Текст книги "Слепец Мигай и поводырь Егорка"

Автор книги: Алексей Кожевников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

А. Кожевников
Шпана: Из жизни беспризорных
Слепец Мигай и поводырь Егорка – Балалайка

Мигай давно, с тех самых пор, как эвакуировался на Украину и ехал в одном вагоне с чувашскими детьми, получил трахому. На Украине он жил на хуторе, где была пыльная работа: молотьба, бороньба. Выело глаза пылью, трахомой веки вывернуло, и зрачки налились кровью.

За мигающие без остановки глаза, парня прозвали мигаем, из Сидорки Мигая сделали.

Узнал Мигай, что урожай в Чувобласти, и уехал с Украины, решил он разыскать свою матку, которая во время голода уехала с грудным братишкой Еремкой в места сытные и хлебные.

Сидит Мигай на Московском вокзале, а с ним товарищ Егорка – Балалайка. Егорка провожает Мигая из Украины в Чувоблсасть. Дока парень– недели не живет в Москве, а завел товарищей.

– Егорка ты это? – спрашивает Мигай.

– Я, я не узнаешь?

– Не узнаю, ходуном в глазах … Свет уходит, карусель кругом. Пошел и забрел под лестницу, вывели ладно…. Своди меня.

Егорка берет Мигая за руку и ведет в уборную. Сводил и усадил в дальний угол, что б не путался парень под ногами у пассажиров.

– Рвет… Темень облегает густая, – жалобиться Мигай и руками продирает гнойные глаза, думает вернуть им свет.

– Не тронь ты глаза, хуже будет, руки грязные, – советует Егорка.

– Отойдут вот глаза, и поеду домой, начинает Мигай мечтать вслух. – Работника мужика там надо, работа немалая после голоду… Уезжали, избу разбитым вороньим гнездом оставили, скотину всю голод подобрал. Думали сарай перетряхнуть и плуг купить, по всей деревне плуги, у нас да у Карпа сохи. Не свой – чужой век живут. Не удалось. Еремка ходит и говорит, чай два года – не понюшка табаку. Егорка, помочи мне глаза, рвет…Ой…о. о….

Егорка смочил слюной Мигаевы глаза и спросил:

– Отошло?

– Лучше.

– Ну посиди, а я побегу. Петь ведь не выйдешь?

– Не знаю, не под силу мне петь, свет гаснет. Недолго ты?

– Нет, нет, скоро…

Егорка ушел.

– Сработать бы где? – подбежал Егорка к своим товарищам. Курили они на Каланчевской площади у недостроенного угла Рязанского вокзала.

– Сами думаем.

– Пойдем вместе.

– Кого это ты привел?

– А… Слепец мой… от чувашлят прилипла, глазная. Жду как ослепнет, поводырем буду. Певец он, песенки – украиночки поет, по уху ровно гладит, в хохлах научился.

– Я лечит глаза умею: мякиш горячий прикладывать, – вызвался один

– Понес оглобли в бок, это от ячменя, а тут другое, – оборвал его Егорка. – Слепнет. Карусель, говорит, люди вверх ногами пошли, и черти летают хвостатые – в темном–то царстве видно ему.

– Забалалаил, балалайка…Черти, сам ты чорт на язык!

Мигай ждал Егорку и бормотал про себя:

– Посветлело; спадет туман с глаз и поеду, как раз к сенокосу…Если мамки нет, не приехала она – один возьмусь; к приезду как до голоду и улей пчелиный поставлю и клевер медовый в огороде посею, загон целый. Землю бы без меня, ту, что прирезали в дележ, суседи бы не запахали. Да свет чай не даст…Светло, светло, а людей не вижу….Где я? – закричал слепец.

Зажгли электричеситво, и в глаза Мигаю точно вставили желтую бумагу.

– Где я? – пошарил рукой и задел человека.

– Сиди, мальчик, – успокоил его сосед.

– Человек рядом, а не вижу… а… туман, человек…темнеет…Егорку бы… слюной глаза тронуть… а… Егорку бы… темнеет, – жаловался Мигай.

– Не спишь? – пришел Балалайка

– Егорка, Егорка, темнеет … слюной…

– Сейчас исцелять будем…раз, два, прозрел? – Балалайка смочил слюной Мигаевы глаза.

– Не вижу, потухло все. Электричество горит?

– Горит… не берет…еще раз–два … теперь видишь?

– Люди …Где ты Егорка. Где? За спиной у меня?

– Перед самой мордой…не взяло.

– Потухло, ушел свет, Егорка…руку – потянулся ослепший Мигай и крепко схватил Егорку за рваную рубаху. – не упасть бы, глубина бездонная.

– Плох я чудотворец, – усмехнулся Егорка

– Нет, ничего, нету… – и ослепшие глаза Мигая заплакали.

– Нету, падаю, – рукой с расщепленными, ищущими пальцами бродил кругом. – Где я, где Егорка, где ты, чего стало?

– Ничего, свет погас у тебя…Ослеп ты.

Мигай нашел холодную стену, и обрадовался:

– Есть, есть стена, не упаду.

– Не упадешь, пол крепок.

Радовался Мигай стене. Его руки дрожали, хватались за камень и скользили.

– Не упаду, есть, есть… мы на Казанском?

– На Казанском.

Умерли глаза у Мигая, но поворачиваться не перестали: как красные желваки, бегали они, что то искали и пытались разглядеть.

На вокзале было шумно, звонки и выкрики: «поезд на Рязань»… «в Арзамас»… Холодно от каменной стены и хотелось есть. Голод остался, а свет ушел.

Не стало людей, дня и ночи не стал, и вывески «Остерегайтесь воров» нет, и плаката «Помоги беспризорному ребенку» не видно.

– Я пойду петь. Веди, Егорка, – попросил Мигай.

– Идем, поводырь я …Граждане, товарищи, дорогу слепому певцу.! – закричал Егорка.

Пробирались они среди вокзальной сутолоки.

– Мы где… На площади? – спрашивал Мигай.

– У багажной хранилки.

– А будто далеко–далеко в темный бор…Теперь?

– У двери к ступенькам подошли. Осторожно, гляди – предупредил Егорка.

– Гляди? Я …гляди? – дернулся Мигай, – Я … гляди?!

– Эх, балалайка я пустая… Гляди… Забыл, что слепого веду, а поводырь. Здесь трамвай… вот стань, та–ак, пой!

«Рэвэ тай стогне Днипр» – запел Мигай.

– Граждане, товарищи, слепому, несчастному, откликнитесь! – выкрикивал Егорка и обходил с фуражкой.

– Балалайка, ослеп он? – подошли вокзальные ребята.

– Вполне. С поводырем, – и Егорка ударил себя в грудь.

– Как?

– Его спроси.

– А ну, пусти одного.

Балалайка выдернул руку.

– Падаю, стена… Расшибусь я… Егорка, где ты? – закричал Мигай.

– Здесь, чего пугаешься?

– Верно, не видит, – согласились ребята.

– Смотри вот, – Балалайка отвел Мигая к мусорному ящику МКХ и сказал: – пой! «Засвистали козаченки в поход с полуночи» – запел слепец.

– Ха–ха, ну, что? – спросил Егорка.

– Балалайка, будет тебе. Не пой, ты: он тебя к мусорному ящику привел, смеется.

Посадил Балалайка Мигая к заборчику у Рязанского, а сам ушел за хлебом. Сидел Мигай, – кругом ночь.

Половиной живет Мигай и в голове у него пусто: шум да булыжники мостовой, – и все. Прежде дома были, трамваи, часы на Рязанском, на Николаевском и на Ярославском, на всех трех вокзалах, теперь одни трамвайные звонки остались и ничего больше.

Балалайка с ребятами дрова крадет с путей.

Хорошо платят, если на мелочь переколешь: маленькие плитки топят. Забыл он Мигая. Ночью смотрел, как кино на крыше американскую жизнь показывало; когда вспомнил Мигая и вернулся, то на том же месте нашел.

– Некогда было – дела: у одной девчонки багаж украли, вот все и бегал, искал, нашел–таки. До Хитровки багажок чуть не доехал, – пустил утку Балалайка,

– Поедем домой, Егорка – попросил Мигай.

– У меня нет дому, в Польше дом. Я, ведь, у нас в Чувляндии беженцем был, бездомным…

– Ко мне.

– Поедем, – согласился Балалайка.

– Скоро?.. К сенокосу бы.

– Скоро… к сенокосу… Без глаз немного накосишь.

– Сегодня, сейчас, поедем – упрашивал Мигай.

– Поезда все в Чувляндию ушли, завтра дожидайся, – солгал Егорка.

Повел Мигай глазами, но часов не нашел. Балалайка думал: «Меня калачом из Москвы не выманишь в Чувляндию… редьку есть, а один ты не уедешь, пожалуй, совсем не попадешь домой. Все равно ослеп – не видит: провезу на трамвае и скажу – приехали в Чувляндию… На любую утку пойдет».

Спать Мигай и Балалайка остались на вокзале.

– Теперь нас не выгонят. Ты – слепой. Я – поводырь твой. Куда инвалидов, никакой дезинфекцией не выживешь, – радовался Егорка.

В 12 часов, когда плескали вокзал какой–то отравой, чтобы микробов убить, Егорка объяснился с уборщицей, и их не выгнали.

– Зимой хорошо будет: не попрут со слепым–то, – радовался поводырь.

Проснулся Мигай и спросил – день или ночь. Подумал Балалайка и сказал:

– Ночь, до свету далеко, – хотя и день начинался. – «Успокою, чтобы домой не просился».

Когда совершенно ободняло. Балалайка пустил утку:

– А знаешь что, Мигай, солнце не всходит, по часам обед, а солнце не может выкатиться и ночь глухая… Говорят, целую неделю дня не будет: машина какая–то чортова испортилась, и перемешалось все.

– Ночь? А люди как же – спят?

– При электричестве дела делают, а поезда не ходят… «Слепой поверит, у него все ночь, на солнышко только не надо выводить, догадается».

Убегал Балалайка, при «электричестве» дрова тянул, американскую жизнь смотрел и газетчиков задирал.

«Неохота с ним возжаться. приспособлю одного зарабатывать» – думал он.

Поставил Балалайка Мигая у стены, близ выхода и велел:

– Пой, здесь народ все время идет.

Слышал и сам Мигай по шагам, что идут без останову.

– Пой. Я… по делу.

Пел Мигай. Деньги бросали ему в опрокинутую шапку.

– Нельзя здесь петь, в вокзале нельзя. Иди на площадь – сказал кто–то и взял Мигая за плечо.

– Слепой я…

– Все равно нельзя.

Догадался Мигай, что это милиционер, и спросил:

– Теперь чего, ночь?

– День, – ответил милиционер.

– Кончилась ночь!

– Кончилась.

«Домой надо, привыкну один ходить. Деревня маленькая, улица одна… Домой надо», – думал Мигай.

Народ шел, а Мигай тянул руки и:

– Слепому помогите, товарищи…

– Просишь? – вернулся Балалайка.

– Петь не велят. Теперь день, Егорка, ночь кончилась?

– День… недавно начался, направили машину, – вывернулся Балалайка.

– Домой поедем.

– Чего ты? – переспросил Балалайка, а сам думал: «Как быть».

– Домой бы, там я один ходить буду.

– Поедем… «Свожу за город, до Косино хоть. Скажу, что после голода в деревне никого нет… и привезу в Москву».

Без билетов сели в поезд.

– Билеты, граждане, предъявите! – крикнул кондуктор.

– Инвалиды мы, – откликнулся Егорка кондуктору.

– Слепой?

– А я – поводырь, – торопился Балалайка.

– Куда едете?

– На родину, – отвечал Егорка, а сам думал: «Чорт, зацепит, ну да сойдет, и в ГПУ тепло и хлеб дают» – в Чувляндию.

Кондуктор не ссадил слепца и его поводыря.

Темнота и однообразный рокот колес во много раз удлиняли время для Мигая, а Балалайка шептал:

– Солнце закатывается… Ночь. Скоро утро и приедем…

Высадились они в Косино, и Балалайка повел Мигая дорогой к селу, потом свернул межой в поле.

– Деревни, брат, нету, пустое место, – сказал он.

– Нет, где же?

– Да, нету. Гарь одна, пожар, видно, зализал. Видать–старая гарь; знать, в голод это, без народу.

– Мамка где, Еремка? Не вижу… – заплакали слепые глаза.

– И так не увидел бы, – буркнул Егорка.

Молча стояли. Балалайка грыз травку.

– Звонят, где? У нас не было церкви. Я слышу… где Егорка? – забеспокоился Мигай.

– В селе это.

– Слышно больно уж, раньше меньше было.

– Знать, колокол большой повесили и звонят, чтобы бог от голоду избавил.

– Никого, говоришь, нету? – переспросил слепец.

– Никого, гарь одна.

Повернулся Мигай и пальцами ощупал лицо Балалайки.

– Испугал меня, – огрызнулся поводырь.

– Егорка, ты обманываешь меня, скажи, обманываешь? – зашептал слепец.

– Вот выдумал.

– Обманываешь, верно ведь?

Молчал Балалайка – слезы из слепых глаз Мигая взволновали его.

– Я слышу – говорят. Ты не слышишь? – продолжал Мигай.

– Ничего.

– Говорят, что в Москву поедут, близко Москва. Егорка, здесь не деревня, далеко деревня?..

– Далеко, – признался Егорка

– Москва здесь?

– Косино, 15 километров от Москвы.

– Обманул зачем, зачем? И так горько!

– Не буду больше не разу. Мигай, не реви.

– Повезу в деревню, домой.

– Нет, уж не уехать. Видно… Слепой – сам не могу, а чужой обманет, не повезет…Егорка, товарищ, обманул, где от чужого?

И Мигай со слезами упал на траву.

Поезд со свистом промчался в Москву, испугал слепого Мигая и его поводыря Балалайку.