Текст книги "Книга о русской дуэли"

Автор книги: Алексей Востриков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

В военной среде (включая отставников, особенно прошедших кампанию) сложилось презрительное отношение к штатским. Считалось долгом чести офицера поставить «фрачника» на место, казалось особым шиком посмеяться над штатским, запугать его кровавой дуэлью и «заставить струсить» или же довести его до поединка и молодецки «положить на барьер». С другой стороны, иногда считалось недостойным связываться с «фрачником», «мараться» о него.

Д. В. Давыдов.

С портрета работы К. Гампельна. 1830-е

Но и в армии в некоторых частях дуэли были не очень распространены. Это были в первую очередь «технические» части – инженерные, артиллерийские и т. п. То же можно сказать и о флоте. Н. А. Бестужев писал: «Поверите ли вы, что от создания российского флота у нас между флотскими не было ни одной дуэли?» [ 13, с. 21]. Причина, видимо, в том, что в ту пору, когда шло активное техническое развитие флота и артиллерии, среди морских офицеров, артиллеристов и т. п. сложилась несколько иная шкала ценностей, нежели в «чистой» армии, среди «рубак» и «строевиков». Основательность научных познаний, техническая смекалка ценились выше, чем воинственность и безрассудная смелость. Дж. Конрад в повести «Дуэль», рассказывая о легендарном поединке, устанавливает прямую зависимость между родом войск и склонностью к дуэлям: «Оба они были кавалеристы, и эта связь их с пылким, своенравным животным, которое несет человека в битву, кажется нам здесь чрезвычайно уместной. Трудно было бы представить себе героями этой повести пехотных офицеров, чье воображение укрощено долгими пешими переходами, а доблести в силу этого отличаются более тяжеловесным характером. Что же касается артиллеристов или саперов, головы которых постоянно охлаждаются сухой математической диетой, то для них это уже совершенно немыслимо».

Естественно, дуэли чаще возникали в частях, расквартированных в столицах, в первую очередь в гвардейских. Предполагалось, что служба гвардейского офицера должна сочетаться со светской жизнью. Гвардейцы были военными в салонах и на балах; и светскими людьми, аристократами – в казармах и на парадах. Светская жизнь давала много причин для взаимного неудовольствия, а военные привычки предполагали наилучший способ удовлетворения – с оружием в руках.

Мы уже говорили, что разжалование в рядовые с правом выслуги и отправка в действующие части, чаще всего на Кавказ, были наиболее распространенными наказаниями за дуэль для военных. В некоторых полках таких разжалованных собиралось довольно много, и они в какой-то мере определяли лицо полка.

Особенно известен в этом отношении был 44-й Нижегородский драгунский полк. Он считался привилегированным (его даже иногда называли «кавказской гвардией»). С одной стороны, в него традиционно вступали кавказские аристократы, а с другой – переводились проштрафившиеся или разжалованные гвардейцы, кроме того, к нему часто прикомандировывались приехавшие за подвигами и орденами столичные офицеры. Полк функционально был ориентирован на то, чтобы предоставить возможность отличиться и в результате получить желанное прощение, офицерский чин или орден, романтическую повязку поперек лба и вернуться в Петербург со славой. Нижегородцами командовали в разные годы Н. Н. Раевский, а потом его сын, тоже Николай Николаевич, близкий знакомый Пушкина (в 1829 году Пушкин во время своего «путешествия в Арзрум» провел несколько дней с Раевским и даже участвовал в конной атаке нижегородцев), А. Г. Чавчавадзе. В этом полку служили легендарные бретеры Г. И. Нечволодов и А. И. Якубович (переведенный на Кавказ прапорщиком за участие в дуэли А. П. Завадовского с В. В. Шереметевым), многие декабристы (Н. Н. Раевский-младший был в 1829 году отстранен от командования полком за слишком либеральное отношение к разжалованным декабристам). «Пребывание подобных личностей в Нижегородском полку было более или менее кратковременным, но оно всегда оставляло в нем свои значительные следы. Нижегородцы, слыша о их подвигах, связывали с их именами имя своего полка, невольно подчинялись обаянию их славы, с гордостью говорили о них, делали их предметом полковых преданий», – писал в многотомной истории полка В. А. Потто [ 150, с. 172].

Н. Н. Раевский-младший.

С акварели П. Ф. Соколова. 1826

Известный военный историк С. А. Панчулидзев говорил об этом полку как о месте сбора разжалованных за дуэли в 1810–1820-х годах [ 165, с. 152]. Но и позже, при И. Ф. Паскевиче, полк сохранил свою репутацию, и, например, известный буян П. Я. Савельев после очередной своей выходки был переведен в Нижегородский полк (вместо отставки) по его собственной просьбе [ 166, с. 66–67]. М. Ю. Лермонтов, сосланный на Кавказ после истории со стихотворением «Смерть Поэта», также оказался в Нижегородском полку.

Штаб-офицер и рядовой Нижегородского драгунского полка.

Акварель неизвестного художника. 1825

Сходную репутацию имел Тифлисский егерский полк. Панчулидзев упоминает, что и в Арзамасский конно-егерский полк под командованием М. Н. Бердяева (1820–1829) посылали «на исправление» «самых отъявленных негодяев» [ 165, с. 235].

На Кавказе сложился романтический ореол вокруг фигуры разжалованного. В «Герое нашего времени» княжна Мери долго считает Грушницкого разжалованным за дуэль, хотя на самом деле он юнкер из вольноопределяющихся. Грушницкий «носит, по особенному роду франтовства, толстую солдатскую шинель» – ведь, как говорил ему Печорин, «солдатская шинель в глазах всякой чувствительной барышни тебя делает героем и страдальцем». Когда Мери узнала, что он юнкер, его «серая шинель» сразу же перестала быть для нее знаком исключительности Грушницкого.

Фигуру разжалованного окутывал своеобразный ореол таинственности и мужества, он представлялся жертвой и героем. Н. И. Лорер, декабрист, отправленный из Сибири рядовым на Кавказ в конце 1820-х годов, писал: «Пусть не удивляются читатели тому, что в рассказах моих о кавказской моей жизни часто встретит он как меня, так и многих других сосланных и разжалованных в обществе начальников своих различных степеней военной иерархии не как подчиненных, а на ноге товарищеской, дружеской, вежливой и учтивой. Ермолов внушил эти правила Кавказскому корпусу, и приличное обращение с разжалованными соблюдалось и соблюдается там и поныне» [ 112, с. 196]. Офицеры видели в разжалованных своих бывших товарищей, оказавшихся в тяжелом положении; среди разжалованных были их приятели и родственники, родственники приятелей и приятели родственников. Каждый из офицеров и для себя не исключал возможности в будущем оказаться в таком же положении. Часто лишь второстепенные обстоятельства (огласка, наличие или отсутствие заступников, отношения с командиром) определяли выбор между вариантами наказания: разжаловать в солдаты или же перевести из гвардии на Кавказ в армейский полк. Иногда все зависело от случая, минутного настроения, даже каприза монарха или командующего. Непредсказуемость наказания, безусловно, сближала разжалованных и неразжалованных, наказанных и прощенных.

М. Ю. Лермонтов в сюртуке Тенгинского пехотного полка.

С акварели К. А. Горбунова. 1841

«Промежуточное» между солдатами и офицерами положение разжалованного послужило материалом для создания нескольких замечательных образов в литературе – от характерного Долохова в «Войне и мире» до трагического Бронина в «Ятагане» Н. Ф. Павлова или жалкого и опустившегося Гуськова из зарисовки Л. Н. Толстого «Из кавказских воспоминаний. Разжалованный».

Необходимо рассказать еще об одном явлении, имеющем отношение к дуэли, – о буршестве. Буршами называли членов студенческих корпораций в немецких университетах. Эти корпорации строились по национально-земляческому принципу. Унаследовав традиции вольных университетов Средневековья, студенты вели весьма разгульный образ жизни. Постоянные пирушки, эпатирование филистеров, т. е. немецких обывателей, чуть ли не ежедневные ссоры между представителями разных корпораций оживляли студенческую жизнь. Воинственный дух всячески поощрялся. Бурши постоянно тренировались в фехтовальном искусстве. Практиковались и назначенные поединки между буршами (без какого-либо повода, из чистой любви к искусству). Естественно, если возникало «дело чести» между буршами, то поединок (мензура)был единственным способом удовлетворения взаимных обид и претензий. При этом необходимость поединка, его вид, жесткость условий, вид оружия и т. п. назначались старейшинами корпорации.

Бурши гордились своими поединками, шрамами, полученными на поле чести. Иногда небольшую царапину специально растравляли химическими веществами, превращая ее в уродливый, но «мужественный» шрам через все лицо.

В буршестве сочетались безрассудство и расчет. Растравляя шрамы на лице, бурши на назначенных мензурах специально обматывали жизненно важные части тела, чтобы не нанести друг другу смертельного ранения; проведя студенческую молодость в буйстве, они сами после окончания университета становились добропорядочными филистерами. Герой повести В. А. Соллогуба «Аптекарша» рассказывал о своем приятеле студенческих времен: «У меня был один товарищ до того отчаянный, что все тело его было изрублено, шапка прострелена; платье свое он проиграл в банк. <…> В день отъезда он напроказил до того, что волосы становились дыбом. <…> На другой день он был мирным пастором».

На территории Российской империи буршество было развито только в Дерптском университете. Воспетое Н. М. Языковым, который был одним из основателей и старейшин русского землячества в Дерпте, дерптское буршество прославилось на всю Россию. Каждый дерптский студент возвращался после учебы с репутацией драчуна и дуэлянта. А. Н. Вульф в 1829 году записал в своем дневнике: «Вчера мать говорила, что ее встретила здесь молва о дуэлисте Вульфе, – итак, моя удалая слава еще не замолкла и всё, трубя, носится передо мною» [ 39, с. 14]. Похожие репутации были и у Н. М. Языкова, и у В. А. Соллогуба.

В Петербургском и Московском университетах буршества не было, да и в Дерпте со второй трети XIX века оно пошло на убыль и скоро превратилось для русской культуры в нечто экзотическое и давно забытое.

ИЗ УСТАВА ДЕРПТСКОГО УНИВЕРСИТЕТА

«Отд<ел> II. – О обязанностях студента ко всем Членам и чинам Университета

§ 14. Студент обязан обходиться с товарищами своими почтительно, вежливо и благопристойно.

§ 15. Почему, под опасение строжайшего выговора от Ректора, публичного прошения о прощении и даже заключения под стражу, запрещается насмехаться над другими и давать какие бы то ни было прозвища; особливо же сие наблюдать должно относительно до новоопределяющихся.

§ 16. Кто умышленно или неоднократно заводит ссору, тот сверх публичного прошения о прощении наказывается выговором от Ректора или Университетского суда; если же сим не исправится, то имя его выставляется на черной доске, предваряя каждого убегать его сообщества; но если и сие останется без успеха или же особенные обстоятельства в самом начале увеличат важность проступка, то подвергается наказанию, так называемому Совету удалиться (Consilium abeundi).

§ 17. Под опасением строжайшего наказания и даже самого изгнания из Университета запрещается заводить так называемые Орденские общества и братства. – Сие простирается и на все прочие скрытные или только по наружности публичные собрания, коль скоро доказано будет, что они имеют предосудительные намерения, общественному спокойствию и порядку противные. – Студенты без особенного Ректорского дозволения не должны делать никаких ходов, ни иметь музыки по вечерам и проч.; в противном случае навлекут на себя соответственное наказание.

§ 18. Кто делом кого-нибудь обидит, тот сверх обязанности испросить прощение получает строгий выговор, посажен будет под стражу или и строже сего наказывается, судя по намерению, повторению обиды и другим обстоятельствам.

§ 19. В отвращение раздоров и беспорядков предписывается следующее:

a) Студенты не должны носить шпаги, исключая торжественные дни, установленные Правительством или Университетом. А кто сие нарушит, тот сверх строгого выговора наказывается лишением на определенное время преимущества носить шпагу.

b) Тем более запрещается носить другое какое орудие, как то: трости с кинжалами и другое тому подобное; нарушитель сего лишается оружия, посажен будет под стражу или по усмотрению подвергнется строжайшему наказанию.

c) Кто по улице или в чужом доме будет ходить с обнаженною шпагою, саблею, кинжалом или заряженным орудием и проч., тот посажен будет на хлеб и на воду или подвергнется и Consilio abeundi.

§ 20. Поединки строжайшим образом запрещаются на основании Высочайшего манифеста 21 апреля 1787 года. Для отвращения же студента от следствий, в оном Манифесте означенных, предписывается:

a) Студент, вызванный на поединок товарищем своим или посторонним кем-нибудь, не должен соглашаться на оный, но обязан немедленно донести о том Ректору, в какое бы то ни было время. – Кто же сего не исполнит, тот, хотя бы не подал важной причины к поединку, осуждается (на заключение) на хлеб и на воду. – Узнавший о предпринимаемом поединке к сему же обязан, а в случае неисполнения подвергается равному наказанию.

b) Никто да не осмелится оскорблять словами или делом того, кто начальству объявит о поединке. Нарушивший сие будет посажен на сутки или и долее по усмотрению на хлеб и на воду.

c) По открытии намереваемого поединка Университет, для доставления обиженному надлежащего удовлетворения, наряжает под председательством Ректора суд, к которому приглашаются два студента, известных по своему добронравию и честности и избранных своими сотоварищами, и по большинству голосов определяется обиженному удовлетворение. Если вызвавший или вызываемый будут принадлежать постороннему Начальству, в таком случае приглашаются в суд сей два чиновника по выбору того начальства, и если Университет не успеет примирить, то сообщает оному, да поступит по законам.

d) Если же, невзирая на сии меры, студент с кем-либо подведомым университетскому или постороннему начальству выйдет на поединок, то в первом случае Университет производит над виновными суд и по сделанному определению, и по донесению о том Попечителю, исключив их из списка, на основании Высочайшего Манифеста, отсылает с мнением в уголовный суд; в последнем же случае сообщает о выходившем на поединок тому начальству, от которого он зависит.

e) Посредники или секунданты будут изгнаны из Университета, и все те, кои известны будучи о поединке, не воспрепятствуют оному, наистрожайше накажутся. Буде же виновные укроются от суда побегом и после учиненного вызова не явятся, то по исключению их из списка студентов сообщится для дальнейшего над ними следствия гражданскому начальству.

f) Если кто разбойническим образом, чего, однако ж, Университет не ожидает, нападет на другого или принудит его обороняться, то, хотя бы последний и не был ранен, виновный по исследовании дела Университетским Судом исключается из списка студентов и с мнением отсылается также в уголовный суд».

Глава третья
Причины дуэли

Политические дуэли в Европе и в России. Патриотические поединки. Поединки в служебной сфере. Защита воинской чести. Защита семейной чести. Соперничество из-за женщин. Бытовые ссоры

ПРИЛОЖЕНИЯ: Материалы, относящиеся до дуэли В. Д. Новосильцева с К. П. Черновым. А. И. Якубович

Из-за чего чаще всего происходили дуэли? В европейских странах были очень распространены дуэли политические. Политическая борьба, революции и гражданские войны в этих странах часто сопровождались единоборствами, вооруженными столкновениями, поединками и дуэлями. Исторические события у А. Дюма-отца и П. Мериме спрятаны за цепью любовных похождений и поединков, согласно требованиям жанра историко-авантюрного романа. И этому есть объяснение. В условиях политической конфронтации внутри страны каждый поединок между членами враждебных группировок приобретал политическое значение. И наоборот – первыми проявлениями боевых действий между оппозиционными группировками становились именно учащавшиеся дуэли.

Наиболее насыщена такими дуэлями история Франции XVIII–XIX веков, особенно предреволюционных и революционных лет, когда «политические страсти дали обильную пищу для поединков» [ 127, с. 21]. Революция, превратившая всех французов в граждан независимо от сословия, объявила дуэль сумасшествием, однако вскоре Законодательное собрание было вынуждено амнистировать всех дуэлянтов. Дуэли варьировались от случайных уличных столкновений до поединков вождей. Ходили слухи о дуэли между Мирабо и Лафайетом, и хотя мы не имеем свидетельств о том, что она состоялась, важнее всеобщее мнение о возможности разрешать разногласия таким путем. Известны дуэли между представителями правого и левого крыла Законодательного собрания – Казалесом и Барнавом, Ламетом и Кастльри; и позднее между депутатами Бенжаменом Констаном и Фортеном, Гурго и Сегюром, Прудоном и Пиа, Жирарденом и Каррелем, Лакомбом и Бланом.

Известны политические дуэли и в других странах. Так, в Англии в 1829 году состоялся поединок между герцогом Веллингтоном и лордом Винчелси «из-за разногласий по поводу Билля об эмансипации католиков» [ 209, р. 385]. В США также происходили дуэли между членами конгресса; на дуэли дрался Э. Джексон (впоследствии, будучи президентом страны, он активно боролся с дуэлями в армии), а в 1804 году вице-президент США А. Бэрр убил на поединке главу оппозиции А. Гамильтона.

В России тоже были «парламентские дуэли», но они появились столь же поздно, сколь и российский парламент. Имеются в виду нашумевшие в свое время поединки между Н. Е. Марковым и О. Я. Пергаментом (Марков, известный черносотенец, впоследствии отказался от дуэли с депутатами Б. В. Никольским – после обмена пощечинами – и Л. А. Велиховым), А. И. Гучковым и графом А. А. Уваровым. Впрочем, это периферия русской дуэльной истории.

В России же XVIII – первой половины XIX века политика была уделом царей и заговорщиков. Российским самодержцам драться на дуэлях не довелось. Впрочем, существуют разные легенды.

В 1870 году П. И. Бартенев напечатал в издававшемся им «Русском архиве» два отрывка из книги, озаглавленной «Достопамятный год из жизни Августа фон Коцебу, изданный им самим» (перев. с нем. Париж, 1802). Ее автор, известный немецкий писатель, волею судеб в 1800 году оказался в России. Попавший в немилость к Павлу I, препровожденный прямо от границы в ссылку в Тобольск, спустя несколько месяцев он был столь же неожиданно возвращен в Петербург, «где Император поспешил вознаградить его щедрыми милостями за недоразумение, коего он сделался жертвою. Ему было назначено значительное содержание и поручена дирекция Немецкого театра в Петербурге. Кроме того, ему давались разные поручения литературного свойства».

«…16 декабря [7]7
  1800 года.


[Закрыть]в восемь часов утра граф Пален прислал мне приказание немедленно явиться к нему.

Павел I. С портрета работы В. Л. Боровиковского. Около 1799

Когда я приехал, граф Пален сказал мне с улыбкою, что Император решился разослать вызов или приглашение на турнир ко всем государям Европы и их министрам и что он избрал меня для того, чтобы изложить этот вызов и поместить его во всех газетах. Он присовокупил, что в особенности следует взять на зубок и выставить в смешном виде барона Тугута [8]8
  Тогдашний министр иностранных дел Австрии.


[Закрыть]и что генералов Кутузова и Палена следует назвать в качестве секундантов Императора». Весьма озадаченный, Коцебу тем не менее составил требуемый вызов, и даже в двух вариантах. Однако оба этих варианта показались Павлу «недостаточно резки», и в конце концов он собственноручно составил следующее объявление, которое Коцебу и перевел с французского на немецкий: «Нас извещают из Петербурга, что Русский император, видя, что Европейские державы не могут согласиться между собою, и желая положить конец войне, уже одиннадцать лет терзающей Европу, хочет назначить место, в которое он пригласит всех прочих государей прибыть и сразиться между собой в турнире, имея при себе в качестве приспешников, судей поединка и герольдов самых просвещенных своих министров и искуснейших генералов, как то гг. Тугута, Питта, Бернсторфа; причем он сам намерен взять с собою генералов Палена и Кутузова; не знают, верить ли этому; однако же известие это, по-видимому, не лишено основания, ибо носит отпечаток тех свойств, в которых часто его обвиняли» [ 86, стб. 1960–1966; см. также 94].

Коцебу пересказывает несколько комических ситуаций, вызванных столь замечательной публикацией [см. также 97, 98], однако каких-либо достоверных свидетельств о том, был ли этот вызов на самом деле напечатан и как к нему отнеслись европейские монархи, мы не имеем. Тем не менее эта история непременно упоминается в каждом исследовании, посвященном Павлу I, – действительно, она «носит отпечаток тех свойств, в которых часто его обвиняли».

Не прошло и трех месяцев, и так и не дождавшийся благородного поединка рыцарственный император отошел в мир иной, а на престол взошел император тоже рыцарственный, но другого ордена.

Как это ни странно, но бредовая идея Павла была отчасти реализована его старшим сыном. Многочисленные конгрессы, в которых участвовал Александр, чем-то напоминают нам именно рыцарские турниры, где собирались монархи, чтобы лично «скрестить копья». На одном из них (Венском) Александр сгоряча даже сказал кому-то из своей свиты, что ему придется вызвать на дуэль Меттерниха, однако до осуществления этого намерения дело не дошло.

Царедворцы также большей частью ограничивались в своем соперничестве записками, докладами и интригами, так что во дворце политика шпагою не писалась.

Ну а заговорщики? Конечно, в первую очередь мы имеем в виду декабристские организации. Декабристы не предполагали использовать дуэль как средство политической борьбы. Но декабризм был не просто определенной идеологией, которая объединила группу людей в организацию, поставившую перед собой политические цели. Декабризм – это целый мир: быт, определенные стереотипы поведения, психология, культура – стиль жизни во всей ее полноте. И в конечном счете все дуэли, в которых принимали участие декабристы (не обязательно формально принадлежавшие к организации), независимо от реальных причин ссоры, приобретали политический оттенок, сразу же или задним числом. И тогда уже и бретерство Рылеева, Лунина и Якубовича воспринималось как атрибут поведения политического вольнодумца.

Приемная графа А. Х. Бенкендорфа.

Рисунок неизвестного художника. Конец 1820-х

Камера Н. А. Панова в Петровской тюрьме.

Рисунок Н. А. Бестужева. 1831–1839

В. Д. Новосильцев.

Портрет работы неизвестного художника

Е. В. Новосильцева.

Портрет работы неизвестного художника

Очень показательна в этом отношении дуэль К. П. Чернова с В. Д. Новосильцевым, состоявшаяся в сентябре 1825 года. Для многих современников эта дуэль стала одним из самых заметных событий преддекабристского периода. Причина ее на первый взгляд – сугубо личная. Новосильцев познакомился с сестрой своего приятеля Екатериной Пахомовной Черновой, увлекся ею, какое-то время ухаживал, а потом сделал формальное предложение, которое было с радостью принято. Новосильцев – блестящий, но весьма легкомысленный флигель-адъютант – обращался с Черновой как с невестой, совершались покупки к свадьбе. Однако мать Новосильцева, Екатерина Владимировна, урожденная Орлова (дочь В. Г. Орлова, младшего брата «тех самых» Орловых), и слышать не хотела об этой помолвке. Новосильцев уехал, чтобы получить родительское благословение, – и ничего не добился. Время шло, вестей от жениха все не было. Тогда Константин Пахомович Чернов, поручик Семеновского полка, как брат обманутой невесты, обратился к Новосильцеву за объяснениями. К этому времени ситуация в значительной мере осложнилась различными сплетнями и слухами, распространявшимися в обществе, и неосторожными высказываниями самих участников дела, передававшимися из одного лагеря в другой многочисленными «доброжелателями». Поэтому результатом переговоров и взаимных объяснений (растянувшихся на весьма продолжительное время) стал вызов на поединок. Условия боя были очень суровыми, соперники хотели драться нешуточно. В результате оба получили смертельные ранения и скончались через несколько дней после поединка.

МАТЕРИАЛЫ,

относящиеся до дуэли В. Д. Новосильцева с К. П. Черновым

Записка о поединке Новосильцева с Черновым

«Летом в прошлом 1824 году флигель-адъютант Новосильцев, познакомясь в семействе генерал-майорши Черновой, находившейся тогда в имении своем близ села Рождествена, объяснил ей желание свое жениться на ее дочери и, объявив ей и прибывшему туда мужу ее генерал-майору Чернову, что имеет на то дозволение своих родителей, получил их согласие. Сговор и домашнее обручение сделаны были в августе месяце того года, а вскоре и свадьба назначена; но при наступлении сего времени Новосильцев под предлогом болезни отца своего отправился в Москву, дав слово возвратиться чрез три недели. С дороги писал он своей невесте, но по прибытии в Москву прекратил переписку и не только не возвратился к назначенному времени, но оставил семейство Черновых в течение трех месяцев без всякой вести. В продолжение сего времени Новосильцев приезжал в Петербург, но не только не был у невесты, но даже не уведомил о себе письменно. Лейб-гвардии Семеновского полка подпоручик Чернов, брат невесты, в декабре месяце 1824 года отправился в Москву, желая объясниться в сем деле с поручиком Новосильцевым и положить конец оному. В Москве, после объяснения их обоих по сему делу, Новосильцев объявил Чернову в присутствии военного генерал-губернатора и некоторых известных особ с обеих сторон, что никогда не оставлял намерения жениться на Черновой; после чего Чернов, называя его женихом сестры своей, извинился, что сомневался в его честности. Мать Новосильцева тогда же письменно изъявила родителям Чернова согласие на брак своего сына с их дочерью. Новосильцев дал обещание совершить свадьбу в течение шести месяцев, желая отложить оную, как говорил он, для того, дабы не дать поводу думать, что он был к тому вынужден, и Чернов принят был матерью и семейством Новосильцева как родной, пробыл в Москве около месяца и отправился в Петербург, куда поехал также и Новосильцев. Вскоре по прибытии их в Петербург Новосильцев сделал вызов Чернову за разглашенные будто бы сим последним слухи, что принудил его жениться. Чернов объяснил ему, что не только никогда не распускал таких слухов, но и не имел к сему намерения; Новосильцев удовольствовался сим объяснением и объявил при посредниках, что дело их остается в том положении, в коем оно в Москве находилось, т. е. что он женится в течение уреченного времени.

Хотя по всем вышепрописанным обстоятельствам все семейство Черновых не желало более иметь зятем Новосильцева, но подпоручик Чернов, по истечении положенного времени, желая дать сему делу приличный конец, требовал, чтобы Новосильцев отправился к отцу его в Могилев и там бы кончил оное, на что Новосильцев и дал письменное обещание. Подпоручик Чернов, не видя еще исполнения сего обещания, узнал, что отец его вынужден был сторонними средствами прислать Новосильцеву письменный отказ и что по сему случаю имел генерал-майор Чернов сильное огорчение. Подпоручик Чернов, чувствуя, что главною причиною сего был Новосильцев, сделал ему вызов 8 числа сего месяца, а 10 числа в 6 часов утра они стрелялись на пистолетах за Выборгскою заставою, и оба опасно ранены. Обстоятельства, в сей записке изложенные, основаны большею частию на письменных доказательствах и известны по изустным объяснениям самого подпоручика Чернова и некоторых других особ, заслуживающих вероятия.

Сентября 1825 г. [9]9
  На <…> бумаге означено, что она составлена Рылеевым и, кажется, была подана СПб. ген<ерал>-губ<ернатору> графу Милорадовичу. Рылеев был двоюродным братом Константина Пахомовича и Екатерины Пахомовны Черновых (матери их родные сестры), детей генерал-майора Чернова, находившегося тогда при войсках в Могилевской губернии (генерал-аудитором 1-й армии). – Примеч. П. И. Бартенева.


[Закрыть]» [ 61, с. 331, 336–337].

П. И. Бартенев

<Из предисловия к публикации «Бумаг о поединке Новосильцева с Черновым» в сборнике «Девятнадцатый век»>

«В августе 1824 г<ода> старик-отец Чернова уже собирается из Старого Быхова на свадьбу дочери. В ноябре того же года Сергей Чернов пишет брату Константину о необходимости отмщения: „Желательно, чтобы Новосильцев был наш зять; но ежели сего нельзя, то надо делать, чтоб он умер холостым, хотя сие прелестное творение заслуживает и лучшей участи“. В январе 1825 назначен поединок, по вызову Чернова, но он устранен в Москве (куда К. Чернов нарочно ездил) обещанием Новосильцева жениться и согласием матери на его брак. „Папинька и маминька недовольны твоей поспешной поездкой в Москву, – писал брату в Петербург Сергей Чернов от 13 января, – ибо когда мы там появились, то мать Владимира Дмитриевича (Новосильцева) тотчас известила главнокомандующего (гр. Сакена), который призывал папиньку и удивлялся, что его дети осмелились делать такой противозаконный поступок. Когда папинька узнал, что Великий Князь, зная, для чего ты едешь в Москву, с позволения Государя, сам тебе дозволил сию поездку, то он совершенно успокоился и при моих рассказах проливал слезы восхищения“. Но Новосильцеву самому не хотелось уже ехать в Старый Быхов к невесте. Он служил в лейб-гусарах и был одним из блестящих флигель-адъютантов. „Государь сердит за что-то на Владимира Дмитриевича (март 1825 г<ода>), – писал Сергей Чернов своему брату, – и не принял его, когда сей пришел являться“. Чернов написал ему оскорбительное письмо, и на этот раз (в июне 1825 г<ода>) сам Новосильцев в Москве вызвал его драться (у Пресненской заставы). Роковая встреча была отстранена князем Д. В. Голицыным: Новосильцев снова дал обещание жениться не позже пяти месяцев, и в Старый Быхов отправлены успокоительные письма от родителей жениха. Но сей последний снова прибег к уклончивым ответам и на письменный вопрос Рылеева отвечал письмом к К. Чернову (15 августа), в котором говорил, что дело будет улажено исключительно между ним и родителями невесты, что посторонние не должны в него мешаться, что в сентябре он получит отпуск и поедет в Могилевскую губернию. Последствием были вызов со стороны Чернова и окончательный поединок» [ 61, с. 333–334].

Е. П. Оболенский

Из «Воспоминаний о Кондратии Федоровиче Рылееве»

К. Ф. Рылеев. Литография конца XIX в.

с портрета работы неизвестного художника

«К этому же времени, т. е. к половине 1824 года, должно отнести грустное событие, в коем Рылеев принимал участие как свидетель и которое грустно отозвалось в обществе того времени. Это была дуэль между офицерами лейб-гв<ардии> Семеновского полка Черновым и лейб-гвардии гусарского Новосильцевым. Оба были юноши с небольшим 20-ти лет, но каждый из них был поставлен на двух, почти противоположных, ступенях общества. Новосильцев – потомок Орловых, по богатству, родству и связям принадлежал к высшей аристократии. Чернов, сын бедной помещицы Аграфены Ивановны Черновой, жившей вблизи села Рождествена в маленькой своей деревушке, принадлежал к разряду тех офицеров, которые, получив образование в кадетском корпусе, выходят в армию. Переводом своим в гвардию он был обязан новому составу л<ейб>-гв<ардии> Семеновского полка, в который вошло по целому баталиону из полков императора австрийского, короля прусского и графа Аракчеева. Между тем у Аграфены Ивановны Черновой была дочь замечательной красоты. Не помню, по какому случаю Новосильцев познакомился с Аграфеной Ивановной, был поражен красотою ее дочери и после немногих недель знакомства решился просить ее руки. Согласие матери и дочери было полное. Новосильцев и по личным достоинствам, и по наружности мог и должен был произвести сильное впечатление на девицу, жившую вдали от высшего, блестящего света. Получив согласие ее матери, Новосильцев обращался с девицей Черновой как с нареченной невестой, ездил с нею один в кабриолете по ближайшим окрестностям и в обращении с нею находился на той степени сближения, которая допускается только жениху с невестой. В порыве первых дней любви и очарования он забыл, что у него есть мать, строгая Екатерина Владимировна, кавалерственная дама, рожденная графиня Орлова, без согласия которой он не мог и думать о женитьбе. Скоро, однако ж, он опомнился, написал к матери и, как можно было ожидать, получил решительный отказ и строгое приказание немедленно прекратить всякие сношения с невестой и семейством. Разочарование ли в любви, или боязнь гнева матери, или другая скрытая причина, но только Новосильцев по получении письма недолго думал, простился с невестой с обещанием возвратиться скоро и с того времени прекратил с нею все сношения. Кондратий Федорович был связан узами родства с семейством Черновых. Чрез брата невесты он знал все отношения Новосильцева к его сестре. После долгих ожиданий, в надежде, что Новосильцев обратится к нареченной невесте, видя, наконец, что он совершенно ее забыл и, видимо, ею пренебрегает, Чернов, после соглашения с Рылеевым, обратился к нему сначала письменно, а потом и лично с требованием, чтобы Новосильцев объяснил причины своего поведения в отношении его сестры. Ответ был сначала уклончивый, потом с обеих сторон было сказано, может быть, несколько оскорбительных слов, и наконец назначена была дуэль по вызову Чернова, переданному Новосильцеву Кондратием Федоровичем. День назначен, противники сошлись, шаги размерены, сигнал подан, оба обратились лицом друг к другу, оба опустили курки, и оба пали, смертельно раненные, обоих отвезли приближенные в свои квартиры – Чернова в скромную офицерскую квартиру Семеновского полка, Новосильцева в дом родственников. Кондратий Федорович отвез Чернова и не отходил от его страдальческого ложа. Близкая смерть положила конец вражде противников. Каждый из них горячо заботился о состоянии другого. Врачи не давали надежды ни тому ни другому. Еще день, много два, и неизбежная смерть должна была кончить юную жизнь каждого из них. Оба приготовились к смертному часу. По близкой дружбе с Кондратием Федоровичем я и многие другие приходили к Чернову, чтобы выразить ему сочувствие к поступку его благородному, в котором он, вступаясь за честь сестры, пал жертвою того грустного предрассудка, который велит кровью омыть запятнанную честь. Предрассудок общий, чуждый духа христианского! Им ни честь не восстановляется и ничто не разрешается, но удовлетворяется только общественное мнение, которое с недоверчивостью смотрит на того, кто решается не подчиниться общему закону. Свежо еще у меня в памяти мое грустное посещение. Вхожу в небольшую переднюю, меня встретил Кондратий Федорович. Он вошел к страдальцу и сказал о моем приходе; я вошел и, признаюсь, совершенно потерялся от сильного чувства, возбужденного видом юноши, так рано обреченного на смерть; кажется, я взял его руку и спросил: „Как он себя чувствует?“ На вопрос ответа не было, но последовал другой, который меня смутил. Много лестных слов, не заслуженных мною (я лично не был знаком с Черновым), сказал мне умирающий. В избытке сердечной теплоты, молча пожал я ему руку, сказал ему то, что сердцем выговаривалось в этот торжественный час, хотел его обнять, но не смел коснуться его, чтобы не потревожить его раны, и ушел в грустном раздумье. За мною вошел Александр Иванович Якубович. <…> По обыкновению, Александр Иванович сказал Чернову речь; ответ Чернова был скромен в отношение к себе, но он умел сказать Якубовичу то слово, которое коснулось тонкой струны боевого сердца нашего кавказца. Он вышел от него со слезою на глазах, и мы молча пожали друг другу руки. Скоро не стало Чернова, с миром высшим отошел он в вечность. В то же время не стало и Новосильцева. Мать и родные услаждали его последние минуты. В печальной колеснице, в сопровождении близких отвезли его гроб в родовой склеп куда-то далеко от Петербурга. Мать Чернова не знала о горестной судьбе возлюбленного сына. Кажется, он не желал, чтобы сообщили ей и в особенности сестре то грустное событие, которого исход был так близок и так неизбежен. Многие и многие собрались утром назначенного для похорон дня ко гробу безмолвного уже Чернова. Товарищи вынесли его и понесли в церковь. Длинной вереницей тянулись и знакомые и незнакомые, пришедшие воздать последний долг умершему юноше. Трудно сказать, какое множество провожало гроб до Смоленского кладбища. Все, что мыслило, чувствовало, соединилось тут в безмолвной процессии и безмолвно выразило сочувствие к тому, кто собою выразил идею общую, каждым сознаваемую и сознательно и бессознательно, – идею о защите слабого против сильного, скромного против гордого. Так здесь мыслят на земле с земными помыслами! Высший суд, испытующий сердца, может быть, видит иначе; может быть, там, на небесах, давно уже соединил узами общей, вечной любви тех, которые здесь примириться не могли».