Текст книги "Пересмешник"

Автор книги: Алексей Пехов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 31 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]

Алексей ПЕХОВ
ПЕРЕСМЕШНИК

Гиены и трусов, и храбрецов жуют без лишних затей. Но они не пятнают имен мертвецов: это – дело людей.

Редьярд Киплинг

Не бойтесь будущего. Вглядывайтесь в него, не обманывайтесь на его счет, но не бойтесь… Вчера я поднялся на капитанский мостик и увидел огромные, как горы, волны и нос корабля, который уверенно их резал. И я спросил себя: почему корабль побеждает волны, хотя их так много, а он один? И понял: причина в том, что у корабля есть цель, а у волн – нет. Если у нас есть цель, мы всегда придем туда, куда хотим.

Уинстон Леонард Спенсер Черчилль

Глава 1
«ДЕВЯТЫЙ СКОРЫЙ»

– Скажи на милость, молодой человек, что за глупости ты городишь? – недовольно забрюзжал Стэфан, когда я отпустил коляску, кинув на прощание возничему мелкую монету.

– Ты о том, что этот парень не заслуживает награды? – произнес я, наблюдая, как экипаж удаляется по живописной липовой аллее в сторону скрытого за холмами Отумхилла.

– Я о том, что теперь нам тащиться пешком четверть мили! О Всеединый! Это просто невыносимо для моих ног!

– У тебя никогда не было ног, – на всякий случай напомнил я ему. – Таким, как ты, они совершенно ни к чему.

– Это исключительно твое, невежественное мнение. – Стэфан не желал ничего слушать. – Что касается того прохвоста – он вор. А жаловать воров в высшем обществе считается плохим тоном.

Я рассмеялся:

– Тебе ли не знать, старина, что в нашем высшем обществе – вор на воре и вором погоняет. Нашел чем удивить!

Он недовольно покряхтел, понимая, что здесь-то я смог уложить его на обе лопатки, и все-таки сказал:

– Возничий вчера украл бутылку розового шампанского, пока вы, пьяные бестолочи, пытались стрелять вальдшнепов в том молодом дубовом леске.

– Пф-ф! Бедняге надо было промочить горло. Ты к нему очень несправедлив. – Я наслаждался прогулкой.

Все-таки те, кто говорит, что надо почаще покидать город, правы. Сельская природа куда больше радует глаз, чем улицы Рапгара.

– Если бедняга хотел пить, то поблизости текла река, – ядовито отчеканил Стэфан. – Когда немытая деревенщина утоляет жажду, хлеща шампанское из лучших провинций Жвилья по сорок фартов [1] за бутылку, – Это конец света! И никак иначе я сие явление назвать не могу. Во времена твоего прадеда, да пребудет он в Изначальном огне, таких жуликов пороли стальными прутами…

– Ага… и еще живьем сдирали крюками кожу, – разом поскучнел я. – Но, на мое счастье, мы живем в более прогрессивные времена. Миру нужна гармония, Стэфан.

Однако моя трость с этим утверждением явно была не согласна:

– Миру нужен огонь и стальная пята, иначе он быстро придет в негодность.

– В тебе говорит кровожадная душа демона, – укорил я его и тут же об этом пожалел.

– У нас нет души. И сколько раз я тебя просил – не называй меня так. Это по меньшей мере оскорбительно! Амнисы [2] не относятся к роду низших.

– Ну извини, – повинился я, не желая слушать в течение двух следующих часов поток разнообразных нотаций.

– Мой мальчик, когда ты доживешь до моих седин…

– Я не доживу, – перебил я его, и он, поняв, что сказал что-то не то, прикусил язык, кашлянул, прочистил горло и, сменив тему, произнес уже совсем другим тоном:

– Не уверен, что ты поступил правильно, так быстро изменив планы. Ведь ты собирался гостить в Отумхилле до конца недели, а пробыли мы там меньше суток.

– Я извинился перед Зинтринами. Они поймут.

– Извинился письмом, а не лично, как того требуют светские приличия. Это больше похоже на бегство, чем на отъезд.

Теперь уже мне нечего было сказать. Стэфан, как частенько это бывает, – прав. Но меня тяготило присутствие в имении Зинтринов, куда нежданно-негаданно приехала Кларисса вместе со своими подлецами-братцами. Впрочем, дело было не в ней. Точнее, не только в ней.

Прошло уже полтора года, как я снова оказался в этом фальшивом блеске – высшем свете Рапгара, среди пустых разговоров о погоде, поло, скачках и новых целебных курортах, а все они, прекрасные дамы в вечерних платьях и господа в смокингах и фраках, до сих пор то и дело награждают мою персону в лучшем случае любопытными взглядами. В худшем можно разглядеть целый спектр эмоций, начиная от сочувствия и жалости и заканчивая опаской и презрением. В первом и втором я совершенно не нуждаюсь, третье меня несколько смешит, а четвертое совсем не трогает. Но вместе с тем, по возможности, я старался игнорировать благородные сборища, если, конечно, от этого нельзя было отвертеться.

Данте в шутку называет меня затворником и говорит, что теперь, после всего случившегося, я точно должен брать от жизни все, а не чахнуть у себя в норе.

– Спеши жить, мой друг. Спеши жить, – говорит мне это древнее чудовище, как только на него нападает очередной приступ меланхолии.

Я в ответ лишь улыбаюсь, не желая спорить по таким пустякам, и молчу о том, что Данте сам не слишком торопится выезжать из своего дворца куда бы то ни было и называет половину высокородных господ Рапгара не иначе как неотесанными обезьянами. По его мнению, с мартышками могут общаться лишь очень вежливые чэры [3], а себя он к таковым совершенно не относит.

– Ты же знаешь, как меня тяготят разговоры о покупке нового рысака, грядущих балах, модных идеях портных жвилья и о том, как господин Н. застал госпожу Н. в объятиях господина А. и какая славная дуэль состоится в грядущую пятницу. У меня такое чувство, что за шесть лет моего отсутствия здесь ровным счетом ничего не изменилось.

Помнится, Данте в ответ тихо фыркнул, и наша беседа угасла, словно пламя веры во Всеединого в сердце чернокожего огана.

Я вдохнул полной грудью чистый сельский воздух. Он пах желтой осенней листвой, парным молоком, старым сеном, жареными каштанами и ночным туманом, который совсем недавно успел раствориться среди деревьев, нарядившихся в ало-желтые одежды.

С детства люблю осень. Это замечательный сезон, пускай он и немного дождлив. По мне, зима излишне холодна, весной с моря дует стылый и влажный ветер, летом приходит одуряющая жара. Осенняя пора – лучшее из всего, что может показать природа. Не слишком жарко и не слишком холодно, небо кристально чистое, и все окрестности, куда ни кинь взгляд, сверкают алым, золотым, оранжевым, желтым, охряным и бледно-синим.

Возможно, я просто эстетствую на пустом месте, а быть может, люблю яркие краски увядания, столь близкого мне с тех пор, как господа из Скваген-жольца так не вовремя заявились за мной в одну из ненастных весенних ночей семь с половиной долгих лет назад.

– Мы опаздываем, – напомнил Стэфан.

Я на ходу вытащил из кармана жилета часы на золотой цепочке, откинул крышку с памятной гравировкой, взглянул на тонкие, сотканные из огня, воды и воздуха стрелки:

– Нет. Времени полно.

– Опаздываем. Если ты не поторопишься, то пропустим скорый и вновь придется торчать час в том кафе, где тебе обычно подают отвратительный пережаренный кофе. А затем будем трястись в вагоне второго класса со всяким отребьем и нюхать паровозный дым, потому что окно опять заклинит.

– Эта неприятность случилась десять лет назад. Давно пора о ней забыть.

– У меня долгая память, молодой человек. Я служил твоему отцу, и деду, и прадеду пять с лишним сотен лет и помню каждый день этой службы.

– Прости, но не в моей власти отпустить тебя на волю прямо сейчас – Я прекрасно чувствую намеки и недоговоренности.

– Да я и не прошу, – пробормотал Стэфан.

Амнис разрывался – с одной стороны, он давно жаждал отправиться в Изначальный огонь, чтобы присоединиться к своим – да чего уж там скрывать – и моим родичам, а с другой стороны, я не помню, чтобы он радовался от осознания того факта, что я когда-нибудь умру. Ведь главное условие освобождения духа из доставшейся мне по наследству трости – смерть последнего потомка в той семье, которой он служит. То есть в данном конкретном случае последний потомок, лучэр Тиль эр'Картиа, – я.

– Ты слышал, о чем вчера говорили в летнем павильоне за пятичасовым чаем? – Старина Стэфан меняет темы так же легко и быстро, как я перчатки.

– Порази мое воображение. – Я прибавил шагу. – О чем, кроме предстоящих скачек, войне, дел в колониях и биржевых сводках, они могут говорить? О том, как помирить сынов Иенала с выходцами из Малозана? Или как выгнать из Пустырей скангеров? А быть может, речь шла о том, что Комитету по рассмотрению гражданства пора жить своим умом и поменьше мозгами мэра? Последний бунт, когда недовольные малозанцы порезвились в Прыг-скоке и разнесли три квартала, а затем полезли в Холмы, нашу городскую управу явно ничему не научил. Я слышал, что ка-га и махоры недовольны тем, как движутся дела с наследованием права гражданства. На мой взгляд, Городскому совету стоит как можно быстрее разобраться с этим делом, если он, конечно, не хочет, чтобы в Дымке и Пепелке действительно были лишь дым и пепел. Фабрики Рапгару пока еще нужны.

– Нет. Совсем не об этом. Речь шла о том, что в районах Иных завелся пророк, мой мальчик.

– Очень интересно. Но неудивительно. В наше веселое время пророки лезут из-под земли быстрее митмакемов [4], испуганных затяжным ливнем над Королевством мертвых.

– Я склонен обратить на него твое драгоценное внимание, о мудрейший, по той лишь причине, что он несколько отличается от сонма остальных шарлатанов. – В голосе Стэфана звучали саркастические нотки.

– И в чем же его отличие, мой неугомонный дух? Неужели у него нет в копилке пророчеств о возвращении Великой тьмы [5], кровавом дожде с темных небес, хищных жабах, гибели девственниц, возвращении сынов Иенала на родину и о том, что какой-нибудь скангер с помойки в скором будущем займет место Князя?

– Ты сегодня очень многословен, – укорил меня амнис – Тебя настолько вывело из равновесия появление Клариссы?

– Скорее уж ее братцев-идиотов. С удовольствием выбил бы из них душу, – проворчал я, взяв шляпу за тулью и приподняв ее, когда мимо в открытой коляске проехала благородная дама, судя по всему, направляющаяся в Отумхилл. – Так что там насчет твоего пророка?

– Говорят, он за неделю предсказал убийства, случившиеся в Яме.

– А… гибель тех двух господ, что заглянули в Квартал исполнения желаний. Судя по заголовкам газет, там поработал мясник. Надеюсь, предсказателем уже занялся кто-нибудь из Скваген-жольца. В наше время чудеса случаются слишком редко. Я готов поставить десять соуров [6] на то, что нет дыма без огня и пророк – тот самый убийца, о котором последние дни только и пишет «Время Рапгара».

– Быть может, так, а может, и нет. – Мне не удалось смутить Стэфана. – В этом городе слишком много психов, способных на жестокие поступки. Одних крупных сект и тайных обществ больше двадцати, не говоря уже об обычных выходцах из таких райончиков, как Яма и Ржавчина. Про жителей Пустырей я и вовсе умолчу.

– Что еще поведал славному городу господин пророк?

– Если честно, я слышал лишь краем уха. Ты увидел Клариссу и покинул павильон.

– Какая досада, – проворчал я, свернув с центральной дороги на тропинку, которая должна была привести меня к железнодорожной станции.

Времени до «Девятого скорого» действительно оставалось немного.

– Но, судя по разговорам за чаем, это только начало. Убийства продолжатся.

– Печально.

Я совсем не бесчувственный, но меня и вправду нисколько не заботило, что какой-то обожравшийся корней лунного дерева [7] больной выпотрошил двух господ, решивших вкусить от греховного яблока удовольствий. Яма есть Яма, и те, кто решает спуститься туда, всегда должны помнить, что можно и не подняться. Разумеется, этот западный район Рапгара не так жесток и опасен, как Пустыри, Город-куда-не-войти-не-выйти или Место, но и здесь можно найти приключения на свою голову.

Убийства в Яме происходят регулярно, что и неудивительно с таким-то перенаселением, но газетчики ухватились именно за последние, похожие друг на друга как две капли воды. На тот свет отправилось отнюдь не отребье с помойки, да еще крови оказалось слишком много, что несколько нехарактерно для живущих здесь преступников. Я бы сказал – излишне кровавое предприятие вышло у неизвестного господина. Словно он – год голодавший людоед тру-тру. Уверен, что теперь, пока в городе или в мире не случится ничего более интересного, все внимание прессы будет приковано к Яме.

Думаю, местные вряд ли рады тому, что их улицы переполнены синими мундирами Скваген-жольца. Жандармов в этом районе Рапгара никогда не жаловали.

Я поднял трость, отодвинул в сторону возникшую на пути ветку, огляделся по сторонам.

Солнце уже успело подняться над покатыми живописными холмами, и теперь его лучи били сквозь желтую листву лип. На пожухлой траве и тонких паутинках все еще сверкали редкие капельки росы. Под каменной кладкой, ограждавшей старое поле и тянущейся с правой стороны от тропы, какой-то зверь, скорее всего бездомный пес, пытался выкопать нору, но так и бросил ее, едва начав. Прямо, сразу за рябинами, ягоды которых уже налились оранжево-алым цветом, виднелся шпиль церкви Всеединого.

До городка было рукой подать. Я отправился в путь, думая о том, что, возможно, стоит наконец переехать в провинцию, подальше от огромного Рапгара и пожить в свое удовольствие с месяц, полюбоваться пасторальными пейзажами, пока не закончилась осень. И тут же сам себе сказал, что ничего из этого не выйдет. Огромный город – словно спрут, исчадие Изначального огня, запустившее щупальца тебе в душу. Если уж схватил, то не жди, что отпустит.

Рапгар моя родина. Я люблю его и ненавижу всем сердцем, и никуда из него не денусь. Но я ведь могу потешить себя иллюзиями, что он не властен надо мной, правда? Как говорит Стэфан – никто не может быть счастлив без иллюзий. Они необходимы для нашего счастья не меньше, чем реальность.

Тропка пошла под горку, и я оказался на дороге, теперь уже другой, идущей от Лайнсвигга – маленького пчеловодческого хозяйства в двух милях от Отумхилла – и входящей в городок с западной стороны. Следуя по ней, я окажусь на станции много раньше запланированного срока. Не хочу опаздывать, иначе моя говорящая трость снова напомнит мне о том, что отпустить коляску было плохой идеей.

– Опоздаем, – буркнул амнис, словно читая мои мысли.

– Лучэры никогда не позволяют себе опозданий, – возразил я ему. – Это неприлично и недостойно истинного чэра. Лучэры предпочитают приходить в удобное для них время.

Услышав свои собственные слова, сказанные, когда мне было то ли восемь, то ли девять лет, Стэфан довольно кашлянул и на время успокоился, решив предоставить мне право донести его до поезда.

На этой дороге было еще более пустынно, чем на прежней, – я шел в полном одиночестве, не беспокоясь о том, что следует идти по краю, уступая путь всадникам и экипажам. И те и другие были редкими гостями в сельской местности. Куда уж проще здесь встретить корову, или козу, или кого-нибудь из маленького народца, чем дормез [8] или регулярный дилижанс.

Я подошел к церкви – суровому темному сооружению, сложенному из грубого, плохо отесанного серого камня, с черной черепицей на крыше, узкими высокими окнами с витражами и ребристым семигранным шпилем, увенчанным алым, горящим и днем и ночью знаком Изначального огня Всеединого.

За церковью, примыкая к дороге, располагалось маленькое кладбище с аккуратными, ухоженными могилами и белыми памятниками. Над тремя дальними надгробиями висели два черных и один янтарный погребальные огоньки [9] – дыхание Изначального огня, места, куда ушли умершие лучэры.

Я остановился на несколько мгновений, думая о том, что лот теплый свет над кладбищем – единственное, что остается от таких, как я, после смерти, а затем, спустя пару сотен лет, и он исчезнет, растворившись в мире, словно призрачный морок.

– Раньше, при другом святом отце, здесь жил митмакем. – Стэфан счел, что стоит нарушить затянувшееся молчание. – Иногда вылезал во-о-он из того склепа, что у старой рябины, и бродил в окружении мух. Любил проказничать у дороги и пугать запоздалых путников.

– От такой неожиданности можно и в могилу слечь, – усмехнулся я, представив того, кому вид живого покойника был в диковинку.

– И ложились.

– А что же алые мундиры Скваген-жольца?

– У них в Рапгаре забот полон рот. Митмакем нарвался на пикли. Тот его и поджарил своей электрической молнией, а вместе с ним и святого отца, что приютил беглеца из Королевства мертвых.

– Сурово. Покойник нашел с кем связываться. У пикли отсутствует чувство юмора.

– Зато имеется то, за что их терпят в многонародном Рапгаре – цвет жизни, источник прогресса и процветания…

– Можно ограничиться более коротким эпитетом – электричество. Новый бог Рапгара, прости меня за столь кощунственные слова. – Я миновал кладбище, вошел в городок и снова обратился к амнису: – Тропаеллы [10] головастые ребята, раз додумались, как использовать таланты пикли на благо города. Одно слово – изобретатели.

Стэфан кивнул:

– Прапрадеду нынешнего Князя стоит сказать спасибо, что он разрешил растениям жить на территории столицы. Конечно, поначалу результат был нулевой, но за последние сто лет огромный прогресс – масса открытий.

– Удобства растут, а мир портится, – заметил я, посмотрев на часы маленькой ратуши. – Многие уже говорят, что пора срубать тропаелл под корень прежде, чем они придумают оружие, которое уничтожит этот мир.

– Ну полно! – не согласился Стэфан. – Секта Детей Чистоты слишком малочисленна, чтобы собраться с духом и взяться за топоры.

Тут он прав. Идиоты, ратующие за возвращение в темные века, когда никакого прогресса не было, а люди жили в единении с природой (считай, в лесу, грязи, пещерах и без надежды на теплую воду из труб), – слабы, и жителям Больших голов не угрожает ничего, кроме слов. Но рано или поздно отыщется храбрый придурок и придет если не с топором, то с бочкой пороха, и тогда во все стороны полетят сначала щепки, а затем и головы.

В Рапгаре всегда найдутся те, кто недоволен друг другом. Кому-то не нравятся люди, кому-то ка-га, кто-то не выносит завью или фиосс, а кто-то ненавидит лучэров. Нам всем приходится лавировать, словно мы тяжелые паровые броненосцы из флота Князя, запертые в узкой бухте. И не дай Всеединый зацепить друг друга – тут же начнется пальба, в результате которой кто-то может пойти на дно.

Расовая нетерпимость въелась в кости жителей Рапгара, и вытравить ее не получится ни цивилизацией, ни несущимся скачками прогрессом.

Запах черной смолы, идущий от шпал, резкий, но тем не менее приятный, окутывал маленький вокзал благоухающим коконом, словно дорогие духи жвилья утонченную модницу. Часы, висящие здесь – с белым циферблатом и острыми, похожими на копья стрелками, вели обратный отсчет. Ка-га гордились своими скорыми поездами – те всегда, во всех без исключения случаях, приходили вовремя.

До «Девятого скорого» оставалось чуть больше десяти минут.

Я прошел по деревянному перрону в вокзальную кассу, возле которой не было ни единой души, и купил билет в первый класс, получив пожелание доброго пути от седовласой старушки-кассирши, закутанной в белую пушистую шаль.

На перроне находилось всего несколько пассажиров, они топтались в самом начале, где должны остановиться вагоны третьего класса. Все были людьми.

Мимо меня прошел пожилой начальник станции. На его синем сюртуке важно поблескивали золоченые пуговицы. Заметив мои глаза и поняв, что перед ним лучэр, он вежливо приложил руку к плоской фуражке с лакированным козырьком.

В тени, под газовым фонарем, сейчас погашенным, сидел чистильщик обуви. Увидев меня, он оживился. За несколько сцелинов юноша начистил мои остроносые туфли, запылившиеся за время пешей прогулки, до зеркального блеска. У мальчишки, продающего газеты, я купил свежий номер «Времени Рапгара» и, свернув газету в трубку, подошел к краю платформы, привлеченный суматошным цыплячьим писком.

На чугунных рельсах царило суетливое оживление – делегация маленького народца встречала поезд. Эти разнообразные создания, которых не счесть по количеству типов и разновидностей, были поражены прогрессом куда больше всех остальных. Паровоз ка-га они считали чем-то вроде огромного и ужасного божества. Поэтому частенько собирались маленькими демонстрациями, выбирались на рельсы, чтобы приветствовать гремящее чудовище, и, разумеется, гибли десятками, раздавленные многотонной машиной и ошпаренные паром. Никто не собирался экстренно тормозить из-за каких-то безымянных блох, выбравшихся на пути.

Малыши по случаю торжественной встречи обрядились в парадные наряды, сплетенные из цветов и травы, а малышки напялили свои лучшие платьица, сотканные из дымчатой паутины и обрывков одежды огородного пугала. Один кудрявый карапуз не нашел ничего лучше, как проделать в коробке из-под махорочного табака «Магарский ванильный» отверстия, просунул туда руки и ноги и, очень гордый собой, махал разноцветным флажком.

– Могучий дымледым! Шипящий паропар! – пищали они, прыгая кто во что горазд. – Трясущий рельсоход! Гремящий чух-чух-чух! Великий ту-ту-ту!

– Эй! Вы! – сказал я, подобрав самый грозный и сердитый из множества своих голосов. – Уходите прочь! Немедленно!

Они тут же притихли. Одна из малышек, с пурпурными стрекозиными крылышками, ойкнула и упала с рельса. Остальные тут же опустили флаги, цветы и серебристые конфетные фантики. Все воззрились на меня, раскрыв рты, словно кролики на удава.

– Живо! – прикрикнул я, для острастки сверкнув глазами. Несколько козявок начали расстроенно хлюпать носами, а та, у которой юбочка была сшита из желтого березового листочка, разревелась.

– Ну во-о-о-от, – расстроено пропищал кудрявый паренек в коробке из-под махорки, кажется, самый главный в этой компании.

Он чихнул, вытер курносый красный нос кулачком и с трудом слез с рельса. Следом за ним, ревя точно белуги, потянулись все остальные.

– И чтобы я вас здесь больше не видел! – крикнул я им вслед. – Ни сегодня, ни завтра, никогда!

Они не ответили и, шурша, словно мышки, скрылись в сухой траве.

– Какое тебе дело до этой мелочи? – спросил Стэфан.

– Не хочу, чтобы у меня на глазах в небытие отправилось больше трех десятков душ.

– Тоже мне души, – проворчал амнис– Всех в один наперсток уложить можно и другим накрыть. Не понимаю я этих таракашек. Не могут найти себе более легкий способ для самоубийства? Вечно лезут то под поезд, то под трамвай, то на провода пикли.

– Они слишком наивны, добры и доверчивы, чтобы понимать, какую опасность представляют все эти штуки, – вздохнул я, отходя от края.

Я люблю маленький народец. Во всяком случае, большинство из них. Мне неприятно видеть, как погибают эти создания Всеединого. В последние годы их смерть превратилась почти в стихийное бедствие, но окружающим ровным счетом плевать на какую-то едва видимую под ногами мелюзгу, когда есть дела поважнее и покрупнее.

Семь с половиной лет назад я думал примерно так же, но шесть лет размышлений и лицезрения печати Изначального пламени в корне поменяли мою точку зрения. Я понял, что любое дело важно, даже самое мелкое и, на первый взгляд, незначительное. Маленький камешек тянет за собой в пропасть огромные глыбы, и от такого камнепада невозможно укрыться.

Банальный пример? Возможно. Спорить не буду. Вот только моя цель в жизни сейчас зависит не от глыб, а от мелочей. И когда я их наконец-то обнаружу, буду надеяться, что случившийся камнепад похоронит под собой тех, кто так ловко и без спроса перекроил мою жизнь.

Из-за поворота показался поезд. Черный четырехцилиндровый паровоз с выписанными на боках алыми молниями и алыми колесными центрами, пыхтя и сопя, легко тащил за собой вереницу вагонов – синих, зеленых и желтых [11], выплевывая в чистый воздух клубы черного угольного дыма.

– И вот он сошел с небес в пару и дыму, сыпля искрами и воя, точно вырвавшийся из Изначального огня низший, – продекламировал Стэфан.

– Какая-то запрещенная книга? – полюбопытствовал я.

– Речь Князя на предпоследнем военном параде, повествующая о том, что Рапгар не собирается отказываться от своих дальних колоний в угоду шейху Малозана, – рассмеялся амнис.

– А… – протянул я, разом потеряв всякий интерес к цитате.

Поезд, уже полностью сбавив ход, шипя, прополз мимо меня, и я прочитал на двери будки машиниста белые буквы: «Рапгарская северная железная дорога. № 9. Скорый».

Вагоны с лязгом остановились, начало платформы окутало клубами белого пара, и люди посторонились, пропуская выбравшегося из тендера с углем махора. Гигант, измазанный черной пылью от макушки до пяток, сопя, подошел к подводе, на которой его дожидались деревянные ящики. Увалень посмотрел на них, задумчиво пожевал тяжелыми челюстями, почесал одну из двух своих рогатых голов и повернул ее за разъяснениями в сторону паровоза.

Из будки высунулся длиннющий, похожий на гнилую волосатую морковку нос ка-га, обложил помощника трехэтажным загибом, смысл которого заключался в том, что пора отправляться, и вновь скрылся. Махор тяжело, словно слон, вздохнул, повел могучими плечами, подцепил первой парой рук сразу половину груза, а второй – другую половину и, пыхтя от натуги, грузно зашагал к паровозу. Доски перрона под его увеличившимся весом жалобно скрипели.

Я направился к своему вагону – одному из двух, предназначенных для первого класса. На этой станции я был единственным пассажиром, решившим путешествовать до Рапгара с комфортом.

Кондуктор-мяурр, увидев меня, снял фуражку, предупредительно поклонился, блеснув посеребренными усами:

– Пожалуйте, чэр. Я провожу вас до вашего мрряуеста. Следуйте за мной.

– Благодарю вас.

Я прошел за Полуденным [12], гадая, за что его лишили хвоста. Сын Луны [13] мог сделать это по массе причин, но верной я так никогда и не узнаю, потому что спрашивать о подобном, даже если перед тобой слуга, невежливо.

В вагоне оказалось шесть купе, мое было четвертым. Кот распахнул дверь из орехового дерева, отошел в сторону, пропуская меня.

– Чэр позволит взглянуть на его билет?

Я сел на кожаный диван, молча протянул розовую карточку, на которой золотыми буквами была оттиснута девятка с крылышками. Кот достал из футляра, висевшего у него на поясе, серебряные щипчики и пробил корешок.

– Спасибо, чэр. Поезд прибывает на Центральный вокзал без четверти одиннадцать. Если зам что-нибудь понадобится, просто сообщите мрряуне.