Текст книги "Гамиани, или Две ночи сладострастия"

Автор книги: Альфред де Мюссе

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 6 страниц)

Глава 5

Время шло. Дни стремительно сменяли один другой, неся мне новые радости и огорчения. Моя любовь к Фанни наполняла их неведомыми мне доселе ощущениями. Случалось, что по несколько дней нам не приходилось видеться, и эти дни я считал безвозвратно потерянными. Я не мыслил себе жизни без своей юной возлюбленной и надолго впадал в меланхолию, если обстоятельства мешали нашим встречам. Но стоило мне только ее увидеть, как душа моя снова наполнялась счастьем. Однако даже в самые восторженные минуты тень Гамиани стояла рядом. Напрасно я убеждал себя, что Фанни не подпала под влияние злых чар извращенной графини, что пережитая вакханалия не наложила отпечатка на ее нежную душу, не оставила глубокого следа в ее памяти. Узнавший однажды вкус меда никогда не удовлетворится патокой. И, несомненно, Фанни, в конце концов, пресытилась бы моими ласками и захотела бы испытать то, что уже испытала однажды ночью.

Вскоре мои опасения подтвердились. Фанни становилась все требовательнее к моим ласкам. Часто она раздражалась без всякой причины или вдруг становилась как-то уж слишком мягкой и тогда долго не хотела отпускать меня от себя, заставляя вновь и вновь ласкать себя. В такие ночи я пугался ее ненасытной жажды чувственных наслаждений, но боязнь потерять возлюбленную заставляла меня напрягать все силы, так что утром я был совершенно измучен. В довершение всего она всякий раз изобретала новые виды наслаждений, подчас трудновыполнимые и даже болезненные, но я потакал всем ее капризам. Я так сильно хотел, чтобы она вкусила в моих объятиях высшее блаженство, что это стало моей навязчивой идеей, и я перестал получать от наших любовных утех какое-либо наслаждение.

В конце концов, я понял всю несостоятельность своих попыток подарить счастье бедной девушке и оставил их. Каждое свидание теперь причиняло огромную боль нам обоим. Все чаще мне приходилось наблюдать, как Фанни в бессильной ярости каталась по кровати, терлась животом о ворс одеяла, принимая самые бесстыдные позы и, наконец, измучившись от бесплодных попыток удовлетворить себя, рыдала, уткнувшись лицом в подушку.

Я снимал тогда для своей возлюбленной маленькую уютную квартирку в тихом доме на улице Святого Франциска. Квартира состояла из гостиной, спальни и кабинета, где я часто работал в ожидании Фанни. От спальни кабинет отделялся стеной, и позже я устроил в стене потайное окошко, чтобы иметь возможность наблюдать незаметно за тем, что происходит в спальне. Теперь я проводил у этого окна довольно много времени и каждый раз, видя страдания Фанни, проникался к ней глубокой жалостью. В отчаянии я искал какого-нибудь выхода, но чем я мог ей помочь? Это было мучением – наблюдать за тем, как умирает любовь…

Прошло несколько недель. Знойное парижское лето сменилось чудесной осенью. Дышать стало легче, и мы с Фанни, которая вдруг стала чрезвычайно ласкова со мной, целые ночи проводили вместе, стараясь воскресить умершую любовь. Поначалу казалось, что наши усилия увенчаются успехом, но надежда теплилась недолго: вспышка страсти угасла, не успев разогреться, и снова холодный призрак отчуждения поселился в нашей спальне. Бедная Фанни, она так искренне старалась спасти нашу любовь! Но разве человек властен над своими чувствами?! Фанни была удручена, подавлена. Целые часы она в одиночестве проводила в опустевшей постели, еще недавно служившей приютом нашей любви. Черная тень страдания обрамляла ее прекрасные глаза, и обильные потоки слез не могли обесцветить эту печать отчаяния и опустошенности. Как мне хотелось утешить мою несчастную возлюбленную!..

Так долго не могло продолжаться. Я понимал, что мне необходимо, хотя бы на короткое время, покинуть Париж, но как я мог это сделать, как я мог бросить Фанни, оставить ее одну в таком положении? Признаться, я очень боялся, что она покончит с собой. Поэтому я старался как можно реже отлучаться из своего кабинета и время от времени заглядывал в окошко, чтобы убедиться в том, что Фанни не замышляет ничего дурного.

Это было похоже на пытку. Я добровольно подверг себя заточению, бессмысленному и бесцельному. Впрочем, цель была – я ждал. Сначала это было ожидание ради ожидания, но потом оно начало принимать вполне конкретный смысл. Я ждал развязки… В том, что развязка неминуема, что это положение не может оставаться таким бесконечно, я не сомневался. Я понимал также, что какой бы трагической ни была бы эта развязка – я не смогу ее предотвратить. Мало этого, я уговорил себя, что не должен ни во что вмешиваться, но в то же время не должен ничего упустить. Я решил во что бы то ни стало быть свидетелем, зрителем, но никак не участником предстоящего трагического спектакля. А в том, что финал будет трагическим, я нисколько не сомневался. Но приняв решение не вмешиваться в естественный ход событий, я сделал все же один шаг, который ускорил развязку…

Однажды я объявил Фанни, что на несколько дней уезжаю из Парижа. Мой отъезд оставил девушку безучастной. Казалось, она потеряла интерес ко всему, что происходит вокруг нее. Мы холодно простились, и я вышел. Спустя несколько часов, я вернулся и, незаметно прокравшись в свой кабинет, уселся поудобнее в кресло и стал ждать. Вскоре я услышал стук входной двери. Из гостиной до меня донеслись звуки женских голосов, один из которых, усталый, взволнованный, испуганный, несомненно принадлежал Фанни; другой, вкрадчивый, ласкающий… Боже, Гамиани!.. Значит, понял я, мои самые худшие опасения оправдываются. Я напряг слух и стал само внимание, следя за разговором, происходившим в гостиной…

– Зачем вы пришли сюда, Гамиани? – срывающимся голосом произнесла Фанни. По-видимому, она старалась казаться спокойной, но голос ее дрожал от волнения. – Разве вы не знаете, что ваше присутствие здесь нежелательно?

– Дитя мое, – прозвучал голос Гамиани, – если бы даже я и поверила тому, что вы не хотите меня видеть, я все равно рано или поздно пришла бы к вам. Признайтесь, дорогая, что, не сделай я этого, вы бы сами явились ко мне! Вы можете лгать мне, но не лгите себе.

– Немедленно уходите, – слабым голосом прошептала Фанни, – я позову на помощь…

– Ну, это просто лишено всякого смысла. Вашего Ромео здесь нет, а присутствие постороннего человека вам нежелательно ничуть не меньше, чем мне. Так что не стоит утруждать себя. Внемлите лучше голосу своего сердца и обнимите меня, ведь мы так давно не виделись!

– Умоляю вас, оставьте меня, – простонала Фанни.

– Ну нет, – весело воскликнула Гамиани, – неужели вы настолько наивны и полагаете, что я только затем и пришла сюда, чтобы насладиться вашим бессвязным лепетом и уехать несолоно хлебавши? С этими словами Гамиани порывисто обняла Фанни, но девушка с ужасом отпрянула в сторону.

– Зачем вы пришли сюда? Чтобы мучить меня, чтобы снова подвергнуть меня своим гнусным ласкам? Немедленно уходите! Я не позволю вам даже прикоснуться ко мне. Уходите, вы мне противны!

– Успокойтесь, деточка. Вы прекрасно знаете, что мы здесь совсем одни, и потом, я ведь значительно сильнее вас. Так что сегодня вы будете принадлежать мне. О, не делайте испуганное лицо, не пытайтесь убедить меня, что вас это пугает.

– Не трогайте меня, умоляю! – Фанни заплакала. – Боже, как я несчастна!..

– Будьте благоразумны, деточка. Не стоит настраивать себя на такой мрачный лад. Ведь все равно вы покоритесь. Я сильнее вас, мной владеет страсть, да и сами вы жаждете наслаждения. Но вы вбили в свою хорошенькую головку мысль, что это безнравственно и поэтому хотите лишить и себя, и меня блаженства, радости любви… Что с вами? Вы вся дрожите? Как вы побледнели, Фанни!

Фанни пошатнулась, она, несомненно упала бы на пол, не подхвати ее в этот момент графиня. Но Гамиани воспользовалась обмороком Фанни, взяла ее под руки, отвела в спальню и уложила в постель.

Теперь я мог не только слышать, но и видеть, что происходит.

Графиня бросилась на свою беззащитную жертву и, покрывая поцелуями лицо и руки Фанни, раздела ее.

– Я люблю тебя! Ты моя жизнь! О, Фанни! – страстно шептала графиня, судорожно срывая с себя платье.

Когда Фанни очнулась, она увидела рядом обнаженное тело Гамиани, ужас исказил лицо бедной девушки, и отчаянный крик вырвался из ее груди.

– Ну, что ты испугалась, моя малютка, ведь я же не хочу тебе зла, – нежно заворковала графиня, – я добра, я очень добра, потому что люблю тебя. Посмотри мне в глаза, послушай, как бьется мое сердце. И это все для тебя! Я ничего не хочу, кроме твоего счастья, и ты найдешь его в моих объятиях. Да, я безумна. Но это от любви к тебе… – и Гамиани страстно припала губами к руке Фанни. Та с брезгливостью высвободила свою руку. – Нет! – воскликнула Гамиани и жадным поцелуем впилась в губы девушки, руки графини обняли юное тело и крепко прижали его к страстно вздымающейся груди. С большим трудом Фанни удалось оттолкнуть от себя распалившуюся женщину.

– Оставьте же меня, наконец! Вы просто ужасны, вы хотите меня убить, – быстро заговорила Фанни, но чувствовалось, что она начинает сдаваться под страстным натиском Гамиани.

– И это я-то ужасна! – с горечью воскликнула графиня. – Взгляни же на ту, кто внушает тебе такой ужас. Разве я не молода, разве я не красива, разве я не люблю тебя? А мое сердце? Где ты найдешь еще такое любящее, верное сердце? А тот испепеляющий пламень, который сжигает мою душу, разве ты не чувствуешь, как пылает мое тело? Этот жаркий огонь будит во мне неистовую силу страсти, и я всегда добиваюсь триумфа там, где другие терпят сокрушительное поражение. Самый сильный мужчина – что он по сравнению со мной? Дряхлый, немощный калека! Да, возьмем хотя бы твоего возлюбленного. Две-три схватки совершенно обессиливают его. В четвертой он выглядит абсолютно истощенным, а после этого никакие ухищрения не смогут возбудить его, поднять его боевой дух. Ты можешь разбудить в нем желание, жажду наслаждений, но силы у него не прибавится. Жалкое зрелище! А я всегда остаюсь свежа, сильна, неистова. Желание никогда не умирает во мне, я ненасытна. Только со мной ты можешь приблизиться к вершине блаженства. О! Это блаженство не знает конца. Это любовь, которая сжигает, убивает все, кроме самой любви!

– Замолчите! – задыхаясь от волнения, закричала Фанни.

– Разве это не прекрасно, быть молодыми и сильными, гореть от любви, дрожать от наслаждения, источать сладострастное благоухание, ощущать всем существом друг друга, сливаться и телом, и душой и, наконец, испытать восторг этого соединения – апофеоз любви и счастья! О, моя Фанни, это небо, рай, нирвана…

– О, какие воспламеняющие слова! И я уже вас слушаю, на вас смотрю. Ваши глаза – они приворожили меня, я гибну. Пощадите меня! Я не выдержу больше, я так слаба. Какую власть вы имеете надо мной! Ваши слова, как смертоносный яд, поразили меня всю. Вы завладели моей душой, моим сердцем, моим телом… Я… я тебя люблю… боюсь… нет, люблю, люблю!..

– Люблю… о, это святое слово! Я готова слушать его бесконечно. Говори же, моя любовь! – Грудь графини тяжело вздымалась, ее уста извергали бессвязные слова, ее глаза пожирали Фанни. Она была божественна в этом тихом экстазе. Божественна и неподвижна, словно изваянная из розового мрамора…

– Да, да, – повторяла Фанни как бы в забытьи, – я люблю тебя, я хочу тебя! Я так долго ждала тебя… Боже, наконец-то мы вместе!

– Вместе… – с нежностью произнесла Гамиани, гладя длинные волосы своей подруги. – Какие у тебя роскошные волосы! Они будто из чистого золота. Какое наслаждение вдыхать их тонкий аромат, прикасаться к ним… О, как ты прекрасна…. – Гамиани обняла девушку и быстрыми поцелуями стала покрывать ее лицо, руки, тело. Фанни самозабвенно отвечала на эти почти целомудренные ласки. Но постепенно женщины распалились, поцелуи становились все более страстными, объятия все более жаркими. Перестав себя сдерживать, они увлеченно дарили друг другу самые изощренные ласки, и каждая старалась превзойти свою подругу. Они то резко бросались друг на друга, то утомленно разжимали свои объятия. Какая-то неистовая гармония была в переплетении этих совершенных тел. Позы и движения сменяли одно другое в стремительном калейдоскопе. Жажда наслаждения, стремление получить удовлетворение пробуждали в них чудовищные силы, заставляли непрерывно искать новые необычные положения. Они отдавались друг другу с такой пылкостью и самозабвением, какие возможны только у натур по-настоящему страстных и ненасытных. Это было незабываемое зрелище, и я не мог оторвать от него глаз…

Очи вакханок горели неугасимым пламенем, дрожащие губы сливались в страстных поцелуях. Я слышал, как вздох, вырвавшийся из груди одной женщины, тут же срывался с губ другой. Но вот они сжали друг друга в последнем судорожном объятии, послышался яростный стон, и все затихло…

– Как я была счастлива! – спустя несколько минут произнесла Гамиани.

– Мне было так хорошо…, – отозвалась Фанни, и ее тело вытянулось в сладкой истоме.

– Никогда раньше мне не приходилось испытывать такого наслаждения, – продолжала графиня, – я была на вершине блаженства. Фанни, любовь моя, мы никогда не расстанемся с тобой, никогда! – с этими словами Гамиани порывисто обняла подругу, потом отстранила ее и пристально на нее посмотрела. Фанни ответила ей взглядом, полным всепоглощающей любви. За все время нашей связи я не был удостоен таким взглядом; никогда, даже в самые счастливые минуты, Фанни не смотрела на меня с такой любовью. Боль сжала мое сердце…

Между тем губы женщин слились в страстном поцелуе, и они снова предались страстным утехам. Лицо Фанни горело вожделением. Гамиани в забытьи шептала нежные слова. Блуждающий взор графини выражал такую безумную страсть, что я затрепетал от внезапно охватившего меня желания. Как мне хотелось разделить с этими сладострастницами восторги любви! Но стена разделяла нас, стена, воздвигнутая женской судьбой…

В этот момент я напоминал себе разъяренного самца, мучимого похотью, жаждущего удовлетворения, но обреченного лишь пожирать глазами самку через решетку своей клетки и бессильного преодолеть эту преграду. В тупом оцепенении я смотрел из своего убежища на безумствующих женщин, и страстное желание мучило меня, с каждым мгновением оно все глубже поражало мою кровь и мозг. Мне казалось, что мои нервы, натянутые до предела; вот-вот порвутся. Прерывисто и гулко билось сердце. Я дышал, судорожно открыв рот, часто и жадно, будто испытывал недостаток воздуха. Рассудок стремительно покидал меня. Обезумев, я зажал в кулак символ своей мужской силы и бешено тер его между судорожно сжатых пальцев, пока он, затрепетав, не исторг пульсирующую струю огненной жидкости. Я не испытал никакого наслаждения. Я был разбит и опустошен. Веки мои отяжелели, голова, будто налитая свинцом, безвольно поникла на грудь. Мне хотелось закрыть глаза и забыться, но жадное любопытство заставило меня подняться и вновь занять наблюдательный пункт, который я так бесславно покинул.

Из-за стены до меня доносились страстные вздохи и стоны. Но то, что я увидел, позволило дьяволу вновь обуять меня. Руки бессознательно потянулись к моему безжизненному приапу, стараясь вернуть ему его утраченные силы. Я был смятен и раздавлен. Мои трибады сплелись бедрами и бешено терлись друг о друга. Они предавались этому занятию с таким рвением и с такой силой сжимали друг друга в объятиях, которую может дать женщине только близость сладчайшего из наслаждений. Можно было подумать, что они хотят растерзать друг друга, так судорожно были напряжены их мышцы и так стремительны были их прерывистые движения.

– А-а… о-ох, – кричала Фанни, – сильнее сожми меня!.. О-ох!.. Ну… постой!.. М-м-м… – и несколько раз конвульсивно сократив мышцы, Фанни замерла в объятиях Гамиани, которая яростно кусала подушки, простыни и даже свои волосы, которые то и дело попадали в ее широко открытый рот. Но вот и страсть графини достигла апогея. Гамиани сдавленно вскрикнула, тело ее напряглось до предела и, затрепетав, обмякло. Вершина наслаждения была достигнута. Я пожирал глазами эту ярчайшую картину и завидовал этим женщинам…

– Я так устала, – томно произнесла Фанни, – у меня все болит, но зато какое это наслаждение!

– Чем больше усилий мы тратим, чем труднее путь к блаженству, тем сильнее и пленительнее наслаждение, которое нам удается испытать, – сентенционно заметила Гамиани.

– И я его испытала! – воскликнула Фанни. – Никогда я еще не чувствовала такого счастья! Я даже не знаю, сколько оно длилось: вечность или мгновение. Я будто приняла огромную дозу эликсира любви. Даже самое сильное воображение не способно воссоздать такое блаженство, и никакими словами не опишешь этого. Теперь я могу с уверенностью сказать, что я испытала настоящее наслаждение. Но ты, Гамиани, как ты искушена в этом! Твоя неистовая страсть и изощренная фантазия меня порой пугают. В этом слишком мало человеческого. Иногда я даже спрашиваю себя, уж не дьявол ли ты, принявший облик прекраснейшей из женщин? Одна природа не может научить нас всему этому. В том, что мне довелось испытать с тобой, есть что-то сверхъестественное.

– Боже, до чего ты еще наивна, моя девочка, – рассмеялась Гамиани, – вот ты уж действительно поражаешь меня! Едва испытав настоящее наслаждение, едва приобщившись к могущественному и великому клану трибад, ты проявила столько искусства, такую страсть, на которую не способны даже самые искушенные женщины, и при этом еще удивляешься, каким это образом женщина, обладающая огромным опытом, знает и умеет больше тебя. Мне самой кажется странным, как такая наивная девушка, обладающая столь невинной душой, может быть в то же время так порочна. Что же, видно придется несколько просветить тебя. Не могу же я допустить, чтобы мой безукоризненный и обладающий столь богатыми практическими навыками партнер был так беспомощен в вопросах теории. Но сначала обними меня. Вот так! А теперь слушай. Сейчас я расскажу тебе о моей жизни в женском монастыре, куда, как тебе известно, я убежала, вырвавшись из слишком страстных объятий моей любезной тетушки и ее очаровательных друзей. Быть может, мой рассказ поможет тебе лучше узнать меня, да и себя тоже.

Глава 6

Часто в мыслях своих люди обращаются к прошлому, как будто ответ на вопрос «что было?» включает в себя и ответ на вопрос «что будет?». Случается, что в прошлом люди находят объяснение настоящему, но будущее, что скрывает оно в своей загадочной неопределенности? Самое далекое прошлое для нас ближе самого близкого будущего. Нам не дано знать, что случится через мгновение, но зато нам хорошо известно, что было столетие назад. Так что я буду говорить о том, с чем я достаточно хорошо знакома, – о своем прошлом. Жизненный путь, каким бесконечным он нам кажется, когда мы, падая от усталости, идем без цели и надежды! Но каким ничтожным выглядит расстояние, пройденное нами, когда мы оглядываемся назад…

Жизнь в монастыре казалась мне райской, после того, что мне пришлось пережить в доме своей тетушки. Послушницы радушно приняли меня в свою семью, и хотя особой близости у меня с ними не возникло, обращались они со мной очень дружелюбно. Особенно хорошо относилась ко мне мать настоятельница, чье расположение мне удалось завоевать с первых же минут появления в монастыре. Полюбив меня за мой острый и проницательный ум и кроткий нрав, она часто советовалась со мной относительно монастырских дел, которые приносили ей немало хлопот. При всякой нашей встрече она ласково и приветливо мне улыбалась, и всегда у нее для меня находились чуткое слово или веселая шутка. В свою очередь, я сильно привязалась к своей старшей подруге и охотно делилась с ней сомнениями, тревогами, радостями и огорчениями, планами на будущее. О чем только не разговаривали мы с ней! Мать Иоанна – таково было имя настоятельницы, несмотря на строгий монастырский устав, не отказывала ни себе, ни сестрам в маленьких плотских радостях. Она охотно и с заметным удовольствием ела скоромное, не был наложен запрет и на спиртное. Сквозь пальцы смотрела она и на увлечение многих из нас светскими романами. И лишь в одном мать Иоанна была непримирима – в отношении к мужчинам. Она ненавидела их, и эту ненависть старалась внушить мне. Надо сказать, что это ей удалось далеко не в той мере, в которой она хотела, пожалуй, она достигла даже обратного эффекта: кроме вполне естественного для девушки моего возраста интереса к сексуальным проблемам, она пробудила во мне несколько повышенную чувствительность.

До своего прихода в монастырь я была очень одинока и всегда ощущала необходимость иметь рядом близкого человека, которому могла бы полностью доверять, на откровенность и поддержку которого могла бы всегда рассчитывать. Мне так хотелось, чтобы меня внимательно выслушивали, хорошо понимали. И никогда еще никто не относился ко мне с такой чуткостью и вниманием, никто так хорошо не понимал меня, ни с кем я не была так открыта, как с матерью Иоанной. Она была для меня и близкой подругой, и старшей сестрой, и матерью. И я полюбила ее всем своим неискушенным и пылким сердцем, истосковавшимся по нежности. С благоговением я внимала ее речам, скучала, когда слишком долго ее не видела, и светилась счастьем, когда она была особенно ласкова со мной. С каждым днем наши отношения становились все более близкими, и я чувствовала, что необходима ей ничуть не меньше, чем она мне. И хотя это открытие допускало известное равенство в наших отношениях, я охотно признавала за Иоанной право старшей, не прекословила ей и не стремилась воспользоваться преимуществом, которое, благодаря моей дружбе с настоятельницей, помогло бы мне занять в монастыре привилегированное положение.

Однажды вечером она пригласила меня в свою келью.

– Дочь моя, – обратилась она ко мне, – известно, что одиночество плохой спутник для того, кто хочет быть счастливым. Последние дни меня часто преследует бессонница. Ложась в постель, я испытываю какое-то странное, необъяснимое беспокойство, и, милая Гамиани, я решила, что для нашего общего блага тебе следует сегодня же переселиться ко мне.

Надо ли говорить вам, как сильно я обрадовалась. Любая из сестер почла бы за самую великую честь даже просто войти в келью настоятельницы. А я, не прожив в монастыре и трех месяцев, стала для матери Иоанны настолько близким человеком, что она даже ночью чувствует необходимость быть со мной. От счастья сердце мое учащенно забилось, и, вернувшись к себе, я запела веселую песенку, собирая свой скудный гардероб.

Я так торопилась занять свое новое ложе, что едва закончилась вечерня, как я бегом бросилась в келью настоятельницы. До прихода матери Иоанны я успела зажечь свечи и приготовить себе и ей постели. И когда настоятельница вошла, она застала меня сидящей у стола за чтением Библии. До сих пор я помню эти божественные слова: «И вот я с тобою, и сохраню тебя везде, куда ты ни пойдешь…»

Мать Иоанна заглянула в раскрытую книгу и погладила меня по голове.

– Гамиани, дочь моя, я думаю, что Священным писанием не поздно заняться и завтра, а сейчас пора спать.

Я послушно закрыла книгу и легла в свою постель.

– Доброй ночи! – ласково сказала мне Иоанна и задула свечи.

Но в эту ночь сон долго не приходил к нам. Казалось, моя наставница только и ждала темноты, чтобы излить мне свою душу. И я поняла, как несчастна и одинока эта достойнейшая женщина. Я не буду сейчас рассказывать о ее жизни: история ее ухода из мира во многом напоминала мне мою, и пока она говорила, я вновь переживала то, что мне уже пришлось испытать однажды. Я сказала ей об этом, и мой голос дрожал от сдерживаемых слез…

– Мне холодно, – вдруг сказала Иоанна, – не могла бы ты лечь рядом со мной?

Я быстро встала, подошла к ней и присела на край ее постели.

– Как хорошо я понимаю вас! – с жаром воскликнула я. – Как ужасна жизнь!..

– Жизнь прекрасна! – возразила мне настоятельница. – И я надеюсь, что у тебя будет еще немало возможностей, чтобы самой убедиться в этом. Ужасна не жизнь, а люди. Они алчны и жестоки, сладострастны и порочны. А мужчины ко всему еще и отвратительно, скотски грубы. Они забывают о том, что женщины дают им жизнь и наслаждение. Как я их ненавижу!.. Да ты, я чувствую, дрожишь! Забирайся-ка быстрей под одеяло.

Я тотчас последовала ее совету. Меня очень удивило при этом, что мать Иоанна оказалась совершенно обнаженной, и я сказала ей об этом. В ответ она только рассмеялась и заметила, что ночью тело должно отдыхать от обременительных одежд, навязанных нам цивилизацией.

– Какое у тебя горячее тело! – сказала она мне вдруг. – Может быть, ты подаришь мне немного своего тепла, его с лихвой хватит на двоих.

Я послушно прижалась к ней. Кожа ее была прохладной и упругой. Я почувствовала, что она дрожит, но совсем не от холода. Точно так трепетала моя тетка, стоило ей только прижаться ко мне, когда я ложилась рядом. Но сейчас волнение, которое я вызывала у женщины, не внушало мне отвращения. Наоборот, я почувствовала сладостную истому, и когда настоятельница обняла меня, я прижалась к ней всем телом. В знак благодарности эта удивительная женщина пожала мне руку. До сих пор я удивляюсь, как ей удалось завоевать мое доверие, напуганной девушки, какой я тогда была, видевшей в людях только зло. Чем покорила она меня, почему я вдруг стала испытывать к ней такое теплое, нежное чувство? Обнимая ее, я не думала ни о чем. В этот момент мне было так хорошо, что я была почти счастлива…

Между тем, незаметно для самой себя, я оказалась лежащей на Иоанне, ее ноги скрестились у меня за спиной, руки обнимали меня, приятная, ласковая теплота разлилась по всему моему телу. Я чувствовала, что таю от блаженства.

– О, вы добры, вы очень добры! – лепетала я. – Я люблю вас… я счастлива…

Мои губы слились с ее губами, руки настоятельницы нежно ласкали мою спину и бедра, ее тело ритмично двигалось под моим телом, ее мягкая шерстка приятно щекотала мой живот. Наконец, осмелившись, я осторожно взяла ее руку и приложила ее к тому месту между моих ног, которое она так сильно раздразнила…

Иоанна, видя меня в таком состоянии, пришла в вакхическое опьянение. Ее тело начало изгибаться во все стороны, руки все быстрее скользили по моему телу. Я не успевала вслед за ней. В ответ на один мой поцелуй она огненным дождем осыпала меня сотней поцелуев, покрывая меня ими с головы до ног. При этом мне казалось, что меня гложут и глубоко впиваются в каждую клетку моей кожи.

Эти сладостные прикосновения привели меня в неописуемое состояние. Но это еще было не все. Одно мгновение – и моя голова была охвачена жаркими бедрами моей соратницы. Я угадала ее желание и принялась кусать, целовать ее местечко между ног. Но я была еще так неопытна и слабо отвечала на зов ее желаний…

Тогда она слезла с меня и, раздвинув мои ноги, коснулась ртом жарко пылавшего вместилища моей любви. Проворный и острый ее язык колол и тупо давил, вонзаясь и быстро выскальзывая обратно. Она сосала меня губами и, казалось, хотела вобрать в рот все без остатка. Я испуганно отталкивала ее голову, даже тащила ее за волосы, тогда она приостанавливалась и снова начинала нежную игру, едва прикасаясь языком к моей воспаленной коже. Какое это было наслаждение! Я беспрерывно стонала, исступленно билась и вскидывала свое тело… Но быстрый и жалящий язык меня настигал везде и вонзался все вновь и вновь. Тонкие и плотные губы Иоанны схватывали мой цветок, сосали его, сжимали, комкали, вытягивали из меня душу… О, Фанни, такое наслаждение возможно только раз в жизни! Это было чудовищное напряжение нервов, я вся горела, таяла… Когда я сейчас вспоминаю об этом, мне снова хочется испытать это ненасытное щекотание, всепожирающее и томящее.

Всю ночь мы не сомкнули глаз. Едва вкусив наслаждение, не успев даже отдышаться, мы вновь заключали друг друга в объятия. Лишь под утро мы настолько устали, что у нас уже не хватало сил, чтобы исполнить не умершее еще желание. Как водится в таких случаях, недостаток сил влюбленные компенсируют избытком слов. Причем, никогда они не бывают так откровенны и искренни друг с другом, как в эти длинные, предрассветные часы, когда не идет сон и молчание бывает особенно невыносимым.

Тогда-то Иоанна и рассказала мне историю своей жизни, вернее, один из ее эпизодов, последствия которого привели ее в монастырь. Воистину, эта история достойна того, чтобы я воспроизвела ее сейчас.

– Я была дочерью довольно состоятельного торговца, – начала Иоанна свой рассказ. – Изредка дела требовали, чтобы отец сам отправлялся в Индию или Африку, ибо он не очень доверял своим агентам. Я всегда с нетерпением ждала его возвращения, потому что не было случая, чтобы он не привез какого-нибудь подарка. Обычно это были вещи, которые поражали мое воображение своим необычным видом или дурманящими запахами. То отец, улыбаясь, протягивал мне веер из душистого сандалового дерева, то с загадочным видом извлекал из своего объемистого саквояжа уродливую куклу – изображение какого-нибудь страшного и всесильного африканского божка, то ожерелье из акульих зубов. Когда я надевала его, то мне казалось, что пасть этой зловещей твари перегрызает мне шею. С приездом отца таинственный дух Востока поселялся в нашем доме. С замиранием сердца слушала я рассказы об экзотических заморских странах, а потом ночью долго не могла уснуть, мечтая стать героиней опасных приключений. И фантазия моя становилась все более необузданной и извращенной.

Мне было уже тринадцать лет, возраст, когда голос плоти начинает уже нашептывать обещания любви, пробуждая в душе неясные желания. К тому времени я была уже знакома с «Декамероном», «Гептамероном» и некоторыми другими творениями человеческого гения, полными галантных непристойностей, и смутные желания, пробудившиеся в моей душе, становились с каждым днем все конкретнее. В своих мечтах я была то Клеопатрой, сладострастной царицей Египта, то царицей Савской, ненасытной в любви, то мудрой Сафо, чьи стихи манили меня, влекли к наслаждению…

Однажды отец, вернувшись из далекого путешествия, привез с собой молодого орангутанга, обезьяну, которая считается ближайшим родственником человека. Это был великолепный самец. Его назвали Цезарем и поместили в большую железную клетку в гости-ной. Целыми днями он почти неподвижно сидел в углу клетки, и глаза его жалобно молили о свободе. Иногда он со злобным отчаянием, яростно рыча, тряс могучими лапами толстые железные прутья решетки, но убедившись в бесплодности своих попыток вырваться на волю, снова надолго затихал.

Каждый день я много времени проводила в гостиной, с любопытством разглядывая обезьяну, ведь я впервые увидела обнаженного самца, половые органы которого, как я узнала из книги, ничем не отличались от человеческих. Я с вожделением останавливала свой страстный взгляд на внушительных размеров члене Цезаря, и желание, пугающее своей отвратительной силой, смущало меня, заставляло трепетать мое тело. Видимо, Цезарь своим звериным чутьем ощущал, что меня влечет к нему. При моем появлении он оживлялся и смотрел на меня, как мне казалось, страстно и вожделенно.