Текст книги "На чужом поле"

Автор книги: Алексей Корепанов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 6 страниц)

стрелковое оружие. Да и стражей на площади полно. По этому пункту моего выступления вопросы будут?

– Все ясно, – кротко отозвался Якоб. – Нас они не заподозрят.

– Тогда продолжу. О своих соображениях я доложил по цепочке.

Там, в комитете, убедились в обоснованности моих доводов и поручили возглавить группу захвата. Там нас считают какими-то уникумами. Мы

все продумали и разложили по полочкам. Впрочем, – спохватился Ульф, если кто-то не согласен с моей кандидатурой, давайте устроим тайное голосование.

– Ладно уж, командуй, Александр Македонский, – милостиво разрешил

Ричард. – Так и быть, согласны.Я правильно говорю? – обратился он к нам.

– Только в диктаторы не вздумай пролезть, – с улыбкой предупредил Генрих.

– У шведов подобное никогда не было в моде, – с достоинством ответил

Ульф. – Продолжаю. Сегодня утром один из Совета сорока пяти глотнул за завтраком немного яда. Кому и как удалось это организовать – не знаю. После завтрака он заступил на дежурство у кнопки, а к ночи яд начнет действовать. Все рассчитано по минутам. Сейчас мы поодиночке выйдем отсюда и соберемся на площади перед дворцом. Я объясню каждому из вас конкретную задачу и покажу схему расположения постов, охраняющих зал с кнопкой. Успех дела во многом зависит от нас. Есть возражения? Кто-то несогласен? Михаэль, есть возражения?

Михаэль отрицательно качнул головой.

– У меня нет возражений. У меня есть сомнения, но я их оставлю

при себе. В конце концов, я не привык оставаться в стороне от дела.

– А ты, Игорь? Как коммунисты относятся к переворотам?

– Коммунисты за любые истинно гуманные действия.

– А что такое истинный гуманизм? – вскинулся Ричард.

– Обсудим в следующий раз, – вмешался Ульф. – Вот сделаем дело, соберемся и обсудим. Устроим грандиозную дискуссию между сторонниками подлинной демократии и приверженцами тоталитарных режимов.

А сейчас изучим схему площади, дворца, расположения постов и уясним наши задачи.

– Правильно, – поддержал Ульфа Мартин. – Не время обсуждать разногласия, мы и так там, у нас, достаточно ругаемся.

И мы принялись обсуждать наши действия.

...Сгустились сумерки и пробили часы на здании Совета сорока пяти.

Удары пронеслись над площадью, дробным эхом отскакивая от стен.

Я встал со скамьи, одернул просторную куртку, пересек улицу, стараясь не спешить, и вышел на площадь. Наступило время решительных действий.

Центральная площадь Столицы занимала территорию, равную доброму десятку футбольных полей. Я вышел на нее со стороны широкого зеленого проспекта. Прямо передо мной, освещенное мощными прожекторами, блестело стеклами десятиэтажное здание Совета сорока пяти. С обеих сторон от него по диагонали расходились от площади лучи улиц. Слева площадь обрамляли массивные здания министерств, а справа возвышалась многоэтажная резиденция монарха, увенчанная знакомой мраморной фигурой. Площадь была выложена разноцветными каменными плитами и буквально затоплена светом сотен прожекторов. В ее центре, на массивном цилиндрическом основании, возвышалась беломраморная пирамида, на каждой грани которой было выбито по одному слову: "Единая", "Неделимая", "Сильная", "Вечная". Вокруг этого символа Страны располагались пять колец фонтанов, шесть колец газонов с ровно подстриженной зеленой травой и бледно-розовыми цветами, своими длинными узкими лепестками похожими на астры, стояли приземистые скамьи с выпуклыми спинками, и за каждой скамьей росли пятерки одинаковых одуванчикообразных зеленых деревьев. На площади было людно. Люди сидели, прогуливались у фонтанов, просто прохаживались по площади, и среди них группами по трое-четверо непрерывно медленно лавировали стражи в голубых мундирах.

Я неторопливо шел по разноцветным плитам, глядя по сторонам

и постепенно приближаясь к покрытой нарядным ковром широкой лестнице, которая вела к стеклянным дверям дворцового фасада. За дверями застыли голубые мундиры – по два с каждой стороны. Я шел, окруженный людьми, и навстречу тоже шли люди, но я не глядел на них

и не прислушивался к их разговорам. Я наблюдал только за пространством у лестницы, где должен был вот-вот появиться Ульф.

И он появился. Он вышел из-за группы стоящих у лестницы подростков в одинаковых коричневых плащах с откинутыми капюшонами, вышел, поддерживая под локоть высокую чернобровую блондинку в длинном зеленом платье. Наши взгляды на мгновение встретились, Ульф что-то сказал блондинке и она кивнула.

Нас разделяло метров десять, когда блондинка вдруг охнула, прижала руки к животу, согнулась и медленно осела на ступени. Ульф склонился над ней, встревоженн спрашивая: "Что с тобой? Что случилось, дорогая? "– а блондинка тихо стонала, не отрывая ладоней от живота, морщилась, словно от нестерпимой боли, и страдальчески терлась щекой о ковер. Кто-то обернулся, кто-то остановился, а я бросился к Ульфу. С другой стороны вынырнул из потока гуляющих Ричард и тоже склонился над актрисой столичного театра; судя по этой сцене, она была совсем неплохой актрисой. Мы с Ульфом, поозиравшись, рванулись вверх по лестнице к стеклянным дверям, из-за которых наблюдали за происходящим голубые мундиры.

– Позвонить в больницу! – крикнул Ульф, показывая вниз, на быстро растущую вокруг блондинки толпу; там мелькали голубые мундиры и ждали сигнала остальные семеро из нашей ударной группы, тоже одетые в форму стражей.

Охранник за дверью, поколебавшись, положил руки на висевшие у пояса звукоизлучатель и пистолет. Ульф, изображая совершенно ошалевшего человека, решительно толкнул двери

и с криком: "Позвонить! Умоляю, позвонить! "– бросился к телефону. Я вбежал в просторный холл следом за ним и ко мне тут же кинулись человек восемь из разных углов и четверка охранников от дверей. Ульф торопливо крутил телефонный диск, а я успокаивающе поднял руки и, посматривая на площадь, попятился к выходу. Здоровенный парень в голубом мундире был уже совсем рядом и замахнулся для удара, и я крикнул:

– Едут! Кто-то уже вызвал!

Мимо фонтанов ко дворцу мчалась санитарная машина – подполье пока действовало четко – и охранник не стал меня бить, переведя взгляд на площадь. Другой оттолкнул Ульфа от телефона и гаркнул:

– Не положено!

Секундная заминка решила исход дела. Ульф выхватил из-под куртки пистолет и выстрелил в ближайшего охранника, я свалил с ног другого, а Ульф выстрелил еще несколько раз. Мой противник не успел подняться, а остальные отработанным движением перекинули из-за спины на голову защитные шлемы и включили звукоизлучатели – нас нужно было брать живыми. Холл заполнился пронзительным воем, от которого заныли зубы и заложило уши, и мы с Ульфом упали, притворяясь сраженными наповал. Голубые мундиры приближались полукольцом, уверенные в нашей беспомощности, и сомнениям просто не могло быть места. Я нашарил под курткой пистолет, Ульф быстро перевернулся на живот – прозвучали выстрелы – и голубые мундиры посыпались на ковер, не успев открыть ответный огонь.

Ульф вскочил, подбежал к широкому окну холла и поднял руку. Я

тоже поднялся и увидел, как от толпы, окружившей санитарную машину, отделились семеро наших в голубых мундирах и неторопливо направились по ступеням к входным дверям. Санитары положили блондинку на носилки, стражи начали разгонять любопытствующих, а семерка деловито вошла в холл. Четверо сразу встали на пост у дверей, а Якоб, Мартин и Генрих подбежали к нам.

– Два мундира сюда! – скомандовал Ульф, сбрасывая куртку. – Игорь, скорей!

Я тоже сбросил куртку. Якоб и Генрих стащили мундиры с двух убитых и мы с Ульфом быстро переоделись.

– Скорей, скорей! – торопил Ульф. – Мы должны расчистить путь!

Я нагнулся за пистолетом – и вдруг мне стало плохо. Закружилась голова, зазвенело в ушах, ноги обмякли и подогнулись – и я рухнул лицом в мягкий ковер.

...Да, непригодным я оказался для таких испытаний. Я сумел стрелять в людей, но не сумел перешагнуть через эти выстрелы. Морально перешагнуть. Все завершилось без меня. Без моей помощи. События разворачивались в полном соответствии с планом подпольного комитета. Группа переодетых в форму стражей подпольщиков заняла холл, блокировав выход из дворца и приготовившись отбивать атаки стражей с площади, если вдруг на одном из дворцовых постов объявят тревогу, а отряд землян устремился к сердцу дворца – закрытому изнутри помещению с той самой кнопкой, у которой дежурил член Совета сорока пяти. Путь лежал по спиральному наклонному коридору под землю, через пятнадцать постов – и эти посты нужно было преодолеть не силой, а хитростью.

Когда минутная слабость прошла, догонять мою команду было уже поздно, и я присоединился к группе, обороняющей вход во дворец. На площади пока царило обычное спокойствие – били в темное небо струи фонтанов, прогуливались горожане, рыскали группки ничего не подозревавших стражей. Блондинку увезли, толпа рассеялась и у лестниц в свободных позах стояли крепкие парни в куртках, держа руки в карманах и готовые в любой момент принять участие в обороне.

Группой, оборонявшей холл, руководил бородач Оль. Он приказал

мне держать пистолет наготове, не показываться у окон, и расставил

всех на позиции. Громко и протяжно загудел телефон на столике

командира поста охранников и Оль снял трубку.

– Пост слушает. Слушаю, господин член Совета. Что? Вам плохо?

Будет сделано, господин член Совета. Вызываю врачей.

Он положил трубку. Мы ждали, приготовив оружие к бою.

– Внимание, – объявил Оль. – Сейчас сюда прибудет хозяин. Приготовиться к встрече.

Яд начал действовать. Член Совета сорока пяти почувствовал

себя плохо и поспешно связался с монархом, прося врачей и замены

на посту у кнопки. Мы надеялись на то, что он сам откроет

дверь изнутри в ожидании медицинской помощи. В противном случае, в

ход пошла бы взрывчатка, которую должны были вот-вот подвезти.

И очень многое в этот вечер зависело от ударной группы, нашей

команды, из которой я выбыл по своей слабости.

О том, как ударная восьмерка прошла все посты, нужно писать отдельную повесть. Было разработано семь вариантов проникновения в помещения постов,перегораживавших коридор бронированными дверями с маленькими окошками, за которыми находилась вооруженная охрана; проникновения хитростью, а не силой. Применить пришлось только первые три варианта. Можно пространно описывать, как погибли Мартин и Якоб, как шестерка добралась до заветного помещения с открытой дверью, у которой лежало тело члена Совета сорока пяти. Можно рассказывать, как на площадь прибыл в бронемашине монарх с эскортом охранников, и как мы обороняли вход, и как открыли огонь по дворцу артиллерийские орудия стражей. Можно живописать неразбериху на площади, упомянуть о вдребезги разнесенной снарядом парадной лестнице, четырех убитых из группы, оборонявшей холл, автоматной стрельбе, грохоте взрывов и моей пробитой пулей руке.

Можно подробно остановиться буквально на каждой детали, но тогда потребовалось бы слишком много времени и места. Возможно, когда-нибудь я попытаюсь описать все это, но пока... Слишком большим потрясением оказались события того вечера для меня, школьного учителя, и узнал я себя тогда далеко не с лучшей стороны. Я узнал, что слаб и, наверное, не имею права воспитывать и учить. Да, я стрелял, стрелял, как и другие, в голубые мундиры на площади, но то, что я делал, настолько противоречило моей натуре, моему, если хотите, естеству, что я, наверное, никогда больше не смогу взять в руки оружие. Даже в стрелковом тире. Если только не будет высшей пели, во имя которой это оружие придется взять. И только для обороны.

Вы можете спросить: а разве в тот вечер не было высшей цели?

Разве спасти целый мир от атомной угрозы – не высшая цель? Да, наверное, вы правым. И наверное, доведись мне еще раз оказаться в подобной ситуации, я снова стал бы стрелять. Пусть внутренне противиться этому, но стрелять.

Не знаю, не знаю... Запутался я в своих рассуждениях. Долго мне еще придется размышлять, очень долго.

Просто я оказался слишком не готов к такому ходу событий. Одно дело знать и понимать, что со злом нужно бороться, и совсем другое – действовать в соответствии с этим знанием и пониманием. И всегда быть готовым к таким действиям. Всегда.

Я еще все осмыслю и все прочувствую, и оценю себя, и посмотрю на свое отражение в зеркале, и честно скажу себе: "Игорь Губарев, вот какой ты есть на самом деле".

А пока о другом. О дальнейших событиях. Монарх был поставлен подпольным комитетом в известность о том, что власть его над заветной кнопкой потеряна и что в случае продолжения боевых действий столь лелеемые им прелестные крошки уничтожат планету. Корвенсаку, видимо, хотелось жить. Возможно, он рассчитывал на какую-то благоприятную для себя перспективу. Жители прилегающих к площади кварталов и те, кто прятался в подъездах, бежав от дворца с началом стрельбы, и стражи на площади, и мы в холле

сподобились увидеть чудо невиданное, диковинное диво, упавшее вдруг из ночного неба на освещенную площадь. В громе двигателей, в пламени и вое снизошло из облаков на землю короткокрылое невиданное чудище. В гладком брюхе чудища открылась дверца, в которую и перескочил из своей бронированной машины богоугодный император из династии Корвенсаков с тройкой охранников. Короткокрылое чудище с воем прыгнуло в небо и кануло в ночи. Вероятно, унеслось к далеким островам.

Явление народу самолета вертикального взлета и посадки могло породить легенду о взятии императора живым на небо в подтверждение его богоугодной сущности, но, думаю, легенда зачахла бы после предания огласке многих тайн Страны.

Вокруг меня стояли ошеломленные повстанцы, а сквозь разбитые окна и двери в холл ворвался многократно усиленный микрофонами голос, загремевший над площадью: "Всем стражам предлагается сложить оружие".

– Дождались! – воскликнул, улыбаясь, Оль и вытер рукавом изрезанный осколками стекла лоб. – Дождались, Гор! Все равно бы дождались, не сегодня, так завтра. Видел аппарат, Гор? Вот это машина! Хоть к звездам лети. Как ты говорил – через тернии к звездам? Доберемся и до звезд! По всей Стране стражей утихомирим – и займемся вплотную.

Он зашагал по холлу, командуя и распоряжаясь, а я осторожно

прижал к боку раненую левую руку и направился к спиральному коридору, ведущему в подземелье.

Я нашел их у двенадцатого или тринадцатого поста. Их, живых: инженера Дитера из Ростока, студентов Ульфа из Стокгольма и Генриха из Берлина, нижнесаксонского журналиста Михаэля, безработного Ричарда из Окленда и канадского телевизионщика Джерри – и погибших: священника Якоба из Арендаля и гражданского летчика Мартина из Орхуса. Мертвые лежали у распахнутой бронированной двери, живые стояли вокруг.

Почему-то неловко мне было к ним подходить, но я подошел.

– Молодцы, – обернувшись, сказал мне Ульф. – Продержались, прикрыли. А ребята вот...

Он вздохнул, повертел в руках пистолет и засунул в карман голубого мундира.

– Что они будут делать с этими игрушками? – задумчиво спросил

Михаэль. – Утопят в океане? Разрядят и отправят на свалку? Взорвут по одной под землей? Или оставят на всякий случай?

– Уничтожат, – коротко ответил Ульф.

Бывает ли у вас такое ощущение, что все окружающее словно

отделено от вас толстым стеклом? Словно все, что происходит, происходит не с вами? У меня вдруг возникло такое ощущение в этом подземном тускло освещенном коридоре. Ощущение отстраненности. Ощущение нереальности. Я неловко шевельнул простреленной рукой и это ощущение исчезло.

– Покажи руку, – потребовал Генрих.

Он и Ричард помогли мне снять мундир, Джерри принес бинт из помещения поста и туго обглотал мое предплечье.

– Конечно, они бы и сами справились, – произнес Ульф. – Не сейчас, так потом. И без нашей помощи.

– Но мы им совсем не помешали, – отозвался Михаэль. – Мне будет о чем написать.

– Ребята. – Я поочередно обвел взглядом их усталые лица. – А что если наше присутствие здесь преследовало одну очень определенную цель? Что если нам просто дали возможность убедиться в собственных силах? Дали возможность понять, прочувствовать, на что мы способны, если объединимся.

– Не упрощаешь ли? – спросил Ульф. – Не подходишь ли с чисто человеческими мерками?

– Возможно. Может быть, я и не прав. Но цель-то достигнута, даже если такая цель и не ставилась. Мы ведь действительно на многое способны, и не только здесь, на чужом поле.

– Ну, убедились мы в собственных способностях, а что дальше? – уныло спросил Ричард. – Что дальше? Не верится, что мы вернемся.

Советую не тешить себя особыми надеждами и потихоньку привыкать к мысли о неизбежности погребения на одном из местных кладбищ. Только так.

– Ну и что? – Ульф пожал плечами. – Разве столь важно, на каком кладбище тебя похоронят? Что мы, дела здесь себе не найдем?

– Все-таки лучше искать дело у себя, там как-то уютней, – хмуро пробормотал телевизионщик Джерри. – А тут, между прочим, даже телевидения нет.

– К чему разговоры, все равно от нас ничего не зависит, – вмешался Генрих. – И главное – мы живы.

– Да, мы живы, – тихо сказал Ульф. – А вот они...

Он опустил голову. Мы стояли в коридоре у поста охраны, стояли над

норвежским священником Якобом и датским летчиком Мартином, стояли,

окруженные чужим миром, и не знали, что ждет нас дальше.

Вероятно, мы никогда не сможем

докопаться до истинных причин нашего появления в чужом мире.

Это ведь только в книгах все проясняется к последней странице.

Я такой ясности не ждал. Не тешил себя мыслью о том, что когда-нибудь явится мне некто неземной и мудрый и растолкует все мелодичным голосом. Слишком простой для жизни была бы такая развязка.

За поворотом вдруг гулко загремели чьи-то приближающиеся шаги.

– Есть, чем писать? – внезапно воскликнул Михаэль.

– Там, на посту, – ответил Ульф.

– Говорите свои адреса! Нужно обязательно записать адреса!

Ричард бросился к открытой двери поста. Перед моими глазами

на мгновение появилась пестрая птица, перепархивающая с дерева

на дерево, и ошалевшая от чистого воздуха рыжая собака, бегущая

по тропинке с палкой в зубах.

Вокруг простиралось чужое поле, и мы победили на нем, и нас

ждали дела на нашей Земле.

Кировоград, 1986.