Текст книги "Врачебная тайна"

Автор книги: Алексей Макеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 11 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

– Скорее, старенький, – ответил я. – По возрасту. По сроку службы, да, – должен был все же признать.

– Я год оттарабанил, – похвастался он.

– Я бы дал больше, – сказал я, вспомнив Гантаурова.

– Что ты хочешь этим сказать? – с угрозой в голосе спросил Бондарь. Улыбка при этом не пропала с его лица, ставшая, очевидно, обычной гримасой.

– Выглядишь солидно.

– Короче! Поможешь завтра на складе порядок навести, – постановил он. Прозвучало скорее приказом, нежели просьбой. Не знал, что я кладовщиков не жалую.

– Легко, – согласился я. – Много за работу не возьму. Пару банок сгущенки.

– Гы-гы, – усмехнулся он. – Сгущенкой тут тебя итак закормят.

Слышать такое было дико, но он оказался прав. Впоследствии я убедился, сгущенное молоко давали на полдник почти каждый день. Просто сказка!

Ночью я проснулся, как Штирлиц, потому что дал себе такую установку. Пошел в туалет, типа приспичило, опасаясь, как бы не проснулся и не увязался за мной «хвост» – Илья Муромец.

Войдя в кабинку, стал рассматривать пачку, прислушиваясь одним ухом, не принесет ли кого нелегкая следом? Вроде было тихо… Обнаружил десять цифр, написанных шариковой ручкой, видимо, второпях, – цифры плясали. Что они означали? Осмотрев всю пачку тщательным образом, разобрав ее на «запчасти», больше ничего интересного не обнаружил. Оторвав кусочек с цифрами, спрятал в карман, остальное выбросил в «очко», порвав на мелкие кусочки. Несколько штучек болгарских сигарет было жалко, но ничего не поделаешь. Возвращаясь в койку, старался не шуметь, но, сделав неловкое движение, зацепил рукой Бондаря, закутавшегося с головой, – зима, что ли? Одеяло сползло, и я узрел на подушке сверток, имитирующий голову. Вот так да! Бондарь отправился в самоход? Или мафия гуляет где-то?.. Поправил все, как было, улегся поудобнее и уснул.

А поутру мне было видение. Точнее, не так. Утром мне во второй раз предстало видение. Впервые это случилось приблизительно год назад. На призывной комиссии я об этом не сказал, на всякий случай… Гостил тогда у дяди Васи на даче в Подмосковье. Ничего особенного: играл в бадминтон с племянницей на задворках. На центральной улице в это время к соседям свадьба прикатила. Кто дядькины соседи, я не знал, но, судя по тому, что дядька сам человек не маленький, то и соседи, вероятно, не последние люди. Тут, на Киевском шоссе, все сплошь старые дачи, каждая – с историей…

Конечно, выпили бы – познакомились с соседями, а это было неизбежно, попадись мы им на глаза. Приставать стали бы, рог всучили: «Пей до дна, пей до дна!» Племянница – несовершеннолетняя, ей всего семнадцать с половиной было тогда, пришлось бы мне за двоих отдуваться. Надька, конечно, рада была бы помочь, да я бы не позволил. И зачем мне это новое знакомство? Мы, люди искусства, помня о своей будущей громкой славе, должны быть разборчивы в выборе приятелей. Если у соседей, допустим, дочка, так стала бы потом, когда ко мне придет она, громкая слава, а такой момент, конечно, уже не за горами, сочинять, будто у нее ребенок от меня! А если у соседей сын, даже страшно подумать, что он мог навыдумывать! Алла Пугачева небось тоже жалеет, что когда-то знакомилась со всеми направо и налево?

Да и вообще, с зеленым змием надо быть осторожным. Он лопает всех подряд, без разбора, как интеллигентов, так и пролетариев. А наш брат, художник, для него и вовсе деликатес вроде устрицы или трюфеля… Пока из подъехавшего транспорта растекалась свадьба, мы с племянницей спокойно гоняли волан. Отступая, я оступился и шмякнулся спиной на мягкую траву возле соседской калитки. Смех, шутки! Тут калитка отворилась, и появилась она. Мама дорогая! Эти глаза, этот взгляд, эту улыбку долго не мог забыть! Да вот беда, красавица была безобразно одета. Ее черные вьющиеся волосы украшал венок с короткой фатой, тонкую фигуру облегало, расширяясь от бедер, белое платье. Словом, на ней было облачение невесты. То есть никаких шансов. В руке, на которую была надета белая перчатка до локтя с открытыми пальцами, девушка держала дымящуюся сигарету. Наверное, чтобы покурить, она и спряталась от гостей, – неудобно, невеста все-таки. На меня, валяющегося у ее ног с улыбкой до ушей, ракетка в одной руке, воланчик – в другой, она посмотрела так, будто поцеловала – глубоким, страстным, порочным поцелуем!

Я почувствовал себя готовым позволить, чтобы ее имя связали с моим, если только это будет небезосновательно, черт с ним!.. Из-за забора, который являлся тут отдельным произведением искусства, но не о нем речь, позвали:

– Мариночка! Где ты, моя муза?!

– Иду-у! – пропела дива слегка сорванным голосом, после чего, затянувшись, выпустила дым, уронила окурок тонкой дорогой сигареты на землю, затоптала маленьким носком белой туфельки, еще раз улыбнулась мне, мол, такая вот она хулиганка, и скрылась за калиткой, возвращаясь к тем, кто ее ждал.

«Муза? Идите к черту! – мысленно прокричал я им. – Это мне нужна муза, а не вам!» Но что было делать? Скорее поднялся с травы, пока Надька не заметила, какое впечатление на меня произвела соседка.

И вот теперь, лежа в койке, я открыл глаза от того, что в палате происходило какое-то движение, и увидел над собой то же самое видение, все в белом. Правда, на девушке были теперь не фата и платье, а белый колпак и халат, но лицо – то же самое. Или я не художник-портретист!

Девушка протягивала мне термометр.

– Градусник, – сказала она так, будто я был идиотом, и сам не мог сообразить, что это. И голос надтреснутый, придававший ей привлекательности, я узнал!

– Люся! Какая в последний раз была средняя температура в отделении? – спросил Илья Муромец, явно заигрывая с девушкой.

«Люся? – подумал я. – Почему Люся? Она же Мариночка!»

– Могу сказать только про сегодняшнее настроение, – не полезла за словом в карман Люся. – Оно шкодливое.

Я слишком поспешно протянул руку за градусником, коснулся ее руки, понял, что у меня не глюк, и есть надежда, что видение на этот раз не растает. Более того, я смогу видеть девушку постоянно до тех пор, пока Гоменский не попрет из госпиталя.

В этот момент я даже не связал никак свое видение с происшествиями в учебке, не вспомнил, что ради Люции, в общем-то, и перебрался сюда. Дошло только, когда она отошла от меня.

Когда Люция позже собирала градусники, я силился снова встретиться с ней глазами, но сердцеедка, протянув руку за термометром, и не взглянула на меня. Новенький ее не заинтересовал. Мы для нее, наверное, все на одно лицо, – подумал я, – кроме тех, кто завоевал право быть замеченным на фоне безликой массы, – старосты Латуся, Десантуры и иже с ними… Я уже ревновал?

Идя умываться, слышал, как она гремит чем-то в процедурной, расположенной рядом с кабинетом Гоменского. Топая на завтрак, прислушивался к ее голосу в той же процедурной, он волновал меня. Возвращался из столовой, она чему-то смеялась. Этот смех задевал за живое. В приоткрытую дверь увидел, что ей улыбается сальной улыбкой Латусь. Убил бы гада!..

Едва я дошел до своей койки, находясь под впечатлением, никого не видя, кроме, мысленно, ее образа, как услышал скрипучее гудение с соседней кровати:

– Ну что, созрел?

Очнувшись, увидел Бондаря.

– Ты что, меня сосватать кому хочешь? – спросил его в ответ.

– Гы-гы! Для работы созрел, спрашиваю?

– Она дураков любит. Я тут при чем?

– Хочешь сказать, шибко умный?

– О! Знаешь, сколько раз меня об этом спрашивали в учебке? Может, не зря? Особенно один сержант, ныне покойный. Но, это не я его так… – Балабольство мое вылилось в черный юмор.

– А кто? – заинтересовался Бондарь.

«Я бы сам хотел это узнать», – подумал я, но озвучил известную версию:

– Зеленый змий. Бодягой отравился.

– Вот, блин! А у нас тут двое водил загнулись. Разом, прикинь! Антифризу выпили.

Я не стал говорить, что уже слышал об этом. Новостью для меня стало, что «ханурики» оказались ездовыми.

Склад, к которому меня привел его хранитель, представлял собой бугор, поросший травой, только дверь в бетонном коробе да вентиляционные трубы, торчащие кверху, выдавали, что это хранилище, а не древнее захоронение, где полеживает себе какой-нибудь кочевник на пару со своим конем. Бондарь полез за ключами, но вдруг прислушался:

– Лает кто-то?

– Это не я, – сказал ему на всякий случай. А то, глазом не моргнешь, на тебя всех собак повесят.

– Где он лает? – Кажется, Бондарь узнал по голосу, кто лает. Я не знал, кто, но, что лай раздается из-за двери, перед которой мы стоим, было очевидно, хоть и приглушенный. Мне кажется, чтобы это понять, вовсе не требовалось слуха, натренированного морзянкой. Бондарь посмотрел на меня и указал пальцем на дверь:

– Блин! Шарик! Шарика закрыли в складе… Когда же он туда проскочил?

Совершенно не спеша, Бондарь стал доставать ключи из кармана, отпирать замок. Правильно, куда торопиться? Шарик все равно уже там, и давно. Раз подает голос, значит, жив. Все, что он там мог сожрать, уже не спасешь.

Когда Бондарь открыл дверь, на него выскочила лохматая дворняга и принялась исполнять танец безмерной собачьей радости: прыгать, крутиться, пытаться лизнуть в лицо! Мне тоже досталось, хотя не так, как кладовщику. Пес отлично понимал, кто его подкармливает, а кто так, подмазался. Бондарь, шагнув за порог, нашарил рукой выключатель на стене, врубил свет. Картина, представшая перед глазами, впечатляла. Большая часть стеллажей оказалась пуста, а то, что лежало на них прежде, теперь валялось на полу: ящики, коробки, мешки… Свалка!

– Твою мать! – выдохнул Бондарь без особого гнева. Постояв с полминуты и лишь качая головой: «Да-а». – Он наконец принял решение: – Стой здесь, я пойду Гоменскому докладывать.

Я не понял, зачем мне стоять здесь, но спорить с черпаком не стал. Подумал мельком, что слово «черпак», обозначающее отслужившего год, как нельзя лучше подходит кладовщику. Больше – только повару.

С полчаса я скучал в одиночестве, и глаза, не имея возможности смотреть на что-то иное, стали подмечать все новые и новые детали. Зародились некоторые подозрения… То, что Шарик стащил все не только с первого, но и со второго яруса, еще можно было объяснить. Допустим, он вставал на задние лапы. Но как он изловчился добраться до третьего яруса?! Это ведь собака, а не обезьяна! Я попробовал потрясти один стеллаж, второй, – нет, стоят крепко… Еще, каким образом пес разворошил второй-то ярус? Толкал коробки передними лапами от себя, что ли? Обычно собаки хватают зубами и тянут на себя. Но ни на одном ящике я не смог найти следов собачьих зубов. Раскрытыми были лишь пара коробок, которые валялись у входа, просыпалось печенье… Но и эти коробки, мне кажется, зубами не грызли. Они были только помяты немножко… Наверное, если бы я не остался здесь торчать, как дурак, в одиночестве, ничего этого не заметил – зачем мне коробки рассматривать? Но раз уж обратил внимание, значит, обратил. По-моему, тут имела место инсценировка, причем – слабая, которую организовали на скорую руку. Вспомнил слова «ревизия» и «инвентаризация», слышанные накануне, сперва от Гоменского, потом от самого Бондаря, сопоставил с тем, что кладовщика не было в постели ночью, и решил, не зря мне удивление Бондаря сразу показалось наигранным: «Кто лает? Где лает?» Вот же, под носом у тебя лают, чего ты дураком прикидываешься? Видимо, я Бондарю нужен был главным образом как свидетель того, где собака была зарыта. В смысле – закрыта. «Все уже украдено до нас».

Преодолев свалку, устроенную якобы Шариком, я пробрался внутрь, врубив свет еще одним выключателем (Бондарь почему-то этого не сделал). Обнаружил в углу коробки с тушенкой «Армейская», показавшиеся мне знакомыми. Точно! Вот и моя дырка – это когда верхняя коробка была нанизана на ножку табуретки. Ха-ха! Налицо деловая связь между нашей мафией и местной?..

Поскорее вернулся ко входу, выключив «лишний» свет, и – вовремя. Явился Бондарь. Он как бы уменьшился в размерах, потому что вместе с ним взглянуть на бардак пришел сам Гоменский.

– А ты чего здесь? – увидел начальник отделения меня.

– Хотели прибраться на складе, а тут… – развел я руками. Гоменский не поверил, что мы с кладовщиком так сдружились за короткий срок.

– Бондарь! Ты давай, не командуй тут! Кому где работать, решаю я, понял?

– Так точно.

– Как собаку не заметили?

– Не могу знать, товарищ майор!

– Не можешь? Плохо, что не можешь. Ладно, я скажу зампотылу, что ревизия откладывается… до после обеда. До после обеда, ясно? Наводи порядок! Сам! Пойдем, Смелков…

На дорожке возле морга Гоменский приметил Саню Курносова с метлой в руках. Госпиталь – не жилой квартал, с ритма тут сбивать некого, но майор все-таки высказал недовольство:

– Курносов, ты чего один?

Я подумал, в силу своего прежнего занятия, что это землекопов бывает несколько – два, полтора (как посчитать), а дворники обычно и работают поодиночке, чему удивляться? Курносов ничего не успел ответить, но по лицу было видно – почувствовал себя виноватым. Вот что делает с людьми учебка…

– Я же сказал Латусю: несколько человек… – Гоменский посмотрел на меня:

– Говоришь, все умеешь?

– Какой же студент не работал дворником! – молодцевато ответил ему.

– Тогда вернись, пожалуйста, к Бондарю, пусть выдаст еще одну метлу, ведро, совок.

– Есть.

Заходя к «захоронению монгольского завоевателя» с тыла, услышал голоса и замедлил шаги, прислушиваясь:

– …Зачем ты с верхнего яруса все сбросил? Собака, по-твоему, летать умеет, что ли? – спрашивал чей-то резкий, неприятный голос. Я мысленно согласился со спрашивающим. Собаки если и летают, то обычно низко. Поручик Ржевский считал – к дождю… А с крыльями – это конь. Он еще бывает педальный, в пальто… Иной человек врет, как сивый мерин. Например, Бондарь. Второй голос принадлежал ему. Он возражал:

– Да кто присматриваться будет? Хотел кучу на входе соорудить побольше, чтобы внутрь не сунулись.

Получив подтверждение своей догадке, я вынужден был признать при этом, что не один такой наблюдательный. Собеседник Бондаря тоже вот заметил несуразность. Им оказался Назар. Мое внезапное появление заставило обоих – и Назара и Бондаря – резко замолчать, как уже было однажды. Первую секунду они глядели на меня с испугом. Их явно волновало, что я успел услышать?

Однако у Назара испуг тут же трансформировался в гнев старослужащего:

– Так! Тебе чего здесь надо?

Я перевел взгляд с него на Бондаря и сказал:

– Одну метлу, одну лопату, одно ведро по приказу Гоменского. Дорожку буду мести, однако.

Бондарь тяжело вздохнул от того, что требуется идти к другому складу. Это же какой труд! Отпирать, запирать…

– Дай ему, что просит, – сказал Назар лентяю. Бондарь, кажется, уже придумывал, какую отмазку слепить, чтобы я нашел все сам, без него.

– Пойдем, – сказал он мне. Выдав, что надо, крикнул вдогонку:

– Сюда можешь не возвращать! Робинзону в каптерку отдай. Я понял, кого он имеет в виду. Может, так и сделал бы, да заметил в конце уборки, как к складу подъехала «буханка». Я не я, если служивые не запихивают сейчас в нее те коробочки, что нашлись под дальней стеной, чтобы толкнуть налево! – подумал. Очень хотелось проверить, дабы довести свою разведку до конца. Но не тут-то было. Теперь жулики выставили охранение. Перед воротами меня встретил Бондарь:

– Ты чего опять приперся?

– Инструмент вернуть.

– Тебе куда сказали отнести?

– Авинзона нет, каптерка закрыта. Сопрут – с меня спрос будет, – с ходу придумал я.

– Чего тут? – из-за угла вышел Назар.

– Да вот, инструмент принес. Говорит, каптерщик где-то шляется.

– Ну, забери у него все, и пусть проваливает!

Назар посмотрел на меня угрожающе. Сделать еще несколько шагов, чтобы увидеть, что грузят в «уазик», не представлялось возможным. Пришлось ретироваться.

Возвращаясь, увидел на крыльце Авинзона, которого только что оболгали, будто шляется, неизвестно где, и Диму-сифилитика. Вместе проводили взглядом Люцию, проносящую мимо нас в отделение загадочную улыбку на лице. В сердце мое кольнула игла.

«Интересно, чего она такая веселая ходит? – подумалось. – Смерть Ромы ее не тронула? Он же вроде как за ней ухаживал. Возможно, даже предложение сделал?» Это, кстати, мне и требовалось выяснить в первую очередь.

– Видал? – спросил меня Дима со скабрезной улыбочкой. – Ух, я бы ей!..

Паренек он был малахольный, мне хотелось с ним шутить:

– О господи, Дима! Ты все никак не угомонишься! На твоем месте у меня бы уже сифилофобия развилась вкупе с женоненавистничеством! Слава богу, конечно, что я не на твоем месте… – оговорился я.

– Бомба дважды в одно место не падает! – нашлась жертва «бракованного станка».

– Ты секс-бомбу имеешь в виду? – уточнил я.

– Она может, – с видом знатока вставил Авинзон, блестя глазами так живо, словно был пилотом бомбардировщика.

– И бьет по одному месту, – добавил я. – Ну, ты знаешь, – напомнил Диме.

Заниматься болтологией для поднятия настроения – нормальное дело. Можно было б долго еще упражняться, но на крыльце вдруг вновь появилась наша красавица. На ее лице теперь не было улыбки. Можно сказать, на ней вообще лица не было… Ни на кого не глядя, девушка прошла прямиком к зданию напротив. «Только что узнала», – догадался я. Собеседники мои, смотревшие лишь на ее ноги, даже не заметили перемены в настроении. Они ушли в отделение, а я остался дожидаться развязки.

Люция появилась через некоторое время на пороге морга в сопровождении знакомого прапорщика. Тот поддерживал ее под руку. Она высвободилась, сделав жест, мол, ничего, сама… Прапорщик, кажется, не был в этом уверен, но подчинился.

Хоть дорожка, по которой шагала Люция обратно к отделению, была тщательно подметена мной лично, запнуться было не обо что, это не спасло. Не дойдя до меня, по-прежнему стоящего на крыльце, меня при этом не видя, Люция стала заваливаться на бок. Я успел поймать ее. Нет, красиво, как в кино, не получилось. Просто схватил ее под мышки, прижал к себе, ноги у девушки подкосились, она повисла, как тряпичная кукла. От морга к нам бежал прапорщик. Я, однако, нашелся раньше: наклонив ее, будто исполнял фигуру танго, поддел под колени, подхватил на руки. Небесный образ, однако, обретя плоть, оказался тяжелым. Вдруг накатило неуместное желание! На моей руке лежали те ножки, которые жгло взглядом все отделение Гоменского. Сам не знаешь до поры до времени всей меры собственной испорченности!

Прапорщик подоспел как раз, чтобы впустить меня с Люцией на руках внутрь отделения.

Перед кабинетом Гоменского на нас уставился дикими глазами Авинзон.

– Натан, дверь! – скомандовал я, кивнув головой на кабинет начальника отделения.

– Что такое? – Гоменский стал подниматься из-за стола.

– Нашатырь, товарищ майор! – Войдя во вкус, я уже командовал начальником отделения. За спиной толкались взволнованные прапорщик и Авинзон.

– На кушетку ее давай! – принял все же майор медицинской службы командование на себя. Я так и хотел. Не на столе же девушку раскладывать, она – не селедка, хотя, конечно, рыбка дорогая!

От нашатыря девушка наморщила нос, дернулась, открыла глаза, обвела всех, столпившихся над ней, недоуменным взглядом. Остановила взгляд на Гоменском:

– Я что, сознание потеряла?

– Не только от вас сознание терять, – сказал я, нарушая субординацию.

– Веселый парень, – похвалил Гоменский. – Тебя, Люсенька, Олег на руках принес, – кивнул он на меня.

– Там от желающих отбоя не было, но я успел первым, – похвастался я. – Даже товарища прапорщика обошел!

Прапор хмыкнул, у девушки порозовели щечки.

– Ладно, выйдите все, – распорядился Гоменский. – Я ей укол сделаю.

Такие они все, врачи, – подумал я. – Чуть что, сразу укол!

– Молодец! – Прапор хлопнул меня по плечу за пределами кабинета и направился к выходу.

– Что это с ней? – спросил Авинзон в страхе, кивнув на дверь, за которой осталась Люция.

– В обморок упала, – объяснил я.

– Отчего?

– Не знаю, – пожал плечами я. – Беременная, наверное.

– От кого?! – еще больше удивился Авинзон. Как будто я был ее гувернером, который не уследил!

– Не от меня, во всяком случае, – отрезал ему. – Я тут второй день всего!

Шутка уже вечером вышла мне боком. Продрав глаза после тихого часа, почувствовал, как народ оживился при виде вошедшей звезды – медсестры, а сиятельнейшая направилась прямиком ко мне!

– Можно тебя на пару слов? – спросила.

По ее тону я догадался, что не о благодарности за спасение во время обморока пойдет речь.

– Ты что себе позволяешь? – с гневом спросила она, заведя меня к себе в процедурную.

– Много чего. – Я постарался оставаться спокойным. – Порой – лишнего. Я бы и здесь не прочь, да ведь никто не нальет!.. Что ты имеешь в виду?

– Что за слухи ты обо мне распускаешь?!

– Слухи? Я? О тебе?! Помилуй, я здесь еще так мало! Собрать о тебе несколько слухов еще успел бы, а вот распустить…

– Зачем ты сказал, что я беременная?!

– Это была шутка. Народ любопытствовал, что случилось?

– Знаешь, бывают такие шутки, которые могут не понять!

– Да, мне и замполит наш говорил… Извини меня, пожалуйста…

Она перевела дух, бедняжка, не зная, что сейчас последует контратака:

– Лучше было сказать, что ты упала в обморок от того, что увидела труп человека, капитана Горящева, о котором говорят, он покончил с жизнью из-за тебя…

Мне показалось, девушка сейчас снова грохнется в обморок, так побледнела! Но она устояла.

– Откуда ты знаешь?

Я пожал плечами:

– Да у нас весь личный состав учебки связи, стоявший на вечерней поверке, услышал об этом от командира части. Дословно его речь я повторить не решусь, она не предназначалась для женских ушей.

Люция, оказалось, быстро соображает. Едва задумавшись, она тут же уточнила:

– Что, ваш командир прямо назвал мое имя?

– Нет, – вынужден был сознаться я. – Капитан Горящев мне называл твое имя, Люция. Мы с ним сдружились. Я хоть и срочник, но после института. Мы с Ромой почти ровесники… были.

– Понятно.

– Могу и я тебя спросить? Вы с Ромой общались в тот день?

– Я не знаю, в какой день это случилось. Я пропустила одно дежурство по графику, меня не было пять дней.

«Рома был еще жив», – подумал я.

– Ты согласилась бы выйти за него замуж? – От моих слов ее прекрасные глаза расширились до предела.

– Что за вопросы ты задаешь? С какой стати?..

– Просто в тот день, когда он поехал сюда в последний раз, он собирался сделать тебе предложение.

Люция опустила голову, сжала губы, опустилась на стул. Я понял, что сейчас она будет плакать, и покинул помещение, прикрыв за собой дверь.

На выходе из процедурной на меня прищурился староста Латусь. Ничего, правда, не сказал. Однако, когда через некоторое время по мою душу явился Десантура, я решил – спросить за Люцию. Но речь пошла о другом. В сортире, куда меня привел десантник, «скучал» Назар. За его спиной потягивал с неизменной улыбкой цигарку Бондарь. Десантура встал сбоку. Назар поднялся равнодушным взглядом от моих тапочек по пижаме до лица и спросил:

– А ты чего такой любопытный, военный?

– В каком смысле? Выгляжу необычно? – Я осмотрел свои штаны, стряхнул невидимую соринку.

– Шутник, да? – спросил Назар. Я сделал лицо кирпичом, благо пример для подражания находился слева от меня.

– Может, врезать ему? – предложил «предмет для подражания», сграбастав мою пижаму в области шеи в кулак. Я спокойно посмотрел на его руку, потом в глаза и перевел взгляд на Назара, словно находиться в таком положении, когда меня держат за грудки, нисколько не обременительно.

– Подожди, Вова, – попросил Назар. – Чего свой нос суешь, куда не следует? – спросил он меня. – На складе тебе чего нужно было? Только сказку про Робинзона не надо рассказывать!

– Сказку про Робинзона Даниель Дефо рассказал. Я лишь пересказать могу.

– Да? Вова, пригласи Робинзона, пожалуйста. Сейчас перескажешь. – Вова ушел. Точно, бык! Через минуту запуганный Авинзон появился в сортире. На меня он старался не смотреть.

– Робинзон, ты днем, до обеда, отлучался из отделения?

– Нет.

Назар выразительно поглядел на меня.

– Может, он пописать выходил? – предположил я.

– Робинзон, ты выходил поссать?

Натан молчал.

– Не выходил он, – развел руками Назар. – Что ты на это скажешь?

– Зачем же ты терпел так долго? – спросил я Авинзона.

– Нет, я ему сейчас точняком врежу! – засопел Десантура.

– Мужики, а что за наезд-то? – спросил наконец я. – Понятия не имею, что у вас здесь за дела, но после такого допроса с пристрастием поневоле заинтересуешься, хотя прежде было по барабану. Чего вы от меня хотите?

– Хм! – хмыкнул Назар на мой вдруг проявившийся гонор. По-видимому, у него проснулись сомнения, не напугали ли они сами себя на пустом месте? Он посмотрел на Десантуру, потом – на меня:

– Мы хотим тебя предупредить. Если ты решил стучать Гоменскому, то не советую. Может выйти себе дороже. Все понял?

– Меня не касаются ваши дела, – напустил я на себя усталый вид. Отпустили. Чувствовал, соврал: касаются! Еще как касаются меня их дела! Особенно после разговора с Саней Курносовым, последовавшим за общением со складскими параноиками, понял я. Саня увидел меня, выходящим из сортира под опекой мафии, и спросил, когда отошли в сторонку:

– Чего это они до тебя докопались, Олег?

– Не бери в голову! На зуб пробовали… Слушай, Саня, – в свою очередь, спросил его. – Ты когда в столовой на стреме у Атаманова стоял, никакую из местных рож у нас в учебке не видел случайно?

– Как же! Видел. Назар не раз бывал, со старшиной корешился. Назар весной, до вас еще, до летнего призыва, водопровод в учебке ремонтировал.

Интересно стало узнать про Назара побольше. С этой целью я сгонял следующим утром в чипок за куревом, передумав бросать отраву, ради пользы дела. Вид «опухших ушей» Ильи Муромца вызывал сострадание. Угостив сердягу сигаретой, я дождался, пока дедушка Советской армии поймает никотиновый приход от первой, самой вкусной, сигареты, и пожаловался на мафию. Мол, наехали вчера ни за что ни про что, прикинь! На склад, типа, чтобы не ходил, на! Задолбали, понял? В натуре!

Большая удача, меня не мог слышать папа. На такую лекцию о великом и могучем нарвался бы – хоть святых выноси!

– Хе-хе-хе, – тонко рассмеялся Муромец. – Спекулянт он, Назар этот, понял? Не фарцовщик – барыга натуральный, ничем не брезгует! – В голосе Муромца я уловил ноты обиды за то, что его, дедушку Советской армии, не приблизили местные авторитеты, погнушались!

– Он же в городок свободно ходит, – говорил Илья, – заказы, работы, то, се… Этому кран починит, тому ванну установит… Для всех офицерских жен он – «Назарчик, дорогой». В магазине у него знакомая работает, он там тысячу раз канализацию пробивал. Толкает харчи через ту знакомую. Тут из некоторых частей соседних, куда его приглашают, пацаны – сержанты – через него сбывают помаленьку, так сказать излишки. Сечешь?

– Ты как их схему просек?

– Так я же зампотыла вожу, забыл? У меня тоже везде знакомые, вижу кое-что, подмечаю… Только имей в виду, его наверняка прикрывает тут ушлый прапор какой или кто повыше, долю имеет. Так что ты держи язык за зубами, зема, не то боком может выйти, правильно они тебе сказали!

Я понимающе кивнул.

После завтрака меня в компании двух писюнов из первой палаты отправили на раскопки «древнего колизея» – остатков какого-то сооружения за моргом. Я предположил, это старый морг, накрытый когда-то песчаной бурей. Сейчас скелеты попадаться пойдут.

Всплеск моей фантазии оставил писюнов равнодушными. Вероятно, они боялись реагировать на шутки, дабы не спровоцировать днем свой ночной недуг. От смеху всякое бывает! Потом я и сам припух, действительно откопав черепушку. Правда, не человеческую. Скорее всего – собачью. В руки брать не стал. Хоть череп и не конский, но выползет еще какая-нибудь козюлька из него да тяпнет за палец! Чем тогда в носу ковырять стану? Я помнил печальную судьбу своего знаменитого тезки…

Майор Гоменский вернулся из главного корпуса, где вел прием, в сопровождении… Сереги Перепелкина! Как же я ему был рад! Камень с души свалился!

Серега оказался умнее меня. Он познакомился с водителем госпитального «уазика», узнал, каким отделением заведует Гоменский, после чего симулировал у себя лишай при помощи… обыкновенной крапивы. Ожог хорошенько расчесал. Гоменского, правда, за дурака держать не пытался, – сразу признался, что хочет трудоустроиться.

После обеда я попросил товарища майора, чтобы на «колизей» отправил нас с Серегой на пару. Мотивировал тем, что в учебке мы строили вместе, а уж ломать и подавно сможем.

Помахав для приличия ломом, киркой, сели на теплые камушки покурить. Серегу насторожил запах, я объяснил ему, что находимся возле морга.

– Да ты не переживай, – успокоил его. – В столовую не доходит, я проверял.

Серега поперхнулся сигаретой.

– Приятного аппетита, – пожелал ему. Потом стал серьезен.

– Там сейчас Шляхов и Рома. – Я кивнул себе за спину. Помолчали.

– А еще двое водителей, нахлебавшихся антифризу, – продолжил информировать друга. – Вот скажи мне, Серега, как выпускник автодорожного техникума, как может прийти в голову пить антифриз?!

Но Серега не стал ругать покойных:

– Бывает. Перепутали. Пахнет вкусно, только спирт там другой. Это даже не денатурат…

– Подожди-ка… – остановил я поток его эрудиции. – «Другой», значит, метиловый? Метанол?

Теперь Серега задумался, глядя на меня.

– Ты думаешь?..

– А ты – нет? – перебил его. – Конечно! Вырисовывается нечто похожее на то, что мы уже видели, не так ли? Надо узнать, что за ребята были эти погибшие ездовые? На какой машине рулили? Куда ездили?

– Угу. – Серега кивнул. – Ты мне покажи, где здесь гараж. Остальное – дело техники. Я им карбюратор на коленке разобрал и прочистил, из учебки вообще не уехали бы!..

Я почти не удивился, когда Перепелкин принес весть, что оба водилы катались на том же «уазике» и периодически приезжали в нашу учебную часть.

– Что же получается, Серега? – стал я разбирать добытые им разведданные. – Если предположить, что в госпитале на каком-то складе есть метиловый спирт, то бодяга могла пойти гулять отсюда? Кто-то из шоферов отвез ее Почтальонкам, не зная, что спер, девочки разбодяжили, отравили Шляхова, отравились сами. По времени их гибель стоит близко. Затем и жулики отведали своего пойла, разом загнулись…

Серега растянул губы в сочувствующей улыбке. Сочувствовал он, как несложно было догадаться, моим аналитическим потугам.

– Ты сам веришь в то, что сложил? – спросил.

Я вздохнул:

– Ты прав, все тут поставлено с ног на голову. Народ-то у нас пьющий! Как, впрочем, и любой другой народ, – оговорился патриот Смелков. – Разве стали бы так долго ждать водилы с дегустацией добытого? Они бы первыми и попробовали, траванулись, и никуда дальше пойло уже не пошло.