Текст книги "Религия для атеистов"
Автор книги: Ален де Боттон
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 11 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]
Тут едва ли кто заснет. Надпись на рисунке: Факультет взаимоотношений.
Вступив на этот путь, как того и хотели Арнольд и Милль, мирское образование начнет преодолевать страхи, которые возникают у него в связи с уместностью и перестройкой своего учебного плана, чтобы напрямую заняться нашими самыми насущными личными и этическими проблемами.
б) Как нас учат
1
Перестраивая университетское образование в соответствии с идеями, почерпнутыми у религии, придется менять не только учебный план, но и, что не менее важно, сам процесс обучения.
В своих методах христианство с самого начала руководствовалось простым, но крайне важным наблюдением, которое, тем не менее, никогда не производило никакого впечатления на тех, кто руководит светским образованием: как легко мы многое забываем.
Христианские теологи знали, что наша душа страдает от, как назвали это греческие философы, акразии: понимание, что нужно делать, сочетается со стойким нежеланием это делать – то ли из-за слабости силы воли, то ли по рассеянности. Мы все обладаем мудростью, но нам не хватает духа должным образом использовать ее в нашей жизни. Христианство представляет себе мозг медлительным и слабым органом, на который легко произвести впечатление, но который склонен быстро переключаться на что-то другое и забывать о данных обещаниях. Соответственно, религия полагает, что главная задача обучения не противодействие невежеству – а именно так считают светские педагоги, – а борьба с нашим нежеланием действовать в соответствии с идеями, которые в теории уже полностью нами восприняты. Христианство следует за греческими софистами, настаивая, что все уроки должны воздействовать и на разум (logos), и на эмоции (pathos), а также руководствуется высказыванием Цицерона, что публичный оратор должен владеть тремя навыками: доказывать (probate), радовать (delectare) и убеждать (flectere). Действительно, бубнение потрясших мир идей едва ли принесет результат.
2
Однако защитники университетского образования редко тревожатся из-за акразии. Они безоговорочно уверены, что люди должным образом воспринимают идею, если слышат о ней раз или два в двадцатилетнем возрасте, перед тем как начать долгую, лет на пятьдесят, карьеру в финансах или маркетинге, от лектора, который монотонно бубнит, стоя в аудитории с голыми стенами. Согласно этой точке зрения, идеи могут выпадать из разума в совершенно случайном порядке, совсем как содержимое перевернутой сумочки, или высказываться с неуклюжей банальностью руководства по эксплуатации, без лишней эмоциональной окраски. С тех самых пор, как Платон критиковал греческих софистов за то, что они предпочитают красиво говорить, а не честно мыслить, западные интеллектуалы крайне подозрительно относятся к красноречию, что в устной, что в письменной форме, пребывая в уверенности, что красноречивый педагог прячет под сладкозвучием неприемлемые или пустые идеи. Как подается идея – сущий пустяк в сравнении с самой идеей. По этой причине в современном университете ораторский талант не востребован, университет гордится тем, что интересует его лишь истина, а не способы ее успешной и доходчивой подачи.
Такое едва ли ждет университетских лекторов. Помещенная в раку нижняя челюсть святого Антония Падуанского. Базилика Святого Антония, Падуя (1350).
Так что представляется маловероятным, чтобы хоть какого-нибудь современного университетского лектора после смерти положили на операционный стол, вскрыли горло, вырезали гортань, язык и нижнюю челюсть, поместили в золотую раку, украшенную драгоценными камнями, и выставили в храме, воздвигнутом в память о его ораторском даровании. А ведь именно так поступили с Антонием из Падуи, монахом-францисканцем тринадцатого столетия, причисленным к лику святых за удивительный талант и запас жизненной энергии, которые он тратил без остатка на публичные выступления. Весь его голосовой аппарат выставлен на всеобщее обозрение в базилике его родного города и до сих пор притягивает паломников со всех концов христианского мира. Согласно преданию Антоний за свою жизнь прочитал десять тысяч проповедей и мог растопить сердца самых закоренелых грешников. По тому же преданию, однажды он оказался в Римини, на берегу моря, и начал проповедовать, хотя рядом не было ни души, но вскоре обнаружил, что у берега во множестве собрались любопытные и, вероятно, оценивающие его проповедь по достоинству рыбы.
3
Святой Антоний лишь один из примеров давней и скромной традиции христианского ораторского искусства. Проповеди Джона Донна, якобинского поэта и настоятеля собора Святого Павла, были не менее убедительны, на удивление ясно он с легкостью доводил до слушателей самые сложные идеи. Предполагая, что на его проповеди кто-то может и заскучать, Донн каждые несколько абзацев суммировал свои мысли во фразах, составленных так, чтобы они отпечатывались в забывчивых головах слушателей («Возраст – это болезнь, юность – это засада»). Как и все авторы афоризмов по необходимости, он изящно сводил противоположности («Если забрать естественный страх, с ним вместе уйдет и истинная любовь»), у него исполненные лирической сентиментальности, которая помогала ему парить среди редко используемых прилагательных, чтобы потом поразить паству афоризмом доморощенной простоты («Не спрашивай никогда, по ком звонит колокол; он звонит и по тебе»). Обращаясь к своим слушателям, он не позволял и намека на педантичность школьного учителя. И те еще сильнее ощущали истинность его идей, потому что слышали их из уст проповедника, который был таким же несовершенным, как и они сами («Я падаю на колени в своей келье, и молюсь, и призываю Бога и его ангелов, а когда они являются, я пренебрегаю Богом и ангелами, отвлекаюсь на жужжание мухи, на грохот проезжающей кареты, на скрип двери»).
Святой Антоний проповедует карпу. Иллюстрированный манускрипт XVI столетия.
В последнее время христианская ораторская традиция получила дальнейшее развитие у негритянских проповедников, особенно у пятидесятников и баптистов. В церквях по всей территории Соединенных Штатов воскресная проповедь – не повод посидеть, косясь на часы, в то время как священнослужитель на кафедре бесстрастно разбирает по косточкам притчу о добром самаритянине. Вместо этого от верующих ждут, чтобы они открыли сердца, взяли за руки соседей, в нужных местах кричали: «Теперь все хорошо» или «Аминь, проповедник», позволяли Святому Духу войти в их души и, наконец, в экстазе разражались очищающими рыданиями. На сцене проповедник раздувает огонь энтузиазма паствы посредством обращений и ответов, постоянно спрашивая гипнотизирующим тоном, отталкиваясь от Библии короля Иакова: «Вы скажете «аминь»? Я говорю, вы скажете «аминь»?»
Какой бы яркой ни казалась проповедь, она обретает дополнительную мощь, когда произносится перед пятью сотнями людей, в унисон восклицающих после каждого тезиса:
– …благодарю Тебя, Иисус.
– …благодарю Тебя, Спаситель.
– …благодарю Тебя, Христос.
– …благодарю тебя, Господи.
Может лекция о творчестве Уолта Уитмена так трогать сердца?
Нет практически никакой возможности устоять перед теологическим доводом, который слетает, как этот, со сцены баптистской церкви Нового видения в Ноксвилле, штат Теннесси.
– Никто из нас сегодня не в тюрьме.
(«Аминь, теперь все хорошо, аминь, проповедник», – говорят прихожане.)
– Бог милосерден.
(«Аминь».)
– Поэтому, братья и сестры, мы никогда не должны быть в тюрьме нашего разума.
(«Аминь, проповедник».)
– Вы слышите меня, братья и сестры?
(«Аминь, аминь, аминь».)
Едва ли контраст с типичной лекцией по гуманитарным дисциплинам может быть более разительным. И напрасно. Какой цели служит академическая сухость? Насколько впечатляющим воспринимался бы смысл эссе Монтегю, если бы хор из ста человек выражал одобрение каждому предложению! Насколько дольше философские истины Руссо оставались бы в нашем сознании, если бы они подавались на манер обращений и ответов! Светское образование никогда не реализует свой потенциал полностью, пока лекторов-гуманитариев не отправят на практику к негритянским проповедникам-пятидесятникам. Только тогда наши застенчивые педагоги смогут стряхнуть бремя самоограничения, рассказывая студентам о Китсе или Адаме Смите, не сдерживая себя ложными понятиями о приличиях, и всколыхнуть сонную аудиторию. «Вы слышите меня? Я говорю, вы слышитеменя?» И студенты, уже на грани слез, упадут на колени, позволив некоторым из наиболее важных в этом мире идей войти в души и трансформировать их.
4
Помимо красноречия, с которым следует доносить идеи, их необходимо постоянно повторять. Три, пять, десять раз на дню нам необходимо насильно напоминать об истинах, которые мы любим, но в ином случае никак не можем держаться за них. Прочитанное в девять утра мы забывает к ленчу, а к сумеркам нам уже надо это перечитать. Нашей внутренней жизни необходимо придать структуру и укрепить наши лучшие мысли, чтобы противостоять нашей привычке отвлекаться и забывать.
У религии хватило мудрости, чтобы составить подробные календари и расписания, организующие жизнь верующих, не оставляющие ни месяца, ни даже дня без того, чтобы они не получили тщательно отмеренную дозу идей. Эти календари и расписания очень подробно растолковывают верующим, что надо читать, петь или делать чуть ли не в каждую минуту. Религиозный распорядок дня представляется и возвышенно одержимым, и умиротворяюще подробным одновременно. Книга общей молитвы, к примеру, определяет, что ее читатели должны собраться в шесть тридцать вечера двадцать шестого воскресенья от начала года после Троицы и среди зажженных свечей, отбрасывающих тени на стены церкви, послушать текст из второй главы второканонической книги Варуха, точно так же, как 25 января они должны всегда думать об обращении святого Павла, а утром 2 июля размышлять о явлении Пресвятой Девы Марии и усваивать нравственные уроки третьей главы Книги Иова. Расписания очень важны для католиков, которым предлагается молиться не реже семи раз в день. Каждый вечер, в десять часов, они должны, сверившись с совестью, прочитать псалом, объявить «In manus tuas, Domini» («В твои руки, Господи)», пропеть «Nunc dimittis…» (Песнь Симеона Богоприимца) из второй главы Евангелия от Луки и завершить ангельским приветствием Богоматери («Святая Мария, Матерь Божия, молись о нас, грешных, ныне и в час смерти нашей»).
И наоборот, насколько свободными оставляет нас мирское общество. Оно ожидает, что мы самостоятельно найдем путь к идеям, которые важны для нас, и дает нам выходные дни для потребления информации и отдыха. Как и наука, мирское общество привечает открытия. Повторение ассоциирует с наказанием, предлагая нам бесконечный поток новой информации, и, таким образом, побуждает забыть все.
К примеру, мы соблазнились пойти в кинотеатр, чтобы посмотреть новый фильм, который вызывает у нас массу эмоций, где-то печалит, но где-то и радует. Выходя из кинотеатра, мы даем себе слово пересмотреть нашу жизнь в свете увиденного на экране, отказаться от упадочнических настроений и поспешности. Но уже к следующему вечеру, после целого дня встреч и огорчений, наши впечатления от фильма почти выветрились у нас из головы, как и многое другое, что произвело на нас впечатление, но очень скоро забылось: развалины Эфеса, вид с горы Синай, поэтические чтения в Эдинбурге, чувства, которые мы испытывали, прочитав повесть Толстого «Смерть Ивана Ильича». В конце концов, во всех современных художниках есть что-то от поваров: плоды их трудов, возможно, не меняются, но реакция на них тех, кто эти плоды потребляет, – обязательно. Мы уважаем власть культуры, но редко признаем, с какой поразительной легкостью забываем ее конкретные памятники. Перевернув последнюю страницу шедевра, через каких-нибудь три месяца мы с трудом можем вспомнить какой-нибудь эпизод или фразу из него.
Мы не помним того, что не перечитываем. Католическое расписание чтения священных текстов.
Наши любимые светские книги не подсказывают нам, насколько неадекватно прочитать их только один раз. Они не связаны с определенными днями в году, когда нам следует в них заглянуть, как случается со святыми книгами, обычно в окружении еще пары сотен человек и под звуки органа. Сомнительно, что в рассказах Чехова мудрости меньше, чем в Евангелии, но сборников его рассказов не найти в календарях, напоминающих читателям, что пора в них заглянуть. Мы рискуем, что на нас навесят ярлык эксцентричного человека, если попытаемся составлять литургии из произведений светских авторов. В лучшем случае, мы подчеркиваем фразы, которые больше всего нас восхитили и которые, возможно, мы когда-нибудь пробежим глазами, ожидая прибытия такси.
У верующих таких проблем нет. Для иудеев ритуал чтения вслух Пятикнижия Моисеева, по две главы за раз, по понедельникам и четвергам, составляет сердцевину их религии со времен вавилонского пленения в 537 году до Рождества Христова. Двадцать второй день еврейского месяца тишрей, праздник Симхат Тора, знаменует завершение одного цикла чтения Книг и начало следующего, причем последняя глава Второзакония и первая глава Бытия прочитываются одна за другой. Прихожанин, которому выпадает честь читать стихи 1—12 главы 34 Второзакония, причудливо именуется Хатан Тора («жених Торы»), тогда как тот, кто читает первую главу Бытия, именуется Хатан Берешит («жених Бытия»). Мы, представители секулярного мира, возможно, думаем, что любим книги, но как жалко выглядит наше пристрастие к ним на фоне двух женихов, которые семь раз обходят синагогу, радостно умоляя Бога: «Hoshiah ua» («Прими нас»), а остальные в это время размахивают флагами, целуют друг друга и одаривают сладостями присутствующих детей. Как жаль, что, закрывая «В поисках утраченного времени» Марселя Пруста, члены нашего общества не задумывается над тем, что неплохо бы пойти дальше и выбрать жениха «По направлению к Свану» (Chatan bereshit shel betzad shel Swann).
5
Мирская жизнь, разумеется, знакома и с календарями, и с расписаниями. Мы вовсю используем их на работе и понимаем их достоинства, если речь идет о напоминании о встрече за ленчем, прогнозе изменения ликвидности и последнем сроке уплаты налогов. Но почему-то почувствуем ущемление нашей свободы, если нам будут напоминать о необходимости перечитать Уолта Уитмена или Марка Аврелия. Безмерно тронутые «Листьями травы» или «Размышлениями», мы отрицаем, что может возникнуть такая необходимость, хотя, возможно, эти книги могли бы оказать более заметное влияние на нашу жизнь, если бы мы постоянно к ним обращались. Нас больше тревожат потенциально угнетающие эффекты от необходимости внимать идеям строго по расписанию, чем опасность напрочь их забыть.
И мы их забываем. Современный мир переполнен стимуляторами, но нет среди них более настойчивого, чем поток, как уже понятно, новостей. Он занимает в мирском мире примерно столь же важное положение, что и календарь литургий в религиозном, его главные сообщения повторяют канонические часы со сверхъестественной точностью: заутреня трансформировалась в новостной выпуск за завтраком, вечеря – в вечерний.
Престиж новостей основан на невысказанном предположении, что наши жизни вечно балансируют на грани критических изменений, спасибо двум движущим силам современной истории: политике и научно-техническому прогрессу. А потому землю надо опутать оптико-волоконными кабелями, в залах ожидания аэропортов во множестве установить мониторы, а общественные площади городов заполнить бегущими строками с текущими ценами акций.
Для религии, наоборот, практически нет необходимости менять откровения или с жаром сообщать о новых в выпусках новостей. Великие неизменные истины можно записать на пергаменте или вырубить в камне, а не посылать на экраны смартфонов. Для 1,6 миллиарда буддистов в мире не произошло ничего существенного после 483 года до Рождества Христова. Для их христианских современников знаменательные события истории происходили накануне Пасхального Воскресенья тридцатого года нашей эры. Что же касается иудеев, то ими черта подведена после разрушения Второго храма римским военачальником Титом в семидесятом году нашей эры.
Даже если мы не согласны с определенными сообщениями, которые религии посылают нам строго по расписанию, мы все-таки должны признать, что заплатили немалую цену за неразборчивое увлечение новостями. Иногда мы чувствуем горечь нашей утраты к концу вечера, когда наконец-то выключаем телевизор после того, как посмотрели репортаж об открытии нового железнодорожного вокзала или бурном завершении дебатов об иммиграции, и понимаем, что в попытке следовать честолюбивому человеческому прогрессу на пути к техническому и политическому совершенству мы пожертвовали возможностью напомнить себе тихие и спокойные истины, прекрасно известные нам в теории, но по которым мы забываем жить на практике.
6
Наш особый подход к культуре переносится с образования на смежные области. Те же самые принципы действуют, к примеру, в книгоиздании и при продаже книг.
Здесь нам тоже предлагается бесконечно больше материала, чем мы можем переварить, и мы изо всех сил пытаемся ограничиваться только тем, что представляется важным для нас. Современный трудолюбивый выпускник, который корпит над дипломом по одной из гуманитарных дисциплин в начале двадцать первого века, должен до выпускного вечера прочитать порядка 800 книг. Для сравнения, богатая английская семья в 1250 году полагала себя счастливой, владея тремя книгами. Эта скромная библиотека состояла из Библии, молитвенника и жизнеописаний святых, но стоила столько же, сколько и дом. Если мы сожалеем о нашем заваленном книгами веке, то лишь потому, что чувствуем: главное не в том, чтобы читать больше. Надо углублять и освежать наше понимание нескольких книг, которые в наибольшей степени развивают наш разум и чувства. Мы чувствуем себя виноватыми за то, что еще не успели прочитать, но забываем, что мы куда более начитанные, чем Августин или Данте, таким образом игнорируя простой факт: проблема в нашей способности усваивать знания, а не в объеме их поступления.
Нам часто предлагают порадоваться не только количеству книг, которые есть в нашем распоряжении, но и их низкой цене. Однако ни одно из этих обстоятельств не обладает неоспоримым преимуществом. Дорогие книги, предшествовавшие Библии Гуттенберга, изготовление которых требовало и времени, и усердия – с цветочками на полях, с наивными иллюстрациями Ионы и кита, с ярко-синими небесами, с экзотическими птицами над головой Девы Марии, – являли собой продукт общества, которое принимало ограничение одним из основных жизненных принципов и желало видеть каждую отдельную книгу предметом необыкновенной красоты, чтобы подчеркивать их духовную и нравственную ценность.
Книга, которая стоит, как дом. Иллюстрированная пергаментная страница из молитвенника XV века, изображающая поклонение волхвов.
Хотя благодаря техническому прогрессу обладание книгой уже не признак достатка, психологически отношение к редким книгам не изменилось. Мы благоговеем перед трудом, положенным на изготовление иудейской Сефер-Торы, священного свитка Пятикнижия, на создание которой у писца уходило полтора года. Для изготовления пергамента использовалась шкура особым образом убитого козла, которую потом девять дней вымачивали в приготовленном раввином растворе из яблочного сока, морской воды и дубильных орешков. Нам следует быть готовыми к обмену нескольких быстро разваливающихся книжек в обложках на тома, которые своим весом и качеством материалов, благородством текста и красотой иллюстраций оповещают о своем содержимом в уверенности, что оно займет постоянное место в наших сердцах.
в) Духовные упражнения
1
Но нужно не только введение новых учебных планов для университетов с упором на необходимость повторения и усвоения знаний. Религия более радикальна, чем светское образование, и в том, чтобы выносить обучение за пределы классной комнаты и совмещать его с другими занятиями, поощряя верующих учиться через все свои органы чувств, не только слушая и читая, но и действуя– когда он ест, пьет, принимает ванну, прогуливается или поет.
Дзен-буддизм, к примеру, предлагает идеи о важности дружбы, неизбежности раздражения и несовершенстве человеческих устремлений. Но он не просто читает об этом лекции своим приверженцам; он помогает им оценить эти истины через действия, такие как составление букетов, каллиграфия, медитация, прогулки, разравнивание гравия и, наиболее знаменитое, чаепитие.
Поскольку последнее общепринято на Западе, пусть и лишено духовной составляющей, кажется на удивление странным, но при этом и радостным, что дзен-буддизм воспринимает чайную церемонию как одну из своих важнейших педагогических практик, настолько же важную для буддистов, как месса – для католиков. Во время тя-но-ю, как называется церемония, некоторые из тех чувств, которые парят над обычным английским чаем, усиливаются и символически связываются с буддистской доктриной. Каждый аспект ритуала имеет значение, начиная с чашек, чья неопределенная форма отражает любовь дзена ко всему естественному и простому. Медленное нагревание напитка мастером чайной церемонии заставляет на время отступить от требования эго, простая обстановка чайного домика призвана отвлечь мысли от тревог, связанных со статусом, тогда как ароматный пар над чайником позволяет прочувствовать истины, притаившиеся за китайскими иероглифами, написанными на свитках на стенах и сообщающими о главных буддистских ценностях, таких как «гармония», «чистота» и «спокойствие».
Цель чайной церемонии не в том, чтобы научить новой философии, придать большую яркость существующей через действие, которое тонко воздействует на чувства. Это механизм для привнесения в жизнь идей, о которых участники в полной мере осведомлены, но их необходимо чуть подтолкнуть, чтобы они этих идей придерживались.
Если говорить о сравнительном примере из другой религии, иудейские тексты не устают повторять о важности Дня искупления и возможности обновления через признание греха. Но в самой религии о таких идеях можно узнать не только из книг, они привносятся через телесные ощущения: как, например, превращение в ритуал принятия ванны. Со времен вавилонского пленения иудаизм советовал своим общинам строить миквы – священные ванны, каждая из которых вмещала 575 литров чистой родниковой воды, – в которые евреи могли погрузиться после признания в своих сомнительных, с духовной точки зрения, поступках, чтобы восстановить чистоту и связь с Богом. Тора рекомендует полное погружение в микву каждую пятницу во второй половине дня, перед Новым годом и началом последующих сезонов.
Институт миквы соотносится с ощущением обновления, о котором мирские поклонники ванны кое-что знают, но обладает большей глубиной, смыслом и важностью. Атеист может ощущать себя чистым после ванны и грязным без нее, но ритуал миквы ассоциирует внешнюю гигиену с открытием особого вида внутренней чистоты. Как и в случае с многими другими символическими практиками, применяемыми религией, здесь удается использовать физическое действие для проведения духовного урока.
2
Религия понимает ценность регулярной тренировки нашего разума, которую мы привыкли применять только к нашим телам. Она предлагает нам набор духовных упражнений, призванных укрепить нашу склонность к добродетельным мыслям и нормам поведения: нас усаживают в незнакомых местах, показывают позу, в которой удобно сидеть, регулируют наше питание, дают нам сценарии, в которых четко прописано, что мы должны говорить друг другу, и постоянно отслеживают мысли, которые проносятся в нашем сознании. Это делается не для того, чтобы отнять у нас нашу свободу, но чтобы мы победили тревоги и размяли наши нравственные способности.
Это двойное открытие – мы должны тренировать наш разум точно так же, как и тело, более того, отчасти делать это через тело, – привело к основанию всеми основными религиями религиозных убежищ, где приверженцы веры могли проводить какое-то время, укрывшись от обыденной жизни и восстанавливая внутренний мир духовными упражнениями.
Урок о смысле жизни вплетен в чайную церемонию.
Светский мир не предлагает ничего подобного. Наш ближайший эквивалент – загородные отели и спа, хотя такое сравнение лишь показывает, как далеко нам до достижений религии. Рекламные проспекты таких заведений обещают нам возможность вновь открыть наиболее дорогое для нас, показывают пары, прогуливающиеся в роскошных нарядах, расхваливают качество матрасов и туалетов, гордятся круглосуточным обслуживанием номеров. Но упор делается на физические удобства и смену обстановки, а не на реальное утоление потребностей души. Одними отелями не обойтись, если наши взаимоотношения достигают низшей точки, если чтение воскресной газеты пробуждает страх за свою карьеру, если мы чуть свет просыпаемся в ужасе, потрясенные мыслью о том, как коротка отпущенная нам жизнь. А сочувствующий консьерж может лишь указать, где взять лошадь для прогулки верхом, и направить на поле для мини-гольфа, но, увы, промолчит, если мы спросим его, как бороться с чувством вины, сбивающими с пути желаниями или отвращением к себе.
Религиозные убежища, к счастью, в большей степени соответствуют подобным потребностям. Святой Роберт Молезмский, основатель первого из цистерцианских монастырей (эти организации в его дни служили убежищами для мирян и местами постоянного проживания для монахов), полагал, что человеческое существо состоит из трех частей: corpus (тело), animus (разум) и spiritus (душа), и добропорядочный хозяин должен в равной степени присматривать за каждой из них.
По традиции, установленной святым Бернаром, католические монастыри даже теперь продолжают обеспечивать гостей комфортабельными апартаментами, обширными библиотеками и упражнениями для души, начиная с «examen» – общения с совестью, которое трижды в день проводится в одиночестве и в молчании (обычно с зажженной свечой и статуэткой Христа), – заканчивая беседами с консультантами, которые специально подготовлены для того, чтобы добавить здравомыслия и нравственности в процессы мышления верующего.
Использование ванны для поддержки идеи: иудейская миква в Уилсдене, северозападный Лондон.
Хотя по существу уроки могут значительно разниться, буддийские монастыри служат тем же целям. Услышав, что один из них, расположенный в английской глубинке, специализируется на медитации, как сидячей, так и во время прогулок, я решил увидеть своими глазами, какую пользу может принести курс духовных упражнений.
В шесть утра в одно июньское воскресенье, где-то через 2573 года после рождения Будды, неподалеку от Капилавасту в бассейне реки Ганг я и еще двенадцать новичков сидим полукругом в реконструированном амбаре в Суффолке. Наш учитель, Тони, начинает цикл занятий, приглашая нас понять состояние человека, каким оно видится глазами буддиста. Он говорит, что большую часть времени, и в этом вопросе мы не имеем никакого выбора, в нас доминирует эго, или, если переходить на санскрит, наш атман. Этот центр познания по природе эгоистический, нарциссический и ненасытный, непримиримый к своей смертности и стремящийся избежать предстоящей смерти, убегая в иллюзии о спасительной мощи карьеры, общественного положения и богатства. Он раскручивается, точно волчок, в момент нашего рождения и не склонен замедлять ход до нашего последнего вздоха. Поскольку эго невероятно ранимо, его обычное настроение – озабоченность. Оно капризно, перескакивает с одного на другое, не может расслабиться, не умеет правильно общаться с другими людьми. Даже при самых благоприятных обстоятельствах эго не так уж и далеко от того, чтобы впадать в панику, а потому мешает неподдельному увлечению чем-либо, кроме себя. И однако у эго есть трогательная способность неотвязно верить, что его желания вот-вот исполнятся. Образы покоя и безопасности преследуют его: особенная работа, общественные достижения или материальные приобретения всегда, казалось бы, на расстоянии вытянутой руки. В реальности, однако, одну тревогу сменяет другая, одно желание вытесняет следующее, создавая неумолимый круг, который буддисты называют «привязанность», или upadana/упадана на санскрите.
Цистерцианский монастырь в Клерво (1708), место отдыха для тела, разума и души. Каждая зона монастыря служит для излечения чегото одного. За телом присматривают кухни и общежития, за разумом – библиотека, за душой – часовня.
Тем не менее, как объясняет Тони, мрачная картина одной нашей части не определяет всей нашей личности, потому что нам также дарована редкая способность, которую можно усилить духовными упражнениями, иногда не обращать внимания на требования нашего эго и входить в состояние, которое буддисты называют анатман, или «отсутствие эго», когда мы можем отойти от наших страстей и подумать о том, какой была бы наша жизнь, если бы мы не нагружали себя дополнительной и мучительной необходимостью быть самим собой.
Привычка западного человека мыслить рационально приводит к тому, что мы испытываем удивление, когда нам говорят, что мы должны начать с того, чтобы отбросить наше эго не через доводы рассудка, а просто научившись сидеть на земле по-новому.
Как уточняет Тони, наша способность переориентировать наши приоритеты в значительной степени зависит от того, сумеем ли мы подняться, с минуту потрясти руками, а потом сесть в семичастную позу Вайрочаны. В группе новичков неизбежно возникают сложности, потому что у многих тела уже не так молоды, и на всех нас, похоже, давит мысль, что мы раздеваемся чуть ли не до носков перед незнакомыми. Разумеется, хватает нервных смешков, кто-то от напряжения пускает голубка, когда мы все пытаемся имитировать позу Тони, которую вроде бы принимал и сам Будда со своими первыми учениками, когда они медитировали под священным деревом Бодхи в восточно-индийском штате Бихар более двадцати пяти столетий тому назад. Инструкции точны: ноги скрещены, согнуты в коленях и поджаты к телу, руки – ладонь к ладони, левая на правой – лежат на бедрах, спина прямая, плечи расправлены, голова чуть наклонена вперед, рот приоткрыт, кончик языка касается нёба, дыхание ровное и медленное.
Наконец вся группа усаживается, и в комнате воцаряется тишина, нарушаемая только уханьем совы на далеком поле. Тони предлагает нам сосредоточиться на заурядном и редко упоминаемом факте, что мы все дышим. В наших первых шагах по овладению анапанасати («осознанностью дыхания») мы узнаем, что это совсем не просто – спокойно сидеть в комнате и не делать ничего, кроме как существовать: мы осознаем, другими словами, драконью хватку, которой держат нас приоритеты и планы наших эго. Мы отмечаем наше стремление отвлечься. Пытаясь сосредоточиться исключительно на дыхании, мы чувствуем, как наше сознание лихорадочно пытается вернуться к привычным проблемам. Мы осознаем, до чего же сложно сделать подряд три ровных вдоха, чтобы в голове не сверкнула какая-нибудь суетная мысль, и начинаем со всей ясностью понимать, до чего трудно заниматься чем-либо, не оказавшись в щупальцах нашего атмана.
