Текст книги "Горцы Северного Кавказа в Великой Отечественной войне 1941-1945. Проблемы истории, историографии и источниковедения"

Автор книги: Алексей Безугольный

Соавторы: Евгений Кринко,Николай Бугай
сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 31 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]

5
Добровольчество как суррогат мобилизации

Приостанавливая призыв и мобилизацию военнообязанных в том или ином регионе, руководство страны, с одной стороны, объективно усложняло себе задачу по изысканию резервов для пополнения действующей армии: чрезмерную нагрузку несли «благонадежные» народы. Политические решения шли вразрез с актуальными потребностями действующей армии. С другой стороны, широкая огласка таких решений могла навредить интернационалистскому имиджу Советского государства и Красной армии, возмущало патриотически настроенное население регионов, чья служба в армии считалась нежелательной. Именно о таких настроениях жителей Дагестана сообщали в ноябре 1942 г. начальнику Главупраформа Щаденко секретарь Дагестанского обкома ВКП(б) А.К. Алиев и председатель СНК ДАССР А.Д. Даниялов: «Запрещение призыва в ряды Красной армии является в жизни народов Дагестана политически вредным и ничем несмываемым пятном…» (Здесь и далее курсив наш. – Авт.)⁴⁵⁸ Этот запрет также «отрицательно и вредно отразится на фактически призванных в ряды РККА [дагестанцах], так как каждый из призванных систематически поддерживает письменную связь со своими семьями…»⁴⁵⁹

Альтернативой обязательному призыву в тех регионах, где он был отменен, стало добровольчество. Оно должно было автоматически предохранять Красную армию от проникновения в нее антисоветски настроенных и неустойчивых лиц и одновременно давало возможность удовлетворить стремление тех горцев, которые действительно готовы были на фронте отстаивать интересы Советского государства.

В начале войны добровольчество на Северном Кавказе, как и во всей стране, дополняло обязательный призыв. Не менее важна была и его идеологическая функция: масштабы добровольческого движения демонстрировали степень патриотического подъема населения. Этот показатель был очень важен для советского правительства. Политическая значимость этого явления сделала добровольческую статистику самостоятельным показателем, существовавшим отдельно от фактических результатов приема добровольцев в армию. Человек, подавший в военкомат заявление о добровольной отправке на фронт, совсем не обязательно туда попадал. В тех случаях, когда он подлежал плановому обязательному призыву, мобилизации, был забронирован за производством, не подходил для службы в армии по возрасту, состоянию здоровья и прочим показателям, он оставлялся на месте, но при этом обязательно учитывался в добровольческой статистике. Данные о подаче гражданами заявлений о добровольной отправке на фронт широко используются местными историками для демонстрации патриотического подъема в том или ином регионе.

Добровольчеством охватывался, как правило, непризывной контингент граждан: старшие и допризывные возраста, комиссованные по болезням, увечьям и т. д. На Северном Кавказе на добровольной основе в конце 1941 – начале 1942 г. формировались Адыгейский добровольческий кавалерийский полк, 114-я Чечено-Ингушская и 115-я Кабардино-Балкарская кавалерийские дивизии, некоторые другие национальные части. Подробно речь о них пойдет ниже.

С приостановкой призыва титульных национальностей северокавказских республик добровольчество приобрело особый политический оттенок. Возможность стать добровольцем теперь стала привилегией политически благонадежных граждан.

В конце августа 1942 г. Чечено-Ингушский обком партии совместно с командующим Северной группой войск Закавказского фронта⁴⁶⁰ генерал-лейтенантом И.И. Масленниковым запросили у Ставки Верховного главнокомандования разрешения провести прием добровольцев среди чеченцев и ингушей на том основании, что все они – 45 тыс. здоровых мужчин – «хотят драться с фашистами»⁴⁶¹. Вполне вероятно, что с такой инициативой в Военном совете Северной группы выступил председатель СНК ЧИАССР С.К. Моллаев, незадолго до этого, 18 августа 1942 г., назначенный членом Военного совета группы войск⁴⁶².

Перед принятием решения Сталин запросил мнение генерала армии И.В. Тюленева и наркома внутренних дел Л.П. Берии. Последний работал в тот момент на Кавказе в качестве полномочного представителя ГКО и фактически подменял собой фронтовое руководство. Сталин получил следующий совместный ответ: «Формирование каких-либо частей из чеченцев и ингушей в данное время считаем нецелесообразным»⁴⁶³. Однако здесь же допущено исключение: «Наиболее проверенные чеченцы и ингуши, так же как и осетины, будут использованы в необходимых случаях в качестве проводников, разведчиков частями Красной армии. (Здесь и далее курсив наш. – Авт.) После проверки на конкретных делах из них будут создаваться небольшие добровольческие отряды для борьбы с противником»⁴⁶⁴. В другом донесении Берии в Москву говорится о «тщательной проверке каждого из них»⁴⁶⁵. По данным историков З.М. Аликберова и Х.-М. Ибрагимбейли, в начале сентября 1942 г. на фронт отправились 2 тыс. добровольцев из числа коренных национальностей Чечено-Ингушетии⁴⁶⁶ и 4900 добровольцев из Дагестана⁴⁶⁷, однако этим цифрам, как и вообще факту проведения добровольческой кампании осенью 1942 г., документальных подтверждений обнаружить пока не удалось.

Перевес политических мотивов над потребностями армии вкупе с пристальным вниманием к добровольчеству на Северном Кавказе лично Сталина («товарищ Сталин приказал…», «товарищ Сталин разрешил…» вместо обыкновенно безличного «ГКО постановил…» или «Ставка приказала…») говорит о том, что оно стало важным элементом национальной политики в регионе.

Наиболее отчетливо этот тезис нашел отражение в добровольческой кампании в Чечено-Ингушетии и Дагестане в январе – марте 1943 г., проведенной спустя много месяцев после приостановки здесь обязательного призыва.

Директивой начальника Упраформа РККА генерал-полковника Щаденко № ГУФ/28ш от 26 января 1943 г. была объявлена мобилизация всех добровольцев по национальности чеченцев, ингушей и представителей народностей Дагестана.

Мобилизация велась при активном участии советских, партийных и комсомольских организаций республик. Была организована мощная пропагандистская кампания, в которой участвовали все наличные силы партийных идеологов республик и работников военкоматов.

Как ни странно отмечать в главе о добровольчестве, главным принципом проводимого мероприятия была объявлена именно добровольность вступления в ряды Красной армии. Местные власти отдавали себе отчет в политической важности мероприятия, стараясь не допустить принудительности и кампанейщины. Требовалось на деле доказать лояльность горцев советскому строю. Тем не менее добровольческая кампания сразу же стала давать сбои именно из-за нежелания многих военнообязанных служить в армии.

Особенно напряженная ситуация сложилась в Чечено-Ингушетии. Здесь призывные комиссии в полной мере столкнулись с особенностями традиционного менталитета горцев – большим влиянием старейшин родов и мусульманских священников, оказывавших определяющее влияние на молодежь, тейповой замкнутостью. Население Чечено-Ингушетии почти не проявляло интереса к данному мероприятию. «Добровольцев очень мало», – отмечал военком республики полковник К.А. Бронзов⁴⁶⁸. Люди справедливо указывали властям на добровольность кампании и ссыпались на наложенный прежде запрет на призыв: «Сталин запретил призывать чеченцев и ингушей в армию, а местные власти, несмотря на это, призывают»⁴⁶⁹. Как и в случае с карачаевцами, о чем говорилось выше, многие чеченцы и ингуши расценивали этот запрет скорее как благо и привилегию.

Угроза срыва добровольческой кампании наряду со стремлением республиканских властей оправдать доверие советского правительства неизбежно вела к перерождению добровольческого принципа в обязательный. Существенные элементы принудительности были заложены еще в самой директиве ГУФУ, поскольку республикам был выдан наряд на добровольцев. Для Чечено-Ингушской АССР был установлен наряд в 3 тыс. чел. для пополнения 30-й кавалерийской дивизии. Для его выполнения использовались обычные методы обязательного призыва: райвоенкомы по согласованию с местными советскими и партийными властями составляли списки кандидатов в «добровольцы», рассыпали им повестки, а затем при помощи работников милиции обеспечивали их явку в райвоенкомат. «Добровольная мобилизация сразу же превратилась в очередной призыв», – констатировал К.А. Бронзов. Сам термин «мобилизация», в большинстве случаев использовавшийся в документации, имел принудительную семантику, вместо более подходящего для добровольчества «вербовка». Грубое администрирование, неразборчивость в методах (заложничество, вооруженное конвоирование «добровольцев»), невнимание к будущим бойцам и их семьям (например, нередко из семьи забирался единственный кормилец, в то время как в соседних семьях оставалось несколько взрослых мужчин) только отталкивали горцев. Они всячески сопротивлялись проводимым мероприятиям: отказывались получать на руки повестки, не являлись на сборные пункты, сбегали от конвоя, уходили в леса и т. д.

К середине марта 1943 г. по Чечено-Ингушетии удалось мобилизовать 4208 человек, прежде всего чеченцев. В войска (112-й запасный стрелковый полк и 30-ю кавалерийскую дивизию) удалось отправить 1850 чел.⁴⁷⁰

Благоприятнее положение складывалось в Дагестане. Дагестанскому обкому партии удалось достойно организовать кампанию по вербовке добровольцев. В совместном постановлении обкома и СНК ДАССР, объявлявших начало вербовки, подчеркивалось, что мероприятию придается «исключительное политическое значение»⁴⁷¹. Здесь тоже местами констатировались «грубейшие нарушения принципа добровольности»⁴⁷². Однако властям не пришлось прибегать к крайним мерам, поскольку дагестанцы проявляли большую сознательность. Власти со своей стороны старались всячески подчеркнуть почетность для молодых людей службы в армии. Для агитации широко привлекались родственники призывников и старейшины.

К середине марта 1943 г. в дагестанские военкоматы поступило 8255 заявлений добровольцев, большинство из которых подавали молодые люди: 3,2 тыс. чел. владели русским языком. По утверждению заведующего военным отделом Дагестанского обкома партии Омарова, «в большинстве районов заявления подали почти все мужчины»⁴⁷³. Правда, он же отметил слабую явку добровольцев на комиссию, что свидетельствовало об определенном формализме записи в добровольцы. Но в целом положение в Дагестане выгодно отличалось от ситуации с добровольчеством, сложившейся в соседней республике. Заместитель командующего Закфронтом генерал-лейтенант Курдюмов в служебной записке отмечал: «Вербовка добровольцев в Дагестане проходит гораздо лучше, чем в Чечено-Ингушской республике. Как видно, [Дагестанский] обком подошел по-серьезному к этому вопросу»⁴⁷⁴. Всего из Дагестана в течение 1943 г. было отправлено в войска 4315 чел., местных национальностей при наряде в 4850 чел. Это вполне соответствовало среднегодовой норме приема призывников из Дагестана⁴⁷⁵. Общее число призванных по ДАССР в течение 1943 г. составило 5132 чел.⁴⁷⁶ Таким образом, на народности Дагестана в 1943 г. пришлось 84 % призванных. В то же время в Дагестане к концу 1943 г. оставалось 25 799 военнообязанных и 4902 призывника местных национальностей⁴⁷⁷.

Таким образом, определяющей чертой добровольчества на Северном Кавказе можно считать ярко выраженный кампанейский, управляемый характер добровольчества, также роднивший его с обязательными мобилизационно-призывными мероприятиями. Как правило, инициатива развертывания таких кампаний принадлежала партийным лидерам автономных республик, которые таким образом демонстрировали толерантность своих народов курсу центрального правительства, приобретавшую особую актуальность с ростом политического бандитизма в горах. Такие инициативы от лица трудящихся в разное время выдвигали обкомы Адыгеи⁴⁷⁸, Чечено-Ингушетии, Дагестана⁴⁷⁹, Кабардино-Балкарии⁴⁸⁰ и т. д.

Результаты кампании оценивались в Москве и с политической точки зрения и легли в основу решений о дальнейшей судьбе чечено-ингушского и дагестанских народов. В рассмотренных добровольных мобилизациях начала 1943 г. новое руководство Дагестана, возглавленное в сентябре 1942 г. креатурой Берии и влиятельного лидера Азербайджана М.-Д. Багирова вторым секретарем ЦК КП(б) Азербайджана А.К. Алиевым, несмотря на издержки, выдержало экзамен.

Уже после отставки Л.П. Берии в 1953 г. К.Д. Кулов – в годы войны председатель правительства Северной Осетии – утверждал, что в 1944 г., когда на Северный Кавказ часто выезжал Берия, он «несколько раз похвалил народы Осетии и Дагестана как активных участников войны». «Он говорил правду, – добавляет Кулов, – но этим он упрекал другие народы Северного Кавказа»⁴⁸¹.

Чечено-ингушское руководство (первый секретарь обкома – В. Иванов), несмотря на сверхусилия, не смогло переломить устойчивых антисоветских настроений в среде чеченских горцев. «Как никогда, – докладывал республиканскому обкому полковник Бронзов, – политическая и разъяснительная работа была хорошо организована… но [будучи] исключительно слабая в прошлом, [она] дала свои плохие результаты»⁴⁸². Ощущая неотвратимость наказания, партийное руководство Чечено-Ингушетии всячески старалось сгладить свои промахи. 13 мая 1943 г. в постановлении местного обкома было заявлено о «готовности чечено-ингушского народа выполнить свой долг перед советской отчизной», но перечисление затем «ряда крупных и серьезных ошибок» фактически перечеркивало популистский тезис⁴⁸³.

После кампании февраля – марта 1943 г. в северокавказских республиках добровольческое движение существовало только в рамках частной инициативы отдельных людей, но не в масштабах республиканских мероприятий. В отношении чеченцев и ингушей было и вовсе признано целесообразным прекратить вербовку добровольцев, а контингенты, оставшиеся после республиканской кампании, распустить по домам⁴⁸⁴.

Часть четвертая
Горцы в рядах Красной Армии: в тылу и на фронте

1
Укомплектование воинских частей представителями народов Северного Кавказа

На 22 июня 1941 г. в составе Северо-Кавказского военного округа имелись управления трех стрелковых и одного танкового корпуса, десять стрелковых (28, 38, 106, 129, 157, 158, 165, 171, 175, 207-я) и ряд кавалерийских дивизий⁴⁸⁵. Все кадровые соединения были укомплектованы преимущественно славянским командным, младшим начальствующим и рядовым составом.

С первых дней войны коренные жители Кавказа стали поступать на укомплектование частей и учреждений Красной армии. В Северо-Кавказском военном округе, включавшем в себя к началу войны, кроме территорий северокавказских автономных республик (кроме Дагестана, относившегося к Закавказскому военному округу), многонаселенные русскоязычные Ростовскую, Сталинградскую области, Краснодарский и Орджоникидзевский (Ставропольский) края, военнообязанные и призывники северокавказских национальностей имели незначительный удельный вес среди славян.

В первые недели войны в Северо-Кавказском военном округе, после доукомплектования кадровых дивизий округа до боевого штата, командование приступило к формированию еще ряда дивизий – 302, 333, 335, 337, 339, 341, 343, 345, 347, 349, 351, 353-й стрелковых, 35, 38, 40, 42, 56, 66, 68, 70, 72-й кавалерийских. В октябре 1941 г. было начато формирование девяти морских стрелковых бригад, шести стрелковых бригад курсантов и двух воздушно-десантных корпусов трехбригадного состава. В дальнейшем округ в основном выполнял наряды на переформирование снятых с линии фронта некомплектных дивизий. К началу 1942 г. таковых в его составе насчитывалось четыре (73, 242, 276, 320-я)⁴⁸⁶.

За счет многонаселенных русскоязычных регионов Северо-Кавказского округа формируемые дивизии по национальному составу были в основном русские (от 80 до 97 % личного состава). Если учесть украинцев и белорусов (так называемые «европейские» национальности), то удельный вес неславян в дивизиях, формировавшихся осенью 1941 г., не превышал 2–5 %⁴⁸⁷. Исключение составляла только 345-я стрелковая дивизия, формировавшаяся на территории Северной Осетии и Дагестана, в которой на начало октября удельный вес славян составлял лишь 38,3 %, в то время как осетин было 24 %, чеченцев – 18 %, дагестанцев – 7,5 %⁴⁸⁸.

Как было показано в предыдущем разделе, такое положение объясняется не только относительной малочисленностью коренного населения северокавказских автономий, но, прежде всего, особой политической линией в отношении горцев Северного Кавказа, проявившейся еще в самом начале войны. Еще до ограничения приема горцев в ряды РККА многим из тех уроженцев Северного Кавказа, которые оказались в армии, уже в первые месяцы войны был затруднен доступ в боевые формирования. Это стало частью общей правительственной линии по предотвращению допуска в действующие войска «неблагонадежных» и «контрреволюционных» элементов.

19 сентября 1941 г. в Северо-Кавказский военный округ поступила инструкция, утвержденная заместителем наркома обороны СССР и начальником Главного управления формирований и укомплектования войск Красной армии армейским комиссаром 1-го ранга Е.А. Щаденко за № V/X/1875, в которой было предписано, в целях «очищения запасных частей от негодных, вражеских и неустойчивых элементов», в переменном составе нужно оставить «только русских, украинцев, белорусов (кроме западных), казанских татар, мордву, армян, грузин, азербайджанцев, евреев»⁴⁸⁹. В число отсеянных попали чеченцы, ингуши, кабардинцы, балкарцы, осетины, карачаевцы, черкесы, адыгейцы, народности Дагестана и представители среднеазиатских народов. Масштабы отсева были впечатляющими: из 16-й запасной стрелковой бригады было отчислено 10 342 чел., из 26-й – 2853 чел., из 45-й – 1817 чел.⁴⁹⁰ Многие из них являлись «националами».

В документах отдела укомплектования и мобилизации штаба Северо-Кавказского фронта можно обнаружить многочисленные списки лиц, отчисленных из частей, относящиеся к ноябрю 1941 г. Среди них представители карачаевского, черкесского, кумыкского, ногайского, абазинского, калмыцкого, татарского народов, а также народов Средней Азии: туркмен, таджиков, узбеков⁴⁹¹. Если напротив фамилий лиц, уволенных по политико-моральным соображениям, указывалась причина увольнения (судимость за государственные преступления, компрометирующее родство и т. п.), то увольнения «националов» не мотивировались. Командиры на местах и не нуждались в таких объяснениях. Пользуясь расхожими негативными штампами, они легко и быстро навешивали ярлыки на уволенных, скатываясь, по сути, к шовинистическим высказываниям: «Отсеянные националы… являлись в основном всегда больными, малодушными, неустойчивыми, постоянно ссылались на плохое состояние здоровья…»⁴⁹²

Директивой начальника ГУФУ № V/X/1875 от 19 сентября 1941 г. был объявлен осенний 1941 г. призыв лиц 1923 г. рождения. В связи с недостатком лиц призываемых национальностей многие военкоматы северокавказских автономных республик не выполнили наряд Упраформа СКВО⁴⁹³. Призывники горских национальностей проходили процедуру призыва, но в запасные части не принимались. Таковых по Дагестану, например, было 6150 чел. (84,2 % всех призывников республики)⁴⁹⁴. Исключение составили призывники осетинской национальности. По итогам осеннего призыва в запасные части и в гвардию было направлено 557 чел. В то же время 315 осетин было отправлено в рабочие подразделения. Сюда отсеивались лица, непригодные к строевой службе по физическим признакам либо по политико-моральным соображениям. Соотношение направленных в строевые части и откомандированных в рабочие подразделения у осетин лишь незначительно уступало соответствующим показателям для русских юношей, призванных по тому же Северо-Осетинскому республиканскому военкомату (64 % к 36 % у осетин и 69 % к 31 % у русских)⁴⁹⁵.

Как юноши призывного возраста, так и лица, отчисленные из запасных и боевых частей, в большинстве своем направлялись на укомплектование рабочих колонн, использовавшихся на тяжелых работах: «На строительство железнодорожной линии Бзыбь – Сухуми выделено 6000 [чел.] не призываемых [национальностей]: греки, эстонцы и др.»⁴⁹⁶ На строительстве ветки Кизляр – Астрахань использовалось восемь рабочих колонн общей численностью около 9 тыс. чел.⁴⁹⁷ и т. д. Какие национальности подразумевались в категории «и др.», можно понять по другому документу, подготовленному в связи с обсуждением вопросов формирования рабочих колонн. В подготовленных 17 октября 1942 г. Упраформом Закфронта «Сведениях о количестве военнообязанных запаса и призывников непризываемых в Красную армию национальностей», кроме греков и эстонцев (наиболее многочисленных), перечислены литовцы, латыши, финны, немцы, болгары, иранцы, китайцы, румыны, турки, айсоры, курды, а также горцы Северного Кавказа – чеченцы, ингуши, кабардинцы, балкарцы и народности Дагестана⁴⁹⁸. Все перечисленные в данном абзаце документы относились к Закавказскому фронту. Горцев призывных возрастов, годных для укомплектования рабочих колонн, числилось не много – 130 чел.⁴⁹⁹

Положение горцев в частях Северо-Кавказского военного округа стало совсем неопределенным 9 декабря 1941 г., когда в округ поступила директива Щаденко с перечнем категорий личного состава, подлежавших оставлению в составе рабочих колонн⁵⁰⁰. Представителей северокавказских народов среди них не оказалось. В штабе округа это умолчание было принято как указание отчислять их из рабочих колонн, хотя прямого указания об этом не обнаружено. Отныне штаб округа не мог укомплектовывать уроженцами Северного Кавказа ни боевые части, ни запасные, ни даже рабочие подразделения. В такой ситуации местные военные власти действовали по своему усмотрению, отчисляя или оставляя в частях горцев.

Хотя личный состав рабочих колонн имел права военнослужащих Красной армии, а также должен был получать оплату труда по государственным расценкам, правда, без выдачи красноармейских пайков и обмундирования (приказ НКО № 0854 от 21 октября 1942 г.⁵⁰¹), бытовые и санитарные условия их службы были исключительно тяжелыми. Гражданские ведомства, на объектах которых трудились эти люди, подолгу не брали рабочие колонны на свой баланс, обрекая их личный состав на голодное существование и замерзание⁵⁰². Снабжение колонн осуществлялось по остаточному принципу. Пищу личный состав получал по самой низшей норме, а обмундирование – по 4-й категории, фактически ветошь. Как правило, заболеваемость и смертность бойцов строительных частей в несколько раз превышала аналогичные показатели у вольнонаемных рабочих одного и того же промышленного или строительного объекта⁵⁰³. Так, согласно рапорту командира рабочей колонны № 6 при 64-м военно-дорожном отряде военинженера 3-го ранга Г.Т. Лежнева на имя военкома Грузинской ССР, в отличие от кадровых бойцов военно-дорожного отряда, имевших палатки, сносное обмундирование, питание по тыловой норме и возможность сносного ночного отдыха, военнослужащие рабочих колонн ночевали под открытым небом у костров, не имели теплой одежды и питания. С похолоданием в октябре 1942 г. заболеваемость в колонне резко выросла, а медобслуживание между тем отсутствовало полностью. Время, которое должно было быть затрачено бойцами колонны на строительство землянок, командование военно-дорожным отрядом решило «обратить на максимум выхода бойцов на трассу», то есть выполнение норм выработки⁵⁰⁴. В сходном положении находились бойцы и других колонн⁵⁰⁵.

При всей частоте и категоричности приказов из Москвы об очищении войск от северокавказских горцев, вследствие бюрократизма и неповоротливости военного механизма, немалое их количество долго продолжало оставаться в частях. Отчисление шло, но медленными темпами и редко проводилось до конца. Интенсивная ротация военнослужащих, особенно в запасных частях и частях, находившихся на стадии формирования, а также непрерывная досылка призывников и военнообязанных военкоматами заставляли многократно начинать работу по отсеву заново. В запасных частях скапливалось большое количество военнослужащих горских национальностей, не принимавшихся в боевые части. В табл. 7 и 8 представлены данные национального состава запасных частей СКВО и ЗакВО. Из них следует, что на 1 апреля 1942 г. в представленных в выборке запасных частях Северо-Кавказского военного округа числилось 9160 чел. военнослужащих горских национальностей, или 25,2 % всего переменного состава запасных частей. Во всех запасных частях Закавказского военного округа (без данных по 9-й запасной артбригаде и 3-му запасному кавполку) горцев имелось 10 175 чел., или 16,4 % всего переменного состава запасных частей.

Таблица 7

Национальный состав запасных частей СКВО на 1 апреля 1942 г.

Составлено по: ЦАМО. Ф. 144. Оп. 13189. Д. 142. Л. 151, 162, 190, 206.

Таблица 8

Национальный состав запасных частей ЗакВО на 18 апреля 1942 г.

Составлено по: ЦАМО. Ф. 209. Оп. 999. Д. 81. Л. 158–159.

Как видно из представленных таблиц, контингенты горцев достаточно равномерно распределялись в запасных частях, готовивших специалистов разного профиля – стрелков, кавалеристов, артиллеристов, саперов, связистов. Однако при укомплектовании формируемых боевых частей, насыщенных техникой (артиллеристских, связи, танково-истребительных и т. п.), командование стремилось избавиться от них под предлогом незнания или слабого знания горцами русского языка и низкой грамотности⁵⁰⁶. В подразделения специального назначения отбирались горцы, только хорошо владевшие русским языком, образованные, по возможности с боевым опытом. К примеру, такие требования к подбору десяти чеченцев, десяти ингушей, десяти осетин и двадцати черкесов были предъявлены для укомплектования Отдельной мотострелковой бригады особого назначения НКВД, наряд на которых был спущен в СКВО в мае 1942 г.⁵⁰⁷

Допуск горцев к занятию командных должностей запрещен не был, однако при отборе кандидатов в курсанты военных училищ и курсов республиканским военкомам предписывалось отбирать в первую очередь русских и украинцев⁵⁰⁸.

18 апреля 1942 г. решением начальника штаба Закфронта генерал-майора Субботина из запасных частей фронта были отчислены с последующим увольнением из рядов РККА лица, отсеянные ранее из боевых частей Крымского фронта «по нацпризнаку» (литовцы, эстонцы, латвийцы, болгары, поляки, греки, немцы, турки, англичане, ирландцы, чехи) в связи с тем, что они «съедают пайки и заполняют штаты без перспективы их дальнейшего использования в армии»⁵⁰⁹. Однако горцы на этот раз остались в составе запасных частей.

В отличие от запасных частей в формировавшихся в СКВО в этот же период стрелковых дивизиях, напротив, горцев было значительно меньше. В постановлении ГКО № 2114 от 28 июля и приказе НКО № 0155 от 1 августа 1942 г., предписывавших условия формирования новых восьми стрелковых дивизий (242, 271, 276, 317, 319, 328, 337 и 351-я), прямо был оговорен запрет приема в их состав лиц «горских национальностей Чечено-Ингушетии и Кабардино-Балкарии»⁵¹⁰. Тем не менее среди личного состава упомянутых восьми дивизий имелись осетины, карачаевцы, народности Дагестана (определить численность последних сложно, поскольку в типовых бланках сведений о ходе формирования дивизий они замаскированы в категории «прочие»), а также «запрещенные» кабардинцы, балкарцы, чеченцы. В процессе формирования относительный удельный вес личного состава славянских национальностей увеличивался, а горцев – сокращался (см. табл. 10). Следует отметить и высокую долю (до 5,3–5,8 %) укомплектованности осетинами некоторых соединений. При этом семь из восьми перечисленных дивизий формировались на территории горских автономий, четыре – на территории СОАССР, две – на территории КБАССР, одна – на территории ЧИАССР. Позднее, в августе 1942 г., подобная формула была использована и при укомплектовании личным составом формировавшихся на территории СКВО 8-й и 10-й гвардейских стрелковых бригад: «Армяне, азербайджанцы, грузины, чеченцы, ингуши и кабардино-балкарцы отбору (из запасных бригад. – Авт.) не подлежат»⁵¹¹.

В семи соединениях, в документации которых детально зафиксирован национальный состав на момент сформирования (73, 203, 242, 271, 276 и 320-й стрелковых дивизиях и 58-й укрепрайоне), в совокупности представителей народов Северного Кавказа насчитывалось 1052 чел. (около 1,4 % списочной численности соединений)⁵¹². Поскольку формирование и переформирование соединений велось в основном за счет ресурсов запасных частей округа, то налицо непропорциональное (в 18 раз меньше) использование ресурсов запасных частей по национальному признаку. При этом 707 чел. из учтенных по шести дивизиям 920 горцев были осетинами⁵¹³ (67,2 % против 11,1 % в запасных частях). Хотя на адыгейцев, карачаевцев и черкесов в первые летние месяцы 1942 г. запрет приема в строевые части не распространялся, их представительство здесь было минимальным. Налицо неодинаковое отношение к различным северокавказским народам при явном предпочтении осетинам.

Многие горцы продолжали числиться в рабочих строительных колоннах до апреля 1942 г., когда приказом НКО последние были расформированы. Личный состав колонн, не годный для службы в строю по состоянию здоровья и политико-моральным признакам, был демобилизован и на время войны закреплен за теми хозяйственными организациями, в ведении которых находились рабочие колонны⁵¹⁴. Для тех горцев, которые оставались в колоннах, военная служба окончилась.

В 1942 г. представители северокавказских народов в незначительных количествах продолжали поступать в войска. Так, дагестанцы в начале 1942 г. в некоторых соединениях (151-я стрелковая дивизия Закавказского фронта и 156-я стрелковая дивизия Северо-Кавказского военного округа) составляли солидную прослойку – от 12 до 40 %. Еще в нескольких соединениях Закавказского фронта их удельный вес составлял от 1 до 5 %⁵¹⁵. Однако постепенно горцев заменяли представителями «европейских народов». Например, в упомянутой 156-й стрелковой дивизии к 1 июля 1942 г. на 8942 чел. личного состава оставалось 16 чеченцев, ингушей, кабардинцев и балкарцев, а также 92 военнослужащих, отнесенных в сводке национального состава к категории «остальные», куда входили дагестанцы⁵¹⁶.

В июле 1942 г. в составе войск Северо-Кавказского фронта I формирования (51-я, 47-я армии, 17-й гвардейский казачий кавалерийский корпус, 1-й отдельный стрелковый корпус, фронтовой резерв), вступившего в битву за Кавказ, прослойка представителей горских народов была относительно высока. Согласно данным оперативного отдела штаба СКФ (см. табл. 6), на 117 776 чел. личного состава числилось 4606 кабардинцев, балкарцев, чеченцев и ингушей (3,9 % от всего личного состава)⁵¹⁷. В основном это было достигнуто за счет 115-й Кабардино-Балкарской кавалерийской дивизии и 255-го Чечено-Ингушского кавалерийского полка, включенных в состав 51-й армии, в которой удельный вес указанных национальностей благодаря этому достигал 8,8 %. К сожалению, народности Дагестана и прочие народы Северного Кавказа отнесены к категории «остальные», и, следовательно, их численность ни при каких условиях не превышала 1927 чел. (1,6 %), а на деле была значительно ниже (см. табл. 9).