Текст книги "Прощай, любимый Дрезден-Сити! (СИ)"
Автор книги: Алексей Яцык
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 6 страниц) [доступный отрывок для чтения: 2 страниц]
– Да это ещё ничего. А вот ПХЗ, где твой батя и мой старик работали, так вообще закрыли.
Я удивился – в своё время Приднепровский Химический Завод был едва ли не вторым по значимости предприятием в городе после ДМК. Даже уборщицы в нашей школе носили на своих фартуках эмблему ПХЗ. И вот теперь этого завода нет.
– И гхаварят там полно радиации осталось – продолжил Вадик – круче, чем в Чернобыле.
– Представляю сколько б мутантов в городе родилось, если б случилась на ПХЗ авария – усмехаюсь я сам себе.
Долго мы говорили и о политике, ругая наших президентов и политиков, о жизни и о том, как мы проведём время тут. Наконец Вадик спросил:
– Тебе включить телевизор?
– Почему бы и нет?
– Надеюсь, ты нашу державну мову ещё понимаешь, Сань?
– Вадику! – с улыбкой сказал я – а нав╕що мен╕ забувати р╕дну мову, от скажи мен╕ будь ласка!
– О! – удивился Вадик – не знал, шо ты ещё можешь по нашему шпрехать! Как ты нашу мову то не забыл.
– Да так – почитываю украиноязычные сайты порой и потому не забываю.
Вадик включил телевизор, стоявший в углу гостиной и передал пульт мне со словами:
– Выбирай всё шо хочешь! Ящик в твоём распоряжении!
Я стал клацать по каналам, с целью ознакомиться с содержанием современного украинского телевидения. Контент впрочем, не сильно впечатлял – российские сериалы, Потап и Настя Каменских вперемешку с западной и русско-украинской попсой, чертовщина в стиле Ленин-Ожил-В-Мавзолее и Ванга-Что-то-Напророчила-И-Оно-Сбылось. Наконец я решил остановиться на украинских новостях. Ведущая на хорошем украинском языке, на котором наверняка даже в сёлах не очень то и говорят, рассказывала какая адская стоит на Украине жара, что даже рельсы от неё плавятся.
`Странно – подумал я – почему только мой поезд в итоге с рельсов не сошёл?'
Дальше было уже не очень интересно – предстоящие выборы в Раду, Янукович где-то кого-то принял, колхозники где-то убрали урожай, где-то кто-то попался на взятке, где-то разбойное нападение. В общем, мёртвый сезон дошёл даже до телевидения.
Когда новости кончились, я почувствовал, что Морфей окончательно стал меня покорять и, выключив телевизор, сказал Вадику:
– Наверное, мне пора уже спать!
– Ну, так давай в мою спальню! – предложил Вадик – А я в гхастинной посплю. Чувствуй себя тут как дома!
Вадик проводил меня по коридору, увешанному стиранным бельём в спальню, которая как раз была специально для меня была постелена, пожелал мне спокойной ночи и ушёл к себе спать. А я, раздевшись, лёг на кровать и, укутавшись одеялом, окончательно отдался во власть всемогущего Морфея. И когда я уснул, за окном рассвело, и красное солнце начало озарять просыпающийся город.
Мой двор : сон и реальность.
И приснился мне мой двор...
Вот он я – 5-летний, белобрысый и худощавый играю с пацанами то ли в прятки, то ли в сифу, а то и в то и в другое одновременно...
...Я прячусь от своих преследователей в погребах, скрытых от внешнего мира деревьями, аккуратно подстриженными заборами из кустов, каменным забором детского садика и отчасти гаражами...
...Но как назло меня всё равно находят, хлопают по плечу так, что я от неожиданности вздрагиваю, и говорят мне:
– Ты – сифа!
И вот теперь я бегаю за другими мальчишками со двора и заражаю их сифой. И украинское солнышко освещает нам наши забавы...
...Ещё один флэшбек...
Мы играем с пацанами в войнушку. Как и во всех войнушках, в которые мы играем, а мы это – я, Вадик Томишевский, Гриша Кацапенко, Игорёк Смурый и маленький, но не по годам наглый Миша Байстрюк – так вот мы воюем в стиле `все против всех'. В войнушке мной из игрушечного пистолета убиты Игорёк и Гриша, но вот засада – меня из игрушечного пистолета подстреливает Байстрюк и я картинно падаю на траву, изображая Смерть...
...И снова флэшбек...
...Пользуясь турником в виде лесенки с двумя кольцами мы + Вячеслав Коробейчик и Вовка Михальчук играем в волейбол. Мы бросаем мяч то через турник, то сквозь кольца. А мне опять не везёт – пять раз я пропускаю мяч, а один раз получаю мячом по балде, за ротозейство.
И получаю нарекание от Гриши:
–Саня, ну шо ты за тормоз, ей-богху!
Но ведь главное не победа – главное – участие, не так ли?...
...Ещё флэшбек...
...Какие-то мелкие уродцы с соседних дворов повадились воровать с наших деревьев абрикосы. За что мы решаем их поколотить и в итоге после небольшого преследования, загоняем на каменный забор детского садика. Уродцы, пользуясь своим положением начинают нас дразнить матерно обзывать и кричать детские дразнилки. Гриша кидает в них семенем каштана, но промахивается, снова следуют высунутые языки и дразнилки. Кидает камешек в них Славка – тот же результат. Наконец очередь доходит до Гарика Смурого, он кидает в окопавшуюся на заборе белобрысую малявку камень и рассекает малявке подбородок. Малявка тут же в рёв:
– Аааааааааааааааа!
Мы радуемся победе, но не долго – на плач вражеского малявки тут же прибегает батя Игорька – типичный советский инженер конца 80-х-начала 90-х с типичными для того времени усами. Он заводит Гарика на погреба и сделав из неокрепшей веточки прут начинает сечь Гарика по тому месту, по которому и лупят обычно детей за дело и сопровождает это дело словами:
– Я сказал тебе – не бить детей!
– Ааааааааааааа! – только и находит, что ответить Гарик, у которого свой теперь черёд реветь от боли...
...Солнце заливает наш двор солнечным светом, прохожие всех возрастов идут через наш двор и проезжую часть нашего двора то в город, то обратно. За моим окном цветут зелёные каштаны, и всё в этом мире улыбается нам – его детям – даже тогда, когда наступает ночь и над двором загорается большой фонарь и не слышно ничего кроме смешанного шума поездов, заводов и самолётов, а так же сверчков, собак и кошек...
...Но вот – сон окончился и я просыпаюсь окончательно....
* * *
Проснувшись, я обнаружил в окне свет. Но этот солнечный свет был скорее вечерним, нежели утренним. На часах я с удивлением обнаружил, что сейчас 6 часов вечера по киевскому времени (я часы перевёл ещё в поезде) и пришлось мне встать с постели, прибраться и одеться.
– Ну, ни фига себе я поспал! – сказал я удивлённо сам себе.
Я вышел в коридор и, подчиняясь своему желанию выйти во двор, направился в прихожую за сандалиями.
– Доброе утро, Саш! – слышу я из гостиной голос тёти Даши – Ну как спалось?
– Да нормально вроде – сказал я ей и тут же спросил – Вы не против, если я прогуляюсь неподалёку.
– Да конечно, иди, гхоспаде, ну никто тебе здесь не мешает! – в этот момент в голосе тёти Даши явно читалась усталость.
Одетый в сандалии, бриджи и зелёное поло я вышел во двор. А выйдя во двор, немедленно испытал культурный шок не самого приятного свойства.
Мой родной дом, который располагался справа от того места, где я гостил на вписке конечно был ещё цел и не изменился практически никак за всё время моей жизни на планете. Это был всё тот же трёхэтажный сталинский дом на улице Черняховского с белыми барельефами в центре которых неизменно сияли красные звёзды под окнами вторых этажей. Двери только стали железными и с замком. Но вот каштаны нашей улицы, которые когда-то было видно из нашего окна теперь выглядели так словно в город пришла Вечная Осень – листья на них однажды пожелтели и больше никогда не опали, так и, оставшись на своих ветках висеть круглый год – и зимой, и летом.
А слева от моего дома я увидел странную парочку – лысого мужика с пивным животиком, похожего на хозяина питерского магазина для неформалов Castle Rock и внешним видом и прикидом металлиста старой школы и не менее упитанную подругу, державшую в руках поводки, одетые на двух такс весьма стрёмных на вид. Ибо настолько уродливы были эти таксы, что казалось – то ли они выросли в Чернобыле, то ли они пали жертвами жестокого обращения с животными – коричневые шкурки собак практически полностью были покрыты белыми пятнами, а у одной собаки было бельмо на левом глазу, точь-в-точь, как у Мэрлина Мэнсона. И та собака, которая с бельмом, завидев меня, тут же принялась меня облаивать, но хозяйка на моё счастье тут же её одёрнула, извинившись передо мной.
Но дальше меня ожидал ещё больший культурный шок и опять в самом плохом смысле этого слова. Турника с кольцами больше не было, как не стало и практически всех атрибутов нормального дворового детства, включая любимые нами когда-то качели. Трава, никем давно не стриженная, выросла до размеров куста и на ней, даже в футбол стало невозможно нормально поиграть. Заброшен был и забор из кустов, принявший совсем запущенные очертания, абрикосовые деревья или засохли или были спилены, а столик, за которым мы бывало, и просто сидели, и в карты играли и ставили магнитолу с весёлой музыкой, был попросту выкорчеван и пушен на дрова и металлолом.
А самое дикое в увиденном – зачем-то посреди двора поставили гаражную ракушку, автодорожка к которой окончательно изуродовала наш дворик.
Я направился к погребам в надежде отыскать хоть что-то отдалённо напоминавшее мне мир моего детства, но, увы – не было больше и погребов. А те немногие погреба, которые остались теперь тихо умирали, проваливаясь под землю, которая пользуясь их заброшенностью, забирала своё обратно.
Но хуже всего было то, что произошло с детским садом, куда одно время водили меня, пока не перевели в другой детский садик, а потом и моего брата. Его здание, где одно время после нашего переезда располагалась почта, было разрушено так, словно случилась война и в него попала фугасная бомба.
Сильная душевная боль при виде такой картины пронзила мою и без того некрепкую нервную систему, на глаза выступили слёзы и от всё усиливающегося чувства утраты я шептал:
– Что вы сделали, твари?
Затем мой голос стал ещё громче:
– Что вы сделали?... Твари!
И наконец, я окончательно отдался захлестнувшей меня истерике и со слезами на глазах я проорал:
– ЧТО ВЫ СДЕЛАЛИ С МОИМ САДИКОМ, ТВАРИ!
Долго и беззвучно рыдал я на остатках погребов от увиденного мной варварства. Никто не услышал меня и не увидел – и, слава богу, не хочу, чтоб меня видели слабым и беспомощным. Наконец я взял себя в руки и проследовал по каменным ступенькам с погребов на дорожку. По которой пошёл к дому Вадика Томишевского и сел около него на скамейку, приводя мысли в порядок. И тогда я в первый раз осознал, что мир моего детства окончательно и бесповоротно умер.
Через полчаса из магазина на проспекте Ленина вернулся Вадик с сумкой, груженной продуктами. Увидев меня, он сказал:
– Здоров, дружище! Как ты тут?
– Да вот! Сижу и охреневаю от того, что сотворили с нашим двором.
– Так уже давно тут так. С тех пор, как этот лось Груздев, что теперь в бывшей хате твоей бабушки живёт, решил тут гхараж построить, всё пошло под откос.
– И неужели никто не вписался за наш двор? Даже турник и тот убрали?
– Да вмешивались, пытались, а толку? Да и на кой теперь эта детская площадка уже нужна, сам подумай Саш! Мы все давно выросли, а новых детей тут никто не завёл – старые соседи только недавно поумирали, а новые только недавно въехали.
– Остаётся только надеяться, что когда они заведут детей, всё станет по– старому.
На это Вадик ничего не ответил, и мы направились домой. Да и мне не хотелось уже разводить пустопорожнюю философию на тему `Как нам обустроить родную Горплощадку'.
Затем я отнёс винца Алисе Максимовне – единственной нашей старой соседке, которой удалось пережить стариков нашего двора и дожить до наших дней. Её квартира никогда не менялась за всю её жизнь. Все атрибуты советской квартиры, включая радиоточку, из которой вместо Маяка вещало на украинском сонное УР-1, типичные для той эры мебель, книжный шкаф и даже обои и занавески, не говоря уже о входной двери – всё это делало квартиру Алисы Максимовны последним бастионом Советского Союза, окружённого железными дверями новых хозяев, принадлежавших уже к другой эпохе и заменивших нас и бывших соседей и не желающего сдавать своих позиций. Алиса Максимовна по-украински расспрашивала меня о моих делах, делах родителей, нашей бабушки и рассказывала о себе, а я по-русски отвечал ей на все её вопросы и расспрашивал о ней, о судьбе наших бывших соседей, и так далее, и так далее, и так далее. В конце концов, мы с ней обнялись, она передала моим родным привет, и я вернулся в дом к Вадику.
И там за телевизором, пока Вадик сидел за компьютером, я составил в уме план того, чем я займусь в Дрезден-Сити, за то время пока нахожусь. А именно:
1) Встречусь со всеми остальными друзьями детства, которые ещё остались во дворе.
2) Съезжу к прабабке на могилу.
3) Позагораю и накуплю лекарств для бабули.
4) Встречусь с одноклассниками.
5) Попробую заново построить отношения с Наташей Абросимовой – моей бывшей одноклассницей, с которой как мне кажется, у меня вполне бы случилась любовь, если б не переезд в Питер.
6) И конечно я наделаю много, много, много фоток для контакта.
Однако всё это потом, постепенно...
А, завтра мы выезжаем с Вадиком и Гришей Кацапенко на Котлован.
Котлован.
Как у села Романково материализовался Котлован, вернее целых два Котлована, наполненных чистейшей озёрной водой, история скромно умалчивает. Возможно когда-то приехали экскаваторы, вырыли пару больших ям в Поисках-Чего-то-Ценного, но то ли не нашли, то ли нашли то, что искали и выкопали то, что искали до самого конца. И в итоге покинули Котлован, который с тех пор заполнился дождевой водой, а вскоре заполнился и отдыхающтими.
Сначала их было не особо много, и все они были с Левого Берега. Но настоящее раздолье началось, когда в лихие 90-е каким-то чудом удалось достроить Новый Мост через Днепр и горожане массово устремились на Котлован, постепенно забив на всё более зарастающий водорослями и загрязнённый Днепр. Работяги, студенты, школьники, богатые, бедные, дети, родители – все они если не уезжали куда-то в отпуск, то непременно грели свои тела на Котловане. И, разумеется, не забывали о водных процедурах там же и оставляли на Котловане груды мусора.
И вот в сторону Котлована устремилась с пляжными принадлежностями в кульках и наша великолепная четвёрка в лице меня, Вадика, Гриши Кацапенко и его невесты по имени Алёна. Гриша Кацапенко за время моего отсутствия в Дрезден-Сити успел отслужить в десантуре, которую на Украине чей-то надмозг официально переименовал в аеро-моб╕льн╕ в╕йська (видимо, чтоб патриотичней звучало), повкалывать на стройках в Москве, но в итоге всё равно вернуться в Дрезден-Сити по причине кризиса 2008 года. На радость светловолосой и стройной Алёнке, которую я видел ещё в последний свой приезд, и которая тогда уже была влюблена в Гришу. Гриша, теперь работающий кровельщиком, практически не поменялся – как был в хорошем смысле альфа-самцом, так и остался, в былые годы вообще бил морды всем, кто про него на стенке плохо писал, но теперь его злость превратилась в просто обострённое чувство справедливости. Как оно проявляется, я вам на этих страницах поведаю позже.
А пока вот сейчас мы идём по улице Долматова, всё больше и больше дряхлеющей и покрывающейся трещинами на домах, ямами на асфальте и где точно так же стремительно исчезают погреба, и заводим разговор о выборах в Верховную Раду.
– Гхриш, ты за кого гхолосовать пойдёшь? – спрашивает Вадик
– Не знаю, Вадик! – отвечает Гриша – там в Раде одни п***расы, но прогхолосовать всё равно хочу.
– Я вообще, сколько себя помню никогда и ни за кого не голосовал – вставляю свои 5 копеек я – не верю политиканам и всё тут.
Все уставились на меня с нескрываемым недоумением.
– А как же будущее страны? Как же твой гхолос? Его ж за тебя посчитают! – вразумляет меня Вадик.
– У нас в России – говорю я – точно так же людей любят разводить насчёт `за тебя всё порешают'. Один мой приятель тоже решил решить судьбу страны, проголосовав за СправоРоссов, только потому, что хотелось таким образом выразить протест против Путина. А потом офигел, когда увидел среди них Мизуллину, которая везде стала со своими запретами пиариться. Да и я ведь политологию кончал явно не для того, чтоб быть электоратом – слишком хорошо знаю все эти технологии накрутки голосов, равно как и то, что мой голос не имеет никакого значения. Я что пришёл на выборы, что не пришёл – во власть всё равно пролезут м***ки, которые всегда будут обманывать и кидать, вне зависимости от того проголосовал я или нет. Да и когда не голосуешь – ни в ком не разочаровываешься.
– Зря ты так, Саня – вздохнул Вадик, глянув на меня с сожалением, словно на так и не выросшего ребёнка – а я вот пойду гхолосовать, но за тех, кого никто не знает и кто не замарался ещё ни в чём. Потому шо все, кто в Раде сидят – они все замаранные.
Переубеждать я его не стал, да и вообще в последнее время я стал остерегаться ввязываться в споры по поводу политики. Я – человек горячийи упёртый – и если я во что-то сильно верю, я своей верой в итоге всех задалбливаю так, что рискую потерять друзей. Потому свои взгляды я не стал навязывать ни Грише, ни Вадику, ни тем паче Алёне, которая в наших беседах не принимала активного участия.
Вскоре мы вышли на проспект Ленина, чуть чуть поднялись по нему наверх и стали голосовать. Маршрутки, как назло не ловились – одни легковушки да грузовики на средней передаче катились себе вниз и медленно, словно опасаясь резких движений, по рельсам спускались трамваи.
– Ну, гхде же они? – занервничал Гриша.
– Всё щас будет, Гхриш! – успокоила его Алёна и нежно обняла Гришу.
Наконец через полчаса показался белый микроавтобус Богдан, который мигнул в нашу сторону жёлтой фарой поворотника и остановился перед нами. Глянув на номер и убедившись, что это наша маршрутка, мы заскочили туда, захлопнули дверь и, рассевшись по своим местам, тронулись в путь. Я хотел было заплатить за проезд, но вмешались Вадик и Гриша:
– Сань, ну н╓ надо – мы сами заплатим за тебя.
– Да ладно, пацаны – смущаюсь я – мне же не хочется быть должником, да и я вроде б ещё при деньгах.
– Да н╓ – говорит Гриша – Ты ж у нас гхость, вот и чувствуй себя, как в гхостях!
В итоге Гриша и Вадик сами за меня заплатили, я свои рубли, переведённые ещё вчера в гривны, сунул назад в кошелёк.
Маршрутка пролетела через весь проспект Ленина, а у ДМК свернула в сторону проспекта Пелина. Да так резво, что я даже памятник Прометею – нашу главную городскую достопримечательность, чем-то похожую на атеистический ответ Александринскому Столбу рассмотреть толком не успел. С проспекта Пелина маршрутка наша по виадуку взлетела на Новый Мост, в момент этого взлёта я даже заметил рельсы, по которым обычно шла Четвёрка – трамвай номер 4, следовавший по маршруту Одесская улица – Коксохим, единственный в городе маршрут, имеющий привилегию не доезжать до ДМК.
А затем с Нового Моста я наблюдал по пути сплошной и бесконечный индастриал – склады, заводики, ДМК, железнодорожные пути для товарняка, портовые краны. И всё это я пробовал снимать на свой фотоаппарат – порой удачно, а порой получая размытое изображение. Ведь скорость движения ещё никто не отменял.
Затем под нашим мостом стали проноситься воды Днепра, и я ещё активнее стал фотографировать голубые воды этой великой реки и, глядя в её лазурь, снова как в том сне погрузился в свои воспоминания.
Флэшбэк. Мечты о Левом Береге.
Ещё не прозвенел звонок, а толпы школьников, включая и 9-летнего меня, дружно выскочила из подвальной столовой нашей школы и стала подниматься наверх – поближе к классам. На лестнице темно, но я отчётливо вижу на одном из ребят писк моды 1996 года – кроссовки со светящейся подошвой. Уже то, как загораются красные лампочки на заднике этих кроссовок, заставляет меня желать, во что бы то ни стало получить эти кроссовки в своё личное пользование. Но, увы, лампочки на кроссовках начинают перегорать, а к тому моменту, когда мы начали взбираться по освещённой солнечным светом лестнице, они гаснут окончательно. И моё желание приобрести эти чудо-кроссовки гаснет вместе с этими лампочками красного цвета.
Вот и преодолена тёмная лестница, а по светлой лестнице я забираюсь наверх на самый верхний – четвёртый – этаж моей старой, доброй школы n 9. Там я отправлюсь в математический класс (я матёшу, впрочем, ненавижу лютой ненавистью), а перед этим буду наслаждаться зрелищем, которое только на четвёртом этаже и доступно. Именно там из окна четвёртого этажа я вижу совсем другой мир, отличный от того, в котором я живу.
Оттуда всё ниже и ниже сталинские дома, за Ленинградским проспектом сплошные ровные чёрные крыши, над которыми возвышается светлый, но овеянный мрачными легендами Дом со Шпилем. А за горизонтом дымит себе ДМК, течёт тёмно-синим течением едва заметный Днепр, и белеют за Днепром бесчисленные белые девятиэтажки Левого Берега.
И глядя на Левый Берег, я представляю себе, как в будущем я заселюсь в одну из этих девятиэтажек, буду кататься на лифте, смотреть по телевизору 20 каналов, а не три-четыре, как на моём телевизоре и все в хорошем качестве. Без шипения и с хорошей цветной картинкой я буду смотреть Обманоидов и Киберов, Паровозика Томаса, и, конечно же, Территорию А. А ещё в доме не будет рыжих тараканов, которые вечно у нас материализуются.
Одно плохо – трамваев на Левом Берегу нет, и не предвидится, да и не едут трамваи туда, как в Днепропетровске на его собственный Левый Берег.
`Ну, ничего – думаю я – когда-нибудь я вырасту, стану мэром города и тогда все трамваи непременно поедут на Левый Берег и все на них прокатятся с ветерком'.
– Васько, ну шо ты встал? – спускает меня с небес на землю мой одноклассник Антон Денисов – Пошли уже на урок, звонок прозвенел!
И я иду на урок, чтоб потом дождаться очередной перемены и снова помечтать у школьного окна.
* * *
Днепр остался позади, и мы теперь едем мимо левобережных дач. Мимо нас пролетают билборды с рекламой и кандидатами в депутаты Рады. У всех морды ничего кроме омерзения не вызывают и будь я до сих пор гражданином Украины не проголосовал бы ни за одного из обитателей этой кунсткамеры, которую злые языки на Украине не зря прозвали Вэрховна Зрада (Верховная Измена).
А вот и сам Левый Берег.
Ещё одна рухнувшая иллюзия в копилку моих рухнувших иллюзий. Некогда привлекательный в моих глазах район города теперь казался всего лишь скопищем старых брежневских девятиэтажек, в которых я жил на Проспекте Просвещения – таких же в принципе унылых и выцветших, как и все старые девятиэтажки. И ни одного нового дома рядом с ними и посреди них, чего о таких же районах Питера не скажешь. Казалось мне теперь, что это место безнадёжно застряло в своём развитии году эдак в восемьдесят пятом и кроме машин и гипермаркетов, здесь больше ничего не напоминает развитие.
Наша маршрутка ещё немного поплутала по лабиринтам Левого Берега, даже базар проехала какой-то и наконец доехала до конечной остановки – где-то там, где Левый Берег кончался, и начиналось поле. И где-то в этом поле начиналась та самая тропинка, ведущая на Котлован, но сначала надо было подкрепиться.
В каком-то розового цвета мини-маркете мы закупились водой и продуктами, а Алёна ещё и какой-то бульварый журнальчик купила, чтоб не особо скучать. А закупившись всем необходимым, мы направились вглубь поля.
Через несколько километров, едва многоэтажки Левого Берега скрылись за нашими спинами, нам предстало невиданное зрелище, от которого ахнули все – поле усеянное подсолнухами, которых никто явно раньше не видел. При том, что Вадик, Гриша и Алёна практически всю жизнь прожили в Дрезден-Сити, но это поле с подсолнухами они по пути на Котлован не видели ни разу:
– Ни фигха себе подсолнухи! – удивился Гриша
– Шо то мне подсказывает, что они здесь явно не просто так – начал уходить в конспирологические глубины Вадик
– Ну так да! Сначала тут поднимут бабок на подсолнечном масле и сэмках, а потом придут эти, как их, риэлторы и всё тут застроят – углубил Гриша Вадика в ещё большую конспирологию.
– А я бы это сфоткал – вставил я свои 5 копеек в разговор.
– Зачем? – удивилась вся компания.
– Пусть хотя б для истории останется. Чтоб все знали – вот было раньше тут такое поле, а теперь его типа застроили.
– Как знаешь – Вадик уже откровенно смотрел на меня, как на конченного чудика – этого места тут скорее всего по-любому через гход не будет, а ты его фоткать надумал.
– Ну, Вадик – отвечаю я своему ангелу-хранителю с умоляющим взглядом – Это ж история, другого раза, наверное, и не представится.
Все пошли дальше, а я едва догоняя компанию, принялся активно фотографировать подсолнухи и всё, что попадало в поле моего зрения. Вплоть до телеграфных вышек. Пацаны подгоняли меня:
– Ну шо ты встал? Бегхи быстрей за нами!
И я бежал за ними, равнялся и снова фоткать. А потом я наступил на камень и старая мозоль на ступне заставила меня чуть ли не выть от боли.
– Да шо с тобой сегодня, Сань? – спросил явно недовольный мной Вадик.
– Мозоль – ответил я со стоном – Проклятая мозоль опять мне покоя не даёт. Как натёр её в 12 лет, так с тех пор и не залечил и теперь расплачиваюсь.
Кроме того сама дорога была настолько долгой, что я с непривычки готов был с ног свалиться от усталости, но ни Алёне, ни Вадику, ни Грише всё было нипочём и я испытал жгучий стыд за то, что я такой слабак по сравнению с ними всеми. `Испортил тебя Питер, Саня, ой как испортил' – думалось мне тогда.
Наконец мы добрались до Котлована. И тут же я увидел прямо наводящую на размышления картину: озеро, которое слева было многолюдным и в то же время страшно изгаженным: окурки, бычки, банки из-под пива и энергетиков, бутылки, банановые кожуры, кульки яростно и вызывающе портили весь пейзаж пляжа. И озеро было бесплатным. А озеро, которое было справа напротив: было чистым до стерильности, заполненным разнообразными аттракционами, мыслимыми лишь в турецких и египетских отелях у Средиземного и Красного морей. Но было оно абсолютно безлюдным. Потому что было платным.
`Вот таким образом Бог Халявы одержал блестящую победу над Богом Алчности' – подумалось мне – `1:0. Чистейшая победа!'.
Мы вписались на бесплатное озеро и, найдя наименее загаженное место, расположились на нём, раздевшись до плавок и разложив на песке покрывало и всё накупленное в мини-маркете. А разложившись, стали заходить в воду.
– Бррр! Какая вода холодная – сказала Алёна, явно пожалев, что зашла в непрогретую солнцем воду.
– Так ещё утро, милая, вода даже не прогхрелась – объяснил ей всё Гриша
– Ничё, пацаны! – говорю я – искупаемся, прогреется!
И с этими словами мы разбежались, чтоб со всей дури плюхнуться в воды Котлована.
Холод воды обдал всё моё тело, когда я нырнул, но затем моя масса жира быстро адаптировалась к этому холоду, да так, что стало тепло. И вскоре я как ленивый тюлень плавал по озеру, чувствуя себя в воде как дома, чем немало удивил всю нашу компанию в очередной раз.
– Саня – сказал Гриша, усмехаясь – да ты походу совсем плавать не умеешь!
– Ах, не умею? – весело и с вызовом закричал я – Ну щас вы увидите, как я плавать не умею!
И тут же начал демонстрировать плавание то брасом, то кролем, а то и вообще собачкой, бросаясь то налево, то направо. После этого никто мне больше по поводу плаванья не предъявлял.
Целый час мы плавали в Котловане, плескались друг в друга, словно дети, расплывались в разные стороны, чтоб потом снова плавать вместе. Наконец, мы вышли обратно на пляж обсыхать и загорать.
Был полдень, и июльское солнце грело невероятно жарко. На пляже вовсю загорали и купались дети, подростки, женщины, мужчины, красавицы, чудовища и собаки. За буйками рассекали воды Котлована квадроциклы, а в голубом украинском небе парили то и дело дельтапланы.
Я лежу и почитываю себе журнальчик, вернее ту страницу, где говорится про похороны в Киеве актёра Богдана Ступки, и разглядываю не без интереса тело Алёны. Блондинка Алёна обладала довольно стройной фигурой и голубыми глазами и, глядя на неё, я даже позавидовал Грише, который явно разбирался в женщинах. Сама же Алёна интересовалась мной, но совершенно в ином плане.
– Я хотела тебя спросить, Саш! – сказала она – что тебя привело в наши места?
– Меня? – отвечаю я – Тоска по родине. По дому. Я ж как-никак с детства знаю Вадика и Гришу. Ну и одноклассников желаю увидеть.
– Ну и как тебе? Сильно всё изменилось с тех пор.
– Друзья, какими были, такими и остались. А вот город если и изменился, то явно к худшему.
– И не гховори – ответила Алёна – Тут всё меняется к худшему.
Потом мы все вместе загорали, Гриша травил байки из армейской жизни и жизни в Москве, а Вадик просто загорал. А я мечтательно рассматривал холмистые берега Котлована и синее небо, лишённое облаков и приятные воспоминания из детства и предыдущих поездок грели мне душу.
И вдруг посреди всей этой идиллии случилось ЧП. По пляжу и по воде, распугивая отдыхающих, на огромной скорости мчался наглухо затонированный белый жигулёнок. Гриша вскочил, явно разозлённый этим зрелищем и стал фотографировать бешенную машину, сочно при этом матерясь и приговаривая:
– От, паскуды, скоро вы проснётесь гхероями!
`Гхерои' остановились справа от нас, и мы увидели, как из машины вышли трое каких-то совсем стрёмных парней. И один из этих стрёмных парней как-то совсем подозрительно дёргался в такт, звучавшему на полной громкости из колонок драм-эн-бэйсу. Это дёргание явно в нём выдавало любителя спидов, который прятал к тому же свои глаза за тёмными очками в какой-то совсем уж кислотной оправе. Таких как он я регулярно видел в Питере и, как правило, они любили Радио Рекорд, до недавнего времени были завсегдатаями Тоннеля, а так же гоняли на своих дешёвых тазиках с Купчино на Тэрапи-Сешны, Пиратские Станции и Сэнсэйшны. Очень распространённый и многочисленный типаж, превышающий во много раз количество неформалов всех мастей, которыми так же знаменит Питер. Но даже под MDMA и под самыми жёсткими спидами они не вели себя так, как те персонажи, которых мы повстречали на Котловане.
`Жаль камеры у меня нет – стал бы ты у меня, г***нюк, героем Ютьюба' – подумалось мне – `Денис Ляпапам бы в сторонке курил'.
Гриша обстрелял из мыльницы персонажей из ТАЗика ещё несколько раз, а затем сфотографировал номер машины, на которой приехали любители спидов, удовлетворив своё чувство справедливости.
– Ну, посмотрим теперь, как они с ментами побазарят сегодня вечером! – прошипел Гриша не без удовлетворения.
`Пропаленные' Гришей наркоманы, в конце концов, смылись с Котлована на своих Жигулях восвояси, к всеобщему облегчению всего пляжа, мы по плавали ещё раза три и, в конце концов, начали собираться домой.
Я поленился сменить плавки на свежие трусы, и это мне тут же вышло боком. Когда мы шли обратно, через полное подсолнухами поле, Вадик, мой ангел-хранитель, тут же во всеуслышанье заметил:
