Текст книги "Бедствие века. Коммунизм, нацизм и уникальность Катастрофы"
Автор книги: Ален Безансон
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 8 страниц)
Глава третья
Разрушение политики
Я рассмотрел физическое уничтожение людей и разрушение их нравственной природы – природы разумных существ, способных различать добро и зло. Следует еще рассмотреть разрушение политической природы, то есть способности создавать семейные и общественные связи, обустраивать отношения правителей с подданными, формируя таким образом полис, государство.
Политика разрушения политики
Прежде чем захватить власть и для того чтобы ее захватить, коммунистические и нацистские партии используют все имеющиеся политические средства. Они включаются в политическую игру, но сами при этом остаются вне игры, подчиняясь собственным критериям и внутрипартийной дисциплине. К примеру, когда партия большевиков требует отдать землю крестьянам и немедленно заключить мир, это не значит, что она успокоится, когда будут удовлетворены оба эти требования. Большевикам нужно привлечь на свою сторону крестьян и солдат, чтобы начать революционный процесс. Но вот революция осуществлена – земля у крестьянина отбирается, и начинается активная подготовка к войне. Партия не видит в этом ни малейшего противоречия. Ни одно дело не завершается достижением поставленной цели, оно включено в бесконечное движение и существует только как жертва, приносимая ради другого дела, выходящего за провозглашенные ранее пределы.
Придя к власти, партия как никогда ранее ведет политику разрушения политики. Все органические формы общественной жизни ликвидируются: семья (если партии хватает на это сил; семья повсюду оказывает сопротивление и тем не менее все-таки размывается и деградирует), классы, общественные организации и государственные органы. Людей полностью лишают права на объединение, на самостоятельную организованность, на представительство, сводят до положения винтиков и в этом виде загоняют в новые общественные формы. Эти формы строятся по образцу тех, которые должны были бы существовать, если бы социализм существовал как общество, и получают названия советов, союзов, коммун. Поскольку социализм существует лишь в воображении, жизнь новых общественных форм поддерживается исключительно принуждением. Решение о том, должны ли новые органы и организации получить названия, отражающие воображаемый социализм, или сохранить старые, чтобы казалось, будто прежний мир еще в некоторой степени существует, зависит от текущих политических выгод: во втором случае их назовут профсоюзами, академиями, парламентами, кооперативами – эту омонимию можно «политически использовать» Какое множество западных парламентских или муниципальных делегаций попались на удочку, считая, что их принимают парламентарии и члены городских управ, а не партийные чиновники, присвоившие эти названия!
В общих чертах нацистская партия подражала коммунистическому разрушению политики. Она тоже захватила власть, скрывая свои реальные цели и обманывая временных союзников (из числа правых консерваторов), чтобы затем подавить их. Она тоже создала новые организации и вербовала туда молодежь и «массы» Нацистская идея не требовала немедленного уничтожения прежних общественных форм – нацисты довольствовались тем, что нейтрализовали и подчинили их. Поэтому при нацизме сохранились предприниматели, рынок, судьи, чиновники прежнего типа, занимавшие свои должности до нацистов, не снятые с них и продолжавшие руководствоваться прежними правилами. Начавшаяся война ускорила наступление тотальной власти нацизма и закрепила ее. Мы не знаем, как все развивалось бы дальше в случае победы.
Остаточные явления политики
Fűhrerprinzip – существенная деталь задуманного нацизмом возврата к природе. Стержнем организации всего общества должна была стать пирамида лояльных, связанных присягой, преданных рейху начальников, возглавляемых вождем, прославление которого нерасторжимо связано с духом всей системы.
Коммунистическая партия тоже имеет иерархическую структуру, но в принципе– на демократической и выборной основе. Оригинальность партии Ленина состояла в том, что с самого ее основания центр указывал партийным «низам», кого они должны выбирать, так что демократические выборы просто давали возможность испытать всемогущество центра. Дело в том, что гностическое сознание и научное знание, на которых зиждилась партия, теоретически были достоянием ее руководства и отсюда, из этой точки, шли в «низы», которые, препоручая власть «центру», проявляли свои успехи в усвоении доктрины и «партийной линии» В результате со времен Ленина наблюдался культ вождя, достигший своего апогея при Сталине. Культ выжил, но при Брежневе уже было ясно, что идол внутри пустой. Культ вождя противоречит коммунистической доктрине, и троцкистские блюстители чистоты учения возмущенно отвергали его. Но реальная действительность обнаруживает себя в системе, основанной на нереальной сверхдействительности: человеку удобнее поклоняться себе подобному, нежели абстрактному, очевидно ложному учению.
Итак, лишь постольку, поскольку коммунистическая и нацистская власть воплощалась в реальных личностях, остатки политики сохранялись внутри партии, единственной выжившей реальной организации Политика сводилась к тому, что воображал Монтескье, описывая оттоманский или персидский двор, – к смеси ненависти и интриг между лицами и кланами на временное объединение в погоне за личной властью, причем этот сговор мог быть, а мог и не быть обоснован изменением партийной линии в рамках одной и той же общей политики. Троцкий, Бухарин, Зиновьев, Сталин ставили одну и ту же цель – социализм; но надо было, чтобы кто-то один был верховным вождем. И в этой банке с пауками не прекращались предательства и убийства.
Утопия
Неутомимая, хитроумная, иногда лихорадочная деятельность руководящего центра не может расцениваться как политика, потому что подчинена осуществлению утопии.
Оба рассматриваемых строя ссылаются на мифическое прошлое, опираясь на которое они моделируют воображаемое будущее. Некогда были времена арийцев, которые были лучше всех по своей природе, – завтра арийцы вновь воцарятся и во главе встанут самые чистые. Коммунизм не столько стремится к реставрации прошлого – первобытнообщинного строя, сколько к его воспроизведению «на высшем уровне» Следовательно, огромное место в нем занимает старое понятие прогресса, унаследованное от эпохи Просвещения и драматизированное романтиками. Идея Маркса, но удачному выражению Раймона Арона, – движение от Руссо к Руссо через Сен-Симона, т. е. через технический и промышленный прогресс. Гитлеризм характеризуется волюнтаризмом: это демиургическое творчество воли, которая только и может восстановить благие джунгли в их биологическом равновесии. Ленинизм рассчитывает на ход истории, чтобы породить современную Аркадию (с электричеством и изобилием), Aufhebung [по Гегелю, «снятие», преобразование. – Здесь и далее в квадратных скобках прим. пер.] первобытной Аркадии. По ходом истории управляет партия – родовспомогательный инструмент. Волюнтаризм и здесь необходим, но его одновременно восхваляют и отвергают; потому что партия воплощает всего лишь осознанную необходимость, которую приравнивают (причем Ленин ссылается на Спинозу!) к свободе.
Между этим сказочным прошлым и идеальным будущим настоящее не имеет своей собственной ценности. Искусство политики, которое состоит в том, чтобы обустроить настоящее, заботливо управляя наследием прошлого, драгоценным и жизнеспособным, и руководствуясь краткосрочными прогнозами, – такое искусство не имеет никакого смысла ни для нацистского, ни для коммунистического руководства. Недавнее прошлое враждебно, настоящее – не идет в счет, все подчинено эсхатологическому будущему, конечным целям.
Безграничные цели нацизма
Следует задуматься над тем, имело ли поле деятельности и экспансии нацизма естественные пределы или было безграничным по природе. Политика умиротворения, проводившаяся Чемберленом, и в известной мере политика раздела, которой следовал Сталин в 1940 году, строились на предположении, что Гитлер может удовольствоваться тем, что получил. Не перечеркнул ли он Версальский договор, не захватил ли достаточно «восточных земель», чтобы ему хватило занятий на несколько лет? Он реорганизовал Германию, ликвидировал недееспособных, евреев, недочеловеков, и все-таки ему надо было идти дальше. Чтобы завоевать Польшу, он пошел на риск войны на Западе. Затем он пошел на риск мировой войны. Вероятно, он не видел, куда заводят em планы, но он принимал их последствия, словно движимый высшим роком, и неустанно возобновлял игру. Единственным партнером, с которым он мог бы достичь прочного раздела мира, был Сталин, который, наделяя Гитлера рассудительностью, аналогичной своей собственной, и сознавая естественную связь двух режимов, имел все основания гордиться заключенным союзом. Но Гитлер его предал, и Сталин так никогда и не понял, почему. Затем с непонятным легкомыслием Гитлер объявил войну США. С этого момента он играл партию, которая несла ему либо победу и мировую империю, либо поражение и полный крах Германии.
В этой войне нацизм открывал свое призвание, состоявшее в том, чтобы слой за слоем истребить все человечество. Чем больше мир ему сопротивлялся, тем очевиднее становилось противостояние арийца и еврея. Еврей выглядел показателем сопротивления осуществлению великого плана. Он заводил шашни с большевизмом, который становился «иудео-большевизмом», с капитализмом, становившимся «иудео-капитализмом» Следовательно, еврей растлил весь мир, все загрязнил, все «объевреил» Все человечество в целом нуждалось в очищении, а значит, в истреблении. Последние усилия Гитлера, как это показал Себастьен Хафнер (Sebastien HafFner. Un certain Adolf Hitler. Paris, Grassel, 1979, p.242), были направлены на такое управление неизбежным поражением, чтобы оно привело к полному разрушению Германии. Так, наступление в Арденнах, по истолкованию Хафнера, имело целью задержать наступление американцев, чтобы страна попала в советские руки. «Приказы о войне на уничтожение, отданные Гитлером 18 и 19 марта 1945 г., не были направлены на героический последний бой, как это было еще осенью 1944 года. Ради таких боев совершенно не имело смысла ни посылать тысячи немцев на смерть, в глубину страны, ни приказывать систематически разрушать все, что могло послужить самому скромному выживанию. Этот последний гитлеровский геноцид имел единственную цель – покарать немцев за их отказ добровольно пойти на героический последний бой, за отказ играть предназначенную им Гитлером роль. В глазах Гитлера это было преступлением, за которое полагалась смертная казнь. Народ, который не исполнял предназначенную ему роль, должен был умереть».
Однако нацистская структура командования, где все решает вождь, придает истории нацизма непредсказуемую поступь. Теоретически можно себе представить, что Гитлер мог договориться с Англией в 1939 г., удовлетворившись тем, что уступил ему Сталин. Но этого не произошло – он отказался строить нацизм «в одной отдельно взятой стране» Точно так же нацистская партия и эсэсовская империя не нуждались в том, чтобы подменять собою обычные центры инициативы немецкой промышленности, и без того послушные и дисциплинированные. Тем не менее они захватили командные рычаги, что внесло в работу Рейха на войну крайне вредную бесхозяйственность советского образца.
Переустройство мира могло производиться последовательными этапами, а сопровождающие его разрушения и уничтожения – следовать друг за другом в определенном порядке. Нацисты действительно использовали «тактику салями» (по выражению, приписываемому Ракоши), поскольку каждая раса, поначалу «уцелевшая», видела затем, что подходит ее очередь. Но очень быстро это движение обернулось всеобщей бойней. Нацисты не могли, как это сделал бы на их месте Сталин, пообещать Украине независимость, рассчитывая разобраться с ней после победы, – нет; им надо было предпринять немедленное истребление, что настроило украинцев против них. Причина этого «все разом», Будущего к краху, по-видимому, лежит в эстетизме доктрины. Гитлер с тал себя художником, а значит, человеком с печатью романтической эстетики гения. Гений, – писал Кант, – не может описать или научно показать, как он создает свое произведение (…), и поэтому автор произведения, которым он обязан своему гению, сам не знает; каким образом у него осуществляются идеи для этого, и не в его власти произвольно или по плану придумать их и сообщить их друг им в таких предписаниях, которые сделали бы и других способными создавать подобные же произведения» (Кант. Критика способности суждения, § 46. [Цит. по: Иммануил Кант. Сочинения. В 6 т. М., 1966. Т.5, с.323–324]). В силу этого Гитлер толком не знал, что он делает и откуда являются ему вдохновение и решения. Он видел себя прометеевским демиургом, и это опьянение частично сообщилось его народу. Он верил, что он – гениальный двигатель Volksgeist'a [народного духа] и что его приказы, поначалу осмотрительные, а затем безумные, даны свыше. Отсюда – то нетерпение и спешка, которых Сталин не мог понять. Отсюда же – иррациональность ведения войны. Несколько решений, предложенных em отличными генералами, могли бы позволить если не выиграть войну, то хотя бы остановить её на ничьей – при условии, опять-таки отсутствовавшем, что война преследует ограниченные цели. Вместо этого по вине Гитлера и em неистовою вагнерианства война была проиграна.
Безграничные цеди коммунизма
Коммунистический проект исходно тотален. Он устремлен в своем развитии к мировой революции, а в содержании – к радикальному преобразованию общества, культуры и самого человеческою существа. Но ради достижения этих чуждых разуму целей он разрешает использовать рациональные средства. Ленин во время войны был химерическим мечтателем, прикладывавшим к миру абстрактные понятия капитализма, империализма, оппортунизма и многих других «измов», которые, с его точки зрения, объясняли все. Он применял их как к Швейцарии, так и к Германии и России. Но когда он вернулся в Россию, em захват власти оказался в высшей степени строю «политическим» – в макиавеллиевском смысле слова.
Взятие власти коммунистической партией готовится путем чисто политической борьбы внутри нормальною политическою общества. Здесь партия упражняется в различных видах тактики, которые приведет в действие после своей победы. Например, «тактика салями» состоит в том, чтобы заключать союзы с некоммунистическими силами, заставляя союзника участвовать в ликвидации противников: сначала «крайне правых» при помощи всех левых; затем – умеренною крыла этих же левых, и так далее, вплоть до последнею «обрезка», которому остается лишь подчиниться и «объединиться», чтобы не быть ликвидированным в свою очередь. Этот профессионализм, включающий хитрость, терпение, рациональность в отношений поставленной цели, составляет превосходство ленинизма. Но речь идет только о разрушении – созидание невозможно, так как поставленная цель абсурдна.
Став своею рода диктатором, но не умея этого осознать, Ленин продолжал прилагать к самым зыбким обстоятельствам свои призрачные категории и принимал вытекающие из этою решения. Коммунистическая практика идет не за эстетическим вдохновением – она ежеминутно исходит из «научною» обсуждения. Лженаука заимствует у настоящей науки видимую наглядность и силлогизмы. Благодаря ей дело становится лишь еще более безумным, решения – еще более безжалостными, а поправки – еще более трудными, так как лженаука, не являясь эмпирической, не позволяет констатировать результаты опыта.
Мало-помалу разрушение распространяется и становится тотальным, приравниваясь, если использовать формулировку Бакунина, к творческой воле. В России оно прошло следующие этапы:
сначала уничтожение политического противника – правительственных и административных органов. Это было сделано во мгновение ока сразу после октябрьского переворота;
затем разрушение реальных или потенциальных очагов общественного сопротивления: партий, армии, профсоюзов, кооперации, университета, школы, академии, книгоиздательства, прессы.
Однако тут партия обнаруживает, что социализма как свободного и саморегулирующегося общества по-прежнему не существует и что для его наступления как никогда требуется принуждение. Между тем, согласно учению, существуют лишь две реальности: социализм и капитализм. Значит, реальность сливается с капитализмом, и на третьем этапе следует разрушить все, что реально: деревню, семью, остатки буржуазного образования, русский язык. Надо охватить контролем каждого отдельного человека, ставшего одиноким и безоружным после разрушения форм его жизни, навязать ему новый образ жизни, где он будет перевоспитан и выработает новые условные рефлексы. И наконец – ликвидировать скрытых врагов.
Неудача построения социализма внутри страны имеет причиной враждебное внешнее окружение. Оно представляет собой опасность самим своим существованием, какова бы ни была окраска этого враждебного спектра: буржуазная демократия, социал-демократия, фашизм. Значит, надо – на четвертом этапе – создать в каждой стране организации большевистского типа, коммунистические партии и центральный орган, Коминтерн, чтобы координировать их деятельность и обеспечить их соответствие модели, спущенной из центра. Когда по удачному стечению обстоятельств коммунизм получает возможность распространиться, новые зоны, присоединенные к «социалистическому лагерю», проходят аналогичные этапы разрушения.
И тем не менее на всем пространстве социалистического лагеря партия (голосом Сталина) констатирует, что капитализм силен как никогда. Он проникает в саму партию, распространяется в ней, и партия теряет свою праведность. Следовательно, вождю партии, и только ему одному, предстоит разрушить партию (пятый этап), чтобы совершенно заново создать из нее другую. Эта опасная операция требует нарастания культа вождя, который уподобляется нацистскому фюреру. Единожды сосредоточив в своем лице дух истории, как фюрер олицетворял дух «расы», он может себе позволить в своей блистательной изоляции и в «прямых» отношениях с массами ликвидировать их коллективного палача. Сталин однажды это сделал, не без оглядки на Гитлера и его «ночь длинных ножей» Он готовился проделать это второй раз (а заодно и отправить в ссылку всех евреев), когда его постигла смерть. Мао Цзэдун сделал это дважды: в момент «Большого скачка», а затем еще решительнее – во время «культурной революции»
Износ и саморазрушение
Доведенная до предела, чистая логика обеих систем подразумевает истребление всего населения Земли. Однако эта логика не применяется и не может применяться до победного конца.
Принцип коммунизма – все подчинить захвату и сохранению власти, потому что именно на власть ложится задача осуществления проекта. Чтобы сохранить власть, приходится щадить то, что необходимо для ее выживания.
Случается, разрушения наносят такой ущерб, что власть партии оказывается перед опасностью – нет, не всенародного восстания, его она умеет предупредить, но исчезновения человеческой материи, над которой она упражняется. Именно это наступало в конце «военного коммунизма»: Россия таяла, пропадала, и тогда Ленин предписал передышку нэпа.
Пока революция не победила в мировом масштабе, внешний мир, будь он даже сведен до крохотного островка, остается смертельной угрозой. Мыльный пузырь социалистического вымысла рискует лопнуть от одного факта его существования; и неважно, действительно ли он враждебен, как в целом был враждебен одно время под властью Гитлера, или желает лишь покоя и статус-кво, как желал этого.
Запад после победы над нацизмом. Чтобы держать реальный мир на расстоянии, а в случае надобности и уничтожить, в распоряжении партии должна быть реальная сила, а извлечь ее можно только из контролируемой партией реальности. Партия нуждается в минимуме реальной экономики, чтобы прокормить население, в минимуме технологии и промышленности, чтобы оснастить армию. Таким образом, выживают производители, техники, ученые. Партия не может отравить в «зазеркалье» все, что существует, так как сама тогда будет захвачена потоком произведенного ею небытия.
Наконец, последний этап – разрушение самой партии – сталкивается с инстинктом самосохранения. После великих чисток Сталина и Мао Цзэдуна партия устанавливает для себя гарантии и охранительные меры. Коммунисты больше не убивают коммунистов – жертвы лишь попадают в немилость.
В России именно с этого начался упадок системы. Партия стареет, потому что сохранение власти в конце концов отождествляется с сохранением постов и должностей. Тактика, выработанная в драматические времена, служит теперь только этому. На вершине власти медленно гниет Брежнев. Партия разлагается: она уже не предана безраздельно целям коммунизма, а хочет наслаждаться властью и богатством. Она выходит из ирреальности и возвращается в реальность, разоренную ее заботами, где можно найти в изобилии только примитивные безыскусные блага: водку, дачи и лимузины. Что касается народа, то он ютится в той доле реальности, которая ему всегда выделялась, обустраивает ее как может, теряет всякий интерес к строю, который уже не предлагает ему ни утешительного зрелища падения власть имущих, ни случая занять их место. Всеобщая деградация достигает вершин. Когда случайный щелчок обрушивает карточный домик, который мог бы обрушиться намного позже или намного раньше, перед нами открывается пост-коммунистический пейзаж: мафиози и полунищие, у которых больше нет энергии даже на воспоминания.
В Китае те, кто выжил в маоистских чистках, пошли другим путем. К нуждам чистой власти была подмешана задача развивать могущество КНР как таковое, и в мертвый коммунизм просочился живой национализм. Современники советского упадка, они пожалели о том, что подражали дурному образцу развития, в то время как другие части китайского и околокитайского мира с успехом следовали лучшему образцу Отсюда вытекает двусмысленный характер сегодняшней КНР: она находится в бурном развитии, но в то же время партия не ослабляет свою власть, и никто не знает, осталась ли эта партия коммунистической. По воле обстоятельств, сейчас остается один-единственный чисто коммунистический страной, который до сего дня продолжает отдавать предпочтение логике самоуничтожения, – Северная Корея.
* * *
Мы не знаем, как эволюционировал бы нацизм. Он не достиг своего зенита и был свержен на первых шагах своей экспансии. Разрушение политики при нацизме шло в ином порядке, нежели при советском коммунизме. Нацизм обратился к внешней реальности раньше, чем покончил с германским обществом. В то время как СССР предпочитал организованную подрывную работу, запланированный подрыв духа «внешнего» врага, а Красная Армия являлась лишь для того, чтобы утвердить политическую победу, нацизм немедленно прибег к войне. Война невероятно ускорила осуществление нацистских планов, но одновременно вызвала быстрое победоносное сопротивление во всем мире.
Компонент непредсказуемости, содержавшийся в нацизме, позволяет предположить, что Гитлер мог, например, пойти на компромисс и заключить мир, сохранив за собой обширную и надежную территорию. В таком случае после смерти фюрера гитлеровский строй пережил бы износ примерно по тем же направлениям, что и ленинский. Лешек Колаковский написал на эту тему фельетон – пародию на статью из «Нью-Йорк таймс» начала 80-х, в стиле, каким эта газета в то время писала о брежневском Советском Союзе. Воображаемый автор статьи приветствует смягчение политических нравов и повсеместное наличие зримых успехов национал-социализма с человеческим лицом. Конечно, пишет он, ужасы прошлого достойны сожаления, в частности жестокая судьба евреев, Но это уже принадлежит глубокому прошлому и не должно помешать нам видеть блестящие достижения, которые следует отнести на счет строя, движущегося к нормализации…
Значение внешних факторов при износе и крахе тоталитарных режимов может быть разным. В случае нацистской Германии оно было решающим: Германия была сокрушена армиями союзников. Зато «капиталистический» мир очень редко представляет опасность для коммунистического строя. Нацизм повысил легитимность коммунизма в глазах Запада. В эпоху «холодной войны» политика roll back [возвращения к прежнему т. е. к довоенным отношениям] очень быстро уступила место политике containment [сдерживания]. Этот поворот не помешал широчайшей коммунистической экспансии в Азии, Африке и даже в Америке. В конечном счете, единственной точкой земли, где коммунизм был свергнут так же, как был свергнут нацизм, т. е. массированной высадкой вооруженных сил – происходившей, правда, под хор протестов нескольких некоммунистических держав, – стал крохотный остров Гренада.
