Текст книги "Колдунья-индиго"

Автор книги: Алексей Яковлев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 25 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

Глава 12

Вот такие события предшествовали поездке в аэропорт Внуково Панова и Горюнова с заданием задержать Гоги, буде он вознамерится именно оттуда, как донесла агентура, вылететь чартером на Ганновер. Получая приказ на задержание Гоги, оперативники предварительно выслушали подробный инструктаж. Инструктировал их, как обычно, начальник отдела полковник Медведев, но при этом присутствовал еще какой-то господин в штатском, по его манерам и поведению Панов сразу определил коллегу по профессии, только вышестоящего ранга, причем не ниже ранга полковника Медведева. Начальник отдела объяснил оперативникам их задачу и вручил Панову как старшему опергруппы фотографию Гоги. Глебу, как и другим сотрудникам отдела, не довелось расследовать преступления Гогиной ОПГ, их отдел в основном занимался поисками убийц и похитителями людей. Поэтому они с Горюновым никогда Гоги вживую не видели, но много о нем и его сподвижниках слышали, как и все москвичи. И так же, как и все прочие граждане, недоумевали, почему по отношению к этим бандюганам и ворюгам власти придерживаются политики «открытых дверей» и «наибольшего благоприятствования». Теперь Панов горячо заверил полковника, что этот мерзавец Гоги от них не уйдет, его давно следовало арестовать и посадить и они его задание выполнят не только с особым усердием, но и с огромным удовольствием.

Начальники выслушали заверения Панова благожелательно, особенно гость в штатском, лицо которого все больше прояснялось. Под конец пламенной речи Глеба он вдруг поднялся, вытащил из кармана какой-то пакетик, шепнул что-то на ухо Медведеву и хотел было подойди к оратору и его напарнику, сидевшим довольно далеко от начальства, в конце длинного Т-образного стола, но полковник удержал гостя за руку и тот, понизив голос, снова что-то ему сказал. Медведев выслушал, поморщился, тяжело вздохнул и обратился к почтительно ожидающим дальнейших распоряжений подчиненным:

– Вы это… Когда задержите Гоги, сразу наденьте на него наручники, а обыскивать его не обязательно. В аэропорту народ любопытствующий… Негоже унижать человеческое достоинство фигуранта. Сами знаете, закон стоит на страже прав подозреваемого: пока судебным порядком не будет доказано… и так далее. Доставьте Гоги в отдел и передайте в руки господина полковника, – Медведев указал на гостя в штатском. – Борсеточники – это его епархия.

– Да, – подтвердил пиджачный полковник. – Я сам произведу личный досмотр задержанного. Двое понятых ожидают на улице, отпросились пока подышать свежим воздухом. У одного угнали уже третью машину, а у другого вместе с борсеткой свистнули десять тысяч долларов. Так что не беспокойтесь, все будет строго по закону.

Выйдя из кабинета Медведева, оперативники переглянулись. Горюнов иронически хмыкнул, а Панов подвел философскую базу вод начальственную полупантомиму, разгадка смысла которой не составила для обоих большого труда:

– Чтобы восторжествовали закон и справедливость, необходимо преступить закон. Парадокс!

– Закон и справедливость – вещи несовместные! – присоединился к философствованию друга и одновременно продемонстрировал эрудицию Горюнов. – Притом я не хочу после чужого пира мучиться собственным похмельем. Если этот пришлый полковник хочет выслужиться перед начальством, пускай сам и подбрасывает Гоги наркотики.

– Тем более это не метод борьбы с организованной преступностью, – согласился Панов. – Ну, хорошо, одного посадим, но всем же наркотики не подбросишь!

Такие рассуждения не способствовали проявлению особого энтузиазма, но работа есть работа, и оперативники внимательно вглядывались в лица авиапассажиров, стараясь при этом не привлекать внимание к собственным персонам. Вдруг Горюнов незаметно подтолкнул Глеба в бок и шепнул:

– Смотри, вот он!

– Где? – Панов посмотрел в ту сторону, куда указывал взглядом напарник, но никого, похожего на их фигуранта, там не обнаружил. О чем и сообщил Горюнову.

– Да ты не Гоги высматривай, – возбужденно прошептал Горюнов. – Вон, видишь, бежит мужик с дипломатом? Тебе его лицо никого не напоминает?

– Очень даже напоминает! – обрадовался Панов. – Эта физиономия висит у нас на стенде розыска. Молодец, Горюныч! Опознал крупного афериста. Жаль, нам задерживать его не с руки, можем расшифроваться. Сейчас вызову местных оперативников, пусть они займутся этим аферистом.

– С какой радости мы станем благодетельствовать местным? – возмутился Горюнов. – Они с нами своими успехами не делятся. Берем этого Петрова-Сидорова, а если появится Гоги, задержим и его.

Спорить было некогда: «Петров-Сидоров» вдруг направился к выходу из аэровокзала. Оперативники догнали его и, вежливо взяв с двух сторон под локотки, повели к своей машине. Вначале, уж как положено, задержанный разыгрывал оскорбленную невинность, возмущался полицейским произволом, но когда его посадили в машину и пристегнули наручниками, перешел на деловой тон. Предложил оперативникам по пачке зеленых на брата, с условием, что они расходятся по-хорошему, а в дальнейшем никто никому ничего не будет должен. Панов, не утруждаясь с ответом, запер афериста в машине и поспешил вернуться в здание аэровокзала. А Горюнову приказал вызвать постового, передать ему под временную охрану задержанного и поскорее присоединиться к нему.

– Гоги может прийти со своей охраной, тогда мне одному взять его будет затруднительно. Постарайся не задерживаться. Если местные сотрудники захотят примазаться к нашей удаче и записать поимку Петрова-Сидорова на свой счет, долго не спорь, а в крайнем случае уступи. Нам важнее выполнить собственное задание. Потом во всем разберемся и восстановим справедливость.

В здании аэровокзала Панов снова занял свой наблюдательный пост. Оформление вылетающих чартером на Ганновер уже заканчивалось, а фигурант все не появлялся. Не видно было и Горюнова. Прошел еще час. Обеспокоенный исчезновением напарника, Панов несколько раз набирал номер его мобильника, но аппарат оказывался отключенным. Наконец он заметил в толпе пассажиров, направлявшихся к стойке регистрации, характерную физиономию Гоги. Судя по всему, он был один, и Панов вздохнул с облегчением. Гоги уверенно шествовал к месту регистрации, но не на чартер на Ганновер, который давно уже улетел, а на чартер на Гаагу. Осведомитель допустил небольшую ошибку. Впрочем, для Гоги – что Ганновер, что Гаага, что Генуя, все без разницы. С деньжищами, которые он упер из России, его везде примут с распростертыми объятиями. «Как только он подойдет к стойке, – подумал Глеб, – я пристроюсь за ним и там же этого интуриста скручу. Справлюсь и один, а волынщику Горюнову потом скажу пару ласковых слов». Только Панов приготовился выполнить задуманный маневр, как из недр аэропорта вышли два сотрудника полиции и направились прямехонько к Гоги.

«Ну, конечно, – подосадовал Глеб, – Горюнов попросил местных коллег об одолжении, а они решили оставить за собой и Петрова-Сидорова, и Гоги. Досадно, но главное, что оба преступника будут задержаны, а кто их задержит – это уже дело десятое».

Гоги тоже увидел полицейских и затоптался на месте, видно, прикидывал, что делать: попытаться сбежать или не подавать виду, что испуган, – авось пронесет. Полицейские целенаправленно приближались к Гоги, но не дошли до него буквально пять шагов, когда их внимание привлек другой пассажир, еще более колоритной внешности, чем Гоги. Вежливо представившись колоритному пассажиру, полицейские стали проверять у него документы и выпустили первоначальный объект своего внимания из виду буквально на несколько секунд. Гоги этим мгновенно воспользовался, бочком-бочком продвинулся за спины спешащих на регистрацию пассажиров, повернулся и быстро направился к выходу. Панов, естественно, бросился за ним и успел догнать беглеца уже на стоянке такси. После короткой схватки фигурант был схвачен и, выражаясь в стиле ретро, закован в наручники. Панов огляделся, но их машины, которая должна была стоять поблизости, нигде не было видно. Обращаться к местным полицейским Панов не хотел (достаточно для них и «приватизированного» «Петрова-Сидорова»). Глеб уже собрался звонить в отдел в надежде, что кто-то из коллег уже вернулся с городского мероприятия и может помочь ему с транспортом. Не везти же задержанного на такси! Но тут к стоянке лихо подкатили их «жигули» и Горюнов приветственно помахал ему рукой, не обращая внимания на красноречивый жест Панова, исподтишка грозившего напарнику кулаком. Пристегнув Гоги наручниками на заднем сиденье, Глеб отвел проштрафившегося друга в сторонку и нетерпеливо спросил:

– Ты куда дел афериста? Сдал его местным оперативникам?

– Очень надо! – возмутился Горюнов. – Буду я стараться для чужого дяди! Пускай они без нашей помощи выполняют план по раскрытию и задержанию.

– Отвез его в отдел? Почему не сообщил мне, что принял такое решение? Я же на тебя рассчитывал! Хорошо, что все обошлось. А могло бы…

– Обошлось – и ладно. А в отдел я никого не отвозил, потому что мы никого, кроме этого, – Горюнов кивнул в сторону понурившегося в машине Гоги, – и не задерживали.

– Петров-Сидоров от тебя сбежал? – сам понимая, что говорит глупость, все же спросил Панов.

– Еще не родился такой шаромыжник, который смог бы от меня сбежать, – хвастливо заявил Горюнов и, понизив голос, добавил: – Но если ты уже успел сообщить в отдел о его задержании, будем считать, что он сбежал. Но только от меня, ты тут ни при чем.

Панов схватил напарника за руку и оттащил его от машины подальше.

– Ты что, спятил?! Отпустил находящегося в розыске преступника и, конечно, за мзду?! Продался за тридцать сребреников?!

– Плохо обо мне думаешь! – нахально осклабился Горюнов. – Тридцать сребреников! Это разве та сумма, из-за которой стоило мараться? Но ты прав, этот стрекулист хотел от нас дешево отделаться. Украл миллионы, а нам триста тысяч?! Не на того напал! Я ему так и сказал: «Фифти-фифти, или отправишься в следственный изолятор!» Но он поклялся мамой, что большая часть этих денег ушла на подмазку нужных людей, оставшаяся – переправлена в швейцарский банк, и на руках у него осталось всего ничего. И мне пришлось согласиться на пятьсот тысяч долларов. Больше наличных у этого ворюги просто не было. Признайся, что и по двести пятьдесят тысяч на нос совсем неплохо! Деньги я отвез на свою шестисоточную фазенду, поэтому и задержался. Сдадим Гоги по назначению и поедем туда, я передам тебе твою долю.

– Ты, ты… – задохнулся от возмущения Панов. – Как ты мог додуматься до такого?! Это должностное преступление! Получение взятки! Сговор с преступником! Ты сам стал таким же мошенником, как твой Петров-Сидоров, и меня втягиваешь в уголовное болото?! Я на такое никогда не соглашусь!

– Ну что же, заложи меня начальству, притом не забудь принести бывшему другу с получки передачу в Бутырку, – набычился Горюнов.

Они молча сели в машину и поехали в отдел. Горюнов всю дорогу искоса поглядывал на напарника, но гордость не позволяла ему унижаться до просьб и уговоров. Да и присутствие в машине задержанного мешало открытому разговору. Вдобавок Гоги не нашел более подходящего момента, чтобы тоже предложить оперативникам взятку за свое освобождение. И хотя сумму откупа он сулил немалую, Горюнов первый на него так рявкнул, что сразу отбил охоту склонять неподкупных сотрудников МВД к противоправным деяниям. В гордом молчании они доехали до места назначения, и Горюнов, выбравшись из машины, первым проследовал в помещение отдела, демонстративно заложив руки за спину на манер конвоируемого зэка. За ним в наручниках шел задержанный Гоги, а замыкал процессию Панов, кроющий про себя последними словами своего корыстолюбивого напарника, подложившего ему такую свинью. Гоги сдали под охрану в КПЗ, где его уже ждал давешний полковник с двумя понятыми, а Панов отправился на доклад к начальнику отдела, напутствованный многозначительным пожеланием Горюнова, произнесенным уныло-похоронным тоном:

– В Бутырку передачи мне, кроме тебя, носить некому. Но, думаю, долго я этим тебя затруднять не буду.

Панов прекрасно понимал, на что намекает его «отличившийся» приятель. Совсем недавно сотрудники отдела бурно обсуждали происшествие, случившееся в одном из подразделений МВД. Молодой оперативник, недавно пришедший на работу в органы охраны правопорядка, компенсируя отсутствие опыта неумеренным энтузиазмом с изрядной примесью юношеской романтики, вообразил себя этаким полицейским Рэмбо и один вступил в бой с группой вооруженных бандитов. Собственно, он был не один, но более опытные сотрудники предпочли не лезть на рожон, справедливо полагая, что если бандиты на этот раз и скроются с места преступления, рука закона рано или поздно, их все равно достанет. Отчаянный же Рэмбо рванул вперед с поистине мальчишеской бесшабашностью. Уж на что бандиты были матерые, но и они растерялись от такого напора и замешкались с оказанием вооруженного сопротивления. Замешкались трое, а четвертый, хоть и не из молодых, да шустрый, выхватил пистолет и приготовился выстрелить прямо в лоб бесстрашному оперу. Но Рэмбо на то и Рэмбо: он опередил стрелка буквально на секунду и сам сразил правонарушителя наповал. Ну а дальше ему предъявили превышение пределов необходимой самообороны (почему не дал себя застрелить?). Все жалели молодого коллегу, скинулись на хорошего адвоката. Но дело, возбужденное против него, было закрыто по уважительной причине, а именно в связи со смертью обвиняемого. В СИЗО чересчур решительного борца с бандитизмом посадили в одну камеру с уголовниками, где он вскоре и скончался в результате несчастного случая, по неосторожности дотронувшись до неисправного электроприбора.

Во всех низовых подразделениях системы МВД долго обсуждались обстоятельства несчастного случая, оборвавшего жизнь молодого полицейского. А в медведевском отделе эти обсуждения проходили особенно бурно. Не решаясь прервать возмущенные речи коллег, полковник Медведев сидел в своем кабинете и, схватившись за голову, в тихом ужасе предполагал для своего отдела очень печальные последствия необузданных словопрений. И дурные предчувствия его не обманули. Даже самый уважаемый ветеран отдела, долгожитель угрозыска, наставник, учитель и поучатель молодежи, в первую очередь – отъявленного критикана и нытика Горюнова, два часа без остановки ругался и орал и при этом ухитрился не произнести ни одного лексически нормативного слова. Наоравшись, ветеран-наставник заявил, что немедленно уходит на пенсию и увольняется из этого (далее опять непечатно) и устраивается швейцаром в элитный ночной клуб. Что говорить о других, менее сознательных и выдержанных сотрудниках? Панов вместе с ними тоже будто слетел с катушек, орал и матерился еще похлеще наставника, хотя обычно матерщины не терпел. В итоге все, кому было куда уйти, уволились, а оставшиеся дали друг другу торжественную клятву, что отныне они не приблизятся к вооруженному преступнику ближе, чем на пушечный выстрел. Но кто в этих обстоятельствах всех удивил, так это Горюнов. «Уж Пригорюныч-то теперь будет целый месяц ныть и ругаться», – предполагали сослуживцы. Как они заблуждались! Горюнов только смотрел во все глаза на орущих и матерящихся, но сам не проронил ни слова…

И вот теперь, с тяжелым сердцем направляясь на доклад к начальнику отдела, Панов думал:

«Правильно говорят: не ту собаку бойся, которая лает, а ту, которая молчит. Видимо, тогда и принял Горюнов свое решение и только ждал случая, чтобы его осуществить. Сегодня и осуществил. Но разве в этом нет отчасти и моей вины? Как я тогда выражался по поводу всех и вся! И не объяснил товарищу, что одно дело – ругать сволочей, а совсем другое – самому становиться сволочью. Пригорюныч и подумал, что я одобрю его сделку с аферистом и соглашусь взять свою долю…»

Мучаясь и терзаясь, Глеб шел по коридору, решимость разоблачить друга-оборотня слабела с каждым шагом, а когда он открыл двери кабинета начальника отдела, эта решимость окончательно куда-то испарилась. И доложив полковнику о задержании Гоги, Панов ни словом не упомянул об аферисте. Горюнов ждал его в коридоре и, по-видимому, сразу поняв, что гроза миновала, уже почти шутливым тоном спросил:

– Ну что, будешь сушить для меня сухари?

– Пошел ты! – резко ответил Глеб и прошел мимо уже бывшего друга.

В отделе шла такая кутерьма, что размолвку закадычных друзей почти и не заметили. Выпускники полицейской школы, пришедшие на смену уволившимся ветеранам, мало что умели, а опыта не имели совсем. Оставшиеся старики считали месяцы и дни до вожделенной пенсии и умело уклонялись от рискованных заданий. Раскрываемость трещала по швам, хоть наркотики впору было подбрасывать. Горюнов вскоре тоже уволился из МВД, занялся бизнесом и открыл частное сыскное агентство «Следопыт». Он привлек к себе на работу кое-кого из уволившихся сотрудников отдела, даже бывший его наставник и поучатель покинул свой швейцарский пост и пошел на службу к разбогатевшему подопечному. По старой памяти Пригорюныч давал возможность подработать в своей фирме и действующим оперативникам. Только Панов отказывался иметь с ним какие-либо дела, хотя сотрудничающие со «Следопытом» сослуживцы частенько передавали ему приветы от своего благодетеля, а также дружеские приглашения принять участие в бизнесе.

Глава 13

Вот почему, услышав просьбу-рекомендацию Курсакова походатайствовать перед Никандровым за агентство Пригорюныча «Следопыт», Глеб скривился, но отказать следователю не смог.

«Курсаков надеется слупить с Горюнова хорошие бабки за посредничество при получении выгодного контракта, а мне за помощь в этом деле двойная зарплата: от государства и от Никандрова, – размышлял Глеб. – Что ж, придется слегка поступиться принципами. Ничего не поделаешь, такова рыночная се ля ви!»

Никандров прислушался к мнению Глеба и поручил своим юристам заключить договор со «Следопытом». Глеб был уверен заранее, что радостным вестником для Пригорюныча пожелает стать сам Курсаков. Так и получилось. Выслушав по мобильнику ответную благодарность новорусского предпринимателя с обещанием щедрого гонорара, Курсаков тоже расщедрился и мельком упомянул об участии в рекламной кампании по прославлению «Следопыта» Панова и далее, не спрашивая Глеба, передал Пригорюнычу привет от старого друга. Горюнов опять рассыпался в благодарностях, а Курсаков протранслировал их коротко: «И тебе перепадет».

Приятный разговор прервал Новиков. Пробегая мимо, он сообщил, что к началу похорон Никиты прибывают родственники и друзья семьи покойного и требуется обеспечить и их охраной, поэтому хорошо бы Панову временно принять на себя обязанности одного из телохранителей. Глеб согласился, и Курсаков, продемонстрировав пистолет под мышкой, тоже предложил свои услуги в качестве временного бодигарда. Новиков, секунду поколебавшись, тут же поручил добровольцам обеспечивать безопасность двух детей Никандрова – Изяслава и Марфы.

– Что это значит? – спросил Курсаков Глеба, глядя вслед спешившему по своим делам Новикову. – Он настолько беспокоится за жизнь старших наследников Никандрова, что усиливает их охрану, а младшей, по его мнению, опасность угрожает меньше?

«Уже начал копать, – подумал Глеб. – Вот что значит травленый следственный волк, сразу ухватился за кончик подброшенной Новиковым цепочки. Ну да, потянул за одно звено – вытянешь и всю цепь. А начальник охраны верен себе: намекнул следователю, что подозревает Юлию, а сам остался в стороне, вроде ничего такого не говорил. Нет уж, не стану ему помогать вешать на девчонку чужих собак, у нее и своих достаточно». И Глеб, прикинувшись непонятливым, только пожал плечами:

– Может, считает, что Юлию и так хорошо охраняют?

Курсаков с Глебом спустились к парадному подъезду особняка и присоединились там к группе охранников во главе с Новиковым, приготовившихся к приему прибывающих на предстоящую траурную церемонию родственников и друзей семьи Никандровых. Первой в шикарном длинном черном лимузине подъехала бывшая жена Никандрова (четвертая по счету), ныне вдова американского миллионера Мэйсона и близкая подруга, а возможно и невеста, американского же миллиардера Хантера, она же мама Юлии. Несмотря на свое недомогание, Юлия в сопровождении психотерапевтов встречала родительницу у парадного подъезда, бросилась к подъехавшему лимузину и, отстранив охранника, сама открыла дверь машины. Далее – трогательная сцена объятий, поцелуев и пролитых слез радости, несмотря на печальный повод для свидания. Следующей приехала госпожа Никандрова-вторая со старшей дочерью Андрея Николаевича Марфой, переименованной эмигрировавшей в США экс-супругой в Маршу, чтобы хоть как-то насолить бывшему мужу в отместку за развод. Марша приехала в «БМВ», а ее мама выпорхнула из «мерса». Американская гражданка госпожа Никандрофф, моложавая, не лишенная привлекательности женщина, в прошлом фотомодель, ныне не имела постоянного места жительства и «бомжевала» по модным курортам, хотя престижные дорогие квартиры щедротами бывшего мужа ждали ее в Нью-Йорке, Лондоне и Париже. Марфа-Марша, худенькая миловидная рыжеватая девушка, с радостным визгом бросилась на шею отцу, но затем также постаралась напустить на себя соболезнующий вид, хотя это ей плохо удавалось. Мадам Никандрофф-два и вовсе посчитала ненужным притворяться, изображая скорбь по почившему Никите, а в знак протеста против вынужденного общения с бывшим муженьком говорила с американским акцентом, время от времени сбиваясь на акцент нижегородский. Марша разговаривала по-русски без акцента, видно, больше времени проводила в доме отца, чем с новорусско-американской матушкой. Старший сын Никандрова Изяслав, солидный тридцатилетний брюнет, генеральный директор одной из никандровских фирм, приехал без своей матери, госпожи Никандровой номер один, но зато выполнил поручение отца. Он сопровождал одетую в траур заплаканную женщину – мать Никиты. Ее лицо показалось Панову знакомым: где-то он ее уже видел, причем не в связи с криминальными расследованиями, но где и когда – не припоминалось. Глава семейства, он же убитый горем отец, протянул руки и принял в объятия бывшую жену, которая оросила слезами его пиджак, и соленая влага ее глаз смешалась с его скупой мужской слезой. Пожалуй, скорбь только этих двух из всех присутствовавших людей показалась Глебу действительно искренней и глубокой. Изяслав тем временем объяснил, почему его мать, экс-супруга Никандрова номер один, не смогла приехать. И язвительно ответил «гламурной бомжихе», не упустившей случая попенять на ее отказ почтить память пасынка, что его мать небогатая женщина и не может разъезжать по свету, как некоторые. После чего повернулся к бывшей фотомодели обратной стороной и отошел прочь. Что экс-супруга номер два высказала ему вслед, Глеб не разобрал, но было ясно, что ничего хорошего в свой адрес Изя не услышал.

Нелли вместе с супругом встречала приезжавших и вела себя исключительно корректно: в меру скорбно, в меру приветливо, не допуская проявления и тени ревности к бывшим пассиям мужа; даже капли обычного и неизбежного женского яда не брызнуло с ее розовых губ в уши соперницам. Остальные господа, дамы и девицы, почтившие память Никиты, были Глебу незнакомы даже заочно, кроме юной амазонки, которую он увидел в день своего приезда в воротах, охраняемых «космическим» стражем. Курсаков буравил взглядом и приезжающих, и встречающих и, похоже, подозревал всех и каждого, не исключая самого Никандрова, в обоих преступлениях, а может, и в других, Глебу не известных. На Панова он тоже бросал косые взгляды, чередуя их с разглядыванием болезненной Юлии, по чему Глеб догадался, что в отличие от мнительного Духанского ни в убийстве Никиты, ни в похищении Дэна следователь своего оперсотрудника не подозревает. Зато по старой следовательской привычке все знать и всюду совать свой нос пытается выяснить, не перешли ли спасательные услуги Глеба в амурные отношения со спасенной им девой.

«Интересно, кто успел его проинформировать, что я ненадолго, но и вправду запал на юную красавицу: Духанский, или Новиков?» – подумал Глеб.

Но эти размышления не отвлекли его от поручения начальника охраны, и Глеб в свою очередь вопросительно посмотрел на Курсакова, а затем повел глазами на Изяслава и Марфу. Курсаков понял немой вопрос, тоже глазами указал ему на Марфу-Маршу, а сам придвинулся поближе к Изяславу. С этой минуты Глеб «прилип» к американо-российской дочке Никандрова и всюду следовал за ней в готовности прикрыть субтильную девицу своей широкой спиной от пули возможного снайпера. Выразив краткие соболезнования осиротевшим родителям, все стали вновь рассаживаться по машинам, чтобы ехать в местную старинную церковь, которую Никандров посчитал достойной стать местом отпевания усопшего сына. Из церкви предполагалось следовать в Москву на Новодевичье кладбище, где и должны были состояться похороны. Юлия, по состоянию здоровья и настоянию психотерапевтов, матери и отца, должна была остаться дома, простившись с братом заочно, потому что тело Никиты в дорогом катафалке охрана должна была доставить из морга прямо в церковь. Марша посочувствовала нездоровью сестренки и заметила, что выглядит больная так, что краше в гроб кладут, чуть ли не предложив ей тем самым поменяться местами с Никитой. И не дав оторопевшей родственнице достойно ответить на такое дерзкое ехидство, новорусская американка проследовала к своей машине, а Глеб, как положено телохранителю, двинулся за ней следом. Распахнув дверь навороченной иномарки перед охраняемым объектом, Панов сам собрался сесть рядом с водителем, но девушка остановила его и указала на место рядом с собой. Глеб на секунду замешкался, хотел было возразить, что место телохранителя на переднем сиденье, но потом передумал: зачем упрямиться и наживать себе недоброжелателей в семействе, откуда деньги дадут. Панов уже садился рядом с любезной красоткой, когда его удержали за руку, на этот раз – Юлия. Она успела подойти к машине и сообщила милой сестрице, что почувствовала себя лучше и хочет вместе с ней поехать в церковь на отпевание. Мать и психотерапевты пытались удержать непослушную пациентку, но та цыкнула на них, и доктора вместе с мадам Мэйсон сочли за лучшее от нее отстать. Отец маневра дочкиного не заметил, потому что уже уехал на своей машине. Глебу оставалось только деликатно помочь Юлии усесться рядом с Маршей поудобнее, а самому занять место рядом с шофером. Судя по тому, что следом за Марфиной машиной сразу двинулся «БМВ» с двумя телохранителями, Новиков позаботился об охране не только для старших детей шефа.

В церкви священник отпевал усопшего, читая заупокойные молитвы, а все прибывшие на прощание с покойным столпились полукругом на пристойном расстоянии от гроба со скорбными лицами. В центре полукруга стоял Никандров, справа от него склонила голову Нелли, держа под руку бледную Юлию. С другой стороны ее поддерживала родная мать. Слева, ближе к сердцу отца, пристроилась Марфа. Рядом с ней, недовольно косясь на сводную сестру, стоял Изяслав. Для матери убиенного Никиты принесли стул – она одна слушала молитву священника сидя. Второй стул хотели было принести для Юлии, но болезненная девушка только отрицательно мотнула головой, а уговаривать ее ни мать, ни отец, ни психотерапевты не могли, чтобы не нарушить атмосферу траурной церемонии. Глебу не удалось пробраться через скорбную толпу друзей и родственников ближе к Марфе: не расталкивать же ВИП-джентльменов и дам, пропустивших никандровскую дочку к отцу, но разом сомкнувших свои ряды за ее спиной. Причем каждый из ВИПов, явно не нарушая приличий и торжественности момента, сам пытался протиснуться поближе к Никандрову. Зато сзади Панову было удобнее, по примеру Курсакова, разглядывать присутствующих. Глеб понимал, что опытный криминалист Курсаков, съевший собаку на расследовании самых запутанных преступлений, не из праздного любопытства буравит взглядом родственников и обслугу Никандрова. Видимо, он был согласен с предположением осиротевшего сразу на двоих детей отца, что ноги, по крайней мере, одного из преступлений – похищения Дэна – растут из окружения олигарха. Панов тоже постарался использовать трагическую причину общего сбора всех и вся для наблюдений, полезных для следствия. Свои наблюдения он сравнивал со сведениями, ранее почерпнутыми из разных источников, главным образом из рассказов Новикова, и старался составить для себя объективную картину взаимоотношений внутри никандровского семейного клана.

Взять хотя бы саму хозяйку поместья Нелли Григорьевну. Полковник Медведев, напутствуя Глеба, описал ее как истеричную женщину, спорить с которой побаивался или, по крайней мере, избегал даже ее супруг. Откуда Медведев мог получить такие сведения? Только от самого Никандрова. Лично Нелли он знать не мог: когда он близко общался с ее мужем, Нелли и замужем-то за ним не была, о ней вообще тогда не было ни слуху ни духу, а Никандров состоял в счастливом браке номер один. Новиков же дал Нелли самую противоречивую характеристику, сначала описывая ее как требовательную и капризную женщину, от расположения которой в доме зависели все и вся. На то же самое намекал и «космический» страж ворот Сергей Кузьмич. И первая встреча с ней утвердила Глеба в том же мнении. Потом вдруг выясняется, что Нелли – чуть ли не семейный голубь мира и берегиня мужа от всяческих скандалов. Она сходит с ума после похищения сына и в истерике требует от мужа не связываться с полицией, а заплатить похитителям деньги. А потом Глеб видит собственными глазами, как якобы безутешная мать спокойно отправляется в фитнес-клуб, забрав, кстати, с собой охранников Никиты, что оставило пасынка, да и падчерицу тоже беззащитными перед покушавшимися на них киллерами. И какие у нее взаимоотношения с пасынками и падчерицами? Дети от других браков ее ненавидят, но взаимна ли эта ненависть? Да, Изяслав и Марфа с радостью и теплотой приветствовали отца, а с мачехой едва поздоровались. Но вот сейчас Нелли вместе с матерью Юлии поддерживала заболевшую падчерицу под руки. А Юлечка – ничего, не возражает против мачехиной заботы. А ведь она девица с гонором – если бы плохо относилась к Нелли, продемонстрировать это вряд ли бы постеснялась. Ну, а саму Юлю Новиков прямо подозревает и в похищении Дэна, и в убийстве Никиты…

Теперь Изяслав и Марфа-Марша. Они и друг друга, и Юлию, и Нелли не переваривают. Наверное, и Никиту недолюбливали. А уж то, что они все вместе ненавидели Дэна, в этом нет никакого сомнения. Мог кто-нибудь из них быть заказчиком похищения Дэна и убийства Никиты? С одной стороны, слишком молоды, исключая Изяслава, с другой – теперь полно молодых да ранних.