355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Алексей Пехов » Ночь в Шариньильском лесу » Текст книги (страница 3)
Ночь в Шариньильском лесу
  • Текст добавлен: 26 сентября 2016, 11:17

Текст книги "Ночь в Шариньильском лесу"


Автор книги: Алексей Пехов


Соавторы: Марк Певзнер
сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 4 страниц)

– За поклонение Дьяволу. Это было очень давно. В такие седые времена, что их уже почти никто и не помнит….


***

Холод и боль. Вот, пожалуй, и все что осталось в его меркнущем сознании. Холод и боль. Будь его воля, он бы давно скатился в пропасть небытия, ушел бы навечно к Великому Хозяину, но проклятая инквизиция была слишком опытна в таких делах, и когда огонек его жизни переставал трепетать, когда он тихо, но верно начинал меркнуть, и Морис Орлеанский, бывший кардинал Франции уже видел распахнутые теплые объятья Хозяина, проклятые церковники приходили в его камеру и возвращали кардинала-отступника к жизни. Как он выл, как он страдал, понимая, что пытка не кончается. Она не прекратится, пока этого не захотят сами монахи.

Холод. Холод стал его сожителем в открытой всем ветрам гор камере. Особая камера. Для особых гостей. Она не располагалась глубоко в подвалах. В горном и забытом богом монастыре с серыми, раскрошившимися от времени стенами просто не было глубоких подвалов, таких как в Париже, например. Камера для особых узников располагалась в высокой и единственной башне монастыря, который затерялся где-то в самом сердце гор между Францией и Италией. Огромные аркообразные окна, расположенные в каждой из четырех стен и загороженные тяжелыми серебряными прутьями совершенно не спасали от колючего январского ветра, что свободно гулял по камере и, приносил Морису свой единственный дар-холод.

Холод покрыл стены камеры легким голубоватым инеем и он искрился под неровным и бледным светом луны. Холод превратил соломенную циновку, единственную постель Мориса, в жесткое и неудобное ложе. Холод, как яростный пес вгрызался в его кости, выедал мозг и глаза. Холод поразил его легкие, и отступник практически безостановочно кашлял, в его груди раздавалось противное бульканье и хрипы. Холод заставлял тело колотиться в сильном и безостановочном ознобе, при котором все мышцы старческого тела скручивались в тугие жгуты, и разносил боль по всему телу. Холод. Проклятый холод абсолютно не давал возможности колдовать, трижды проклятые инквизиторы и это учли. Холод безостановочно стучал в мозг проклятым ледяным пальцем, не давая возможности сосредоточиться, холод заставлял его стучать зубами, не давая возможности произнести членораздельно хотя бы одно, самое простое слово, не то, что длинное и мрачное заклятье превращения, в котором важен каждый звук, каждая интонация.

– Будь ты проклят, холод! – подумал Морис, зябко кутаясь в тонкую, воняющую плесенью и не спасающую от холода тюремную робу. Как бы в насмешку над положением падшего кардинала, на робе золотом вышили его знак– букву "М" заключенную в золотой ромб. Милая насмешка инквизиторов.

Морис вжался в один из углов, надеясь, что проклятый ветер тут его не достанет, и, скрючившись в позе зародыша, застонал от боли….

Он мог стерпеть холод, но эта боль….

Боль. Он помнил извилистую горную дорогу, по которой его несли к месту предстоящего заключения. А затем и казни. Его несли в обычной, хоть и большой клетке. Как какую-то диковинную восточную птицу. Только ни в одной клетке не было таких толстых и таких опасных для него серебряных прутьев. При каждом толчке, при каждой неровности, он задевал плечами, грудью или спиной ненавистное серебро и кричал. Кричал от ни с чем не сравнимой боли. Касание к серебру причиняло его телу огромные не проходящие ожоги и боль. Тем, кто отдал душу Хозяину, приходилось опасаться серебра. Боль мучила его, сводила с ума, не давала свободно двигаться. Он часто ловил себя на мысли, что тихонько скулит как побитый пес от этой ужасной и ни с чем не сравнимой боли. И тогда в его голове вспыхивала ни с чем не сравнимая ярость и жажда мести к своим мучителям.

– Н-ничего, н-ничего, – прошептал синими губами старый кардинал. – Х-хозяин н-не оставит меня, сегодня вссё закончится.

На сегодня была назначена его казнь. Его не пытали, не жгли на жаровне, не растягивали на дыбе, не использовали сто тысяч способов дознания инквизиции. В этом не было нужды. Его реакция на серебро и факты, записанные в десяток толстых фолиантов, говорили сами за себя. Его просто бросили существовать между жизнью и смертью в вечном царстве холода и боли, пока из далекой и теплой Италии не доставят приказ подписанный самим Папой. Вчера, когда он снова почти не умер, и заботливые церковники вытянули его из камеры, чтобы привести в чувство, он услышал сквозь дремоту смерти, что приказ пришел и казнь назначена на сегодня.

Его даже не сожгут. Он все-таки был кардиналом, пускай и падшим. Тем более, что никто не собирается отпустить его душу к Хозяину. Он навечно останется в Ничто, откуда его вырвет только труба Гавриила в Судный день. Его живого, оплетенное тонкой серебряной цепью, опустят в специально вырытый в одной из пещер бассейн со святой водой, а сверху завалят солью. А затем замуруют вход в пещеру и постараются забыть, где лежит тело заживо погребенного кардинала.

Морис вздрогнул. Умирать, тем более так, он не хотел.

Замок в железной двери с искусно сделанным серебряным распятием Христа, лязгнул, и дверь бесшумно открылась. Потянуло таким благостным и таким долгожданным теплом. Морис тихо всхлипнул от боли и повернул голову к палачам. В дверном проеме стояли двое. В плащах инквизиторов с надвинутыми на лица капюшонами. За этими двумя в коридоре маячило еще шестеро.

– Собирайся. Твое время пришло, – безликий голос из-под капюшона.

Морис попытался встать и гордо взглянуть в глаза тюремщикам, но из этого у него ничего не получилось. От боли и холода мышцы совсем потеряли подвижность, а от попытки приподняться с ледяного пола он тихо зашипел. Фигура в плаще кивнула, стоявшие в коридоре вошли и грубо подняли его за руки. Двое других взяли за ноги. С ним не церемонились.

– Предупреждаю, без глупостей. Ты знаешь, чем это тебе обойдется, – тот же спокойный голос, лишенный всяческих эмоций.

Он знал, что случится, если он начнет делать глупости при этих людях. Это были не простые инквизиторы, способные только жечь и пытать. Это был особый орден, созданный по указу самого Папы. Орден Изгоняющих. Орден борцов с нечистым духом, орден бойцов с теми, кто творит непотребное богу колдовство. Он однажды попытался колдовать при них. Колдовать, не подумав, от отчаяния. Когда его только вытащили из серебряной клетки и посадили в камеру. Изгоняющие действовали слаженно. Они не растерялись, когда Морис произнес первые темные слова силы. Другая сила, святая, кувалдой ударила его в грудь, обожгла своей святостью и Морис потерял сознание от ужаса и боли. Больше при них колдовать он не пытался.

Его несли нескончаемыми темными коридорами, лишь кое-где освещаемыми тусклым и дрожащим светом чадящих факелов, бесконечными лестницами с избитыми за несколько столетий каменными ступеньками. Он несколько раз терял сознание от боли, но его все несли, и несли по, казалось, бесконечной территории монастыря. Наконец он очутился в зале, где-то в неглубоких подвалах монастыря. Большая жаровня в углу с тлеющими углями, от которых исходило тепло. Оно проникало в замерзшие мышцы, наливало их силой. Несколько факелов на стенах освящало стол, за которым сидели три судьи Церкви с мрачными и каменными лицами. Лишь глаза настороженно и брезгливо рассматривали его. Как рассматривают грязного, но, тем не менее, опасного пса. Или волка.

Возле выхода из зала стояли два стражника вооруженных дубинками. Такими очень легко можно забить до смерти. Рядом со стражниками встали Изгоняющие. Они внимательно смотрели в спину кардиналу. Остальные сопровождающие, вежливо поклонились Высшему Святому суду, и вышли, закрыв за собой скрипнувшую дверь. Возле жаровни, скрестив руки на груди, стоял человек необъятного телосложения в красном колпаке. Палач. Рядом с ним, на земле, вилась изящная серебряная цепь. Будущий саван Мориса.

– Ты Морис, ранее известный как Морис Орлеанский, кардинал Франции? Отвечай.

– Да. Я известен под этим именем, – Морис облизал пересохшие губы. Спорить с судом не было нужды. Они и так все знали. Ответы – это просто еще один способ потянуть время в надежде, что Изгоняющие вдруг оглохнут или ослепнут и у него будет шанс вырваться из горного каземата.

– Суд уже давно все решил, и ты знаешь наше решение. Заслушай же, волю Папы, Святой нашей Церкви и Господа.

Морис скривил губы.

– Хозяин! Хозяин! Услышь меня! Помоги слуге своему! Ослепи Изгоняющих! Дай мне шанс, – мысленно воззвал он. Но в ответ ему пришла тишина.

Средний из судий встал и стал зачитывать приговор:

– За подлое убийство своих братьев, служителей Церкви, за приношение в жертву невинных младенцев, за людоедство, за желание жить вечно, за отречение истин и догм Святой матери нашей Церкви, за черное колдовство, которое проявилось в виде превращения в богомерзкого волка, за поклонение Сатане, ты, Морис Орлеанский, кардинал Франции, лишаешься всех званий и состояния. Имя твое будет предано забвению и удалено из всех церковных летописей, а затем проклято на веки вечные. А сам ты будешь казнен. Казнен Солью, дабы не допустить твою черную душу к Сатане. Покайся сейчас. Признай свои заблуждения и грехи и когда случится Судный день, Господь наш, Справедливый и Всемогущий простит тебя.

Серые глаза Мориса яростно сверкнули.

– Нет. Я верен своему Хозяину, – произнес он, и Хозяин его услышал.

С ужасным криком, стоявшие за его спиной Изгоняющие схватились руками за глаза, стали кататься по каменному полу, кровь хлестала у них из глазниц и ушей, ни о каком контроле над пленником не могло быть и речи.

Морис облегченно вздохнул, Святая сила перестала на него действовать, он свободен! Это шанс к спасению. И тогда он произнес Слово.

Весь мир подернулся кроваво-красной поволокой, он слышал, как кто-то кричал, он краем глаза видел, как рванулись к нему монахи, поднимая над головой дубинки, видел, как палач с расширенными глазами под колпаком вжался в стену. Маленький сухонький старичок развернулся к бегущим и что-то вопящим от ужаса монахам и прыгнул к ним на встречу. Рука-лапа, уже покрывшаяся серой шерстью ударила первого монаха по лицу, снеся половину черепа. Удар дубинкой второго пришелся ему по правому плечу, но Морис не почувствовал боли. Плечо уже покрылось густой шерстью, под ним вздымались жгуты мышц, смягчивших удар. Морис упал на четвереньки и своим деформирующимся ртом, в котором вырастали ужасные желтые клыки, перекусил второму монаху обе ноги. Тот с воплем боли упал на пол, орошая камни и морду Мориса теплой ароматной кровью. Когда Морис обернулся к судьям и палачу он уже перестал быть человеком. Трансформация, которая раньше занимала больше десяти минут, произошла практически мгновенно. Хозяин расщедрился. Перед испуганными людьми, расставив лапы, и вздыбив шерсть на загривке стоял Зверь. Язык не повернулся бы назвать это существо волком. Это не было волком. Это было оборотнем, Зверем Дьявола. Ростом с годовалого теленка, с нелепой бочкообразной грудью, тупой мордой-рылом, из которой торчали не умещающиеся во рту желтые клыки, мощными лапами, весь покрытый густой серой шерстью… Лишь серые глаза напоминали о том, что раньше это был сухой семидесятилетний старик. Оборотень, не обращая внимания на замерших судей, подошел к вопящим от ужаса и боли Изгоняющим и с видимым удовольствием оторвал им головы. Затем наклонился над ближайшим трупом и стал вырывать из покойника огромные куски мяса.

В воздухе сверкнула серебряная цепь, и оборотень взвизгнул от боли. Цепь попала по задней лапе, обожгла болью и снова начала свой разбег. Палач оказался не робкого десятка. Зверь развернулся и прыгнул. Пролетел над несущейся на него цепью, а в следующий миг, страшные клыки оторвали палачу руку. Зверь замер, посмотрел на побледневших судей. С его морды липкими тягучими капельками стекала кровь. Один из людей хрипло захохотал и сорвался в безумие. Оборотень еще раз рыкнул и, развернувшись, выскочил в открытую дверь, сбив с ног вбегающую в зал подмогу…

Высоко-высоко в горах, в одиноком горном монастыре, возле которого летают только орлы, тревожно пел колокол. Серый Зверь, остановился на горной тропке, и в последний раз оглянувшись на возвышающийся на горе монастырь, текучим волчьим бегом направился в ночь….


***

– Страшная сказка, – немного помолчав, произнес я.

– Почему же сказка?

– Неужели ты хочешь уверить меня. Что все, что ты рассказа было реально? – скептически спросил я у отшельника. – Что существовал и этот твой кардинал, и что он был оборотнем, и все остальное?

– Кардинал, действительно существовал. Об этом мне еще дед рассказывал, – серьезно произнес отшельник, и, прихрамывая, направился к очагу. – Что же до остального….Кто его знает?

Он подкинул в затухающий очаг несколько поленьев и стал смотреть на огонь.

– Ну, хорошо, – не сдавался я. – Даже если это правда. То почему он не убил судей?

– А зачем? – старик пожал плечами. – Это лишнее время, а если бы монахи подоспели с серебряными болтами в арбалетах?

– Ну, а Изгоняющие? Почему не справились с оборотнем?

– А они и не должны были, – старик приковылял обратно к табурету и, кряхтя сел. – Изгоняющие не давали ему превратиться в оборотня.

– И что же случилось с этим кардиналом? – я еле-еле подавил зевок. Спать все-таки хотелось.

– Кто знает… Если все это, правда, то живет где-нибудь в глуши….Давай спать. Второй час ночи на дворе.

– Погоди, погоди, – поспешил я. – Твои истории меня занимают, старик. Давай еще одну, напоследок.

– Эх, устал я тебе рассказывать истории, мил-человек. Пора и честь знать.

– Ну, может быть последнюю. Уж больно занятно. Где я такое ещё услышу?

– Ладно, хоть точной истории, я и не знаю, – устало вздохнул старик. – У страха глаза велики. Невежественным людям везде уже мерещатся эти оборотни. Вот взять, к примеру, поместье графа де Риньяка.

– Графа де Реньера? – удивленно переспросил я.

– Нет, де Риньяка, Огюстена де Риньяка, я же сказал. Этот граф очень нелюдимый и странный человек был. У него половина слуг уже разбежалась. А по нынешним временам, того и гляди, остальные, перестанут ждать нового хозяина, назначенного королем, и сбегут, прихватив с собой последние ценности, да ещё и замок подожгут. Хотя какой тут король! Сейчас в Париже такое творится!

– Так что же в нём такого интересного, в этом графе? – тихо спросил я.

– Так ведь рассказывают, что оборотнем он был, только умер лет шесть назад. Уж и не спрашивай. От чего он помер, это мне неведомо. Но послушай, о чем шепчут лесорубы у ночного костра. Когда ему было двадцать пять лет, растерзал он своего сынишку двухлетнего, молодую жену, а заодно и горничную. Разорвал на мелкие кусочки. Вся комната была в кровавых ошмётках, и кровь капала с потолка, а по стенам сползали человеческие внутренности, такую бойню он устроил! Было это лет эдак двадцать назад. С тех пор заперся он в своём замке, никуда не выходил до самой смерти, а поместье его, некогда великолепное, медленно приходит в запустенье. Ночами, особенно в полную луну, он выходил один на старую башню родового замка, да так и стоял там. Ветер развевал его длинные белые волосы, хотя ему пятидесяти не было…

Долгий, пронзительный вой двух голодных существ раздался за окном сторожки лесника. Я вздрогнул от неожиданности и сперва не понял, что воют волки. Казалось, что за окном в ночи меня поджидают исчадия ада. Даже маленький сверчок замер от ужаса где-то под потолком и затих. Интересно, что бы случилось, если бы я ненароком пропустил избушку отшельника, не заметил трепещущего в сумерках леса огонька очага? Вой повторился.

– Волки? – спросил я у отшельника.

Тот успокаивающе поднял руку.

– Спокойно Мартен, мои питомцы пришли. Я их просто покормлю, а затем приду и расскажу свою историю.

Отшельник встал, прошел в прихожую, затем вернулся оттуда с фонарем, и поставил его на пол.

– Они не любят яркого света, – немножко виновато объяснил мне отшельник. – Пусть тут постоит, пока я не приду.

Я неуверенно кивнул головой. Дед, точно сумасшедший. Выходить ночью к голодным волкам, да еще и усмехаться с такой рожей. Ясное дело, от одиночества совсем рассудком тронулся.

Старик, в который раз посмотрел на меня, но я сидел тихо и попивал вино. Как будто никаких волков возле двери и в помине не было. Отшельник накинул себе на плечи тяжелый и потертый камзол. На миг, в тусклом свете фонаря мелькнула золотая вышивка. Или мне просто почудилось?

Я остался один. В полной тишине. Молчал сверчок, молчал трещавший в камине огонь, даже волки на улице замолчали. Веяло жутью. Мурашки веселым ручейком пробежали по моему позвоночнику. Опасность! Но от кого? Что может случиться?

Отшельник? Да. Старик мне очень, просто очень не нравился. Эти постоянные его ухмылочки и улыбки, этот внимательный и оценивающий взгляд, когда он думал, что я на него не смотрю. Этот одинокий дом в глубине чащи, куда не заходят даже егеря и самые отчаянные браконьеры. Эти жуткие, а от этого кажущиеся еще больше правдивыми истории. Не знаю, что может случиться, но интуиции я склонен доверять.

Я достал из-за пояса пистолет с единственным зарядом и, спрятав под стол, взвел курок. Старика я не боялся, но так, на всякий случай…

Медленно текли минуты, а в этой гнетущей и давящей тишине ничего не менялось. Я просто физически чувствовал, как идет время. Как с каждым ударом сердца убегают секунды ожидания.

Наконец в коридоре раздались шаркающие шаги отшельника, и я немного расслабился. Старик вошел в комнату, прошел несколько шагов и остановился напротив меня. Дед улыбался, улыбался торжествующей улыбкой победителя. Я посмотрел на его руки и похолодел. Старик стоял, держа старенькое ружье. Темное дуло оружия мрачно смотрело мне в грудь.

– В чем дело, отшельник? Что это за шутки? – как можно спокойнее произнес я.

– Пойдем, я вас познакомлю, – с ехидной усмешкой попросил меня дед.

– Ты последнего ума лишился Морис?!

Старик на миг вздрогнул, а затем ухмыльнулся.

– Смотри-ка! Догадался! Как, если не секрет?

– Нашивка на твоем камзоле. Она, правда, почти стерлась. Но золотая "М" в ромбе еще видна. Тот самый герб кардинала-отступника, о котором ты мне говорил. Ну и ногу ты подволакиваешь. Смею предположить, что это тот самый удар серебряной цепью.

– Умно. Жаль, что тебе придется умереть. Я мог бы тебя и здесь прикончить, но кровь… заляпаешь мне пол дома, я во век не отмою. Вставай. Пой…

Но я уже не слушал. Перевернул дубовый стол, крышкой к отшельнику, а сам нырнул под него. С грохотом на пол упали кружки и бутылка вина. А затем раздался выстрел из ружья старика. Тяжелая ружейная пуля глухо ударилась о дубовые доски стола и выбила дождь щепок. Комнату заволокло сизым пороховым дымком. Я слышал, как старик ругнулся и, выскочив из-за стола, нажал на спусковой крючок пистолета. Рука дернулась от отдачи, моя пуля попала Морису в ногу и заставила его, развернувшись вокруг своей оси упасть на пол, зажимая рану рукой. Комната еще больше заполнилась пороховым дымом, я уже еле-еле различал противоположную стену.

– Дьявол! – выругался Морис, отползая к стене.

Я отбросил бесполезный пистолет в сторону и обнажил палаш.

– Ко мне! Скорее ко мне! Убейте его! – надсадно крикнул старик, а затем произнес Слово.

В комнату влетели белый снег и темная ночь. Ослепительно-белая гигантская волчица сверкала голубыми кристаллами глаз. Ее шерсть искрилась, как будто она оказалась покрыта инеем или тонкой алмазной сеткой. Карие глаза черного волка горели бешенством и жаждой смерти.

Здоровые волки. Действительно здоровые. Размером больше матерого ирландского волкодава. Шерсть на загривке стоит дыбом, уши прижаты к голове, верхняя губа приподнята, выставляя на показ белые, гигантские клыки. Самые настоящие оборотни. Те самые оборотни из историй старого отшельника.

Кровь почти перестала сочиться из ноги Мориса. Но он все равно сидел возле дальней стены. Морис произнес Слово. Морис менялся. Я видел, как медленно увеличиваются его зубы, как западают глаза и начинает появляться серая шерсть. Трансформация Высших требует времени.

Между тем белая волчица отошла к отшельнику, прикрывая его от моих возможных атак. Черный волк, глухо рыча, двинулся вперед.

Он был быстр, чертовски быстр, и он прыгнул на меня практически без разбега, с места, взвившись в воздухе черной и яростной смертью. Я бы распрощался с жизнью, если бы не годы тренировок проведенных на фехтовальном плацу. Отпрянув в сторону я взмахнул перед собой палашом. Раздался человеческий крик боли, и оборотень упал куда-то в угол, за мою спину, а его передняя отрубленная лапа шлепнулась на пол прямо перед моими ногами, разбрызгивая кровь. Я бросил на нее мимолетный взгляд, краешком сознания отмечая, что это уже никакая не лапа, а человеческая рука с татуировкой русалки. Так-так. Морячок! Оборотень выл от боли где-то у меня за спиной. Чудесно! Его пока можно сбросить со счетов!

Увидев, что случилось с ее волком, волчица яростно пошла на меня. Казалось, она увеличилась в размере. Вся ее ослепительно белая шерсть оказалась вздыблена. Льдисто-голубые глаза ослепительно сияли. Но стоило мне выставить перед собой палаш и она остановилась. Видно поняла, что меня просто так не одолеешь.

Держа оружие двумя руками, я медленно отступал к двери. Волчица, глухо рыча, шла за мной, выискивая голубыми глазищами изъян в моей обороне. Шаг. Еще. И еще. Черный почти отрастил себе новую лапу. Он уже ковылял ко мне справа, еще минута, максимум две и все мое преимущество растает без следа. Шаг. Еще один. Дверь почти рядом. Совсем чуть-чуть. Морис уже встал на четвереньки, в нем почти не осталось ничего человеческого. Грудь раздулась, разорвав одежду, морда стала тупой, громадные желтые зубы своим видом могли напугать целую армию.

Вот, наконец, и дверной проем. Волчица глухо зарычала, синие глаза горели лютой ненавистью и жаждой убийства. Моя нога за что-то запнулась. Ага! Фонарь. Отшельник так и не удосужился убрать его от двери. Я подкинул стеклянный фонарь ногой и он, как огненная комета пронесся по комнате и разбился об морду опешившей волчицы, разбрызгивая вокруг себя огненный фонтан искр. Волчица, издав человеческий вопль боли и ужаса, огненным шаром заметалась по комнате, разнося пламя. Я выскочил в дверной проем и, отбросив в сторону палаш, захлопнул тяжелую дубовую дверь. Еще несколько секунд мне понадобилось, чтобы подпереть ее здоровенным поленом. Я едва успел. Ужасный рев, а затем удар громадного тела в дверь. Морис, наконец, завершил трансформацию. Немного поздно, мой дорогой любитель сказок!

Удар! Еще удар! Дверь ходила ходуном, но пока еще не собиралась падать.

Я поднял палаш с пола и подошел к двери. Ощутимо пахло дымом. Белая волчица все-таки умудрилась поджечь дом. Оборотни оказались в ловушке. Единственный выход закрыт, а через окошко пролезть сможет разве что кошка.

– Ну что Морис? Доигрался? – с усмешкой спросил я через дверь. – Гостей разве так встречают? Вот теперь тебе не долго осталось до встречи с твоим Хозяином. Не ты ли говорил, что огонь не очень приятная вещь для оборотней? Гори волк! Гори!

Из-за двери раздался тоскливый вой обреченных на смерть существ. Я, молча, не оглядываясь, вышел в ночной лес. В окнах сторожки было видно разыгравшиеся пламя, пожирающее маленький домик изнутри. Из-под крыши валил дым. Вой не прекращался ни на минуту. Я отошел от дома и принялся наблюдать, как всепожирающий огонь разрастается все сильнее и сильнее. Вот вой захлебнулся, и осталось всего лишь два голоса.

– А еще, кроме серебра и огня, оборотня может убить только другой оборотень. Вот только после убийства собрата он перестанет быть оборотнем и снова станет человеком, – ожили у меня в голове слова лесника.

Я колебался, колебался всего лишь миг, а затем сам, как совсем недавно Морис, произнес Слово. Мир мигнул и окрасился в багрово-красные тона. Меня скрутила боль. Боль трансформации и памяти…

Проклятый старик, с такой правдивостью поведавший мне первые три истории, допустил досадные неточности в последней. Память, непостижимая память двухлетнего ребёнка, мгновенной вспышкой озарила меня, захватывая в водоворот событий и увлекая в прошлое.

Вот я сижу на мягкой зелёной траве, играя с громадной волчицей, в которую превращается временами моя матушка. Вот мой отец, Огюстен де Риньяк, выбегает из густорастущих деревьев с мушкетом, разыскивая запропавших жену и сына. Он с ужасом смотрит на громадную волчицу, не подозревая, что это его жена, вскидывает мушкет к плечу и без промаха стреляет в серое тело моей матери, точно попадая ей в сердце. Матушка падает на изумрудную траву, истекая рубиновыми каплями крови, смотря полными мольбы глазами на моего отца. Одна простая пуля не может убить её, попав даже в сердце. Но отец неумолим, в своём слепом неведении и желании защитить меня, двухлетнего ребёнка. Он отбрасывает бесполезный мушкет, выхватывает свою саблю и сплеча отрубает матушке голову. На наших глазах поросшее шерстью тело превращается в обнажённое женское с простреленным сердцем, прекрасное даже в своей смерти, а волчья голова возвращается к милым чертам моей матушки.

Мой отец начинает осознавать случившееся. Он никогда не знал, что его жена обращалась в волчицу, а мать скрывала это от него, боясь разрушить их союз, потому что не было для неё ничего ценнее на свете, чем любовь к моему отцу. Она могла открываться только передо мной, несмышлёным ребёнком. Она была Высшим. Я вижу, как седеют смоляные волосы отца, как взгляд его наполняется вечным, надрывающим душу страданием.

Я вспоминаю, как после этого меня купала гувернантка в моей детской, как неосторожно она облила меня кипятком, причиняя моей спине невыносимую боль. Какой-то отчаянный голос закричал у меня в голове, призывая сохранить себе жизнь, избежать опасности и наказать виновницу моего мучения. Я испытываю незнакомый доселе переход сознания, как будто бы я ступил на более высокую ступеньку бытия. Я впервые, по какому-то наитию произношу Слово. Моя страшно покрасневшая и покрывающаяся пузырями кожа вдруг порастает шерстью, и я превращаюсь в маленького злобного волчонка, прыгаю на визжащую гувернантку и вцепляюсь её в горло, прокусывая шейные артерии. Я замечаю, как фонтанчики крови брызжут на цветочные обои стен и на потолок, но я не могу успокоиться в своей слепой ярости, продолжаю терзать живот давно затихшей женщины, раскидывая моими лапами внутренности по всей комнате. Наконец я затихаю, весь облитый горячей кровью, слизывая капли длинным языком с моего носа. В это время на шум вбегает мой отец и видит, как на его глазах, из растерзавшего только что гувернантку волчонка я превращаюсь обратно в двухлетнего мальчика, на котором не осталось и следа от ожогов кипятком, зато в избытке чужой темной крови и ошмётков внутренностей.

Этой же ночью, надев мне на шею медальон матушки, он отправил меня в закрытой карете в аристократическую школу в Париже, высылая мне и моим попечителям каждый месяц деньги и, навсегда запретив появляться в имении. Он никогда не слал мне писем. Меня же, виконта Мартена де Риньяка, вполне устраивали появляющиеся регулярно деньги, позволяющие мне жить в своё удовольствие. Я не мог вернуться в родовое поместье, пока не умер мой отец шесть лет назад. А затем, я недолго задержался в родном замке. Слишком сильны были воспоминания. А теперь я не вернусь в него, наверное, никогда. Во Франции у меня больше не было дома. Да, я был оборотнем. Я был Высшим от рождения. Я был Высшим по матери. Я научился контролировать свои эмоции, я мог обуздать свою жажду крови. Я не стремился к вечной жизни, не ел человечину, старался забыть, избавиться от знания того, кто я есть на самом деле. Лишь иногда, раз в полгода, когда ночи были особенно темными, серый оборотень выходил на прогулку, охотясь за зверьем в лесах, стараясь утолить природную жажду крови…

Боль исчезла. Во всем своем новом теле я чувствовал силу и дыхание ночи. Багрово-красный мир зрения сверкал теплом и кровью. Слух обострился в тысячи раз. Я слышал каждый шорох в лесу, каждое дрожание стебелька и листочка. Нос различал миллионы запахов, и я молча двинулся к полыхающему дому. Не было слышно воя попавших в ловушку оборотней, уже занималась ель, что стояла рядом с домом отшельника.

Дубовая дверь, наверное, уже прогорела, поэтому я не удивился, когда с обгоревшей и дымящейся шерстью из дома вылетел Морис. И в этот миг рухнула крыша дома, погребая под огненными останками тела двух оборотней.

Морис выскочил прямо на меня. Обгоревший, еще дымящийся, с лопнувшим от жара левым глазом, он жаждал мести. Он хотел, он мечтал догнать проклятого Мартена-человека и, вырвав из его груди сердце, отомстить. В место Мартена-человека он наткнулся на Мартена-оборотня, существо ничуть не уступающее ему. А во многом, даже превосходящего старого оборотня силой. В сером глазе вервольфа промелькнуло понимание и обреченность. Он оскалил ужасные зубы, а затем, развернувшись, хромая побежал в ночной лес. Я взревел и бросился за ним.


***

Ночь тихо отступала. Утреннее светило уже окрасило небо розовым цветом и заставило поблекнуть луну и звезды. Ночной лес просыпался. То тут, то там слышалось чириканье еще не проснувшихся пташек. Трава была покрыта выступившей серебристой росой, ее мягкой пуховой периной накрывал туман.

Сторожка Мориса уже давно догорела, от нее остались темные обугленные бревна, да тонкий дымок, поднимающийся кое-где над пожарищем. Я стоял и смотрел на тело старика. На мертвом обгоревшем лице застыл ужас. Оборотня больше не существовало. Остался только маленький и несчастный человек, скрючившийся на траве в бесполезной попытке защититься от моих зубов. Больше в этих местах не будут ходить сказки об оборотнях. Потому что оборотень мертв. Мертв и тот, которого убили, мертв и тот, который убил.

Я громко произнес Слово. Ничего не случилось. Мир не окрасился в багровые тона, боль трансформации не скрутило в дугу мое тело. Оборотень, убивший оборотня, становился обычным человеком. В этом старик мне не соврал. Я подошел к одежде, которую еле-еле успел скинуть во время превращения. Оделся, затем поднял с земли палаш и, не оглядываясь на останки пожарища, направился к лесной тропинке.

Я шел по просыпающемуся утреннему лесу и усмехался. В голове крутилась глупая мысль – теперь попробовать есть серебряной ложкой! Хоть какой-то плюс от этой новой жизни.

А зеленый лес смотрел на меня со всех сторон и улыбался в ответ.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю