Текст книги "Ночь в Шариньильском лесу"

Автор книги: Алексей Пехов

Соавторы: Марк Певзнер
сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц)

– Первый снег в этом году и последний для меня, – как-то отстранено думала Лаура, опустив голову. – Ни у этого дня, ни у этого года не будет продолжения. Потому как какое может быть продолжение, после того как эта озверевшая толпа некогда мирных и добрых крестьян решила сжечь ее? Сжечь! Как ведьму. Как сжигала страшная инквизиция невинных людей, вот уже какую сотню лет.. Нет-нет-нет. Это не я. Это не со мной! – Голос отчаяния безвыходно бился в её полусонной от боли и ужаса голове. – Я была с ними добра. Я не делала им ничего плохого.

– Ты другая, – напомнила ей каменистая дорога уколами мелких камешков в босые заледеневшие ступни.

– У тебя есть Дар, – злым резким порывом сообщил её холодный ветер, развивая обрывки её платья, под которыми задрожала девичья грудь в синяках и ссадинах. Крестьяне довольно загоготали, с удвоенной энергией потянули за верёвку.

К костру.

– Но мой Дар не вредил никому! – продолжала свой беззвучный разговор с ветром и колкими камнями Лаура.

Когда она была маленькая, она могла немножко сдвигать мелкие предметы, – гребешок, осколок зеркальца, железное колечко – только подумав об этом, чем приводила родителей в недоумение. Они полагали, что Лаура над ними подшучивает. Ей это было забавно, и она смеялась вместе с взрослыми.

Но разве за это сжигают!?

– Бабочки, – дыхнул ей в лицо ветер.

Летом, стоя полянке и наблюдая за полётом бабочек, шестилетняя Лаура вдруг захотела, чтобы все бабочки прилетели к ней. И тогда к ней устремились десятки трепещущих осколков радуги и осторожно сели на неё, подрагивая хрупкими крылышками. Так она и стояла, не в силах прервать очарования и любуясь бабочками, облепившими всё её тело.

Но ведь за бабочек не лишают жизни!?

– Овцы, – включился в разговор тонкий дымок из трубы, уходящий в затянутое серыми тучами небо.

Действительно, в её присутствии овцы всегда чувствовали себя плохо. Лаура очень расстраивалась, когда осознала этот факт, а потому больше занималась работой в поле или виноградной лозой, оставляя заботу за овцами другим. Она предпочитала не думать об этом, но всё же понимала, что это какая-то оборотная сторона Дара, который у неё есть. Дара, который так отличал её от других детей, который обрекал её на одиночество и непонимание со стороны односельчан, а сейчас вот вёл на костёр.

– Это не Дар, это люди убивают меня!

Сын старосты подобрал с земли оледеневший комок грязи и с размаху кинул в Лауру. Комок больно ударил её в скулу, голова дернулась от удара, но она не вскрикнула. Она даже не заплакала. Странно, на протяжении всех её мучений она ни разу не заплакала. Возможно, это было частью Дара. А возможно она просто разучилась плакать.

Однажды она сидела рядом с другими четырнадцатилетними девочками и смотрела на ромашки, что росли на лугу. Девочки беспечно болтали, не обращая на неё внимания или даже посмеиваясь над Лаурой. Она же сконцентрировала всё своё внимание на маленьких росточках ромашки и захотела, чтобы они подросли. Зелёные стебельки как будто услышали её призыв и потянулись ввысь. Одна из девочек скользнула по Лауре взглядом и заметила растущие прямо на глазах цветы. Девчонки разбежались, голося на всю деревню.

Её сторонились и дети, и сверстники, и старики. Но когда она оставалась один на один со своим Даром, ей не нужно было общение. После закатного часа она думала о светлячках, и тогда ниоткуда появлялись маленькие светящиеся шарики, искорки веселой летней жизни, и кружили перед ней весёлые хороводы. Вот только она знала, что это не живые светлячки. Это светлячки ее Дара. В разгар знойного лета она могла подумать о холоде зимы, и тогда на брёвнах рядом с ней оседал иней. Она росла, и всегда рядом с ней, внутри неё был Дар. Сверстницы Лауры уже вовсю гуляли с деревенскими парнями, ей же были непонятны их забавы. Она предпочитала уединение.

Но её желаниям не суждено было сбыться, потому что на неё положил глаз сын старосты. Ни одна незамужняя девица в деревне не могла устоять перед ним, и он вольготно пользовался этим, разбивая девичьи сердца и удовлетворяя свою похоть. Захотел он и Лауру. Конечно, он не любил её, и в мыслях его не было на ней жениться, он просто желал добавить к своим амурным победам ещё один трофей – странную нелюдимую зверюшку. Он подстерёг Лауру вечером и, закрыв ей рот грубой ладонью и больно обхватив за талию, поволок подальше от людного места. Она молча сопротивлялась, пытаясь отпихнуть его локтём или ногой, но он был гораздо сильнее её. Он повалил Лауру на стог сена, стал задирать холщовую юбку. Что-то всколыхнулось в её сознании, затмевая разум и застилая глаза алой пеленой. Она впилась зубами в его плечо, чувствуя, как зубы рассекают кожу и проходят в мясо, как на язык попадают капли крови. Сын старосты заорал, с силой оттолкнув её, откатился в сторону. Затем, с ужасом и ненавистью смотря на неё выпученными глазами и зажимая плечо второй рукой, он спиной попятился назад. Потом развернулся и побежал. Она почти заставила себя забыть об этом случае, когда…

– Разумеется, – сообщил ей столб, обложенный вязанками хвороста. – Тогда ты встретила семью волков.

Да, это было день назад, на исходе поздней осени, когда дуют холодные ветры и небо затягивается тяжёлыми тучами, когда каждую минуту может пойти первый снег. На опушке леса Лаура встретила семью волков. Вначале самец и самка мгновенно вскочили на ноги, повернув чуткие морды в её сторону, и тихо зарычали. Четверо беспечных волчат продолжали кататься по жухлой высохшей траве и бурым опавшим листьям и тыкаться носами самке под живот. Странно… Осенью ведь волчат не бывает.

Лаура совсем не испугалась. Она продолжала медленно идти вперёд, широко раскрыв глаза, чтобы ничего не пропустить из этой восхитительной сцены. Самец и самка перестали рычать и теперь недоверчиво смотрели на неё. Волчата тоже обратили на девушку внимание, и самый смелый неловко потрусил к ней, чтобы обнюхать. Лаура подошла ещё ближе и тихо опустилась на колени, машинально погладив волчонка. Он не возражал. Не возражали и его родители. Вскоре её окружили другие волчата, лизали руки и норовили взгромоздиться на колени. Насколько волки лучше людей! Она тихонько засмеялась от радости. Тогда к ней подошли, и взрослые волки и спокойно опустились рядом, положив морду на передние лапы и иногда посматривая на волчат. Так она провела лучшие часы в своей жизни.

Идиллию прервала внезапно вышедшая к лесу группа крестьян, среди которых находились староста и его сын. В руках у старосты оказался старый длинноствольный мушкет. Вся группа на минуту остановилась, поражённая увиденным. Волки зарычали, оскалили зубы, защищая детёнышей. Староста вскинул мушкет, целясь в группу, остальные выставили вперёд рогатины и вилы.

– Ведьма, – негромко, но отчётливо произнёс староста и нажал на курок, выпустив из мушкета облачко дыма.

В эту секунду время как бы остановилось для Лауры. Она расширенными от ужаса глазами смотрела на наставленный на неё и волков мушкет, на ожесточённых крестьян, не в силах вымолвить ни слова. Раздался запоздалый гром от выстрела, и волк с рваной раной в груди отпрянул, как от удара, завалился набок, бессильно закинув голову, провожая свою семью и Лауру угасающим взглядом, из которого исчезала жизнь.

Тут Лаура очнулась. С распростёртыми руками и широко раскрытым ртом от безмолвного крика она кинулась к крестьянам, защищая волков. Те на минуту опешили, опустили вилы и рогатины. Это позволило волчице и волчатам скрыться в зарослях. Удар тыльной стороной ладони по лицу свалил Лауру с ног. Кто-то пнул её ногой под рёбра. Ещё и ещё раз, выкрикивая: «Ведьма, проклятая ведьма!» Она потеряла сознание. Её доволокли до сарая, бросили туда, потом пришли и снова били, и вот теперь волокут на костёр. Никто не может остановить их. Сейчас человеческая жизнь ничего не стоит. В Париже, говорят, умирают люди, Варфоломеевская ночь уже год как прошла, но люди все гибли и гибли. Во Франции назревала гражданская война и кому какое дело до какой-то нелюдимой девчонки.

– Нет, я не могу просто так умереть! – бушевало в голове Лауры, когда крестьяне на скорую руку привязывали её к столбу. Откуда-то появились факелы, пламя трепетало на весёлом ветерке ранней зимы. Сейчас запылает хворост, и языки огня будут лизать её тело, сжигая кожу, вены, сухожилия. Глаза лопнут от жара, лёгкие наполнятся удушливым дымом. Где, где её Дар? Почему он не может помочь её сейчас?

– Я ненавижу вас! – крикнула Лаура.

В неё полетели новые заледенелые комки грязи и мелкие камни, раздалось злобное улюлюканье и грязные выкрики.

– Не-е-е-е-т!!! – взорвалось внутри неё.

Всё заглушила мощная, всепоглощающая ненависть к людям. В сознание ворвалась картина ощерившейся морды волка с предсмертным оскалом, глаза застлала алая пелена, как в тот момент, когда она укусила насильника, только плотнее и горячее. Волки гораздо лучше людей! Всё её тело начало ломаться и изгибаться в болезненных конвульсиях. Она уже не обращала внимания на первые, ещё робкие язычки пламени и тяжёлый, начинающий ползти вверх дым, сквозь который падали белые снежинки. Её поглотили ненависть. Ненависть к людям в символе оскаленной морды умирающего волка. Ненависть, несущая чудовищную энергию, ненависть, открывающая и преобразующая её Дар. Она чувствовала, как трещит её череп, как удлиняются уши, как всё тело покрывается плотной белой шерстью, она чувствовала неведомую ранее силу в мышцах, для которых были тесны любые верёвки. Краем сознания она улавливала ошеломлённые и испуганные лица крестьян. Она увидела, как сын старосты кидает в неё вилы. Они впились одним зубцом в бедро, окрасив белую шерсть алой кровью. Лаура взревела, оскалив пасть, в которую превратилось её лицо, с лёгкостью разорвала верёвки, вырвала из бока вилы, переламывая их на ходу как сухую веточку, мощной лапой смела с себя остатки тряпья, бывшего когда-то её платьем. Перепрыгнув через пламя занявшегося костра, она опустилась на все четыре лапы, вращая налитыми кровью глазами. Крестьяне с криками ужаса попятились назад. Выбрав из толпы своего обидчика, Лаура одним гигантским прыжком настигла сына старосты, точным движением мощной пасти перекусила ему шею, и рывком бугрящихся под белой шерстью мышц оторвала голову. Голова покатилась по мёрзлой земле, чуть припорошенной слоем первого снега, оставляя за собой темно-красные брызги. Белые снежинки попадали в дымящуюся кровь и тут же таяли в ней.

– Я ненавижу вас! – снова прокричала Лаура, но из пасти вырвалось лишь глухое рычание. Извернувшись, она лизнула себя в окровавленное бедро, которое уже почти затянулось, ещё раз с переполняющей всё её естество ненавистью взглянула на деревню и уверенно побежала в сторону леса…

***

– С тех пор, как говорят крестьяне, – закончил свой рассказ старик. – Белая волчица каждый год убивает одного человека. Путника али из деревни, как случится. Говорят, чтобы жить вечно, она должна питаться человечиной. Но пойди поверь этим пропойцам, – улыбнулся он. – Время сейчас неспокойное. То сами подстрелят кого по застарелой вражде, то перепьются и устроят поножовщину, а списывают всё на неё.

– Грустная сказка, – произнес я. – Бедная девушка. Мне даже стало ее жаль.

– Не стоит ее жалеть, – старик вяло отмахнулся от меня рукой и снова наполнил вином кружку. – От доброй и робкой девочки ничего не осталось. Ненависть убила в ней все человеческое, превратив в оборотня, людоеда, убийцу. И поверь, Мартен, если бы белая волчица существовала и была здесь, она бы без колебаний вырвала тебе горло. Оборотням нужно есть. И желательно человечину. Только человеческое мясо удерживает их на границе жизни.

– Но она ведь не существует, эта белая волчица? – спросил я, глядя в глаза отшельнику.

– Ну, разумеется, нет, – старик не отвёл взгляда. – Кто же поверит этим выдумкам?

Наверное, уже наступила полночь. За окнами в ночном лесу не раздавалось ни звука и на меня вдруг повеяло жутью. Нет, хоть убейте, а спать я не буду.

– Еще какую-нибудь сказку? – выжидательно спросил меня старик, раскуривая потрескавшуюся трубку.

– Изволь, – я благожелательно склонил голову.

– Когда Англией правила великая королева Елизавета, – вспоминая давние события, медленно произнёс старик, выпуская изо рта колечки дыма…

***

Рука покраснела и немного распухла. Кроме того, она всё время напоминала о себе монотонной пульсирующей болью и зудом, что очень мешало целых две недели спать и взбираться по грубым верёвочным лестницам при постоянной качке судна и резких порывах весеннего ветра, который, казалось, еще чуть-чуть и сдует моряка в бурлящее море.

Но Джеймс Роуд мужественно терпел все неудобства, в которые он по сути дела, сам себя загнал из-за любви к чрезмерному употреблению вина. Зато, когда он, наконец, сорвал изрядно надоевшую ему грязную тряпицу, закрывающую правую руку от запястья до локтя, он увидел то, ради чего страдал всё это время. Пышнотелая русалка разгульно обнимала громадный корабельный якорь, (надо сказать похожий на кое-что другое), выставив напоказ две особо старательно вытатуированные груди, при виде которых все портовые шлюхи Бристоля просто повесились бы от зависти. Решение получить такую татуировку Джеймс Роуд принял, находясь под сильным воздействием винных паров в кабаке «Порох и якорь», перед самым отплытием.

Джеймс поиграл мышцами. Русалка тут же откликнулась, пошевелив грудями. Джеймс радостно ухмыльнулся, вся боль сразу куда-то исчезла, и полез на верхнюю палубу, предварительно засучив рукава грязного матросского костюма. В лицо ему тут же ударил свежий морской ветер, а проходивший мимо шкипер, мельком взглянув на руку Джеймса, беззлобно бросил: «Ну и наляпали же тебе срама, Джеймс Роуд!» Джеймс лишь скорчил рожу ему вслед, прибавив выразительный жест из двух рук. У него было действительно хорошее настроение.

Вот уже две недели английский фрегат «Йорквилл» шел в открытом океане, медленно приближаясь к южным широтам. «Йорквилл» был отправлен по приказу самой королевы, при содействии нескольких знатных лордов, которые также вложили деньги в это предприятие. Двор был очень заинтересован в новой порции редкой древесины, семенах загадочных плодовых растений, экзотических животных и птицах, забавных в своей дикарской наивности поделках и масках туземцев. Ни золота, ни драгоценных камней на райском побережье первая экспедиция не нашла. Первое судно, «Чэстети», с трудом вернулось к берегам родной Англии, изрядно потрёпанное долгим морским переходом, штормами, неточностями в курсе, которые пожирали драгоценные дни, а вместе с ними – воду и продовольствие. Под конец им встретился испанский галеон, пославший в сторону «Чэстети» несколько ядер, пробив паруса и свалив одну мачту. Однако испанец не рискнул подойти поближе, завидев вдали три боевых корабля, спешащих на помощь к «Чэстети» на всех парусах. Когда измученная после долгого плавания команда немного оправилась от трудностей плавания, капитан представил подробный отчёт королеве с демонстрацией всех диковинных трофеев. Пронзительный взгляд выдавал любопытство Елизаветы, хотя она была как всегда непроницаема для эмоций под белой маской пудры, рыжим париком, надетым на седые волосы и обязательным великолепным воротником.

Опытные моряки говорили, что настоящее плавание, хотя и долгое, около месяца в одну сторону, обещало быть весьма прибыльным и, что немаловажно, интересным. «Йорквилл» тщательно подготовили, снабдили большим количеством воды, провианта, обменных безделушек для дикарей и грозными пушками против зарвавшихся испанцев. Курс выверили и подправили, что сократило время плутания в бескрайних океанских просторах. И всё же к концу третьей недели все люди чувствовали усталость и раздражение, неизбежные в долгом плавании. Джеймс вместе со всеми без устали лазил по верёвочным лестницам, закреплял канаты, поднимая и опуская паруса, изменяя углы наклона громадных, хлопающих на ветру холстов, что передвигали корабль и горстку безумных людей в изменчивом водном пространстве. Капитан успокаивал матросов, мол, они идут правильным курсом, и что до благословенной суши осталось не больше недели пути. Матросы на нижней палубе, сидя в общем провонявшем потом и морской солью кубрике, коротали время игрой в кости, вралями о любовных похождения в портах и участиями в драках, рассматривали в тусклые осколки зеркал свои небритые и уставшие физиономии. Среди команды было и несколько человек из первой экспедиции. Ребята рассказывали о прекрасных дикарках, обнажённых до пояса и бывших совсем не прочь разделить лунный свет с изголодавшимися по женщинам моряками.

И вот, к концу четвёртой недели усталые люди увидели зелёную полоску суши, от которой отделились, ещё плохо различимые издали, узкие и длинные лодочки дикарей увешанных цветами.

Фрегат поставили на якорь и спустили пять шестивёсельных шлюпок, гружённых пустыми бочонками для воды и дешёвыми подарками для дикарей. Джеймс Роуд был ослеплён великолепием и буйством красок на этой земле. Вместе со всеми он жадно пил свежую воду, вгрызался зубами в незнакомые дурманящие фрукты, и сладкий сок тёк у него по подбородку на грудь, овиваемую ласковым ветерком. Он пялился на обнажённых до пояса низкорослых дикарок с широко расставленными ноздрями и умопомрачительными сочными коричневыми губами. Но не успел он, как следует насладиться свободой и отдыхом, как его послали снова на корабль. Капитан был очень осторожен, он хотел, чтобы на корабле всегда оставалась часть людей, хотя кого им было бояться в этих райских местах? Ни изменчивые голландцы, ни подлые испанцы, ни тщетно пытающиеся достичь английского морского могущества французы не могли появиться в этих широтах. На корабле было полно работы для подготовки трюмов под заполнение дикарскими богатствами. Старший помощник, чтобы хоть как-то скрасить судьбу бесившихся от такой несправедливости горстки матросов, выволок бочонок рома, который мгновенно, с какой-то мрачной ожесточённостью и был опустошён.

Через два дня матросов поменяли недовольной группой бывших счастливчиков с берега, обвешанных гирляндами и привёзших с собой громадные корзины припасов. Капитан намеревался пробыть здесь четырнадцать дней, всё это время неустанно заполняя трюмы «Йорквилла» и меняя вахты матросов на судне.

Джеймс Роуд снова оказался под сенью гигантских пальм, рассматривая радужных птиц, лениво помогая в заготовке товаров и, разумеется, не спуская глаз с девушек, головы которых украшали венки из розовых цветов.

Под вечер он выбрал глазами одну особенно улыбавшуюся ему дикарку и направился прямо к ней. Другие моряки тоже не теряли даром времени, стараясь разделить своё одиночество. На берегу горел гигантский костёр, отбрасывающий на заросли и море странный дрожащий свет. В полу миле от берега покачивался на волнах стройный силуэт фрегата, с которого раздавались пьяные крики, смешиваясь с размеренными ударами барабана и непонятной песней дикарей. Лёгкий ветерок гнал по усеянному крупными звёздами небу обрывки маленьких облачков, набегавших на несколько мгновений на громадное око полной луны.

Джеймс протянул девушке специально припасённые бусы и простую красную ленточку. Девушка осторожно взяла бусы, с восхищением осмотрела подарок, и тут же одела его себе на шею. Затем она взглянула на ленточку и засмеялась. После этого, широко улыбаясь, она прикоснулась к запястью Джеймса и показала головой в сторону от берега, что-то произнеся на своём дикарском наречии.

– Да, конечно, как скажешь, – ответил Джеймс и последовал за легко и пружинисто идущей девушкой в глубь острова.

Странные тени от буйных зарослей падали вокруг моряка. Шум на берегу постепенно затихал, уступая место крикам птиц и неясным шорохам ночных джунглей. Наконец девушка остановилась возле сооружения похожего на шалаш. Землю внутри него покрывали грубые циновки с валявшимися на них высохшими волокнистыми листьями незнакомых растений. Девушка вошла в шалаш, лёгким, изящным движением скидывая короткий фартук с бёдер. Джеймс от восхищения коротко ругнулся и начал стягивать пропитанную потом рубаху. Когда он лёг рядом с ней, его ещё раз поразила скалившаяся серо-жёлтым, болезненно-притягательным светом луна, просвечивающая сквозь редкую крышу шалаша.

Джеймс сжал девушку в объятиях со всей страстью моряка, видевшего целый месяц лишь хмурые мужские лица, бесконечные волны и тяжёлую физическую работу. Девушка ответила ему с каким-то первобытным животным жаром, крепко обхватив ногами его бёдра. Они катались по циновкам, и их любовь действительно стала походить на борьбу диких зверей. На влажные от пота тела падали трепещущие полосы неверного лунного света. Руки Джеймса безостановочно скользили по молодому телу, наслаждаясь прикосновениями к атласной коже и… шерсти. Шерсти? Разгорячённое сознание Джеймса пыталось осмыслить этот странный факт. Ведь у девушки ещё пол часа назад не было никаких волос на спине. Расширенными от изумления глазами Джеймс заметил, всего лишь в дюйме от своего лица, как срастаются брови на переносице дикарки, как выдвигается вперёд челюсть, как растягиваются бывшие такими желанными губы в каком-то хищном оскале. Он подумал, что сходит с ума. Джеймс отчаянно попытался освободиться из цепкой хватки твари, в которую превращалось такое страстное и жаркое тело. Острые когти полоснули его по спине, сдирая кожу, оставляя глубокие кровавые полосы. Жуткая пасть клацнула зубами перед его лицом, разбрызгивая слюну, высунула длинный розовый язык, лизнув его в грудь, а затем впилась зубами в мясо над левым соском Джеймса. Спас его, скорей всего, опыт участия в десятках уличных и портовых драк, мгновенная реакция тела, стремящегося выжить любой ценой. Дико извернувшись, он со всех сил ударил локтём твари прямо в жёлтый, отсвечивающий луной глаз. Существо на мгновение разомкнуло клыки. Джеймс молниеносно вскочил, схватил одежду и понёсся сквозь хлестающие ветки буйных зарослей по направлению к берегу. Сзади послышался раздирающий душу вой. Вой громадного, разозлённого из-за упущенной добычи волка. Или волчицы.

Он выскочил на берег, в чём мать родила, трясясь и не в силах вымолвить ни слова. По его спине и груди стекала кровь. Люди спали вповалку на песке, никто его не увидел. Он наскоро ополоснул раны, перевязав укус на груди полосой от рубахи, стащил у какого-то дикаря копьё и у пьяного матроса нож и всю оставшуюся ночь просидел возле шлюпки, уставившись в темнеющие заросли воспалёнными глазами и, пытаясь унять голос визжащий от ужаса у него в голове. Он с трудом дождался рассвета и с первой же шлюпкой вернулся на «Йорквилл», где жадно припал к спасительному бочонку с ромом.

Джеймса сильно лихорадило, и его временно освободили от работы. Через несколько дней он встал на ноги, почти не узнавая окружающих предметов. Мир изменился. Он стал гораздо многообразнее на запахи и звуки.

Джеймс отказался сходить на берег. Никто не возражал, всё списали на его лихорадку. Он был занят работами по загрузке трюмов. А ещё через неделю «Йорквилл» тронулся в открытый океан, сопровождаемый некоторое время узкими лодками весело машущих им руками дикарей.

«Йорквилл» взял прямой курс к берегам родной Англии, подгоняемый попутным ветром. Укус на груди Джеймса затянулся, то же случилось и с царапинами на спине, но, странное дело, шрамы поросли жёстким чёрным волосом, резко отличавшимся от редких завитков у него на груди. Джеймс тщательно скрывал ранения от посторонних взглядов. Иногда он выходил ночью на палубу, прислушиваясь к далёким звукам, исходившим из морских глубин и, всматриваясь в начавшую убывать, а потом снова возвращаться к полноте луну. У него вызывало отвращение вяленое свиное мясо и бобовая похлёбка, он чувствовал, что желудок отказывается принимать такую пищу. Он закрывал глаза, и на обратной стороне век возникала яркая картина иссиня-черного волка со стекающей по пасти кровью, терзающего свежую оленью тушу.

Море перед самым возвращением приготовило «Йорквиллу» неприятный сюрприз. Подули сильные северные ветры, нагоняя тяжёлые свинцовые тучи и поднимая высокие волны. С каждым часом ветер крепчал. Беснующиеся порывы порвали несколько парусов. Равномерный, и такой успокаивающий, скрип снастей превратился в надсадный зловещий скрежет. Фрегат потерял курс, отброшенный свирепствующими стихиями на юго-восток от намеченного курса. Буря закончилась также внезапно, как и началась, открыв усталым людям ночное безоблачное небо и берега недружественной Франции. Кое-как установив паруса и поставив вахтённых, измученные бессонной ночью и борьбой со стихией матросы разбрелись по своим койкам, и забылись тяжёлым сном.

Джемс Роуд остался на верхней палубе, прижавшись всем телом к грубым доскам верхней надстройки, скрываясь в темноте от утомлённых вахтённых. Всё его тело сотрясалось от внутренней дрожи. В нём, казалось, взрывались источники неведомой ему доселе силы, окрашивая весь мир багрово-кровавыми тонами и, раздаваясь в голове воем островной твари. Он упал на колени и его острые когти, разорвав кожу, выскочили из пальцев и оставили глубокие следы на корабельной палубе. Всё его внимание сосредоточилось на собственном теле. Каким-то чудом он ещё удерживал его в получеловеческом состоянии. Он не замечал окружающую его реальность.

– Что за Дьявол?! – заорал ужаснувшийся вахтённый, делавший обход и внезапно натолкнувшийся на трансформирующееся отродье ада. Джеймс коротким ударом выкинул вперёд мощную руку-лапу, пробив грудную клетку человека, вырвал из груди трепещущее сердце и погрузил пасть в кровавую плоть, наслаждаясь долгожданным и так недостающим ощущением. Вахтённый упал на палубу. Джеймс уже слышал стук башмаков трёх матросов, бегущих на шум. Он выскочил как распрямлённая пружина из тени на освещённое пространство.

Движения людей были чрезвычайно замедленны. Джеймс вспорол одному из матросов живот, наслаждаясь запахом и видом хлынувшей оттуда крови, с дикой силой отшвырнув двух других от себя ударом мускулистого корпуса. Он заметил, как на нижней палубе загорелся свет, и послышались встревоженные голоса, как выскакивает из своей отдельной каюты старший помощник капитана с заряженным мушкетом. Все эти факты ворвались в его возбуждённое кровью сознание. Он полузарычал-полузавыл подняв голову к звёздам, с лёгкостью перепрыгнул высокий борт корабля, бросив новое мощное тело в холодные волны. Рядом вскипел маленький фонтанчик от пули.

Холод начал возвращать его тело в человеческий облик. Делая широкие взмахи, он через плечо взглянул на уменьшающийся силуэт «Йорквилла», который сейчас был похож на потревоженное осиное гнездо. С каждым взмахом он отдалялся от людей и в то же время приближался к ним через опьяняющий вкус дымящегося человеческого мяса. До каменистого, поросшего густым лесом побережья Франции было уже очень близко…

***

– Ну что же, – я потянулся. Спина от долгой истории лесника и сиденья на неудобном табурете затекла. – Довольно интересная легенда.

– Не только, – старик поднял к потолку свой морщинистый палец. – Она еще и поучительна!

– Чем же? – спросил я, прислушиваясь к загомонившему где-то между стропил потолка сверчку.

– А тем, что не надо спать с кем попало! – хохотнул дед и принялся выбивать об стол трубку.

– А скажи мне отшельник, коль уж ты такой специалист по оборотням, а почему это они только в полнолуние становятся монстрами, а так живут себе поживают, как обычные люди?

– Насчет того, что только в полнолуние, это ты не прав. Оборотни, они, Мартен, разные бывают.

– Как это?

– Ну, Высшие и обыкновенные.

– Не понимаю.

– Высшие и обыкновенные, ну это все равно, что графы и маркизы. У обоих титул дворянский, а положение разное. – Дед засмеялся удачному сравнению.

– И чем же они отличаются? – я вежливо улыбнулся.

– Кто? Графы и маркизы? Да ничем, одинаково дохнут, как мухи.

– Послушай, старик, не пытайся казаться дураком!

– Ну ладно, ладно, – отшельник миролюбиво поднял ладони. – У обычных оборотней две крайности. Они либо навсегда переходят в оболочку волка и становятся людьми только после смерти. Как герои моих предыдущих историй, либо становятся волками только в полнолуние.

– Но ведь этот моряк, снова стал человеком, когда упал в море, – сказал я.

– Верно, стал. Он просто еще ни до конца превратился в оборотня. В нем не было всепоглощающей ненависти Лауры. Обычный укус. Обычного оборотня.

– Так что же? Если оборотень укусит, тоже станешь оборотнем? – перебил я деда.

– Да погоди! Кто тут сказки рассказывает, я или ты? Во! То-то. Об укусах мы поговорим в следующий раз. Скажу, что не ото всех укусов становятся оборотнем. Так о чем это я? А! Теперь Высшие. Высшие оборотни это оборотни, которые могут превратиться из человека в волка в любой миг. Когда они захотят. Нужно только произнести Слово превращения. У каждого оборотня оно свое. И разум в них останется человеческий, они не будут слепо искать мясо. Расплатой является медленная трансформация, сиречь превращение. Ну и обычные оборотни, как бы это сказать? Подчиняются Высшим. Да! Вот еще! Высшего оборотня другие оборотни не смогут отличить от человека, пока он сам того не захочет. Даже Высший Высшего не узнает.

– А как становятся Высшими оборотнями? – этот разговор в ночном доме отшельника все больше и больше забавлял меня. Сюда бы Парижскую Академию наук.

– Ну…– потянул отшельник и внезапно оскалился. – Нужно чтоб тебя самого цапнул Высший. Или чтоб ты родился от Высшей женщины-оборотня. Или нужно прожить очень много лет обычным оборотнем, убить сотни людей. Или продать душу Хозяину.

– Кому? – не понял я.

– Дьяволу, – поправился старик.

– А у тебя есть сказка о таком оборотне?

– А почему бы ей не быть? А если нет, так прямо сейчас и придумаю. Делов-то!

– Ну, так, давай, рассказывай. У меня еще пол кружки вина осталось, – я зевнул.

– Что, спать не хочется? – отшельник ехидно посмотрел на меня.

– Нет, – соврал я.

– Ну, тогда вот тебе история…. – дед на секунду задумался. – Ты знаешь, кто такой был Морис Орлеанский?

Я отрицательно покачал головой.

– Да. Немногие теперь помнят это имя, – старик глубоко вздохнул и поджал губы. – Он был вторым кардиналом Франции после папского бунта.

Я удивленно вскинул бровь. Кардиналом? Что-то я не слышал о таком.

– Не удивляйся, – отшельник заметил мое изумление. – Вся информация о нем была удалена из церковных книг и летописей, а само его имя было предано забвению Папой. Сейчас уже и не помнят, что был такой человек.

– За что же его так наказали? – я был ни в меру изумлен. Если эта история правдива, а не сказка сумасшедшего старика-отшельника, то рассказ интересен.