Текст книги "Микитка шалавый"

Автор книги: Алексей Кожевников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 2 страниц)

VII

В Москве ребята не знали, что Микитка был Подпаском, Неподпаском, потом Шалавым обозвали его, и называли парня просто Микиткой. Присмотрелись к нему вокзальные ребята, как и ко всякому новичку, и решили из парня сделать для себя выгоду.

Поймал Микитку оголец Петька Косарь и сказал:

– Работать со мной будешь! Удивился Микитка.

– Не таращи глаза–то, лягушенок! На носу заруби – работать со мной будешь, не уходи с вокзалу. Уйдешь – во… теребочку задам, своих забудешь! – Косарь подошел ближе и поласкал: – для тебя же лучше, всех мы обучаем и тебя обучим. Кусошник ты, просишь?

– Прошу.

– А мы тебя деловым сделаем.

– Хлеб тогда свой будет?

– Свой, много хлеба!

– А ты кто?

– Петька Косарь – вокзальный оголец.

– О новичках заботишься?

– Забочусь, приучаю.

– А сам как, делаешь чего?

– Хлеб достаю, жратву. Все за жратвой бегают, и я не отстаю от прочих.

Не верил Косарю Микитка, что хлеб свой будет, а с вокзала не уходил, боялся угрозы. Вечером Косарь, Микитка и Колесо пошли красть дрова на склад по Гаврикову переулку. Склад под месяцем и фонарем был как снежная поляна.

Белеют доски и березовые дрова. Боязно итти под этот свет, заметят сразу человека. Обошли забор. Косарь прильнул к щелке и осмотрел двор.

– Никого нет. Вот здесь песок, сюда выкидывать будем. Микитка, ты вали через забор и поленья оттуда выкидывай, на песок чтобы попадали. Ну, ну, берись!

Косарь прислонился к забору и согнулся. Колесо на него, получилось что–то вроде лестницы. Микитка на Косаря, с него на Колесо, тому на плечи, вытянул руки и достал до края забора.

Легонько уперся в голову Колеса и перемахнул во двор на поленницу. Хрустнули дрова, каждое полено плотней прижалось к другому.

Микитка черной тенью поднимался над забором и перекидывал березовые поленья – белых лебедей. С густым кряком падали они на песок. Косарь и Колесо, как тени на экране кино, шарахались с поленьями через узенький переулок к развалившемуся дому. Там стояла двухколесная тележка и нагружалась дровами.

Вдруг Микиткина тень дернулась вниз и не выскочила больше.

– Красть дрова, разможжу!.. Не знаешь, что я за каждое полено отвечаю? – и железным костылем поднялась рука сторожа над Микиткой, но не ударила.

– С кем ты, кто там относит? – спросил сторож.

Микитка молчал и дрожал от страха.

– Не один, ведь, кто дрова подбирает? – настаивал сторож.

– Косарь и Колесо.

– Колесо? – чушь не мели!

– Ребята, зовут их Косарь и Колесо.

– Шпана?

– Вокзальные.

– Вокзальные! – протянул сторож, поднял кулак к Микиткину носу и проворчал: – Развелись, как черви. Грызут…

Сторож отказался от намерения задержать Косаря и Колесо. Они давно уже угнали тележку с дровами. Хотел он выместить свой гнев на Микитке, но мальчонка стоял испуганный и доверчивый, без намерения бежать. Глаза открыты и покорно смотрят на угрожающий кулак.

– Чего вот с него возьмешь? – раздумчиво сказал сторож. – Как же мне тебя выпустить? Ты, малец, не ходи воровать, лучше будет. На меня напал, добрый я, пугнул и все, а другой двинет, внутренности отшибет. Много сбросил?

– Немного,

– Этим живешь, воровством?

– Косарь повел, кусошник я, прошу.

– И то лучше, а чужое брать – чужое, уметь надо. Чужое, даром это не проходит!

– Бьют? – спросил Микитка.

– Бьют, за решетку сажают. Подымайся на поленницу и прыгай, ключ от ворот не у меня.

– Дяденька, здесь все чужое?

– Не знаю. Может и твое где есть.

– Нету моего. Ничье может есть.

– Ничьего нету, все к рукам прибрано.

– А свое как бы иметь? Мне ведь немного надо, хлеб один. Ночевать я на воле привык.

– Свое чтобы, работать надо.

– Работать?

– Да, да!

– Подпаском я в починке был, отказали…

– Прыгай, прыгай! – торопил сторож. – Не то хозяин нагрянет и скажет, что я дрова тебе сплавляю.

– Поддержи, дяденька, – попросил Микитка.

– Ну, ну, вали!

Микитка спрыгнул в песок и пошел переулком.

«И земля здесь чужая, в починках спать везде можно было, а здесь нельзя» – думал он.

Пошел Микитка мотаться по чужой земле, искать среди чужого ничье.

VIII

– А, Шалавый, выкрутился, здорово били?

Остолбенел Микитка, откуда Косарь знает его кличку.

– Не били, поругали и пустили, – ответил он.

– Легко отделался. Тихоня, ты, брат, Шалавый. На Сухаревку пойдешь работать?

– Чужое?

– Смешной – чье же? – Косарь весело захохотал: – Знамо чужое.

– Не пойду, чужое. Свое надо.

– Стянешь – и твое будет.

– Все равно. Увидят, побьют.

– Не попадай. Знамо побьют, не похвалят.

– Свое надо, чтобы не били.

– У буржуев только свое–то, у богатеев.

– У нас в починке у каждого,

– Они работают. Не пойдешь?

– Нет!

– Шалавый, толку из тебя шиш будет.

– А работать если?

– Воровать лучше, за работу мало дают, – Косарь повернулся и убежал.

Микитка ходил по городу и думал, что надо работать. Без работы человек, как лебеда в поле, никому он не нужен, рады его вырвать, а погибнет, не пожалеют, даже порадуются, что мешать перестал.

Припомнилось Микитке, как лебеду выпалывали в полях и огородах.

«Без толку, зря растет. Надо, чтобы не зря, по делу». Прояснилось у Микитки, понял он, что по делу надо жить, а не как лебеда.

Рабочие перебирали мостовую. Микитка подошел к ним и попросился, чтобы и его приняли перебирать мостовую.

– Какой ты работник? Мал, сколько лет?..

– Двенадцать.

– Тебе нельзя, такие не работают, каменная работа у нас, тяжелая.

– Я в деревне работал, скотину пас.

– Это под силу, туда бы и сейчас.

А работу Микитка решил найти обязательно, иметь свое дело для жизни.

«На чужое жить нельзя, гонят за него, бьют, лебедой ненужной на поле считают, а ничьего нету – одно выходит, одна дыра – работать и свое иметь».

На вокзале рабочие грузили небольшие ящики в вагон.

– И я бы мог, – сказал Микитка и взялся за ящик.

– Куда ты? – закричали на него.

– Попробую – смогу ли.

– Ну–ну, попробуй!

Микитка не только поднять, а и повернуть ящик не смог.

– Что, не берет?

– Не берет, – признался он.

– Гвозди в них.

Попробовал Микитка пилить дрова на станции, но скоро бросил. Выло не по силам и это. Остановился Микитка на вокзале у окна, за которым сидела девушка и постукивала машинкой. Машинка крутилась и разматывала бумажную ленту.

«Легкая работа» – подумал Микитка, «и я бы справился с этакой».

Девушка оставила машинку, подошла к Микитке и спросила:

– Что тебе, мальчик?

– Я бы мог по–твоему стучать, – сказал он.

– Нет не мог бы – хитро. – усмехнулась девушка.

– Одним–то пальцем, хитри? Стук–стук, стук–стук, во–от!

Микитка ногтем ударил в стекло.

– А бумажку машинка сама тянет.

– Не мог бы, бумажку читать надо, и написано на ней по–хитрому.

– Читать я не умею. Чего тут написано?

– Этого не знаешь, а говоришь, мог бы. Видал проволоки на столбах? Много их натянуто, по проволокам сила идет – электричество.

– Оно и горит? – догадался Микитка.

– И горит и машинку эту крутит. Я постукиваю, пальцем пишу, а сила эта в другом городе такую же машинку крутит, и пишет машинка мои слова. И письмо готово – перелетело.

– Перелетело, далеко?

– Куда угодно, телеграммой зовут такое письмо.

– И в починок послать можно?

– Куда угодно, по всей земле.

– Пошлешь мое письмо к дедушке в починок?

– Пошлю, только деньги надо.

– Денег у меня нету, так пошли…

Девушка подумала и сказала:

– Ладно, приходи завтра в эту пору, а теперь я окно закрою.

– Хорошая ты, добрая, – похвалил девушку Микитка и пошел в город.

Не нашел он за весь день никакой работы и пришлось просить ему чужой хлеб. Встал он в булочной у двери и протянул руку. Подавали обрезки, кусочки, довески. Маленькие тут же съедал Микитка, покрупнее берег для другого дня.

Приказчик заметил Микитку и махнул рукой:

– Уходи!

Не понял Микитка, подошел к нему, думал, что дадут хлеба, но приказчик взял его за шиворот и вывел на улицу.

– Здесь нельзя просить! – сказал он.

И пошел Микитка на Сухаревку, где было можно просить, где хоть и редко давали, но не хватали за шиворот и не гнали.

IX

Людским котлом кипела Сухаревка среди каменных домов города, плескалась о старую красную башню. Трамваи резали толпу людскую, а Мцкитка тянул к ней руку, ко всем и к каждому.

– Лови, держи их! – неожиданно плеснулся выкрик над площадью.

Мимо Микитки юркнул мальчишка и на протянутую руку кинул брюки.

– Передай, чужие – крикнул он. – Двигай дальше!

Обожгли руку чужие брюки, бросил их Микитка и сам в толпу, дальше от них, на край Сухаревки.

– Шалавый, где они? – появился перед Микиткой Колесо.

– Бросил.

– Бросил? У, пес, бросил. Честный, бросать тебе их дали? На переначку шли, не можешь ты бросить, передать должен. Шалавый! – Колесо двинул Микитку по лицу. – Сдеру твои, да куда они годятся, барахло. Пойми ты, что переначка, не моги бросать. Косарь тебе прибавит. Тихоня!

Микитка глотал слезы и жаловался кому–то:

– Воруй – одни бьют, не воруй – другие, и своего нет, и ничьего нет, чужое руки жжет! Одна дорога в починок, подпаском быть: шалавый, последний человек, лебеда.

Понимал Микитка, что плохо шалавому в Москве, ему здесь нечего делать, лебеда он.

X

Микитка стоял за окном, а девушка стучала машинкой, улыбалась и кивала:

– Посиди немного, кончу и тебе будем.

Он терпеливо ждал, как разматывалась белая бумажная лента.

– Давай твое, у тебя нет письма? – спросила девушка.

– Нету.

Она взяла бумажку и устроилась на подоконник. Микитка стоял рядом и говорил:

– Пиши. В починок Кугунур – Большое Поле подпаску дедушке Андрюше. От Микитки Шалавого письмо будет.

«Помнишь, дедушка, Микитку? Я тебя помню, и починки не забыл, а теперь вовсе вертаться задумал. Как меня председатель Миша оставил, бросил, вышло, я много спроизошел. Ару, американскую кашу, ел, добавки они не давали, на машине катил. Захватила она всех и бежать – бежать. Как лешак какой орет и дымом хлобыстает, ажно теплена из зеленой пихты.

«В Москве много чего есть, а только чужое все, прибрано к рукам и ночевать там, где хошь нельзя и за шиворот из булочных выводят.

«Чижолый, дедушка, чужой–то хлеб, камня чижалей. Ничье я искал, чтобы значит можно брать, и не били, и за шиворот водить нельзя, и кулак под нос нельзя. Не нашлось, всего помидоры, да огрызки яблочные ничьи, когда они на улице валяются. Брюхо с них подводит. Так что я, дедушка, хочу свой хлеб знать. И шиворот больно, особливо, если с ним вместе волосы прихватят. Болючие волосы на затылке, самые болючие!

«В Москве работы чижолые; каменные да гвоздяные, а то хитрые – с машинкой по чужой грамоте… В починке работа для меня самая подходящая, и прошу тебя, дедушка, подпаском меня взять. Скорняков исправился чай, миновала голодуха, и ты, дедушка, за главного будешь, я подпаском пойду, ни одной овечки не дам. Теперь я большой и уберегу. Похожу подпаском, а там, может, и надел дадут, свой будет хлеб, своя земля, не чужая. Чужой испробовал, не хочу. А Ваське Трубке от меня скажи, чтоб махалку мою он берег, не раскручивал и не давал никому. И хлестать тоже не надо, у меня три узелка на конце были, приеду я и сосчитаю. Расхлещет, сердиться буду и товарищем считать перестану.

«Дедушка, дедушка, рожок цел ли, не испортился ли? Здесь много–много коров пригнали, показывали горожанам, забыли они, какая из себя корова есть. Я глядел через тын. Одна, что твоя Белянка председателева. И лошадей тоже и свиней показывали.

«Поклон от меня, дедушка, тебе, до земли до самой, а еще почтенье совету передай и обществу просьбу мою великую: подпаском хочу быть, я уж изо всех сил стараться буду. И надел потом получить. Письмо это по машинке, по проволоке, электричеством полетит, барышня добрая оказалась, согласилась. Спасибо ей большое».

– Все? – спросила девушка.

– Постой, прибавь. «Не сержусь я на тебя, дедушка, и никогда сердца не держал, что рожок ты у меня взял. В Москве меня Микиткой Шалавым зовут, и ребята здесь нехорошие, воруют. Ответ мне пиши, Васька Трубка грамотей, напишет, а бумаги у председателя выпроси, книжка у него старая есть, не пожалеет, чай. И присылай мне ответ на Москву Микитке Шалавому, что на Рязанском вокзале ночует. Все знают. Еще кланяюсь тебе, дедушка, совету и обществу, подпаском хочу больно ходить и хлеб чтобы свой. Вольнее камня чужой–ат! Микитка Шалавый подпасок в починке Кугунур – Большое Поле был».

– Теперь полетит по проволокам, а в починок проволоки не заходят, там как? – спросил Микитка.

– Привезут из города. Передаем.

Смотрел, не отрывая глаз, Микитка, как барышня письмо передавала.

– Летит? – беспокоился он.

– Летит. В городе уж читают.

– А там всего двадцать верст до починков. Скоро все?

– Скоро, скоро. Готово все!

Сияющим, счастливым стоял Микитка.

– А это куда? – показал он на бумажку, на которой было написано его письмо.

– Я у себя оставлю, – свернула барышня письмо.

– Там к дедушке такие же слова улетели?

– Самые такие.

– Ну, прощай, спасибо!

– Заходи ко мне, от дедушки, может, письмо скоро прилетит.

Барышня–телеграфистка приписала к письму свой адрес и просила Кугунурский совет ответить Микитке, взять его подпаском, потом запечатала в конверт и передала на почту заказным.

– Важное! – сказала она.

– Прилетело? От дедушки? – спрашивал заходя Микитка.

– Нет еще, жди немного, прилетит, – успокаивала его телеграфистка, а сама думала: «По проволоке–то оно не прилетит, а почтой, может, и придет. Ждать будем».