празднике любви можно испробовать все виды наслаждений, которые только может изобрести человеческая фантазия. Впрочем, как сказала Анжела, ровно через неделю я сама смогу все увидеть и почувствовать. С каким нетерпением я ждала, когда же, наконец, наступит день праздника. Мое воспаленное воображение рисовало мне божественные картины разгула человеческих страстей. Я, предвкушая наслаждение, которое мне придется испытать, заранее трепетала от подступившего волнения. Сладостные предчувствия настолько захватили меня, что все дни и даже ночи я проводила в сомнамбулическом состоянии. Я почти не отвечала на пылкие ласки Анжелы, чем вызвала большое неудовольствие моей неистовой возлюбленной.

И вот, день праздника наступил. С раннего утра монастырь походил на растревоженный муравейник, все девушки были крайне возбуждены. Казалось, воздух наполнили многочисленные сексуальные флюиды. Повсюду раздавался взволнованный смех, то тут, то там шептались радостно возбужденные послушницы. Одна лишь мать Иоанна внешне сохраняла спокойствие. Царственной походкой она расхаживала по обители, наблюдая за приготовлениями к торжеству.

Около шести часов вечера Анжела оживленно сообщила мне, что пора переодеваться. Войдя в келью, она разделась догола, я тотчас последовала ее примеру. Потом мы оделись в розовые туники, настолько короткие, что они едва прикрывали ту часть тела, которая по требованию моды всех времен должна быть полностью скрыта от посторонних глаз. Это облачение показалось мне очень удобным, ведь оно совсем не стесняло движений тела. Я живо представила себе, какое восхищение вызовут мои прекрасные ноги. Анжела, осмотрев меня, восторженно заметила, что трудно найти человека, который смог бы равнодушно взирать на такую красоту.

Праздник должен был начаться ровно в полночь, так что в моем распоряжении оставалось еще много времени. Анжела советовала мне отдохнуть и набраться сил, но меня посетило желание во что бы то ни стало поговорить с настоятельницей. Я была переполнена огромной благодарностью за то, что она ввела меня в этот сладостный мир любви и блаженства, кроме этого я не могла избавиться от чувства вины перед моей первой наставницей: ведь расставшись с ней, я причинила ей немало боли.

Мать Иоанна приняла меня очень радушно.

– Я знала, что ты придешь ко мне, Гамиани, – ласково сказал она, – нам надо о многом поговорить, прежде чем «это» начнется.

В ответ я молча кивнула головой.

– Дитя мое, – начала Иоанна, – сегодня тебе предстоит посвящение в таинство нашей веры. Наши боги – Любовь и Наслаждение, и ты уже готова к тому, чтобы принять их причастие. Принятие этого причастия откроет перед тобой широкую дорогу в царство блаженства, наслаждения и сладострастия. Вступившему на этот путь не дано уже повернуть назад, ибо нет предела нашей тяге к познанию, стремлению к совершенству, и никому еще не удавалось утолить свою жажду наслаждений. Тернист путь к вершинам блаженства, но он ведет к вратам рая на земле, и я благословляю тебя. Недолог наш век: мы лишь гости на земле, и не дано нам завершать дела наши, ибо смерть приходит всегда неожиданно и уводит нас за собой в небытие, когда желание жить в нас еще сильнее желания умереть. Лишь с возрастом начинаем мы ценить преимущества молодости и жалеть о безвозвратно ушедших годах. Разочарование и сожаление о прошлом – спутники старости. Я старею, и нет силы, способной вернуть мне мою молодость, но я хочу, чтобы твоя жизнь стала продолжением моей, чтобы тебе удалось достичь того, чего не достигла я. У каждого человека должен быть свой преемник, только тогда можно уйти из жизни спокойно, с сознанием выполненного долга, поскольку цель человека – не дать угаснуть жизни на земле, а этого можно добиться, лишь подготовив себе замену, и все свои надежды я возлагаю на тебя, дочь моя. А теперь иди с миром, и да благословит тебя тот, кто благословляет любовь, блаженство и жизнь…

С этими словами мать Иоанна поднялась, перекрестила меня и подвела к двери.

Мгновение я стояла на пороге, как бы решаясь на что-то, потом быстрыми шагами смело направилась вперед, навстречу новым испытаниям. И хотя мой путь освещали лишь тускло горящие сальные свечи, мне казалось, что в руках я держу лампу Аладдина и что щедрое солнце дарит мне свой вечный огонь…

У входа в зал меня ждала Анжела.

– Наконец-то! – воскликнула она и, взяв меня за руку, ввела в святилище. Ошеломленная и ослепленная, я замерла на пороге, ибо картина, открывшаяся моему взору, потрясла мое воображение. Где найти мне слова, чтобы описать это великолепие? Восторг захлестнул мою душу, и я затрепетала, очутившись в нежных путах охвативших меня желаний.

Дурманящий аромат, наполнивший огромный зал, опьянил меня, и мои глаза с трудом смогли рассмотреть убранство зала. На стенах и потолках были изображены эротические сцены, в основном, на мифологические сюжеты. Здесь были и Геро в объятиях козлоногого похотливого Пана, и хитроумный Улисс, ласкающий царицу амазонок, и многое другое. Потолок покрывала фреска, изображающая вакхический пир, а в центре зала возвышалась мраморная статуя бога Приапа, покровителя монастырских праздников. Пол покрывал огромный ковер, на котором были вытканы мужчины и женщины в самых непристойных позах. Меня поразило также обилие оттоманок и подушек, разбросанных по залу в продуманном беспорядке, на которых сидели и лежали девушки, одетые в такие же туники, как у меня. Все это создавало в зале крайне чувственную атмосферу. Несколько девушек пели под аккомпанемент лютни, остальные оживленно переговаривались, смеялись. Заметив мое смущение и желая помочь мне его преодолеть, они наперебой стали говорить мне комплименты, выражая восхищение моей фигурой, весело шутили, не прошло и нескольких минут, как я совершенно освоилась, на шутку отвечала шуткой, на поцелуй – поцелуем. Вскоре я настолько оживилась, что Анжела, не сводившая с меня восторженного взгляда, даже укоризненно покачала головой. Я только озорно улыбнулась ей в ответ и, закусив удила, понеслась, подхваченная волной красноречия и мелочной гордости своим успехом…

Я торжествовала победу, когда властный голос матери Иоанны заставил умолкнуть моих подруг. Я не стану описывать церемонии моего посвящения в сан жрицы Любви – этим я лишила бы свое повествование краткости и динамичности. Так или иначе, после того, как на меня был возложен терновый венок, все присутствующие предались безудержному, разгульному веселью. И когда на ковре появились всевозможные яства и напитки, началось пиршество, равных которому мне больше не приходилось видеть. Разве могла я представить себе раньше, что мои всегда скромные послушницы способны предаваться такому разгулу? Девушки пили, ели и ругались, как подгулявшие кучера. Поначалу меня это несколько шокировало, но после того, как я сама выпила несколько бокалов вина, я больше ни в чем не уступала своим подругам.

С каждой минутой, с каждой новой каплей вина тосты становились все непристойнее, и без того короткие туники поднимались все выше и даже вовсе снимались, обнажая соблазнительные тела. Вскоре все присутствующие, разгоряченные вином и возбуждающими речами, стали требовать мужчин. Свежие уста девушек, еще недавно казавшихся такими целомудренными и благочестивыми, громкими возгласами призывали предаться разгулу.

Самая разгоряченная из монахинь вдруг со стоном бросилась на свою соседку и стала осыпать ее страстными поцелуями. Да и остальные не остались без дела. Все женщины разделились на пары. Слышались страстные возгласы, звуки поцелуев, тела переплетались, губы сливались с губами. Сладостные вздохи сменялись словами любовной истомы, жарким бредом. Огонь сладострастия охватил обнаженные женские тела и зажег настоящий пожар, неистовый и безумный. Гирлянды разгоряченных женских тел, грубых и нежных, стремительных и неторопливых, утонченных и ненасытных в своих ласках, извивались, катались по ковру, бесновались в безумных, пылких, резких порывах. Когда слишком нетерпеливым любовницам миг последней сладости казался очень далеким, они на минуту разделялись, чтобы собраться с силами и отдышаться перед решающим сражением. Впиваясь друг в друга, с пылающими от похоти глазами, они состязались в искусстве соблазна, изощрялись в непристойности поз. И та, которая в искусстве обольщения оказывалась более умелой, подвергалась яростному нападению возбужденной соперницы, которая опрокидывала ее навзничь, осыпая дождем мельчайших поцелуев, впивалась губами в самую тайную часть ее тела, не забывая, однако, расположить и свое так, чтобы ее подруга смогла дотянуться языком до ее сокровенного места и доставить ей такое же наслаждение. Обе головы оказывались скрытыми бедрами, и оба тела образовывали одно причудливое тело, судорожно бьющееся, издающее хриплый, исступленный, похотливый крик, за которым вскоре следовал безумный стон, вызванный пароксизмом наслаждения. Другие пары, возбужденные этим зрелищем, с яростными воплями бросались друг на друга. Спеша насладиться, они, не жалея сил, старались приблизить сладостный миг. Пара сталкивалась с парой и бездыханно падала на пол, корчась в истомной судороге, и скоро груда обессиленных женских тел, чуть вздрагивающих и забрызганных собственными извержениями, застыла в тяжелом сне, напоминавшем обморок. И лишь на фреске, покрывавшей потолок, все еще продолжалась бесшабашная вакханалия…

Но это было только начало. Отдохнувшие женщины наскоро привели себя в порядок и снова предались любовным утехам. Мы не ощущали необходимости в мужчинах и без них демонстрировали самые вычурные способы наслаждения. Самые развращенные герои древних чувствовали бы себя среди нас новичками. Элефантида и Аретино смогли бы удивить нас только убожеством своей фантазии. Наша изобретательность была воистину дьявольской. Чего мы только ни делали, чтобы возбудить себя и восстановить иссякнувшие силы! Сначала мы принимали ванну из горячей бычьей крови, чтобы сделать кожу и мышцы упругими, потом пили настойку из кантарила, после чего укладывались в постель и растирали себя мазью из желчи арапаимы, что горячит кровь, потом мы пили настойку корня мандрагоры, что изощряет фантазию и способствует неутомимости в любви. Все это делало нас ненасытными в нашей страсти к наслаждениям. И чем неистовее мы удовлетворяли себя, тем безумнее становились наши желания. И когда сила страсти достигла апогея, к нам приводили осла. Лишь он один мог утолить жажду нашей плоти. Это было хорошо выдрессированное животное. Возбуждающее зелье, которым его поили, позволяло ему до рассвета участвовать в наших развлечениях.

В ту памятную для меня ночь я, разгоряченная охватившим меня желанием, безумно металась в бесплодных поисках способа обуздать свою плоть. В этот момент в зале появился осел, встреченный криками восторга. Растолкав всех женщин, устремившихся к нему, я первой оказалась подле животного. Дрожащими от нетерпения руками я схватила его мощный член и, подведя его к заветному отверстию, попыталась ввести туда. Но ослиный снаряд оказался настолько велик, что все мои попытки оказались безрезультатны. Тогда я натерла его мазью, которую мне протянула одна из монахинь. Это помогло, и мгновение спустя я, застонав от боли и страсти, стремительно задвигала бедрами. Мне хотелось, чтобы орудие наслаждения как можно дальше проникло в мое тело, и, несмотря на сильную боль, я все глубже и глубже заталкивала его в себя. Мое наслаждение достигло предела, когда я почувствовала, как густая и горячая жидкость огненной лавой захлестнула меня и обожгла мое чрево. Будто сквозь сон я ощущала, как горячий ручей капля за каплей проникает в глубь моего тела. Любовная нега истомно струилась по моим членам…

Я была измучена, но моя жажда еще не была утолена, и мне захотелось вкусить еще немного блаженства, которое я только что испытала. Чуткое животное, казалось, поняло, что он него требуется, и усердно заработало своим членом. На сей раз наши ласки были более длительными и изнуряющими. Восторг душил меня, безумным криком вырываясь наружу, и снова мой партнер, неутомимый партнер, затопил мое лоно потоком горячей жидкости, и снова я испытала от этого огромное наслаждение, но выдержать это еще раз оказалось выше моих сил, и я потеряла сознание…

Придя в себя, я услышала страстные стоны монашек, забавляющихся с ослом.

– Как ты себя чувствуешь? – заботливо спросила мать Иоанна. – Разве можно так изматывать себя!

– Великолепно! – бодро ответила я и встала.

Чувствовала я себя действительно великолепно, как будто я и не участвовала в этой яростной схватке с животным. Желание вновь овладело мной, и я решила еще раз потешиться с ослом, которого в мыслях уже называла «мой милый ослик», но наступивший рассвет прервал нашу сатурналию, и все мы, уставшие после бессонной ночи, но все еще возбужденные, разошлись по своим кельям, чтобы тоже насладиться, но теперь уже покоем и сном…

Я по-прежнему проводила ночь с Анжелой, но иногда я позволяла себе приводить в свою келью и новых любовниц, в основном молоденьких послушниц. Их свежесть и чистота хотя и не утоляли меня, но очень умиляли и трогали. И все-таки осел больше не выходил у меня из головы, и я с нетерпением ждала дня, когда снова смогу насладиться его неиссякаемой силой…

Но следующая оргия прошла без осла. Насытившись ласками своих подруг, мы, с помощью искусственных приапов, решили превратиться в мужчин и, проткнув друг друга сзади, со смехом бегали по залу, от всей души тешась новой забавой. По иронии судьбы я оказалась последней в этой веренице и, оседлав переднюю, сама осталась неоседланной. Каково же было мое изумление, когда я почувствовала, что сзади в меня вонзился член, причем совсем не искусственный! Как среди нас оказался обнаженный мужчина, было неизвестно. От неожиданности я громко закричала. Живая гирлянда тут же распалась, и девушки бросились на непрошеного гостя. Каждой хотелось изведать естественного наслаждения.

Вскоре несчастный юноша совершенно обессилел, но ненасытные женщины требовали от него все новых и новых ласк. Когда, наконец, очередь дошла до меня, он пришел в полную негодность. Но я решила во что бы то ни стало пробудить к жизни его поникший приап. Улегшись на беднягу, я с таким усердием принялась сосать его член, что тот вскоре воспрянул, ожил для нового наслаждения. И это наслаждение пришло, когда я со сладким чувством уселась на скипетр, завоеванный мною. Неистовые ласки, которые я дарила юноше, окончательно измучили этого несчастного, и после меня никому уже не удалось вернуть его к жизни.

После того, как монахини после безуспешных попыток поняли, что им уже ничего не получить от бедняги, они без колебаний решили умертвить его, опасаясь, что, выйдя из монастыря, он разболтает о том, что увидел. Я единственная из всех была против этого злодейства, но спасти несчастного мне не удалось. На шею ему накинули петлю и конец веревки перебросили через крюк, поддерживавший люстру. Я отвернулась, чтобы не стать свидетельницей страшного зрелища… И тут сама настоятельница совершила поступок, который изумил всех своей жестокостью. Дело в том, что, почувствовав близость смерти, мужчина вдруг возбудился и член его восстал. Мать Иоанна, не желая упустить этот замечательный момент, обвила тело повешенного руками и ногами и слилась с ним прямо в воздухе. Веревка не выдержала двойной тяжести, оборвалась и настоятельница с повешенным упали на пол. От падения юноша пришел в себя и, вскочив на ноги, бросился было бежать, но монахини поймали его, повалили на пол и тут же задушили.

Потрясенная этим жестоким зрелищем и опасаясь возможных последствий, я в тот же день тайком покинула этот вертеп разврата и злодейства. Через несколько дней я была уже в Париже, где и решила поселиться окончательно, тем более, что к тому времени я была уже совершеннолетней и могла сама распоряжаться своим огромным состоянием. Я купила великолепный особняк неподалеку от Елисейских полей и стала вести светскую жизнь. Сначала я завела себе любовника, но вскоре убедилась, что мужчина не может меня удовлетворить. Тогда я бросила своего любовника и с головой окунулась в жизнь, полную развлечений. Ежедневно я сидела в ложе «Гран-опера», а после спектакля отправлялась в собственном экипаже на один из знаменитых парижских балов, сезон которых был в самом разгаре.

Раз в неделю я устраивала прием в своем особняке. Однажды там появился молодой англичанин, сэр Джордж. Он оказался очень интересным собеседником и вызвал у меня чувство огромной симпатии. Неизменно корректный, невозмутимый, но не равнодушный, одетый с той элегантностью, которая отличает настоящих английских аристократов от всех снобов, пытающихся им подражать, сэр Джордж к тому же умел очень увлекательно рассказывать о своих многочисленных путешествиях. Казалось, на земле не осталось такого уголка, который бы он не посетил. Страстный охотник и неутомимый исследователь, он несомненно мог бы стать выдающимся ученым, если бы не свойственное всем истинным джентльменам презрение ко всякому полезному делу. Вскоре он стал частым гостем в моем доме, и я настолько привыкла к нему, что если не видела его несколько дней подряд, то очень скучала. Стоило ему появиться вновь, как я становилась веселой. Нередко я ловила себя на мысли, что мне очень не хватает этого симпатичного человека.

Вскоре мы стали настоящими друзьями, повсюду бывали вместе, и в свете Джорджа уже считали моим любовником, но, к сожалению, наши отношения не могли выйти за рамки дружеских. Я боготворила Джорджа, возможно даже любила его, но одна только мысль, что я буду принадлежать ему, приводила меня в ужас: я прекрасно понимала, что близость принесет мне одно только разочарование. Будущее показало, что в своих опасениях я была не очень далека от истины. Как-то утром мы с Джорджем прогуливались верхом на лошадях в Венсенском лесу. Мой друг был чем-то взволнован, и я попросила его объяснить причину столь необычного для него состояния. И тут случилось то, чего я боялась больше всего на свете: Джордж объяснился мне в любви. Сначала, растерявшись, я ответила ему, что разделяю его чувства, но потом, представив себе, к каким последствиям это может привести, стала убеждать его в том, что нам нельзя быть вместе, что между нами стоит страшная тайна, которая помешает нашему счастью. Я говорила много и путано. Джордж не перебивал меня, но с каждой минутой становился все мрачнее. Прогулка была испорчена, и мы расстались более чем холодно.

Несколько дней после неудачного объяснения Джордж не появлялся у меня, но однажды, когда я сидела в опере и слушала «Манон», он вошел в мою ложу, и вечер прошел так, как будто ничего не случилось. И опять мы стали встречаться с ним почти каждый день, и Джордж ни разу не возвращался к теме любви. Конечно, ему тяжело было делать вид, что он не страдает, но вел он себя безукоризненно, и я решила, что он смирился с неизбежным и успокоился. Однако неделю спустя он самым решительным образом опроверг мои оптимистические предположения.

Вернувшись домой после бала, я сразу же прошла в свою спальню и быстро уснула, так как была сильно утомлена. Проснулась я оттого, что нахожусь в объятиях мужчины. Я отдавалась Джорджу со всей силой своей страсти, но мой любовник вскоре устал, а удовлетворение ко мне все не приходило. Я была в отчаянии! Чего только я не делала, чтобы поддержать его тающие силы, но все было напрасно: он был всего лишь мужчина, причем не обладающий никакими выдающимися сексуальными способностями, и было бы просто чудом, если бы ему удалось меня удовлетворить. Высвободившись из моих объятий, он быстро заснул, а я чуть ли не с отвращением смотрела на его измученное, усталое лицо. Мне было даже жаль его, а разве можно любить человека, которого жалеешь? Я встала с постели, оделась и, сказав служанке, что я никого не принимаю, написала Джорджу небольшое письмо, в котором, не объясняя ничего, сообщила ему, что мы больше никогда не увидимся. Потом я объявила слугам, что надолго уезжаю.

Уже через час экипаж мчал меня в Италию. В дороге я даже немного всплакнула, размышляя о своей несчастной любви, но быстро успокоилась, решив навсегда забыть о Джордже.