Текст книги "Год ведьмовства"

Автор книги: Алексис Хендерсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 6 страниц)

– Как скажете, господин, как скажете.

Эзра проследил за тем, как торговец возвращается к своим книгам, прищурившись и поджав губы. Что-то в его взгляде напомнило Иммануэль о том, как он смотрел на нее в субботу, и как он застыл, словно увидел в ней что-то, чего не хотел видеть. Эзра снова повернулся к ней.

– Читаешь?

Иммануэль к собственному удивлению покраснела, очень довольная тем, что он обратил на нее внимание. Многие ее сверстницы – Лия, Джудит, и не только они едва ли могли прочесть хоть что-то, кроме своих имен и, возможно, некоторых ключевых стихов из Писания. Если бы Абрам не настоял на том, чтобы Иммануэль выучилась читать и вести вместо него хозяйство на ферме Муров, сейчас она могла быть такой же, как и большинство ее знакомых девушек, еле-еле умеющих подписаться собственным именем и не отличающих книги сказок от сборника стихов.

– Да, и весьма неплохо.

Эзра выгнул бровь.

– Ты здесь одна? Без сопровождающих?

– Мне не нужны сопровождающие, – ответила она, зная, что в лучшем случае идет в обход Предписаний, а в худшем – попросту их нарушает, но Эзра не казался ей стукачом. Она отвязала Иуду от фонаря и вывела его на дорогу. – Я хорошо знаю путь и в состоянии дойти одна.

К ее удивлению, Эзра пошел с ней рядом. Толпа перед ним расступалась сама собой.

– Не слишком ли долгая дорога для путешествия в одиночку? Отсюда до земель Муров… сколько? Девять миль?

– Десять, – Иммануэль удивило, что он знает хоть что-то об их владениях. Большинство людей не знали. – Для меня это не проблема. Я выхожу из дома после восхода солнца, и к полудню уже здесь.

– И тебя это не утомляет? – спросил он.

Иммануэль покачала головой и крепче сжала веревку в руке, когда они вошли на скотный базар. Даже если бы ее что-то не устраивало, какое бы это имело значение? Жалобами и недовольством не будешь сыт, не уплатишь десятину, не починишь крышу и не покроешь долги, которые нужно возвращать уже осенью. Только богачи могли позволить себе такую роскошь, как мысли о комфорте. Остальные просто опускали головы, прикусывали языки и делали то, что от них требовалось. Эзра явно входил в первую категорию, а она – во вторую.

Надо признать, она вообще не ожидала встретить его на рынке. Ей всегда казалось, что у преемника пророка должны быть дела поважнее, чем торговля и покупки. Все это никак не соответствовало его статусу. Однако он до сих пор шагал рядом с ней, точно прогуливаясь после церкви, и нес купленные книги, как будто пророк послал его с поручением вместо слуги.

Эзра поймал ее взгляд и протянул одну из трех книг, самую большую, с надписью «Священное Писание» золотым тиснением на обложке.

– Держи. Можешь взглянуть.

Иммануэль покачала головой, оттаскивая Иуду от курятника.

– У нас дома есть свой том Священного Писания.

Эзра слегка улыбнулся одним уголком рта и, бросив взгляд через плечо, выхватил у нее из рук поводок Иуды.

– А это не Писание.

Иммануэль осторожно взяла книгу. Снаружи та выглядела в точности как Священное Писание, но под обложкой Иммануэль не обнаружила ни стихов, ни псалмов, зато увидела множество картинок, эскизов и чернильных оттисков с изображениями диковинных животных и гигантских деревьев, гор, птиц и насекомых, подобных которым она никогда прежде не встречала. Несколько страниц занимали изображения великих храмов и королевств, и языческих городов далеко-далеко за воротами Вефиля.

В этот момент за рыночным гомоном стали слышны чьи-то громкие смешки. Иммануэль подняла глаза и в расступившейся толпе мельком увидела колодки для порки. Там, связанная и с кляпом во рту, еле держась на ногах, стояла светловолосая девушка – та самая, о которой сплетничали в субботу Джудит и ее подруга, – беднячка, своим распутным поведением склонившая фермера к греху.

Увидев ее, Иммануэль захлопнула книгу Эзры с такой силой и поспешностью, что чуть не выронила ее в грязь под ногами. Она сунула книгу ему в руки.

– Забери это. Прошу тебя.

Эзра закатил глаза и протянул ей повод Иуды.

– А я-то думал, девушка, которая рискнула танцевать с демонами, не испугается такой ерунды.

– Я не испугалась, – соврала она, хотя в ушах звенело от криков толпы. – Но эта книга… Это же…

– Энциклопедия, – подсказал он. – Книга знаний.

Иммануэль твердо знала, что есть только одна книга знаний, и в ней нет иллюстраций.

– Нельзя. Это грех.

Эзра некоторое время молча разглядывал ее, а потом его взгляд скользнул по базару и остановился на девушке в колодках. Она плакала и рвалась из цепей.

– Разве не странно, что читать книги – грех, а сажать девушку в кандалы и бросать ее всем на растерзание – обычное дело во славу Доброго Отца?

Иммануэль изумленно уставилась на него.

– Что?

Она никогда бы не подумала, что сын пророка, и тем более наследник церкви, может сказать такое – даже если это чистая правда.

Эзра снова криво усмехнулся ей, но взгляд его оставался хмурым.

– Увидимся в субботу, – сказал он и ушел, даже не кивнув на прощание.

Глава 3

Мертвые ходят среди живых. Это первая и главная истина.

Священное Писание

В тот день Иммануэль не удалось продать барана. Она и нахваливала товар, и пыталась торговаться, и зазывала прохожих – делала все возможное, чтобы сбыть его с рук, но никто не хотел покупать животное. Не будет ни нового платья для Глории, ни башмаков для Онор, ни десятины пророку.

Она потерпела неудачу.

Улица уже почти опустела, когда Иммануэль покинула рынок и вышла в долгий обратный путь к Перелесью. В дороге она то и дело возвращалась мыслями к той распутнице в колодках. Воспоминание о девушке, умоляюще мычавшей в кляп, ослабевшей в кандалах и такой юной, преследовало Иммануэль, сколько бы она ни пыталась выбросить его из головы и сосредоточиться на своем возвращении.

Она все шла и шла. Солнце уже клонилось к горизонту, когда на равнины налетела черная буря. Ливень хлынул из облаков, а вокруг, точно живое существо, завывал ветер.

Иммануэль ускорила шаг, подтянув повыше лямку мешка за спиной. Она тащила за собой Иуду, а тот упирался, спотыкался черными копытами о булыжники и вращал глазами. Перекрикивая раскаты грома, она пыталась его успокаивать, но он не слушал ее.

Когда они вышли с главной дороги на грунтовую тропу, пересекавшую Перелесье, облака прорезала молния. Иуда так резко встал на дыбы, что Иммануэль потеряла равновесие и растянулась на скользком от дождя камне. Ребра пронзило ослепительной вспышкой боли, вышибив из Иммануэль весь дух. Корчась в грязи, она хватала ртом воздух, а рядом Иуда бешено мотал головой.

– Не дергайся, – прохрипела она, пытаясь подняться на ноги. – Только не дергайся.

Баран снова встал на дыбы и отпрыгнул к другой стороне дороги, глубоко вонзаясь в землю копытами. Он повернулся, заглянул Иммануэль в глаза, а затем нагнул голову и бросился прямо на нее.

Иммануэль отпрянула вправо. Иуда вывернул влево и задел острием рога уголок ее рта, порвав нижнюю губу. Она снова упала на колени, обдирая их в кровь.

Разъяренный баран совершил еще один мощный рывок, и веревка его повода лопнула надвое. Освободившись, Иуда взбрыкнул еще раз, после чего ринулся в лес и скрылся за деревьями.

Иммануэль судорожно ахнула и закричала:

– Иуда!

Она поднялась с земли и на нетвердых ногах вышла к обочине, где тропа расходилась надвое, одной половиной уводя в сторону далекого леса. Тропинка через лес была во стократ короче, чем окольный путь, и если Иммануэль свернет на нее, то наверняка доберется домой раньше.

В голове у нее пронеслось предостережение Марты: «В том лесу живет зло».

Но потом она подумала о приближающемся сборе десятины, о прохудившейся крыше и дырках в башмаках Глории. Подумала о неурожаях, объедках на ужин и оскудевших запасах на зиму. Подумала обо всем, в чем они нуждались, и обо всем, чего у них не было, и сделала шаг в направлении деревьев. Затем другой.

На краю леса стало спокойнее, ветер начал стихать. Иммануэль поднесла ладони к губам и еще раз окликнула Иуду, всматриваясь в тени между деревьями. Но только шепот ветра, петляющего в соснах и беснующегося в высокой траве, был ей ответом. «Ближе, ближе», – чудилось ей в этом шепоте.

Что-то неприятно шевельнулось у нее в животе. Сердце забилось быстро, как крылья колибри, выскакивая из груди. Она оглянулась – на дорогу, на город. Солнце все еще было неплотно затянуто грозовыми тучами, но по его положению в небе Иммануэль понимала, что у нее есть около часа, прежде чем оно окончательно сядет. Это означало час на поиски Иуды. Час на то, чтобы все исправить.

Если она поторопится, то успеет. Она исправит свою ошибку, и никто – даже Марта – ни о чем не узнает.

Иммануэль сделала один робкий шаг в гущу деревьев, потом другой, ее ноги внезапно словно налились свинцом, стопы онемели в сапогах.

Ветер гулял в ветвях, увлекая ее за собой: «Ближе, ближе».

Опрометью она бросилась бежать, продираясь между вязами и дубами. В воздухе пахло дождем и древесным соком, суглинком и приторной лесной гнилью. Грянул гром, и снова поднялся ветер. Она сломя голову неслась по лесу, а за ее платье и лямки сумки цеплялись колючие сучья.

– Иуда! – кричала она, прокладывая путь сквозь подлесок, спотыкаясь о корни деревьев и узловатые коряги.

Она бежала и бежала со всех ног, стремительно углубляясь в лес.

Но барана простыл и след.

А солнце уже почти село.

И вскоре Иммануэль поняла, что заблудилась.

Щурясь из-за завесы дождя, она развернулась, надеясь вернуться по своим следам. Но Темный Лес как будто менялся с каждым ее шагом, и тропинка, ведущая обратно, никак не находилась. Ей было холодно и одиноко, хотелось есть. Колени подкашивались, а сумка казалась такой тяжелой, будто была набита камнями. Она с сожалением поняла, что Марта была права, когда предостерегала ее не ходить в лес, и она поступила глупо, ослушавшись.

Подняв глаза к верхушкам деревьев, Иммануэль заметила, что последние грозовые тучи начали рассеиваться. Ветер по-прежнему сотрясал ветви деревьев, но ливень успокоился, перешел в моросящий дождь, и сквозь стволы сосен просачивалось тусклое свечение заходящего солнца. Она бросилась бежать на его свет, на запад, и бежала, что было мочи в ее онемевших ногах. Но тени сгущались еще быстрее, и вскоре на лес опустилась ночь.

Когда последние лучи солнца растворились в темноте, у Иммануэль подкосились ноги. Она качнулась и рухнула на раскисшую землю в ложбинке между корнями дуба. Там, ежась в грязи, она подтянула колени к груди и попыталась восстановить дыхание. Пока в деревьях завывал ветер, она сидела там, крепко стиснув мамин кулон на удачу.

Но Иммануэль не молилась. Не решалась на такую дерзость.

Над головой гроза утихла окончательно, оставив после себя лишь россыпь звезд и горбатую луну, низко висящую в вечернем небе. Вглядываясь в высокие небеса, Иммануэль почувствовала, как ее охватило спокойствие, словно укутав в мягкие одеяла, и чувство острого одиночества отступило вместе со страхом. В том, как свет луны облизывал листья, и ветер шелестел в верхушках деревьев, было столько нежности, что казалось, это сам Темный Лес поет ей уже знакомую колыбельную: «Ближе, Иммануэль. Ближе».

Голос ветра сочился сквозь деревья, тени поплыли у нее перед глазами, и лунный свет перемешался с темнотой, как акварель. Она как будто встрепенулась и ощутила металлический привкус в горле, похожий на кровь. Но страха почему-то не было. Он вышел из нее, как будто она стала чуть менее, чем целым – полудевочкой, существующей между тем, что есть, и тем, чего нет.

Сейчас она была не просто Иммануэль. Она была чем-то большим. И чем-то меньшим.

Она попала в Темный Лес, и Темный Лес тоже попал в нее.

Опираясь на ствол дуба, она поднялась с земли, еще чувствуя дрожь в коленях и немоту в стопах. Шепот ветра стал громче, и она последовала за ним по темноте, на ощупь, надеясь, что он выведет ее к опушке.

Деревья мало-помалу редели, и на мгновение Иммануэль показалось, что она нашла выход из леса. Но эта надежда угасла, когда она поняла, что очутилась на небольшой поляне в форме круга в самой гуще леса, ярко залитой светом луны. По периметру круга плотным кольцом росли сморчки, такие крупные, каких Иммануэль никогда прежде не видела.

А в самом центре кольца лежали, слившись друг с другом, две обнаженные женщины. Их голые ноги переплелись, рты были распахнуты. Первая, высокая и черноволосая, своим видом напоминающая паука, лежала сверху другой, изогнувшись в позвоночнике и так напрягая плечи, что Иммануэль было видно, как сокращаются и перекатываются мускулы под кожей, тонкой и серой, как у покойника. Вторая женщина извивалась под своей любовницей и тянулась губами к ее плечу.

Сумка Иммануэль соскользнула с ее плеча и упала на землю.

Женщины замерли, дернулись в судороге и, оторвавшись друг от друга, встали с земли. Одна из них выхватила что-то из тени высокой травы – темный предмет, которого Иммануэль не могла разглядеть со своей позиции. Женщины синхронно повернулись к ней.

В полный рост женщины оказались на фут выше нее. Лица обеих выражали одинаковую отрешенность: рты разинуты, алые губы блестят, как зияющие раны. Меж их бровей было высечено что-то вроде печати невесты, только звезда в центре рисунка незначительно отличалась, возможно, меньшим вниманием к деталям. Женщины стояли неподвижно, но кости в их телах словно ходили ходуном, как будто сами скелеты норовили вырваться из-под кожи. Их глаза казались мертвенно-белыми, цвета выбеленной солнцем кости. Ни зрачков, ни радужки, и все же, каким-то образом, их взгляды были устремлены на Иммануэль.

Глава 4

Удивительна любовь между Отцом и Матерью, светом и тьмой. Одно не может существовать без другого. И все же им никогда не стать единым целым.

Священное Писание

Сначала вперед вышла женщина со светлыми волосами, высвободив руку из хватки любовницы. В несколько широких шагов она пересекла поляну и остановилась буквально на расстоянии вытянутой руки от Иммануэль. Вблизи стало заметно, что лицо женщины было сильно изуродовано: нос переломан, кость на переносице выпирала под острым углом. Ее полные губы немного припухли, и Иммануэль увидела, что нижняя была рассечена посередине. Ее обнаженные груди грузно висели, а голова упала набок, словно шее не хватало сил, чтобы удерживать череп вертикально.

Следом за ней, пробираясь сквозь траву и папоротники, к ним подошла и черноволосая женщина. И ростом и красотой она превосходила первую женщину, и ступала с робкой грацией лани. Она остановилась рядом со своей возлюбленной и обвила рукой ее талию, словно утягивая обратно. Но женщина отмахнулась от нее, упрямо шагнула вперед и медленно протянула руку к Иммануэль, как будто приветствуя. В пальцах, бледных и искореженных, совсем как у Абрама, она сжимала небольшой предмет черного цвета.

Это была тетрадь в кожаном переплете.

Бледная женщина прижала тетрадь к груди Иммануэль, и она отшатнулась, припав к стволу ближайшей сосны. Рот женщины скривился в подобии улыбки.

«Возьми». Слова разнеслись на ветру, беснующемся в ветвях деревьев. Когда Иммануэль их услышала, у нее подогнулись колени. «Она твоя».

Дрожащими руками она приняла подарок. Тетрадь оказалась тяжелой и непривычно теплой на ощупь, словно под ее переплетом струилась кровь. Вцепившись в тетрадь, Иммануэль не чувствовала ни страха перед этими женщинами, ни стыда за их наготу. Необыкновенное чувство охватило ее. Слово она оторвалась от земли, словно ее душа больше не была привязана к ее телу.

Лес огласился задушенным криком, выводя ее из оцепенения.

Иуда.

Иммануэль резко вскинула голову и повернулась к деревьям. Она с усилием преодолела несколько шагов, подняла с земли упавшую сумку, сунула тетрадь в наружный карман, и только после этого бросилась бежать со всех ног.

Ветки цеплялись за ее платье и хлестали по щекам. Она не могла разобрать, то ли это ветер завывал в ушах, то ли женщины с поляны звали ее обратно. Но с каждым шагом, с каждым рывком вперед, она как будто глубже проваливалась в дебри леса. Кустарник здесь рос гуще, кроны деревьев нависали ниже, а тени ползли, как пролитые чернила.

Ей было все равно. Она бежала дальше.

Ботинок Иммануэль зацепился за корень дерева, и она упала, глухо ударившись о землю. Ловя ртом воздух, она заставила себя подняться с земли, и вдруг увидела знакомые глаза, вперившиеся на нее из темноты: Иуда.

Но не весь Иуда: лишь его отрубленная голова, истекавшая кровью, покоилась на пне неподалеку.

При виде этого зрелища она зажала рот ладонью, сдерживая крик и тошноту, подступившую к горлу. Ее заколотил озноб такой страшной силы, что она еле удержалась на ногах.

Она снова бросилась бежать, еще быстрее, чем прежде, ломясь напролом через заросли, продираясь сквозь сосны, лишь бы унести ноги. И, слава Отцу, у нее получилось.

Мрак рассеялся, деревья стали редеть, и мало-помалу лес уступил свои права вефильской равнине, когда Иммануэль увидела наконец извилистую тропу, ведущую к ее дому. Уже у самой опушки у нее подкосились ноги, и из тени деревьев она выползала на четвереньках, едва не задыхаясь. С трудом поднявшись с земли, она преодолела остаток пути до Перелесья, еле волоча негнущиеся ноги и загнанно дыша, точно к ее лодыжкам были прикованы гири. На подходе к землям Муров она увидела Марту, Анну и Глорию. Неся перед собой факелы, они бродили по пастбищам на холмах и безжизненным кукурузным полям, и звали ее по имени.

Иммануэль окрикнула их, и женщины обернулись. Глория первой бросилась ей навстречу, путаясь в подоле ночной сорочки. Она обвила Иммануэль за талию и крепко стиснула в объятиях.

Следом подошла Анна. Вознося хвалу небесам, она потянулась к лицу Иммануэль, дотрагиваясь пальцами до кровоточащих ранок на щеке, где ее оцарапали колючки, до разбитой губы и ушибленного подбородка.

– Что с тобой стряслось?

Иммануэль открыла рот, чтобы ответить, но не смогла вымолвить ни слова. Она перевела взгляд на Марту. Та стояла в нескольких ярдах от них, опустив фонарь и сузив глаза. Не говоря ни слова, она мотнула головой, жестом командуя девушкам возвращаться на ферму. Глория убрала руки с талии Иммануэль, Анна отстранилась, и вчетвером они пошли по пастбищу в полной тишине.

Едва переступив порог дома, Анна увела Глорию вверх по лестнице, задержавшись лишь затем, чтобы пожелать Марте и Иммануэль доброй ночи. Когда мать и дочь скрылись в своих комнатах, бабушка повернулась к Иммануэль и сказала:

– Следуй за мной.

Марта провела ее через гостиную в кухню, где было почти темно, если не считать теплого мерцания очага. Там она сняла с крюка кочергу и поворошила угли в камине, затем поставила кочергу к стенке, прислонив рукоять к кирпичной кладке, оставив железное острие в центре пламени.

– Ты продала барана?

Иммануэль отрицательно покачала головой.

– Тогда где же он?

Иммануэль закрыла глаза. Она и сейчас как наяву видела голову Иуды, водруженную на том пне, видела его кровь, замаравшую деревья вокруг.

– Я его потеряла. В лесу.

– Ты ходила в Темный Лес? Ночью?

– Я не специально, – тихо ответила Иммануэль, чувствуя, как пульсирует от разговоров разбитая губа. – Иуда сорвался с повода и убежал в чащу. Я думала, что смогу его найти, но тут началась гроза, и я заблудилась, а потом наступила ночь. Прости. Я повела себя глупо и неосторожно. Я виновата. Нужно было тебя послушаться.

Марта прижала ладонь ко лбу. В эту минуту она выглядела ужасно старой и немощной, словно события ночи выжали из нее последние капли молодости. За минувшие годы не только Абрам угасал на глазах. Иммануэль видела, что и Марта тоже страдает. Она понимала, что бабушка цепляется за церковные догматы и писания не столько из-за веры, сколько из страха. И пусть Марта никогда не произносила вслух имени дочери, было несомненно, что она живет в тени Мириам. Все, что делала Марта, начиная с молитв и заканчивая благотворительностью, она делала в тщетных попытках снять с себя проклятие, наложенное смертью дочери.

– Я кое-что видела там, – сказала Иммануэль, и собственный голос показался ей далеким и чужим, как будто кто-то незнакомый заговорил из соседней комнаты.

– Что? – в глазах Марты вспыхнул жуткий огонек. – Что ты видела?

– Женщин. Двух женщин в лесу. Они были там одни.

Ее пальцы сжались на лямке мешка. Таинственная тетрадь лежала на самом его дне, тяжелая, как камень. Иммануэль знала, что должна отдать ее Марте. Но она не хотела этого делать – она не могла. В памяти всплыли слова женщины, принесенные ветром: «Она твоя». У Иммануэль никогда не было ничего своего. Иногда ей казалось, что она и сама себе толком не принадлежит. Мысль о том, чтобы расстаться с одной из немногих вещей в мире, которую она могла по праву считать своей, была почти невыносимой и хуже любой порки. Нет, она не станет отказываться от тетради.

– И что же эти женщины делали в лесу?

Иммануэль тяжело сглотнула. На секунду она вспомнила, что чувствовала во время своей первой исповеди: она сидела на краешке стула в тени кухни, а напротив нее сидел апостол Амос, держа в руке Священное Писание, и хмурил брови. Он спрашивал, предавалась ли она когда-нибудь греху плоти, и не кладет ли по ночам руки туда, куда не пристало.

Марта вздохнула, и Иммануэль вынырнула из воспоминаний.

– Они были вместе, держались за руки. И глаза у них были такие странные, остекленевшие, и совсем белые. Они выглядели болезненно. Как будто… мертвые.

Губы Марты дрогнули, лицо исказила лютая гримаса, в тусклом свете очага почти уподобившая ее Абраму. Дрожащей рукой она снова потянулась к кочерге и, обхватив железную рукоять, выудила из углей, дымящуюся и раскаленную докрасна.

– Протягивай руку.

Иммануэль сделала полшага назад. Она ни в какую не могла заставить себя разжать пальцы. Ногти глубоко впивались в мягкую кожу ладоней.

Взгляд Марты помрачнел.

– Либо рука, либо щека. Выбор за тобой.

Стиснув зубы, Иммануэль протянула руку в пятно кровавого света, исходящего от очага.

Тогда Марта зачитала молитву грешников.

– Отвернись от искушений, не молви и не слушай зла. Прочь гони чертей и бесов, но явись на зов Отца. Если все же ты впотьмах с верного пути собьешься, исповедуйся в грехах, и молитвою спасешься.

Марта стиснула кочергу крепче в руке и занесла ее мерцающее острие над ладонью Иммануэль.

– Во славу Отца.

От нестерпимо жгучей боли у Иммануэль подогнулись колени. Сквозь ее стиснутые зубы вырвался крик, и она рухнула на пол, заливаясь слезами и прижимая руку к груди.

В глазах на миг потемнело, а когда зрение снова вернулось к ней, она обнаружила, что сидит на полу, прислонившись к кухонному шкафу, и Марта сидит рядом. В воздухе витал едва различимый запах обуглившейся плоти.

– Зло – это болезнь, а болезнь – это боль, – произнесла Марта, сама готовая расплакаться, как будто наказание далось ей не менее тяжело, чем Иммануэль. – Ты слышишь, что я говорю тебе, дитя?

Иммануэль закивала головой, давясь всхлипами. Здоровой рукой она подтянула к себе заплечный мешок, опасаясь, что бабушка обыщет его и найдет тетрадь.

– Скажи, что ты все поняла. Дай мне слово.

Иммануэль вытянула слова на свет из глубины своего чрева. Ложь, слетевшая с ее языка, оказалась горькой на вкус.

– Даю слово.