Текст книги "Бегство в Этрурии"

Автор книги: Альфред Андерш

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц)

3

Под вечер Вернер проснулся и поглядел вокруг. Все спали. Расстелили на земле плащ-палатки и спали мертвецким сном. С самого утра лежали они не двигаясь, лишь в полдень нехотя поднялись и побрели к полевой кухне. Но в такую жару суп никому не полез в горло; проглотив по две-три ложки, они вяло поплелись обратно. Нынче ночью многие сковырнутся, подумал тогда Вернер, не тем кормят. Дать бы им сейчас печенье, шоколад и фрукты – съели бы за милую душу. Похлебав перлового супа, в котором плавали кусочки мяса, все опять завалились спать. Лежа под деревьями удушливо жаркого соснового бора, они хрипло дышали, ловя воздух широко открытым ртом. Оглядевшись, Вернер заметил, что даже часовой уснул. Прислонясь спиной к сосновому стволу и слегка согнув в коленях ноги, он спал крепким сном. Вернер поднялся, подошел к нему и разбудил.

– Не глупи! – сказал он. – Вот шеф засечет, угодишь под трибунал.

Еще плохо соображая со сна, тот что-то буркнул себе под нос и поправил за спиной карабин.

Вернувшись на свое место, Вернер увидел, что глаза у Эриха открыты.

– Давай оглядимся немного, – шепотом предложил Вернер.

Эрих кивнул и легко вскочил на ноги. Они осторожно

пробрались между телами спящих. Пинии отбрасывали очень прозрачную кружевную тень, их кроны, словно мелкий фильтр, пропускали свет, задерживая внизу жару, удушливую, как в парилке. Огромные стволы раскинули высоко над землей могучие шатры из игольчатых лап, сквозь которые проглядывало голубое небо; но в просветы между стволами, словно в ячейки громадной сети, нестерпимо палило солнце. Все, что было в лесу живого, стлалось по земле. Вернеру вспомнились сосны, которые писал Сезанн, – яркие, прохладные стволы, овеваемые чистым дыханием моря и светлые, как мысли. Здешний лес тоже дышал благородством и чистотой и в то же время казался сетью, жаркой сетью, наброшенной им на свое подножие, насыщенное миазмами.

Было очень тихо; они видели у себя под ногами то скопище муравьев, то диковинных жуков, а то и ящерицу, скользнувшую в заросли падуба, прочертив на песчаной тропинке извилистый след. Они шагали сквозь ядовито-зеленые заросли папоротника на местах, открытых палящему солнцу, ныряли в тенистые кущи, где ветви лавра, цепляясь, карабкались вверх по стволам, охраняя созданным ими полумраком нежное цветение шиповника. У зарослей красавки, усыпанной ядовитыми плодами, Вернер остановился, сорвал одну голубовато-серую ягоду и раздавил ее пальцами. Эрих поглядел на него с отвращением и проронил:

– Придется потом как следует вымыть руки!

– Не так страшен черт, как его малюют! – отшутился Вернер.

Внезапно дорогу им перерезал широкий ров, на дне которого блестела вода. Оба остановились как вкопанные, и Вернер воскликнул:

– Вода! Будем купаться!

Вид спокойной воды вмиг заставил забыть обо всем: о лесе, об эскадроне, о войне. Ров густо порос камышом, а вдоль него тянулась песчаная насыпь. Двинувшись по ней, они вскоре вышли на открытое место. Ров расширился и распался на множество прудов с бухточками, тоже заросшими камышом – высоким, в рост человека, широколистным и ярко-зеленым камышом, который покачивался над серо-зеленой гладью воды под горячим небом итальянского лета. Дойдя до конца насыпи, они оглядели залитую солнцем равнину, упиравшуюся в невысокие горы – скорее не горы, а холмы. У берега они заметили старую, посеревшую от времени барку; ее голая мачта врезалась в голубое небо прямой стрелой, слегка выгнутой на конце. Островки воды, разбросанные вокруг, были, вероятно, следами старого русла реки, протекавшей в глубине долины. Здесь тоже было тихо и жарко, но в звенящем воздухе висел запах стоячей воды и высушенной солнцем древесины, а лес был так далеко, что казался уже голубоватым.

Они залезли в барку и, раздевшись догола, на миг замерли, нежась в пронизанном солнечными лучами воздухе, а потом разом скользнули в воду, инстинктивно стараясь производить как можно меньше шума. Вода была теплая, как парное молоко, но все же немного освежала. На них вдруг нашло какое-то бездумно – веселое настроение, они словно ощутили себя соучастниками некой лихой авантюры.

– Не принесла бы кого-нибудь нелегкая, – буркнул Эрих.

Они поплавали в озерце, то и дело попадая в камышовые

заросли и срывая кувшинки, стебли которых, длинные и скользкие, как черви, извивались в воде и липли к телу. Эрих рассказал, что, купаясь с Катриной в прудах за деревней, он всегда срывал для нее кувшинки: она любила украшать ими волосы.

– Купались мы там в мае, море было еще слишком холодное!

Вода ручьями текла по его лицу-лицу потомственного

рыбака, подумалось Вернеру; да, молодо-зелено, совсем еще не созрел. Алекс прав. Когда они вылезли из воды, он спросил:

– А какая она, твоя Катрина?

И, сев на перекладину под мачтой, принялся вытираться рубахой.

Растянувшийся у его ног Эрих резко обернулся к нему и, помедлив, проронил еле слышно:

– Она светлая. Волосы у нее светлые, такие гладкие и матовые, без блеска. И вечно на лицо падают.

Он умолк.

– Ну а дальше? – подбодрил его Вернер. – Или это все?

– Да нет, – разлепил губы Эрих. – Кожа у нее тоже светлая. И тонкая, почти прозрачная, как пленка. Но это кожа, да еще какая… – Он опять умолк, но потом все же добавил: – И ноги у нее светлые. И длинные.

Вернер оглядел тело Эриха, распростертое у его ног и еще мокрое от купанья; в раскаленных добела и желтовато-бронзовых лучах солнца оно казалось светло-коричневым и было удивительно тонким в кости, даже веретенообразным – особенно по сравнению с его собственным, темно-красным и облупленным от загара, вяло привалившимся к мачте.

– Более или менее представляю ее себе, – сказал он. – И давно вы с ней знакомы?

– Мы? С Катриной? – удивленно переспросил Эрих. – Давно. То есть всегда. Они же наши соседи. Мы выросли вместе.

– Вот оно что, вместе выросли, – повторил Вернер.

– Сперва вместе ходили в деревенскую школу у нас в Кооге, а потом – в гимназию в Хузуме.

– И потом обручились?

– Обручились мы с ней тайком, еще в предпоследнем классе.

Каждый день ходили пешком со станции. Сперва огибали рощу Детлефсена, потом прямой дорогой между пастбищами шли и шли до самого Коога.

– А коровы за вами подглядывали?

– Очень может быть, – смущенно рассмеялся Эрих.

– Когда ты ее видел в последний раз?

– Год назад, когда был отпуск. И теперь как раз подошла моя очередь, а тут приказ выступать.

– И часто она тебе пишет?

– Раз в неделю обязательно. И всегда большое письмо.

– Ты с ней говорил о наших планах?

– Обиняками. Когда был в отпуске, еще не знал тебя и не думал об этом вплотную. Но намекнуть намекнул.

– И что она?

– В том-то и закавыка. – Светлое и теплое тело Эриха вдруг словно окаменело.

– И что она? – повторил Вернер уже настойчивее. У него зарябило в глазах, а потом все заволокло черным от прихлынувшей к горлу горечи.

– Она хочет, чтобы я сражался до конца, – выдавил наконец Эрих.

Значит, и она против меня, подумал Вернер. Алекс против меня, Катрина против меня, все против меня. Но он все равно пойдет со мной. Клянусь всем на свете, что пойдет. Он взглянул на Эриха и спросил:

– Почему она этого хочет?

Эрих не шевельнулся; он снова лежал в лениво-небрежной позе.

– Ясно почему, – спокойно сказал он. – Сперва она спросила: может, я трушу.

– И что ты ей ответил?

Эрих пожал плечами:

– Просто повернулся и ушел. И три дня с ней не разговаривал. Три дня из четырнадцати отпускных. Потом она сама ко мне пришла.

– И опять уговаривала?

– Нет, просто плакала. И сказала, что если я перейду на сторону тех, других, то домой уже не вернусь.

– Наоборот! Таким-то путем скорей всего и вернешься!

Приподнявшись, Эрих оперся на левый локоть и свесился над

бортом, глядя вниз, в воду.

– Она не то имела в виду, – проронил он. – Она тоже понимает, что так у меня больше шансов вернуться. Но она сказала, что тогда наши пути разойдутся. Она всеми корнями там и никуда оттуда не двинется. А я пойду своей дорогой. Это, мол, неизбежно.

– Твой путь-самый надежный путь к ней.

– Может, и так. Почем знать? – ответил Эрих. – Мы с ней выросли в одной деревне. Наши дворы стоят рядом сто лет. И вдруг я, точно бродяга какой, беру ноги в руки. У нас так не делают. Она чувствует, что больше не сможет надеяться на мою защиту. Ведь на войне мы сражаемся и за них, за женщин. Уйти – значит бросить ее в беде.

Что-то похожее говорил и Алекс, пришло в голову Вернеру. «Кому-то ведь надо остаться». Но Катрина еще хитрее. «Раз я не могу удрать, то и тебе не след, – говорит она своему возлюбленному. – Лучше увидеть тебя мертвым, чем знать, что ты делаешь что-то, не имеющее ко мне никакого отношения. Может, ты делаешь это даже ради меня. Но я не верю. Нутром чувствую, что ты хочешь удрать, потому что любишь жизнь и свободу. Свою мужскую свободу!» Она женщина, до мозга костей женщина! И логика у нее чисто женская!

Нет, я к ней несправедлив. Ведь они любят друг друга. А когда любят по-настоящему, один ничего не делает без другого. Она это чувствует. И он это знает. И его мучает совесть. Как может мучить совесть настоящего мужчину. Мне бы следовало вернуть его Катрине.

– Ну и что ты решил? – спросил он.

– Да вот, думаю пока, – ответил Эрих.

Вернер видел, что парень волнуется. Приподнявшись, Эрих взялся было за одежду, но тут же выпустил ее из рук и лишь прикрыл себе спину рубашкой. Потом уселся на борт и свесил ноги в воду.

– Жарища, просто мозги плавятся, – пробурчал он.

Под палящими лучами солнца спортивная рубашка в крупную клетку ярко-красным пятном выделялась на фоне небесной лазури и ядовитой зелени камышовых зарослей этого гнетуще тихого, волшебно-яркого дня. Красная рубашка расцветила грудь, бедра и икры Эриха в розовые и тенисто-темные тона.

– В былое время парни уходили в далекие края, прежде чем жениться на своих суженых, – начал Вернер. – Наши годы странствий – война и плен. В один прекрасный день ты вернешься. И она будет любить тебя сильнее, чем прежде. Потому что ты придешь издалека и за плечами у тебя будет немало опасностей. А еще потому, что ты окажешься прав…

– Но еще до того мы потерпим поражение, – перебил его

Эрих. – Не забывай об этом! Я вернусь, и очень вероятно, что все останется как было. Вполне возможно. Но иногда я буду читать в ее глазах: «А тогда тебя со мной не было!»

– Значит, ты собираешься воевать только потому, что твоя девушка может тебя неправильно понять? – спросил Вернер. И ревнивая злость на Эриха вновь черной пеленой застлала его глаза.

– Просто теперь уже поздно, – возразил Эрих. – И не остается ничего другого, как держаться, выполнять свой долг до конца и делать все, что в наших силах.

Его слова вдруг как бы застыли в горячем и сонном воздухе. Он отбросил рубашку и встал. Вернер все еще опирался спиной о мачту и чувствовал, что все его тело горит. Солнечные ожоги словно проникли внутрь, в самую душу, и там все забурлило, забродило и вылилось в ощущение своей силы и в то же время – сильной ноющей боли, наполнившей все его обгоревшее до красноты и как бы обтянутое звериной шкурой тело горячей пульсирующей жизнью и жадным, тайным, сторожким ожиданием.

– Ты, значит, думаешь, что, когда мы вернемся, они нас не примут? – спросил он.

Эрих кивнул и отвернулся. Его светлое гладкое лицо было обращено теперь к воде, к этой неподвижной, серо-зеленой и мутной глади, к этому опаловому зеркалу под расплавленным небесным светилом.

– Мы никогда уже не будем чувствовать себя там своими, – сказал он.

– Пусть так! – взорвался Вернер. – Знал бы ты, до чего мне на это плевать. Значит, будем для них чужаками, только и всего.

Разговор больше не клеился. Никак не решится, думал Вернер. Не могу его убедить. Каждый раз ускользает из рук. Пойдет ли он со мной, когда пробьет наш час? Я для него не авторитет. Но одного слова Александра было бы достаточно, чтобы он сразу последовал за мной. Или одного слова Катрины. Я играю какую-то жалкую и смешную роль.

Они еще битый час провалялись на барке, все время откладывая возвращение к месту стоянки. Под конец они уже не ощущали ничего, кроме своих собственных тел, местами еще молочно-белых, местами блекло-красных, которые наконец-то дышали свободно всеми порами, и, словно большие кошки, потягивались и переваливались с боку на бок на сером от старости, но все еще пахнущем смолой дощатом настиле барки. И лишь когда солнце опустилось к самому горизонту, они начали одеваться.

Подняв с дощатого настила новую клетчатую рубашку, Эрих испуганно отшатнулся. Оба они как завороженные уставились на змею, лежавшую у их ног. Лежала она неподвижно, свернувшись спиралью, и по ее спине от головы до кончика хвоста вилась темная зубчатая полоса, как бы составленная из одинаковых узких прямоугольников, под углом прилепленных друг к другу. Этот черный орнамент немного отдавал багрово-красным, в то время как остальная чешуя змеи металлически поблескивала с розоватым или даже розовато-желтым отливом. Багровую зубчатую полосу обрамляли две темные линии, четко выделяясь на розоватом теле змеи и подчеркивая на сером фоне дощатого настила ее окраску, напоминавшую цвет адского пламени. Змея подняла голову – под роговыми надглазничными щитками стали видны до жути неподвижные глаза – и, злобно зашипев, пощупала раздвоенным язычком воздух, недовольная тем, что кто-то посмел нарушить ее покой под прогретой солнцем рубашкой.

– Гадюка! – прошептал Вернер. – Не двигайся!

Оба словно оцепенели. У них не было ни оружия, которым они могли бы воспользоваться, ни палки, ни камня. Поэтому они просто затаили дыхание и замерли. Но гадюка вдруг исчезла – одним-единственным движением, резким, как удар хлыста, она скрылась в щели настила. Напряжение, сковавшее их, сразу спало. Они поспешно оделись. И, прежде чем уйти с барки, Вернер опустился на колени и простукал настил. Гулкий звук выдавал пустоту.

– У этой лодки двойное дно, – сказал он.

Эрих молча кивнул, и так же молча они двинулись в обратный путь. Лес встретил их легким сумраком. Посвежело, вдали послышались звуки просыпающегося эскадрона.

4

Когда Вернер брился у мраморного фонтанчика во дворе загородной виллы, затерянной среди холмов в окрестностях Пьомбино, в парке которой они провели весь следующий день, к нему присоединился обер-лейтенант, явившийся сюда со своими умывальными принадлежностями. Вернер хотел было изобразить нечто вроде приветствия, но командир небрежно махнул рукой и принялся за утренний туалет. Фонтанчик представлял собой довольно большой водоем из желтого узорчатого мрамора, примыкавший к стене дома; вода лилась в него из открытого рта скульптурной головы старика, выступавшей прямо из стены. Кроме них двоих, во внутреннем дворике виллы никого не было.

– Где вы, собственно, набрались столь обширных познаний в итальянском? – спросил командир.

– Я еще в мирное время бывал здесь, – ответил Вернер. Ни слова больше, в ту же секунду оборвал он сам себя. Ни в коем случае нельзя показывать, что ты в чем-то более сведущ, чем он.

– Вы слышали, что сделали англичане с итальянцами – перебежчиками в Африке? – опять заговорил обер-лейтенант. И, не дожидаясь ответа, сообщил: – Они вырезали им зад на штанах и в таком виде погнали обратно! Никогда они не научатся воевать!

Журчание тонкой струйки временами прерывалось – обер – лейтенант подставлял под нее голову и умывался, отфыркиваясь. Вернер очень пристально наблюдал за ним уголками глаз, пока рьяно скреб щетину на подбородке. Через некоторое время офицер вдруг заявил:

– Как только нас опять переведут в резерв, я позабочусь, чтобы вас произвели в ефрейторы, Ротт.

Значит, удалось, подумал Вернер. Командир ни о чем не д огадыв ается.

– Премного благодарен, господин обер-лейтенант! – бодро отчеканил он. Тот милостиво кивнул.

Они одновременно закончили ритуал наведения чистоты. Вернер мог его себе нынче позволить, потому что ночью ему удалось немного поспать: накануне опять ездили с командиром на поиски места для дневной стоянки и обнаружили это поместье. Здешний густой парк, спускающийся по склону холма, днем мог служить надежным укрытием. На этот раз Вернеру разрешено было сразу же остаться на месте, так что до прибытия эскадрона – а он прибыл на рассвете – Вернер подремал на софе.

И теперь наслаждался ощущением бодрости во всем теле. Поэтому он ничуть не встревожился, услышав слова обер – лейтенанта, оброненные уже как бы через плечо:

– Нынче ночью вы мне не понадобитесь. Батальон уже определил нам место следующей стоянки.

Это означало всю ночь жать на педали. Придется всерьез поговорить с Алексом и Эрихом, подумал Вернер. Надо еще раз обсудить все подробно. И все должно пойти как по маслу. Мне они не вырежут зад у штанов. Я читал их листовки. Они гарантируют хорошее обращение и быстрое освобождение после войны. Конечно, это все пропаганда. И я за нее гроша ломаного не дам. Но у меня нет выбора. В общем и целом это наверняка лучший вариант.

Уложив бритвенные принадлежности в ранец, он пошел побродить по парку, где росли кипарисы такой высоты, какие он видел раньше только на вилле д'Эсте, – могучие черно-зеленые колоссы, полностью поглощавшие солнечный свет. Ухоженные дорожки были обрамлены лавровыми кустами, а тонкие черные плети давно отцветших глициний карабкались вверх по стенам. И опять на земле под деревьями вповалку лежали спящие солдаты, и сон их, овеянный легким ветерком, порхающим на этом южном склоне, был легок и приятен.

Когда Вернер останавливался, чтобы, опершись на ограду парка, бросить взгляд на окрестности, он видел сначала лишь серебристые кроны оливковых деревьев, усеявших склон, и только потом заметил за ними, далеко внизу, белую ленту совершенно безлюдной дороги. В выемке холма по левую руку виднелось море – такое блекло-голубое и пустынное, что казалось, будто его еще никогда не бороздил киль корабля, и в то же время такое свинцовое и коварное, будто оно предвещало конец света. Со стороны моря по небу тянулась на восток эскадра серебристых самолетов с характерным воющим звуком моторов. Им навстречу летела эскадрилья других, двухвостых машин, державших курс на юг. Обе группы, далекие и грозные, пролетели на средних высотах, не задев друг друга, будто ими управляли не люди, а автоматы, и оставили позади сиротливо колышущиеся поля пшеницы, пышущие невыносимым жаром и словно снедаемые мировой тоской сосновые рощи среди бесконечного моря хлебов и зачарованной замкнутости покрытых оливками холмов, вновь превратившихся в этрусские пустоши далекого прошлого.

На следующую ночь они увидели на обочине Аврелиевой дороги длинную вереницу обгоревших исковерканных машин, а к полуночи попали в залитый лунным светом пустой и холодный лабиринт городских улиц-Гроссето был полностью превращен в развалины и казался сплошь покрытым пылью уничтожения. Ночная езда выматывала, приходилось на одном дыхании одолевать больше ста километров, дорога то и дело круто поднималась в гору, попадались и донельзя разбитые объездные участки, так что они совсем обессилели, когда прибыли к месту очередной стоянки – плодовым плантациям неподалеку от бухты Орбетелло, где и поспешили укрыться, чуть не падая с ног от усталости. Вернеру так и не представилась возможность поговорить с Алексом или Эрихом с глазу на глаз: он увидел их обоих лишь вечером, возле полевой кухни, где эскадрон собрался перед тем, как опять тронуться в путь. С этого момента Вернер уже не отрывался от Эриха ни на шаг, а Алекс присоединился к тому

отделению, которым командовал.

К утру всех сморила страшная усталость, каждый ехал уже как бы сам по себе, строй начал распадаться на группы, эскадрон все больше растягивался в длину, встречные колонны довершили дело. В четыре часа утра Вернер кивком головы показал на сжатое поле, уставленное скирдами.

– Мы могли бы поспать здесь несколько часов, а утром догнать своих.

– А как же самолеты? – возразил Эрих. – Днем нам нельзя появляться на шоссе.

– Ерунда, – отмахнулся Вернер. – Нас же только двое. Как – нибудь проскочим.

Они уснули в ту же секунду, как только растянулись на снопах и ими же прикрылись. Около десяти часов утра оба проснулись с легкой головной болью – сон был неспокойный. И оба сразу же, прищурившись, взглянули на небо, заполненное сытым урчанием самолетов. Оказалось, однако, что самолеты были где-то далеко, ни одного в поле зрения. И руки их сами потянулись к самокатам. Жара толкала их в спину, словно ударами прикладов. Зато шоссе было довольно пустынно. Они находились в районе мареммы – на болотистой равнине, – и в одном месте им пришлось переправляться через реку по временному мосту. Как раз в ту минуту, когда они на него въехали, вверху раздался нарастающий рев моторов. Самих самолетов видно не было-деревья закрывали обзор. «Прочь с моста, быстро!» – крикнул им сапер, стоявший здесь на посту. Они нажали изо всех сил. Потом увидели прямо над собой звено «лайтнингов», бросились в кювет, сорвали с ремня каски и прикрыли ими головы. В мозгу у обоих билась одна и та же мысль – как бы летчики не заметили их самокаты, а легкие вдыхали влажные запахи земли и травы. Но самолеты, естественно, метили не в них, а в мост, и сбросили бомбы ближе к тому берегу. Вернер и Эрих увидели цепочку дымовых и земляных фонтанов и облегченно вздохнули. На длинном, открытом со всех сторон участке шоссе эта игра повторилась еще несколько раз. И они долго лежали в кювете уже после того, как опасность миновала. Доведенные жарой до апатии и полного изнеможения, они наслаждались вынужденным бездействием. Но через некоторое время Вернер все же собрался с духом и скомандовал: «Встать! Поехали!» Они с трудом поднялись.

– Никогда нам не догнать своих, – сказал Эрих голосом, в котором слышалось отчаяние.

– Ну и что с того, – злобно буркнул Вернер. – Значит, подведем черту на день-два раньше, чем они.

В полдень они увидели впереди на склоне холма Тарквинию. Над городом нависали огромные, словно сложенные циклопами древние этрусские стены из нетесаного камня, за которыми возвышался замок маркграфини Тосканской. Дорога поднималась к замку, змеей извиваясь по склону. А небо над серпантином, открытым палящим лучам солнца, от жары приобрело свинцово – белесый оттенок. При такой жаре близость моря совсем не чувствовалась, хотя оно было где-то рядом и с этой высоты должен был открываться его беспредельный простор. Но слепящий свет растворял в себе все окрест, изменяя до неузнаваемости, и о близости моря говорил лишь небольшой клочок неба на западе, где к режущей глаз мертвящей белизне знойного света примешивался слабый свинцово-серый грозовой налет. На три километра пути от подножия холма до центра города у них ушло битых два часа. Когда они туда добрались и присели отдохнуть на крошечной, обрамленной платанами площади, со стороны моря вновь налетели бомбардировщики. Видные издалека, сотни самолетов открыто летели целыми эскадрильями, летели так медленно и спокойно, что сердце у обоих сжалось от страха. Укрыться было негде, пришлось пережидать налет на месте, и они инстинктивно спрятались за мощные стволы деревьев. Они видели, как у самолетов снизу открылись бомболюки, как оттуда выдвинулись кассеты, как из них высыпалось множество мелких бомб, как эти бомбы летели вниз, вращаясь вокруг своей оси и как бы ввинчиваясь в белые столбы раскаленного солнечного света, как они своим металлическим, леденящим душу воем создавали вполне соответствующее звуковое сопровождение невыносимому зною, низвергавшемуся с небес. Но Вернер и Эрих оказались в стороне, бомбы упали где-то далеко за пределами Тарквинии.

От знакомого солдата, оставленного в городе для связи, они узнали, что их эскадрон находится в городке Монте-Романо, в двадцати километрах к юго-востоку от Тарквинии. Дорога теперь повернула от побережья в глубь страны, и они проехали оставшуюся часть пути быстро и молча; к жаре они уже притерпелись. Вокруг тянулась пустынная холмистая местность, у перекрестков дорог попадались отдельные дома, стены которых до самых крыш были увиты розами. Поля вдоль дороги сплошь заросли маком; встречались и совсем дикие, необработанные участки, своим кроваво-красным цветочным ковром как бы взывавшие к милосердию раскаленного добела неба. Немного не доехав до Монте-Романо, они увидели своего командира, мчавшегося им навстречу на мотоцикле. Резко затормозив, он крикнул:

– Англичане в Риме! В полночь выступаем! Поднажмите, а то опоздаете! Завтра встреча с противником.

Они рявкнули:

– Слушаюсь, господин обер-лейтенант!

И покатили быстрее.

– Значит, пора. Откладывать больше нельзя, – сказал Вернер, когда они отъехали достаточно далеко, чтобы командир не мог их услышать. Эрих кивнул, но промолчал. Перед ними был Монте-Романо, уютный маленький городок без следов разрушений. У самого въезда расположился лагерем их эскадрон. Под деревьями у обочины дороги стояла полевая кухня. Они спешились и свернули на проселок, по обе стороны которого прямо на земле сидели и лежали солдаты. Алекс завидел их издали и ждал, прислонившись спиной к стволу каштана.

– Вы в курсе? – спросил он и в упор посмотрел на Вернера.

– Так точно, о великий полководец! – воскликнул Вернер. Его руки, судорожно вцепившиеся в руль, вспотели и словно приклеились к металлу. На взмокшем, покрытом потеками грязи, темно-красном от загара лице, увенчанном ежиком темных, коротко стриженных и торчащих во все стороны волос, напряженно жили только глаза, он буквально сверлил ими Алекса.

– Ты пойдешь с ним! – вдруг сказал тот Эриху, дернув плечом в сторону Вернера. Сказал со вздохом, словно подвел тяжкий итог.

– Но…

– Никаких «но», – обрезал Эриха Алекс. – Пойдешь с ним. Так будет лучше.

И без того красное от загара лицо Эриха вмиг побагровело. От возмущения кровь бросилась ему в голову, но тут же и отлила. Все трое молча переглянулись.

– Все это уже не имеет никакого смысла, – наконец сказал Алекс и отвернулся. – Извините, мне пора, отделение ждет. Раздаем неприкосновенный запас.

Они долго глядели ему вслед. А меня это уже не радует, подумал Вернер. Теперь уже нет.