355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Алессандро Барикко » Мистер Гвин » Текст книги (страница 4)
Мистер Гвин
  • Текст добавлен: 4 октября 2016, 10:28

Текст книги "Мистер Гвин"


Автор книги: Алессандро Барикко



сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 11 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

22

Прекрасно, сказала дама в непромокаемой косынке. Она положила зонтик сушиться на батарею и походила по комнате, разглядывая детали. Обувную полку, ковры теплых тонов, пятна сырости на стенах и масляные пятна на полу. Попробовала, не слишком ли мягкая кровать, посидела в креслах. Прекрасно, сказала.

Стоя в углу своей новой мастерской, все еще в пальто, Джаспер Гвин любовался всем тем, что собрал за полтора месяца, из ничего, следуя за безрассудной идеей. Не нашел огрехов, подумал, что каждая вещь сотворена с вниманием и мерой. Точно так же и переписчик расположил бы на столе бумагу и перо, надел матерчатые нарукавники, выбрал чернила, уверенный, что распознает самый подходящий оттенок синего. Подумал, что не ошибся: великолепное ремесло. На какой-то момент мелькнула мысль о ржавой железной табличке на двери. Джаспер Гвин. Переписчик.

– Просто удивительно, насколько все это бесполезно в отсутствии какой бы то ни было натуры, – заметила дама в непромокаемой косынке. – Или я ее не заметила? – добавила она, оглядываясь вокруг с видом человека, который ищет в супермаркете стеллаж с приправами.

– Нет, натуры нет, пока, – сказал Джаспер Гвин.

– Не представляю себе, чтобы у вашей двери толпился народ.

– Нет, пока нет.

– Вы придумали, как решить проблему, или собираетесь дожидаться, пока выйдет срок договора об аренде?

Время от времени пожилая дама проявляла-таки характер школьной учительницы. Брюзгливо принимала близко к сердцу чужие дела.

– Нет, план у меня есть, – ответил Джаспер Гвин.

– Послушаем, что за план.

Джаспер Гвин над этим долго раздумывал. Было очевидно, что на первый раз, чтобы испытать себя, следовало кого-то нанять. Важно было, однако, сделать правильный выбор: слишком сложная натура могла бы без всякой пользы лишить его присутствия духа, а слишком простая ограничила бы поиск и не подтолкнула бы к обретению того, что он стремился найти. Не так-то легко было разгадать также, какая степень отчуждения подойдет для этого первого опыта. Скажем, друг сильно облегчил бы задачу, но в то же время нарушил бы чистоту эксперимента, ведь о нем уже слишком многое известно, и нельзя взирать на него, как на совершенно незнакомый пейзаж. С другой стороны, если, подчиняясь логике, выбрать человека чужого, это неизбежно приведет к целому ряду разного рода неловкостей, без которых Джаспер Гвин охотно бы обошелся, по крайней мере для первого раза. И без того трудно объяснить, в чем тут дело, какую работу они будут вместе выполнять, а еще возникает вопрос наготы: скользкий вопрос. Джаспер Гвин инстинктивно ощущал, что нагота натурщика является непременным условием. Он представлял себе наготу как необходимый стимул. Она бы помогла пробиться, пересечь границу; без этого стесняющего сдвига, чувствовал он, не откроется никакое открытое поле, никакая перспектива в бесконечность. Так что следовало с этим смириться. Натурщик должен быть нагим. Но Джаспер Гвин был человеком сдержанным и ценил застенчивость. Он был не в ладах с телами, всю свою жизнь трудился над звуками и мыслями. Механика фортепиано – вот самое плотское из всего, чем он в той или иной степени владел. Думая о том, как перед ним предстанет нагой натурщик, он испытывал лишь глубочайшую неловкость и непроходящее смущение. Поэтому выбор первой модели был делом деликатным, и пригласить человека совершенно постороннего было бы неосмотрительно.

Наконец, чтобы несколько упростить задачу, Джаспер Гвин решил исключить вариант мужчины. Такое было ему не по силам. Речь шла не о гомофобии, а просто об отсутствии привычки. Не стоило слишком усложнять себе жизнь во время первого эксперимента: учиться глядеть на мужское тело было чем-то таким, что он в данный момент предпочел бы отложить. Женщина подошла бы лучше: во всяком случае, не нужно было начинать с нуля. Однако выбор в пользу женщины предполагал затруднения, в которых Джаспер Гвин прекрасно отдавал себе отчет. Добавлялась переменная величина желания. Было бы приятно в этот первый раз открывать для себя красивое тело, смотреть на него, его выслеживать. Но очевидно, что жест сотворения портрета должен быть отстранен от чистого и простого желания или по меньшей мере получить толчок от этого желания, а потом каким-то образом избавиться от него. Тут должна работать близость на расстоянии, при сотворении портрета. Значит, чрезвычайная красота была бы неуместна. Но ее отсутствие, с другой стороны, привело бы к излишним огорчениям. Джаспер Гвин искал женщину, на которую было бы смотреть приятно, но не настолько, чтобы пожелать ее.

– Короче, вы нашли такую? – спросила дама в непромокаемой косынке, разворачивая лимонную карамельку.

– Да, думаю, нашел.

– Так что же?

– Ищу способ попросить ее. Это не так просто.

– Это работа, мистер Гвин, ведь вы не просите ее лечь с вами в постель.

– Знаю, что работа, но работа странная.

– Если хорошенько объяснить, она поймет. А если не поймет, щедрое вознаграждение поможет собраться с мыслями. Ведь щедрое вознаграждение предусматривается, не так ли?

– Я еще не решил.

– Неужели станете сквалыжничать?

– Нет, не в том дело, просто боюсь обидеть. В конце концов, это значит предлагать деньги за наготу.

– Ну, если вы так это видите…

– Это так и есть.

– Неправда. Только закомплексованному пуританину вроде вас придет в голову описать столь простую вещь такими словами.

– Вы знаете лучшие?

– Конечно.

– Послушаем, что за слова.

– «Девушка, не позволите ли вы за пять тысяч фунтов стерлингов глядеть на вас около месяца, срок достаточный, чтобы переписать вашу тайну?» Не так трудно произнести эту фразу. Потренируйтесь немного перед зеркалом, помогает.

– Пять тысяч фунтов многовато.

– Что, опять начинаем?

Джаспер Гвин взглянул на нее с улыбкой и ощутил к ней огромную любовь. На мгновение подумал, как просто было бы с ней, великолепное начало, лучше не придумаешь.

– И думать забудьте, я слишком старая. Вы не должны начинать со стариков, это чересчур сложно.

– Вы не старая. Вы – мертвая.

Дама пожала плечами.

– Умереть – самый верный способ состариться.

Вернувшись домой, Джаспер Гвин немного потренировался перед зеркалом. Потом позвонил Тому Брюсу Шепперду. Было два часа ночи.

23

– Мать твою, Джаспер, два часа ночи! Я уже в постели!

– Ты спал?

– В постели можно не только спать.

– А-а.

– Лотти передает привет.

На заднем плане послышался голос Лотти, и не было в нем ни капли раздражения: привет, Джаспер. Она была добродушная.

– Прости, Том.

– Да ладно. Ты что, опять потерялся? Отправить Ребекку поискать тебя?

– Нет, я больше не теряюсь. Но в самом деле… если откровенно, то именно о ней я хотел поговорить.

– О Ребекке?

Вот что держал в мыслях Джаспер Гвин: эта девушка подходила ему идеально. Он представлял в уме, как неодолимая красота ее лица намекает на желание, но тело опровергает его, безмятежно, неспешно: безупречно. Яд и противоядие – в мягкой, загадочной форме. Всякий раз, встречая Ребекку, Джаспер Гвин ощущал детское желание ее потрогать, слегка прикоснуться к ней – но так желаешь пощупать пальцем блестящего жука или запотевшее стекло. Кроме того, он был с ней знаком, но не знал ее, она пребывала на нужном расстоянии, в той переходной зоне, где дальнейшее сближение будет медленным, но не безнадежным делом. Он знал, что сможет долго смотреть на нее, не испытывая ни робости, ни желания и никогда не уставая.

– Да, о Ребекке, стажерке.

Том расхохотался.

– Что, Джаспер, имеешь слабость к толстухам?

Повернулся к Лотти:

– Послушай-ка, вот хохма: Джасперу нравится Ребекка.

На заднем плане послышался сонный голос Лотти: кто это, Ребекка?

– Джаспер, дружище, ты никогда не устанешь меня удивлять.

– Можешь ты на минуту прекратить свои казарменные шуточки и выслушать меня?

– Хорошо.

– Дело серьезное.

– Ты влюбился?

– Дело серьезное в том смысле, что оно касается работы.

Том нацепил очки. При данных обстоятельствах это означало, что он открыл контору.

– Она убедила тебя надиктовать сцены из книг, которые ты никогда не напишешь? Говорил же я: она молодец.

– Нет, Том, то дело прошлое. Она нужна мне для работы. Но для другой.

– Так забирай ее. Я на все согласен, лишь бы ты снова начал писать.

– Все не так просто.

– А в чем дело?

– Я хочу списать с нее мой первый портрет. Помнишь эту задумку с портретами?

Том прекрасно помнил.

– Знаешь, Джаспер, я не в восторге от этой идеи.

– Знаю, но теперь проблема в другом. Мне нужно, чтобы Ребекка дней тридцать приходила ко мне в мастерскую позировать. Я ей буду платить. Но она скажет, что не хочет терять работу у тебя.

–  Позировать?

– Я хочу попробовать.

– С ума сошел.

– Может быть. Но окажи мне такую любезность: позволь ей поработать на меня с месяцок, а потом заберешь обратно.

Они еще поговорили, и это был прекрасный звонок, ибо в конце концов они принялись обсуждать ремесло писателя и все те вещи, которые оба любили. Джаспер Гвин объяснил, что ситуация портрета привлекала его, поскольку вынуждает подчинить талант, склонить его к неудобной позиции. Он отдавал себе отчет в том, что предпосылки абсурдны, но это-то его и влекло: подозрение, что если отнять от письма естественную предрасположенность к роману, оно как-то проявится, чтобы выжить, сделает какой-то ход, что-нибудь. Сказал еще, что это самое нечто люди потом купят и отнесут домой. Добавил, что это будет непредсказуемый итог домашнего, приватного ритуала, не предназначенный для того, чтобы всплыть на поверхность мира, а значит, избавленный от терзаний, какими сопровождается ремесло писателя. На самом деле, заключил он, мы говорим о совсем другом ремесле. Можно назвать его: переписчик.

Том выслушал. Он старался понять.

– Не вижу, как ты объедешь на кривой белоснежную руку, плавно покоящуюся на крутом бедре, или взгляд, сияющий, как луч восходящего солнца, – заметил он наконец. – И вряд ли можно вообразить, будто кто-то сделает такие вещи лучше, чем Диккенс или Харди.

– Ну конечно, если я остановлюсь на этом, поражение неизбежно.

– Уверен ли ты, что кроме этого что-то есть?

– Не уверен. Но должен попробовать, говорю тебе.

– Тогда договоримся так: я тебе уступаю мою стажерку и не долблю мозги, а ты обещаешь, что, если этот опыт тебе ничего не даст, ты снова начнешь писать. Книги, я имею в виду.

– Что это, шантаж?

– Соглашение. Если у тебя ничего не выйдет, будет по-моему. Начнешь со сцен из книг, которых ты никогда не напишешь, или с чего захочешь. Но ты вернешь мастерскую Джону Септимусу Хиллу и подпишешь прекрасный новый договор.

– Я мог бы найти кого-то другого, кто стал бы мне позировать.

– Но ты хочешь Ребекку.

– Да.

– Ну так как?

Джаспер Гвин подумал, что в конечном счете такая игра ему даже нравится. Мысль о том, что неудача отбросит его назад к пятидесяти двум вещам, какие он не желал больше никогда делать, вдруг показалась ему электризующей. В конце концов, он принял условия. Было почти три часа ночи, и он принял условия. Том подумал, что вскорости к нему вернется один из немногих прошедших через его агентство писателей, которого он мог считать настоящим другом.

– Завтра пошлю к тебе Ребекку. В прачечную, как обычно?

– Может быть, лучше в более уединенное место.

– Тогда в бар отеля «Стаффорд». В пять часов?

– Хорошо.

– Не вздумай жульничать.

– Не вздумаю.

– Я уже говорил, что люблю тебя?

– Сегодня ночью – нет.

– Странно.

Еще минут десять они обменивались колкостями. Два подростка.

24

На следующий день к пяти часам Джаспер Гвин явился в отель «Стаффорд», но из чистой вежливости, потому что к тому времени решил отступиться, придя к выводу, что сама мысль о разговоре с этой девушкой для него совершенно невыносима. Тем не менее, когда Ребекка пришла, он выбрал уединенный столик у окна, выходящего на улицу, и было нетрудно завязать разговор о погоде и о потоке машин, которые к этому часу запрудили весь город. Твердо решив заказать виски, вместо этого попросил яблочный сок со льдом, а также вспомнил, что здесь подают очень вкусные пирожные. Мне только кофе, сказала Ребекка. Как все по-настоящему толстые люди, она к пирожным даже не притронулась. Вся сияла, в своей бесцельной красоте.

Сначала поговорили на отвлеченные темы, просто примеряясь друг к другу, как это обычно бывает. Ребекка сказала, что немного робеет в роскошных отелях; но, возразил Джаспер Гвин, вы должны понять: мало на свете мест, более притягательных, чем холлы гостиниц.

– Все эти люди, снующие туда-сюда, – сказал он. – Их тайны.

Потом пустился в признания, что было ему несвойственно, и сказал, что в следующей жизни ему бы понравилось быть гостиничным холлом.

–  Работатьв холле, вы хотите сказать?

– Нет-нет: бытьхоллом, в физическом смысле. Пусть даже в трехзвездочном отеле, это неважно.

Ребекка рассмеялась и, когда Джаспер Гвин спросил, чем бы она хотела стать в следующей жизни, ответила стандартно: рок-звездой, страдающей от анорексии; похоже, такой ответ был у нее всегда наготове.

Так что вскоре все стало гораздо проще, и Джаспер Гвин подумал, почему не попробовать, не высказать, что у него на уме. Он начал издалека, уж такая у него всегда была манера.

– Я хочу спросить у вас, Ребекка: доверяете ли вы мне? Иными словами, уверены ли вы, что сидите за одним столиком с человеком воспитанным, который никогда не поставит вас в положение, скажем, неприятное?

– Да, разумеется.

– Ибо я должен задать вам довольно странный вопрос.

– Задавайте.

Джаспер Гвин выбрал пирожное, подыскивая нужные слова.

– Видите ли, недавно я решил попробовать писать портреты.

Девушка чуть заметно склонила голову.

– Я, разумеется, не художник и не умею писать красками; по идее, я собираюсь писать портреты словами.Сам не знаю, что это может означать, но хочу попробовать, и вот что я подумал: мне было бы приятно для начала написать портрет с вас.

Девушка не пошевелилась.

– Итак, вот что я хочу у вас спросить, Ребекка: не согласитесь ли вы позировать мне в моей мастерской, позировать для портрета? Чтобы было понятнее, представьте себе, что все будет происходить так, как если бы вы позировали для художника или фотографа: разница небольшая, ситуация та же, если вы можете себе ее вообразить.

Он немного помолчал.

– Хотите, чтобы я продолжал, или предпочитаете на этом остановиться?

Девушка слегка наклонилась к столику и взяла двумя пальцами чашечку кофе, но не сразу поднесла к губам.

– Продолжайте, – сказала она.

Тогда Джаспер Гвин все ей объяснил.

– Я снял мастерскую за Мэрилебон-Хай-стрит, огромную комнату, в тихом месте. Поставил кровать, два кресла, кое-что еще. Дощатый пол, старые стены – лучше не придумаешь. Я бы хотел, чтобы вы приходили туда на четыре часа в день, где-то с месяц, с четырех до восьми вечера. Не пропуская ни единого дня, даже в воскресенье. Приходили ровно в назначенный час и, что бы ни случилось, по четыре часа позировали, то есть попросту позволяли смотреть на себя. Вы не должны принимать какую-то позу по моему выбору – просто быть в комнате, где угодно, ходить, лежать или сидеть, как вам больше понравится. Рассказывать дальше?

– Да.

– Я бы хотел, чтобы вы позировали обнаженной: думаю, это необходимое условие для успешного завершения портрета.

Эту фразу он отрепетировал перед зеркалом. Дама в непромокаемой косынке отшлифовала ее.

Девушка все еще держала чашечку в руках. Время от времени подносила ее к губам, но так и не выпила ни капли.

Джаспер Гвин вынул из кармана ключ и положил на столик.

– Я бы хотел, чтобы вы взяли этот ключ и каждый день, в четыре часа, открывали дверь и заходили в мастерскую. Неважно, что буду делать я, вам следует обо мне забыть. Считайте, что вы там одна, все время. Я лишь попрошу вас уходить каждый вечер ровно в восемь и закрывать за собой дверь. Когда мы закончим, вы вернете ключ. Пейте кофе, остынет.

Девушка взглянула на чашку, зажатую в пальцах, так, будто видела ее впервые. Поставила на блюдце, даже не пригубив.

– Дальше, – сказала она. Что-то в ней напряглось, ожесточилось, где-то внутри.

– Я переговорил с Томом. Он согласен отпустить вас на эти тридцать – тридцать пять дней, а потом опять возьмет на работу в агентство. Знаю, для вас это все же будет непростая задача, поэтому предлагаю вам сумму в пять тысяч фунтов как компенсацию за неудобства, какие вы испытаете, и за то, что вы столь любезно предоставите себя в мое распоряжение. И последнее, самое важное. В случае согласия вы ни с кем не должны об этом говорить: работа такова, что я собираюсь выполнять ее как можно более скрытно и ничуть не заинтересован в том, чтобы газетчики или кто-то еще что-либо о ней узнали. Знать будем только мы трое: я, вы и Том – и для меня крайне важно, чтобы все оставалось между нами. Вот, кажется, я все сказал. Мне помнилось, что эти пирожные вкуснее.

Девушка улыбнулась, повернулась к окну. Какое-то время глядела на прохожих, иных провожала взглядом. Потом опять обратилась к Джасперу Гвину.

– В случае чего, могу я приносить с собой книги? – спросила она.

Джаспер Гвин ответил не раздумывая:

– Нет.

– Музыку?

– Тоже нет. Думаю, вы должны просто быть наедине с собой, и все. На время стать в высшей степени нерассуждающей.

Девушка кивнула, она, казалось, начинала понимать.

– Полагаю, – сказала она, – вопрос о наготе обсуждать бесполезно.

– Поверьте, меня это стеснит больше, чем вас.

Девушка рассмеялась.

– Нет, дело не в этом…

Она потупилась, разгладила юбку.

– В последний раз, когда меня попросили раздеться, ничего хорошего из этого не вышло.

Она махнула рукой, словно отгоняя что-то.

– Но я читала ваши книги, – сказала наконец, – и я вам верю.

Джаспер Гвин улыбнулся ей.

– Хотите пару дней подумать?

– Нет.

Она протянула руку и взяла ключ, который Джаспер Гвин положил на столик.

– Попробуем.

Потом они долго молчали, каждый со своими мыслями, и были похожи на одну из тех пар, которые так долго любят друг друга, что им уже не нужно разговаривать.

Этим вечером Джаспер Гвин проделал смешную вещь: встал голым перед зеркалом и долго разглядывал себя. Он проделал это потому, что был уверен: у себя дома в эту минуту Ребекка делает то же самое.

На следующий день они вместе отправились осмотреть мастерскую. Джаспер Гвин объяснил ей насчет ключа и всего остального. Объяснил, что они будут работать, закрыв окна деревянными ставнями и включив свет. Очень просил ее, уходя, света не гасить. Сказал, что обещал одному старичку никогда этого не делать. Она ничего не спросила, но заметила, что лампочек пока нет. Их скоро привезут, сказал Джаспер Гвин. В какой-то момент она растянулась на кровати и немного полежала, глядя в потолок. Джаспер Гвин пошел налаживать что-то наверху, где был туалет: не хотел находиться рядом с ней, в тишине, в этой мастерской, пока не настанет нужный момент. Спустился, лишь услышав, как скрипит под ее ногами дощатый пол.

Перед тем как уйти, Ребекка в последний раз огляделась.

– Где будете вы? – спросила она.

– Забудьте обо мне. Меня не существует.

Ребекка улыбнулась, сделала малую гримаску: да, она поняла и рано или поздно привыкнет.

Они договорились, что начнут в ближайший понедельник.

25

Прошло ровным счетом два года, три месяца и двенадцать дней, с тех пор как Джаспер Гвин поведал миру, что бросает писать. Как это отразилось на его общественном лице, он знать не знал. Почта, по давнему обыкновению, приходила к Тому, а некоторое время тому назад Джаспер Гвин попросил не пересылать ее, раз уж все равно не открывает письма. Газеты он читал редко, в сеть не выходил никогда. В самом деле, опубликовав перечень пятидесяти двух вещей, какие он никогда не станет делать, Джаспер Гвин постепенно погрузился в одиночество: иные могли бы счесть подобную изоляцию упадком, а он склонялся к тому, чтобы проживать ее с облегчением. Был уверен, что после двенадцати лет неестественного пребывания на людях, неизбежно связанного с ремеслом писателя, имеет право на какой-то период выздоровления. Возможно, представлял себе, что, когда снова начнет работать в своей новой должности переписчика, все кусочки его бытия пробудятся и заново сложатся в некую достойную взгляда картину. Поэтому в тот понедельник Джаспер Гвин вышел из дома с убеждением, что наступает не просто первый день его новой работы, но и новая пора жизни. Чем и можно объяснить, что, выйдя на улицу, он решительно направился к своему доверенному парикмахеру с твердым намерением обриться наголо.

Ему повезло. Парикмахерская была закрыта на ремонт.

Потом он побродил немного и в десять часов явился в цех старичка из Кэмден-тауна, того, что делал лампочки. Они договорились по телефону. Старик нашарил в каком-то углу коробку из-под итальянских макарон, заклеенную широким зеленым скотчем, и сказал, что готов. Когда подошло такси, отказался положить коробку в багажник и всю дорогу держал ее на коленях. Коробка была огромная, хотя, очевидно, и весила мало, поэтому чудилось что-то нереальное в том, как легко старик вылез из такси и поднялся по немногим ступенькам, которые вели в мастерскую Джаспера Гвина.

Старик вошел и с минуту стоял неподвижно, не выпуская коробку из рук.

– Я уже был здесь.

– Вы любите старые мотоциклы?

– Никакого понятия о них не имею.

Они бережно открыли коробку и вынули восемнадцать «Катерин Медичи». Каждая лампочка была завернута в мягчайшую веленевую бумагу. Джаспер Гвин притащил стремянку, которую купил у индуса за углом, и отошел в сторону. Старик потратил безумно много времени, передвигая стремянку, поднимаясь и спускаясь, но в конце концов добился ожидаемого эффекта: восемнадцать «Катерин Медичи» были вкручены в восемнадцать патронов, которые свисали с потолка в строгом геометрическом порядке. Даже не включенные, они впечатляли.

– Вы их зажжете? – спросил Джаспер Гвин, закрыв окна ставнями.

– Да, так будет лучше, – ответил старик, словно, без должной сноровки надавив на кнопку выключателя, можно испортить все. Наверное, в его больном сознании мастера такая вероятность существовала.

Он подошел к стене и, не сводя глаз со своих лампочек, нажал на кнопку.

Какое-то время оба молчали.

– Разве я говорил, что хочу красные? – спросил растерянный Джаспер Гвин.

– Тихо.

Каким-то непостижимым для Джаспера Гвина образом лампочки, которые вспыхнули ярко-красным, превратив мастерскую в бордель, стали мало-помалу блекнуть, пока не приобрели окончательный оттенок между янтарным и лазурным: тональность нельзя было бы определить иначе как детскую.

Старик, довольный, что-то пробормотал.

– Невероятно, – сказал Джаспер Гвин. Он был искренне растроган.

Перед тем как уходить, он включил систему, установленную Дэвидом Барбером, и по огромной комнате заструился поток звуков: он явственно влек за собой, с изумительной неспешностью, груды опавшей листвы и окутанные туманом созвучия, тихие, как дыхание ребенка. Джаспер Гвин огляделся в последний раз. Все было готово.

– Это, конечно, не мое дело, но чем вы тут занимаетесь? – спросил старик.

– Работаю. Я переписчик.

Старик кивнул. От него не укрылось, что в комнате нет письменного стола, зато имеются в наличии кровать и два кресла. Но он понимал, что у каждого мастера своя, особая манера.

– Знавал я одного переписчика, – только и заметил он.

В суть проблемы углубляться не стали.

Они пообедали вместе в пабе через дорогу. Когда распрощались с полной достоинства теплотой, было без четверти три. Оставалось меньше часа до прихода Ребекки, и Джаспер Гвин приступил к исполнению плана, который загодя продумал в мельчайших деталях.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю