355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Алексей Гончаров » Туман » Текст книги (страница 4)
Туман
  • Текст добавлен: 25 апреля 2022, 12:04

Текст книги "Туман"


Автор книги: Алексей Гончаров



сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 8 страниц)

– Замечательно, – отреагировала супруга, не поворачиваясь к нему.

Радостное настроение Михаила Анатольевича начало резко улетучиваться и душу наполняло нехорошее тяжёлое раздражение.

– Ты можешь оторваться от плиты и послушать, когда я говорю, – повышенным тоном обратился он к жене.

Она повернула в его сторону только лицо и спокойно ответила:

– Я и так тебя внимательно слушаю, но если я буду ещё и глазеть на тебя, то сгорят котлеты.

– Да, к чёрту твои котлеты! – рявкнул Жмыхов и злобно бормотал, уходя с кухни: – Я их жрать не буду. У человека радость, а она послушать не хочет.

В широком коридоре он столкнулся с дочерью, которая лениво шла узнавать у матери: что с ужином. Схватив её за плечи и, слегка встряхнув, Михаил Анатольевич спросил:

– Ты-то хоть рада, что у тебя такой папка?

– Конечно, – с равнодушием ответила юная леди.

– Дочь, я из тебя принцессу сделаю! – заявил с коньячным перегаром Жмыхов и стал целовать её в щёки.

– Обязательно, – прозвучало с тем же равнодушием, и девушка чуть брезгливо отстранилась от отца, прошла в кухню и о чём-то тихо спрашивала мать.

Руки подполковника обвисли, как мокрые тряпки, и сам он весь ссутулился до невозможного образа. Он с трудом понимал, что с ним сейчас такое происходит и что с этим состоянием делать дальше. Невыносимая тоска и злоба накрыли его. Он почувствовал себя ненужным посетителем, оказавшимся по случайности не в том месте и не в то время. Ему хотелось бежать отсюда, от этих чёрствых особей женского пола, зацикленных только на себе. Униженный Жмыхов стоял в коридоре и жалел: зачем он не остался у Юрки в гостиничном номере, ведь тот ему предлагал. Первая возникшая у Михаила Анатольевича идея и была, как раз, вернутся в гостиницу, но, представив, с каким неприятным осадком он вновь встретится с другом, он передумал. Озлобленный на весь мир подполковник милиции обулся, набросил на себя китель и вышёл из квартиры, смачно хлопнув дверью, чтобы эти две куклы поняли, с каким негодованием он уходит.

Выйдя из подъезда, он достал мобильный телефон, вызвал служебную машину и стал ждать, прохаживаясь пасмурной походкой от подъезда к подъезду, разбираясь в своих хмурых мыслях. И вроде бы стоит посочувствовать в данной ситуации Михаилу Анатольевичу, но он относится к тому типу мужчин, которые считают, что даже такое неприятное душевное состояние находится под их контролем, и постороннему лицу лучше в него не влезать. А рассуждения его были примерно такими: – сколько же он добра сделал, для этих двух «поганок», от которых настоящей благодарности никогда не дождёшься. Когда же они научаться его ценить? Со всеми своими проблемами они первым делом бежали к нему, и он-то их умел выслушивать, и чем мог, помогал. А сейчас, когда он пришёл домой в радости от встречи с другом и нахлынувших воспоминаний, разделить эту радость не с кем. Это же так просто: выслушать, понять, и можно ничего не говорить, а только улыбнуться. А если он – подполковник милиции, допустим, принесёт семье какие-нибудь служебные проблемы, то чего тогда ждать от этой семейки? Эти «сонные тетери» встрепенуться, и будут шарахаться от него по углам, как от заразы? Жмыхов сделал неутешительный вывод, что его личные чувства никому не нужны. Так пусть же и его бабы катятся ко всем чертям, хотя бы на время.

Подъехала белая «иномарка» с голубой полосой по борту и сине-красной световой стойкой на крыше. Всё тот же молодой водитель в милицейской форме, не выходя из машины, спросил:

– Куда поедем, Михаил Анатольевич?

– За город в двухэтажку, – буркнул Жмыхов.

– За мадамой заезжать будем? – привычно поинтересовался шофёр.

– Нет, Серёженька, сегодня никуда заезжать не будем. Настроение не то, – пожаловался начальник и погрузился на заднее сидение.

Машина, вызывающая у обычного автолюбителя, по крайней мере, опаску, выехала со двора и вскоре её габаритные огни слились с другими огоньками транспорта в потоке улицы, унося за пределы города оскорблённого в своих чувствах подполковника Жмыхова.

В каком-то старом фильме звучала такая фраза: «Счастье – это когда тебя понимают». Наверное, в некоторых случаях можно с этим согласиться, но вначале хочется разобраться, что же происходит с человеком, когда его всё-таки не понимают. А случается обычное нервное расстройство, с которым в одиночку разбираться – болезненное и, порой, гиблое дело. Это не палка о двух концах, а копье с острым наконечником, которое карябает или вонзается в грудь, а тупое окончание древка болтается из стороны в сторону, никому не нужное. А ещё непонимание похоже на горькую несъедобную кашу, которую человек сам же себе и заварил. Только умные люди после двух ложек отставляют тарелку в сторону и, с лёгким сожалением о пропавших продуктах, начинают задумывать новое блюдо, а другие наедаются этой кашей на зло, чтобы потом изрыгнуть её на всех и на каждого. И ведь, чтобы меньше было этих отходов, стоит каждому из нас хотя бы только сделать вид, что мы понимаем друг друга.

Ах, сентябрь – печальный новатор осени по укорачиванию вечеров. Зачем ты так спешишь спрятать свою огненную позолоту в ночную тишину?

Округа возле серого двухэтажного дома безропотно уже сдалась в плен густым сумеркам, лес возвышался тёмной пугающей стеной, руины машинной станции словно превратились в какой-то скорбный призрак прошедшей войны, а заброшенные огородные участки и вовсе съела сизая пелена, появившаяся непонятно откуда ещё ранним вечером. Мрачную чёрную картину можно бы было назвать: «Исчезновение мира», если бы не несколько горящих окошек в доме, да развешенное во дворе постиранное Милой Добротовой бельё, не сопротивлялись этому «исчезновению».

Максим Зиновьев рассказал Светлане Александровне про сегодняшнюю встречу со своей бывшей девушкой и теперь жадно уплетал пельмени, с благодарностью поглядывая на мать.

– Как у тебя продвигаются поиски новой работы? – спросила она без всякой надежды на положительный результат.

– Никак, мам, – поморщив нос, подтвердил Максим её скептичность, – осень не располагает к безумным начинаниям.

– Это всё твои предрассудки, мой ненаглядный, – строго заметила мать. – Осенью дети идут в новый класс, природа начинает готовиться к зиме. Глупо тебе напоминать, что и птицы тоже совершают свой далёкий полёт осенью, затем, чтобы вернутся и вить гнёзда.

– Вот когда прилетят, вместе с ними и начну действовать, – шутливо пообещал сын с набитым ртом.

Светлана Александровна дотянулась рукой до его волос и, как будто нежным упрёком, потрепала их.

– Балбес ты у меня, балбес, – выдохнула она.

– Я эту свою кличку уже слышал сегодня от известной тебе молодой особы, – откликнулся Максим.

Она с прищуром посмотрела на сына и коротко спросила:

– Жалеешь?

Максим не спешил с ответом, доел последний пельмень, промокнул полотенцем губы, откинулся на спинку стула и заговорил с задумчивостью:

– Наверное, жалею. А вообще, …не знаю. Я тебе уже сказал, что она стала ещё прекраснее. Наверное, потому она и расцвела ещё краше, что перестала быть моей. Но разве не такими замечательными упущениями красится жизнь? Конечно, я жалею, но получаю от этого наслаждение. Ни о чём не жалеет тот, кто и жизнь не понимает. Журавлей в небо выпускают совсем не дураки, а романтики, чтобы лучше разглядеть эту птицу в полёте.

– Ой-ой, философ мой в рваных джинсах, – иронично подметила мать, – как бы тебе не пришлось вороной любоваться в отсутствии других птиц.

Макс посмотрел на неё с зародившейся занятной идеей в глазах и восторженно сказал:

– Мам, ты у меня гений! А представляешь, если ворону выкрасить в голубой или розовый цвет?! И отпустить. Нет, ты представь, – настаивал он, – сколько народу будет за ней гоняться.

– О, наконец-то мой сын познал, что главная премудрость современных девок, заключена в камуфляже, – высказалась Светлана Александровна и, вставая из-за стола, добавила: – Тарелку в раковину, и пошли в комнату, там сериал начинается.

Диалог мог состояться только в этой квартире, потому что в остальных помещениях дома люди прибывали в одиночестве. Мила Алексеевна жарила мясо к утреннему возвращению своего мужа, Маргарита Николаевна читала книгу, Валентин Егоров аккуратно складывал обратно в коробку мягкие игрушки и смотрел по телевизору футбольный матч, а баба Паня собиралась укладываться спать, почувствовав в себе для этого приятные позывы.

Именно в этот момент белая «иномарка» свернула с трассы на грунтовую дорогу, и подполковник Жмыхов попросил водителя Сергея включить мигалку, но без звука серены, а радиоприёмник сделать погромче. Таким образом, он хотел показать соседям, что если уж он и приезжает сюда, то незамеченным этот приезд оказаться, ну, никак не может. Но эта гениальная уловка, пришедшая в нетрезвую голову Михаила Анатольевича, вызвала совсем не тот эффект, который он ожидал. Когда по тёмному двору полетели красные и синие слепящие огни, сопровождаемые ритмичным буханьем, в доме началась лёгкая паника. Даже Маргарита Николаевна, выключив на кухне свет, прильнула бледным лицом к холодному стеклу, всматриваясь в милицейскую машину. Несмотря на то, что окна бабы Пани выходили на другую сторону, пропустить старушка такой шум не могла, и наспех набросив на себя телогрейку, она осторожно вышла из подъезда. У Милы Алексеевны ёкнуло сердце, когда она заметила во дворе милицейские маячки. Её Пётр был на работе и первое, что она подумала: случилась авария. Она чуть приоткрыла оконную раму и тревожно вслушивалась, пытаясь уловить возможный разговор. Невозмутимо повёл себя только Валентин Владимирович; он лишь отодвинул занавеску и, сразу поняв, кто приехал, снова присел на диван.

Максим Зиновьев был вправе считать себя главным защитником дома, расположенного на глухом отшибе и, разумеется, его жильцов, поскольку был самым молодым и физически крепким мужчиной. Сняв с вешалки куртку, он собирался выйти во двор, а в материнском сердце Светланы Александровны появилось необъяснимое, но явное предчувствие беды.

– Максим, не ходи. Останься дома, – попросила она.

– Не волнуйся ты так, – постарался он её успокоить, – я только узнаю, по чью душу приехали эти фараоны и вернусь.

– Останься, – безнадёжно потребовала мать, но Максим уже был за дверью.

Выйдя во двор, он заметил у соседнего подъезда бабу Паню, поздоровался с ней, и она, что-то пробурчав, кивнула ему в ответ. Потом Максим наблюдал, как из милицейской машины, безжалостно опираясь на дверь, поднялся подполковник Жмыхов во всём положенном обмундировании и даже фуражку надел на голову. Михаил Анатольевич слишком усиленно маскировал нетрезвость на своём лице под усталость, что Максиму было не сложно догадаться, что милицейский чиновник попросту пьян. Это обстоятельство почему-то позволило Зиновьеву не стесняться в выражениях.

– Клоун, – презрительно окрестил он подполковника вполголоса.

– Чего ты там хочешь сказать? – прищурился на него Жмыхов, явно ничего не расслышав из-за музыки.

– Ни чё, – так же не громко ответил Максим.

Михаил Анатольевич попытался изобразить приветственную улыбку, но получилась только какая-то самодовольная гримаса на его лице. Он постоял немного, разглядывая личность с первого этажа, потом попрощался с водителем и по-хозяйски громко хлопнул дверью. Музыка тут же ушла со двора в глубину салона автомобиля, но через секунду и там затихла.

– Так что ты говорил? – спросил Жмыхов, с трудом демонстрируя любезность.

Максим не часто позволял себе набрасываться с оскорблениями на людей, но Жмыхов всегда его раздражал, и не только образом жизни, а просто внешним видом, и тут Зиновьев ничего с собой поделать не мог. Хоть они и сталкивались лицом к лицу очень редко, но каждый раз в Максиме вскипала необузданная неприязнь к этому человеку. А сейчас, когда этот пузатый тип в погонах позволил себе устроить во дворе какой-то балаган, и смотрел на Макса с тупой благодушной физиономией, неприязнь Максимова перерастала в настоящую ненависть.

– Я говорил: хорошо хоть без шлюхи заявились. Уже, как-то, прогрессируете в лучшую сторону, – сказал Зиновьев громко и чётко.

Вначале Михаил Анатольевич посчитал, что противный голос прозвучал в его подсознании, а слух при этом был совсем не задействован. Потом он нервно потряс головой, пытаясь встряхнуть свои мысли, но почувствовал, как опускается в какую-то яму. Ухватившись рукой за мигающую световую панель на крыше автомобиля, он попытался остаться в реальности, и вопрос сам вырвался из него, почти инстинктивно:

– Я не понял. Ты что там ляпнул?

В моральном отношении Максим уже занял прочную позицию, и такой босяцкий возглас его не смутил.

– А у вас по темноте со слухом плохо? Поэтому вы с «мигалочками» повсюду мотаетесь? – задавал он свои вопросы. – Или сложный текст современных романсов засорили ваши барабанные перепонки?

В этот момент красно-синие огни прекратили свой стремительный хоровод, и Жмыхов чуть отпрянул от машины. Но это отключение светового сигнала напомнило Михаилу Анатольевичу, что он не одинок в этом гадостно складывающемся положении.

– Погоди, не уезжай, – предупредил он водителя, стукнув костяшкой пальца по боковому стеклу, и сделал пару уверенных шагов к наглецу, но вдруг остановился.

Подполковника задержал обыкновенный инстинкт самосохранения; уж больно уверенно держался перед ним этот холёный мерзавец. Так же Михаила Анатольевича остановило отсутствие какого-либо стратегического плана в отношении этого нахала: что Жмыхову предпринять, когда он подойдёт к этому долговязому субъекту вплотную? Но надо заметить, что ещё одно обстоятельство парализовало всякую решительность Михаила Анатольевича, о котором он не забыл; просто, оно опустилось на уровень подсознания. Этим обстоятельством было жуткое уведомление о том, что оказывается его тайные похождения с девочками были здесь всем известны. И эта необдуманная пока им и не расцененная должном образом ужасная новость, так же непроизвольно сковала Жмыхова.

– Вы хотите задавить меня этим белым «крокодилом»? – усмехнулся Максим и предупредил: – Тогда отойдите подальше, потому что первым под колёса попадёте вы. С вашей-то нарушенной координацией движений.

Такое неслыханное хамство привело Михаила Анатольевича в нужные чувства. Даже если бы он напряг свою память, то вряд ли бы вспомнил, когда к нему обращались с таким издевательством. Ещё большую уверенность Жмыхову придал его мундир старшего офицера, на который он скосил глаза, провёл пальцами по отвороту, потом поднял взгляд полный злобой на мерзавца и прошипел:

– Тебе что, вольная жизнь надоела? Захотелось на нарах поваляться?

И начал грозно, но осторожно, надвигаться на Максима, при этом сдёрнув рукой хлястик с пустой кобуры. Жест подполковника был выразительным и устрашающий, но Зиновьев не испугался.

– Не волнуйтесь вы так. Я не собираюсь занимать ваше место, – почти с сочувствием ответил Макс, проявив завидное внешнее спокойствие, но мышцы его на всякий случай напряглись.

От этих слов рассудок подполковника окончательно помутнел. Он на секунду даже потерял своё местоположение в пространстве и не понимал, почему именно сейчас, когда на душе и так хреново, между ним и заветной входной дверью стоит эта наглая мерзость. Жмыхову захотелось одним ударом уничтожить эту хамскую рожу, и для этого он собрал все свои силы.

Но пока подполковник размахивался, показывая своим массивным телом, что собирается проявить совсем недружеские намерения, Максим успел запустить обе руки в боковые карманы куртки и сделать шаг назад. Пухлый кулак пролетел по тёмному воздуху далеко от лица Макса. Вторая попытка наказать молодого наглеца, Жмыхову так же не удалась. Больше того: на этот раз он не удержался на ногах и, после пустого выброса руки, потеряв равновесие, Михаил Анатольевич припал одним коленом на мокрую траву.

Надо отдать должное, что поднялся он быстро, обтёр об штанину испачканную ладонь, и готов был вновь броситься на пассивного врага, но опять его удержало что-то вроде инстинкта самосохранения. На Михаила Анатольевича накатила тревожная волна, наполненная забытыми детскими переживаниями и волнениями. Тяжело дыша, глядя исподлобья на своего обидчика, он почувствовал себя беспомощным, как когда-то в детстве, когда без взрослых невозможно было избавиться от рычащего пса, который загнал его на дерево. Без вмешательства двух женщин на автобусной остановке, группа подростков отобрала бы у него новенький велосипед, подаренный родителями на день рождения. И ещё Жмыхов вспомнил, как поздним вечером умирал от страха на уже разрушенной тогда машинной станции, поссорившись до этого с отцом, и как спасительницу принял мать, которая пришла его искать.

В любой жизненной ситуации, как правило, спасительная соломинка всегда отыщется. Вот и на этот раз она появилась, да и не одна. Сначала щёлкнула автомобильная дверь, отстегнулась, и к месту разборки вышел водитель, которого звали Сергеем, а после, из окна второго этажа раздался пронзительный с отчаянной и умоляющей интонацией голос Милы Алексеевны:

– Прекратите! Что вы делаете?!

– Товарищ милиционер, уймите вашего шефа, – совсем не разряжая обстановку, а больше продолжая издеваться, обратился Максим к водителю.

Оказавшись в такой неприятной ситуации, заметно растерянный Сергей подошёл к Жмыхову и успокаивающе придержал того за плечи. Подполковник тут же вывернулся от такого панибратского захвата и громко приказал:

– Старшина, вызывай наряд! Будем оформлять как нападение на представителя власти при исполнении и попытка завладения табельного оружия.

– Михаил Анатольевич, может не надо. Обычная «бытовуха» всё-таки, – попытался уговорить водитель своего начальника, чтобы тот не доходил до крайности.

– Серёжа! Делай, что тебе говорят! – повторно выкрикнул Жмыхов с уверенностью и даже радостно, что подчёркивало внезапность и идеальность принятого Михаилом Анатольевичем решения. И ещё он добавил: – Ты у меня, вообще, главным свидетелем пойдёшь.

Старшина постоял немного, надеясь, что начальник блефует и вот-вот объявит своё решение розыгрышем, но, взглянув в озлобленные и одновременно обезумевшие от радости глаза Жмыхова, склонил голову и нехотя пошёл к машине выполнять приказ.

В этот момент из подъезда пыталась выскочить Мила Добротова, но прямо у входной двери её остановила Светлана Александровна, которая тайком наблюдала за конфликтом с самого начала.

– Не вмешивайся, – шёпотом попросила она, удерживая соседку за руку.

– Но они уже драться начали, – так же шёпотом сообщила Мила.

– А ты что, на рефери обучалась? – остудила её Зиновьева своим вопросом, и они молча остались ожидать развязки из-за чуть приоткрытой двери.

Максим догадывался, что над ним нависает угроза, но показывать даже толику беспокойства, тем более перед этим потным, пьяным подполковником, ему сейчас очень не хотелось.

– Ах, как обидно. Арестовать меня в одиночку у вас, видимо, кишка слишком толстая, – издевательски предположил он и продолжал насмехаться: – Ну, что же, я вас понимаю. Вам остаётся только использовать своё служебное благородство.

– Вот поганец, – тихо выругалась в дверях Светлана Александровна.

– Запомни щенок, ты ещё не раз пожалеешь, что вышел в этот вечер из дома. Я сделаю так, что ты вряд ли в него вернёшься. Я тебя в порошок сотру, – с хрипом грозился Михаил Анатольевич и про себя подумал, когда упомянул о «порошке»: – «А может этой сволочи вдобавок ещё и наркотики подбросить, чтобы срок был в районе «двадцатки»?». Он даже потянулся рукой в карман за телефоном, чтобы кому надо дать указание, но передумал. Посчитал, что и так достаточно, а банальная грязная «наркота» в этом деле может кого-то навести на ненужные сомнения и размышления.

– Вы остыньте и постарайтесь превратить себя в человека, – спокойно попросил Максим и, не дожидаясь реакции подполковника, пошёл к подъезду.

Жмыхов проскрипел зубами, провожая его уход взглядом, в котором не скрывалось предвкушение мести, и громко распорядился, обернувшись к машине:

– Дождёшься группу здесь, никуда не уезжай.

Но заходить в подъезд Михаил Анатольевич не спешил, дожидаясь, когда этот молодой тип с первого этажа наверняка зайдёт в свою квартиру. На глаза Жмыхову попалась неухоженная мрачная старушенция, и он прикрикнул на неё:

– Чего встала? Иди, вари свои щи.

– Из такой свиньи, как ты…. Да, с удовольствием бы, – тихо пробормотала баба Паня, чтобы тот не услышал, и осталась стоять у своего подъезда.

Баба Паня от начала до конца была молчаливым свидетелем этой свары и слышала каждое слово. Надо сказать, что она брезгливо и с неприязнью относилась к людям в милицейской форме, потому что однажды ей пришлось с ними столкнуться напрямую, после смерти сына. Никто из них тогда толком ничего не объяснил ей об обстоятельствах смерти её мальчика, а один капитан даже грубо отпихнул её и наговорил много гадких слов. Так что, мнение об этих органах власти у бабы Пани сложилось твёрдое, и она больше не хотела иметь с представителями этих органов никаких контактов. Один раз даже участкового за порог не впустила; ответила на его вопросы через дверь и пожелала тому сменить работу. А сейчас старушка очень сильно переживала за Максима. Она подумала, что зря он так бойко схлестнулся с этим форменным развратником. «Ведь все возможности есть у этого упыря, чтобы кого угодно наказать, – размышляла она. – Но как же здорово Максимка выставил его дураком. Красиво, чёрт побери!», – восхитилась в душе баба Паня и тут же принялась просить у Господа прощение за «чертыхание».

Маргарита Николаевна отошла от окна и включила на кухне свет. Она не могла ничего слышать, поскольку не открывала даже маленькой форточки, но сцена во дворе её немого тронула. Милицейская машина. Какие-то мужчины чуть не подрались. Она не ожидала, что в этом доме могут вспыхивать такие безобразные страсти.

Светлана Александровна заметила, что сын возвращается в подъёзд, и повела Милу на площадку к своей квартире, где Максим к ним и примкнул.

– Максим, чего он от тебя хочет? – с волнением обратилась Добротова.

– А что хочет от нас всех власть имущая, тёть Мил? – отвечал он бодро, но с нескрываемым раздражением. – Она желает, чтобы мы были глухонемыми и, желательно ещё, незрячими. Вы разве не видите, как мы им мешаем править государством.

– Зачем ты это сделал? – тихим голосом спросила мать, когда он немного успокоился.

– Не знаю, мам, – пожал плечами Макс, – но такого беспредела не должно быть рядом с простыми людьми.

– Ну, а чего ты добился, унизив этого полковника? – продолжала она расспрашивать так же негромко и невозмутимо.

– Мам, не повышай это г…о в звании. Хотя, если бы он был и генералом, я поступил бы точно так же. А кто ещё посмеет напомнить этой зажравшейся морде, что в обществе, как ни странно, существуют нормы приличия и уважения?

– Вот ты и посмел, – вздохнула расстроенная Светлана Александровна и прибавила: – Посмотрим, что теперь будет.

Михаил Анатольевич предположил, что обречённый хам уже скрылся в своей квартире, поэтому очень удивился и даже напугался, когда, войдя в подъезд, увидел перед собой целую компанию. Кряхтением и какими-то невнятными жестами, он дал понять, что ему необходимо пройти. А когда его пропустили, и он поднялся по лестнице на свой этаж, то он тут же, всем оставшимся внизу, выдал предупреждение:

– И не вздумайте прямо сейчас отправить этого…, почти уже зека, в бега. Дороже встанет.

Максим хотел пошутить насчёт того: «у кого – что встанет», но сдержался при женщинах, и к тому же почувствовал какой-то горелый запах.

– Это опалённый хвост беса так попахивает, или дом горит? – спросил он, демонстративно принюхиваясь.

– О, боже! Мясо сгорело! – вскричала Мила Алексеевна и бросилась по лестнице наверх к себе, но в пролёте между этажами задержалась, дожидаясь, когда подымится грозный заезжий сосед.

Жмыхов проводил усталым взглядом странную дамочку, немного повозился с ключом, открыл дверь своей квартирки и, не по привычке, как это всегда происходило, а с яростным желанием бросился к холодильнику и достал початую бутылку водки. Не утруждая себя поиском стакана, он прямо из горла сделал несколько больших глотков, прошёл с бутылкой в комнату и плюхнулся спиной на застеленную кровать.

Подобного сумасшедшего, тяжёлого, отвратительного и даже омерзительного вечера Михаил Анатольевич не смог припомнить в своей солидной, размеренной и укомплектованной по всем параметрам жизни.

– Но ничего, ничего, через несколько минут всё будет кончено, – смотрел он в потолок и рассуждал вслух. – Эти черви по достоинству оценят, на что я способен, и увидят мой триумф. И этот главный червяк согнётся передо мной, и будет молить о пощаде. Вот, сволочь. Как только земля таких держит? Такой грязи навалить на заслуженного человека, …даже мундира не постеснялся. Да этот гадёныш и грамма не сделал из того, что сделал я для общества. Но я тебе устрою…. Нет, такого прощать нельзя.

Вслед за этими словами Михаил Анатольевич приподнялся и сделал ещё один мощный глоток из бутылки.

В эту минуту в соседнем подъезде, Валентин Егоров уже почти отпустил от себя воспоминания и ностальгическое настроение и, как мы уже знаем, он переключил своё внимание на телевизионную спортивную трансляцию. Подъехавшая минутами ранее милицейская машина не вызвала у Валентина Владимировича особого удивления и интереса. Он догадывался, что заявился Жмыхов; ну и пусть, что непривычным для себя способом: с мигалками и прямо к дому. Почему-то Егоров предполагал, что когда-нибудь этот подполковник именно так и должен был заявиться, чтобы доказать всем, что он выше того, чем о нём могут думать. Единственное, что настораживало Валентина, это то, что машина до сих пор ещё стояла во дворе. Он подумал: а почему бы ему не прогуляться до соседнего подъезда и не зайти поздороваться с Максимом. Тайно Валентин Владимирович надеялся и на случайную встречу с Милой Добротовой, к которой он всегда испытывал симпатию, а в последнее время эта симпатия переросла в нечто большее и волнующее. Егоров искусственно пытался внутри себя сдерживать чувства к этой женщине, чтобы, не дай бог, они не разбушевались и не стали кому-то заметны, потому что Мила была замужем за Петром, и это обстоятельство являлось для Валентина больше, чем табу. Каждый раз, когда случайно появлялась лёгкая поверхностная мысль о Миле, Валентин клеймил её неприличным искушением и старался отмахнуться от неё, как назойливой мухи. А глобально размышлять об этой женщине, он себе не позволял, поскольку познал все мучительные приложенные правила своего одиночества и не желал бы такой участи даже врагу, не говоря уже о соседе.

Вот и сейчас, спускаясь по скрипучей лестнице, Валентин заставил свои мысли работать в другом направлении. «Макс наверняка уже что-то узнал, почему подполковник появился столь нетрадиционным способом, – проговаривал про себя Егоров, – и зачем припарковал свою машину так небрежно: почти под бельём, которое ещё засветло развесила Мила…. Вот, чёрт!», – опять остановил он себя.

Внизу, на первом этаже простонала дверь, и Валентин приветствовал поклоном головы бабу Паню, которая вышла, как это часто случалось, на его шаги. Она быстренько в своих красках рассказала, что случилось во дворе. Он поблагодарил её за сведения, так же кивая головой, тяжело вздохнул, и задумчивый вышел из подъезда. Не спеша, Валентин Владимирович вышагивал к первому подъезду, не отрывая взгляда от светлого специализированного автомобиля, за лобовым стеклом которого бледным пятном проглядывалось лицо водителя. Валентин дошёл до нужной двери и, уже было хотел открыть её, схватился за ржавую ручку, но услышал неприятный звук: – вдалеке противно завывала сирена, обдавая его сердце колючей тревогой. Он так и не вошёл в подъезд, а с болезненным страданием на лице дожидался предсказуемых гостей, с отвращением слушая нарастающий вой. И вскоре во двор влетел черный микроавтобус и резко затормозил. Из салона высыпались, как картофелины из рваного мешка, четверо вояк в тёмной форме с автоматами и, не обращая внимания на Валентина, вбежали в подъезд. Из белого автомобиля вышел старшина Сергей и, заметно нервничая, потому что заламывал пальцы, направился к Егорову. В подъезде послышалась какая-то возня, но без возгласов и криков.

– Жмыхов пьяный что ли? – обречённо спросил Валентин, когда водитель подошёл к нему.

– Был бы трезвый, этого бы не было, – с сожалением ответил старшина.

– Можно «разрулить» эту ситуацию, как думаешь?

Сергей покачал головой и сказал:

– Даже не знаю. Бред какой-то. Он злой, как чёрт.

– А что это означает: «разрулить»? – раздался голос в притворно сладенькой интонации со стороны микроавтобуса.

Мужчины не заметили, как с переднего пассажирского места вышел человек в штатском костюме и, прислонившись боком о тупой нос микроавтобуса, заложив руки на груди, оценивающе смотрел на них.

– Я имел в виду: разобраться по-человечески, – ответил ему Валентин без всякой надежды.

– Так мы и разберёмся, дорогой сочувствующий товарищ, – с едким уверением пообещал ему загадочный гражданин.

Послышался топот, и двое бойцов выбежали из подъёзда, заняли позиции по разные стороны двери, а другая пара захватчиков вывела во двор Максима Зиновьева, руки которого уже были за спиной и застёгнуты в наручники. Валентин Егоров для себя отметил, что спецназовцы работали слишком уж чинно и слаженно; видимо, ребята скучали по настоящим операциям, а сейчас просто показательно отрабатывали свои навыки.

Почти сразу же во двор вышел Михаил Анатольевич Жмыхов. Китель на нём был расстегнут, вместо ботинок на ногах были уже домашние шлёпанцы, а в глазах блуждала пьяная сонливость.

– Ну-ка, постойте, мужики, – приказал он автоматчикам вялым голосом. – Дайте мне попрощаться с этим террористом.

Группа в тёмных камуфляжных формах остановилась у микроавтобуса, и те двое, что придерживали Максима за плечи, развернули задержанного и подвели его к подполковнику. Михаил Анатольевич с очень неприятной улыбочкой, в которой выражалось всё его хищное торжество, разглядывал непроницаемое лицо арестованного. Потом он мельком взглянул на подъездную дверь и, убедившись, что пожилая мамаша ещё не вышла, всадил свой кулак под рёбра Максиму. Тот, не издав ни звука, слегка обвис на руках у спецназовцев, но очень быстро пришёл в себя, снова выпрямился и одарил Жмыхова улыбкой, которая больше напоминала сочувствующую усмешку.

Валентин Егоров непроизвольно сжал правую руку в кулак и до боли прикусил свою нижнюю губу. Валентин Владимирович понимал, что в такой ситуации он не имел права молчать, а потому шагнул к Жмыхову и заявил:


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю