Текст книги "Рокот полуяви / Великое делание"

Автор книги: Алексей Теплухин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 21 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

Мать

Явление, случившееся через какой-то промежуток времени, потрясло его. Сначала ничего не происходило, но после – у подножия возникла человекоподобная фигура. Ни лица, ни каких-то тонкостей разглядеть было нельзя – просто размытый образ. Однако Глебу показалось, что странное существо носит вывернутую наружу мехом шкуру… или то – не накидка, а природная звериная внешность? Полусогнутое, это существо имело три руки, третья – росла из груди и была несколько тоньше и слабее. Золотистая кожа еле заметно искрилась. Оно простёрло к небесам длани, на одной из которых, на центральной, оказалось намалёвано око. В «нормальных» руках существо держало бубен и колотушку.

Неожиданно рядом с Глебом очутилась Веденея.

– Ты весь трепещешь, – промолвила она. – Быть может, поворотишь?

Он отрицательно покачал головой. Спросил:

– Кто это?

– Крылатый Со-ман, ипостась Оракула.

– Крылатый? Со-ман? – переспросил недоумевающий Глеб.

– Со-ман – это титул, он означает «Властитель разума». Так понятно?

– А почему «крылатый»?

Веденея тяжело вздохнула:

– Ты на Звёздном небе слепнешь, зришь через раз, а на седьмом, Солнечном, небе и подавно растворишься! Вон – крылья у Со-мана!

Глеб напряг зрение настолько, что даже свет, наполняющий его плоть, задрожал. Единственное, что удалось разобрать, – неясный голубоватый поток не то энергии, не то собранных в пучок лучей, который исходил от плеча странного существа.

– Вижу только одно крыло, – признался юноша.

– И то уже неплохо для тебя, – Веденея не убавила скепсиса.

Загремела магическая музыка, Со-ман стал кружиться да изламываться в дикой первобытной пляске, а звуки, вырывающиеся из его горла, хриплые и гортанные, вдруг напомнили Глебу старинные индийские мантры, которые ему посчастливилось несколько раз слышать в аудиозаписи. Но в исполнении Крылатого это было нечто неописуемое – пространство встрепенулось, ожило, заколыхалось под напором чудотворных слогов.

Непроглядность, что распростёрлась над головою, стала понемногу рассеиваться, как будто в чёрные краски плеснули воды – и они размылись. Глебу открылось невиданное доселе: вот вокруг леса, в котором лежал Игнат, и вокруг холма, на котором стояли они с Веденеей, показалась речка с белою водицей, вынырнули из ниоткуда долины, плавно переходящие в тундры, далеко за горизонтом неровными линиями вычерчены синие горы. Каждая травинка дышала своим неповторимым особым дыханием, нежась в росах, благодаря чему уподоблялась драгоценному камушку. Глеб смотрел сверху на бескрайнюю ширь, и ему чудилось, что весь простор – одна большая россыпь бриллиантов. Он млел, пребывая в блаженстве, и напитывался повсеместной белизной, точно прильнувший к сосцу младенец насыщается материнским молоком. Даже здешний воздух, будучи чище и сладостнее земного, казался белым, но при этом кристальным. Мир утопал в кудрявой завивающейся дымке…

В сей же миг безликую высь над головой резким наскоком захватила розовая пелена, которую словно кто-то накинул сверху, желая застелить и приукрасить серость. И этот кто-то был величественным и сравнимым с богами – столп алого пламени вспыхнул в небесах шестого уровня бытия, преобразился в женщину, покрытую красным платом. Со-ман изогнулся всем телом, вскинул все три руки в приветственном жесте, а сверху в него ударил ослепительно яркий луч – Крылатый отверз уста и поглотил даяние. А затем золотые, алые, кроваво-рубиновые ручьи света низринулись сквозь глубину измерений, пронзая мироздание, протекли ручьями по Мировому древу и сквозь него, по поверхности Пресущной горы и внутри неё. И в ручьях тех роились великие множества разнообразных живых существ – ясных душ, светозарных птиц, солнечных зайчиков…

Загудела Вселенная, и с седьмого неба, вниз, по направлению скатывающихся лучей, помчался огнекудрый всадник на коне, дышащем жаром. Всё пело, все пели: «Гой! День! Гой, День!».

– Хватайся за бахрому! – Веденея подтолкнула в спину.

Глеб не мог пошевелиться – мозг пульсировал, загипнотизированный божественными ритмами. Взяв волю в кулак, он заставил себя оторваться от зрелища и, набравшись смелости, что было мочи, подпрыгнул, ухватился за тоненькую ниточку, которая протянулась от розового покрывала Дивы, утренней зари. Она была матерью и глашатаем Дня-деньского – оповестила бытие, отмерила новый цикл, подарила новые знания Вселенскому Вещуну, пришедшему в образе Крылатого Со-мана, да отправилась обратно, в Солнечный терем, ткать новое полотно. Глеб держался за красную ниточку и ощущал себя безропотной букашкой, не способной ни на что повлиять. Розовое покрывало свёртывалось, комкалось, складывалось – и человечек бултыхался в нём, ворочался, кувыркался, маленький и ничтожный перед такой мощью. Это чем-то напоминало нахождение в бесконечном белом мареве, в которое его отправил Алхимик, дав выпить напиток с растворённой звездой.

Дива внесла покрывало в громадный терем, увенчанный не менее громадным Истинным солнцем. Огонь сего воистину благодатного источника вселенской жизни испепелил бы дерзкого человечка, ибо даже ясносветлые звёзды-духи наподобие Веденеи боялись подниматься на седьмое небо без особого дозволения. Требовалось умение перевести свой разум и сознание в особое состояние, дабы напрямую общаться с Отцом всего сущего и несущего. Не Веденее и тем более не Глебу было восходить в обиталище выспренних богов, обитающих, как и встарь, на самой вершине горы.

Быть бы тщеславному гордецу навеки разорванным на мельчайшие частицы да поглощённым в водовороте бытия, утратить бы плоть и навсегда забыть о возрождении, ибо не след нарушать установленный небожителями порядок. Однако оказалось всё несколько иначе – медленно истаивающее алое полотно Дивы, в котором Глеб запутался, точно назойливая муха в паутине, защитило его от пыла Истинного солнца, всецело уберегло.

Вошла Дива в светлицу – положила комок с запелёнатым в нём человечком на скамью, сама же села за прялку, напротив неё – тоже пряха, словно отражение, только не в алом, а в багряном, багровом. Не сложно сообразить, что это ни кто иная, как заря вечерняя, иначе говоря – Дивня, матушка и глашатай Ночки тёмной. Так и сидят сёстры – Дива с Дивней – ткут. Смотрит Глеб дальше, там, впереди, как будто двоится пространство – от этого он словно не в одной светлице находится, а сразу в трёх или четырёх. Итак, если в первой, по его счёту, светлице – зори трудятся, то в следующей другие сестрицы уже совместно дело делают: одна в белое полностью наряжена, вторая в тёмное – Доля и Недоля вышивают рубашки, в кои младенческие души наряжают да отправляют в указанное место для рождения. И что-то ещё привиделось путнику, да зрение слабенькое, чтоб уразуметь…

Вдруг всё слилось пред ним, все светлые образы, все белые лики, а иные прочь отступили – то явилась хозяйка Солнечного терема. Стала она подметать, прибирать, наводит порядок. А Глеб лежит и подумывает: «Ух, как жарко! До изнеможения жарко! Семь потов сошло!». Тут-то понял он, что сказанное на Земле – пустые байки, когда твердят, дескать, одним рай, другим пекло. Всё едино – для светлых рай, согревающее тепло, а тем, у кого сердце ледяное, душа стылая, рай пеклом кажется, геенной огненной. Потому-то не пускают на седьмое небо души грешников, кто ж понапрасну станет глупых мучить? Нет, не злодеи, а любящие родители обитают здесь, не станут они пытку делать чадам своим, хоть те и ослушались родительского завета, заблудились. Посему на пятом небе тёмные души не на свету очищаются, где праведники, а в черноте, в Тени Мирового древа, – клин клином, как говорится. Только в черноте они могут избавиться от внешнего груза, вернуться в исходное состояние.

Наводя чистоту, переложила хозяйка алую тряпицу с одного места на другое, да вдруг краем глаза рассмотрела запутавшегося человечка. Не разжимая уст, спрашивает: «Кто ты?», да ответить не даёт – изучает пристальным взглядом и, понимая всё, качает головою:

– Что же ты, несмышлёныш, не оперился, а из гнезда выпорхнул?

– Мало времени, мало! Хочу испробовать полёт!

– Полетел бы в свой час, куда торопишься?

– Как величать тебя, владычица?

– Называют меня Солнцевой матерью. Скоро сын мой вернётся из странствия, спешу чистоту навести к приходу его. А тебе бежать надобно!

– Почему?

– Придёт сын мой – испепелит тебя в прах духом своим. А коли заприметит тебя – вовсе разгневается. Когда сын мой гневается, Вселенная колыбается. Уходит-то он ласковым мальчиком, а вертается седым старцем, усталым, жаждущим отдыха и покоя.

– Как же идти мне, матушка, коли на тереме твоём огонь? – спросил Глеб. – Жар да пыл несносный!

– Ох ты, несмышлёныш! – всплеснула руками Солнцева мать. – Забери с собой алый плат, не снимай его – невредим будешь.

– Где же, матушка, обрести мне желаемое? Ведаешь ли, чего ради прошёл я семь небес?

– Ведаю, – посуровела Солнцева мать. – Обрящешь желаемое – в свою пору. Оно не здесь, не на седьмой ступени.

– Да где же, матушка?! – поразился Глеб.

– За седьмым небом! Там, где я вышиваю красную нить для всего сущего да в космы заплетаю!

– А есть ли что за седьмым небом?

– Есть. Там желаемое. Там у всего своя мера. Там я зовусь иначе. Здесь меня наречь можно Аго – рождающая пламя небесное. В Нави – Яга, рождающая пламя подземное.

Зашумело снаружи – то возликовал Ирий, божественный сад, скрипнула дверь в тереме, застучали кованые каблуки по половицам.

– Сын мой идёт! – сказала Солнцева мать, укутывая Глеба и пряча под лавку. – Лежи тут, покуда сын не уснёт, а как уснёт, выходи прочь, прыгай вниз – не расшибёшься, плащ убережёт.

– А как он меня учует? – спросил Глеб.

Солнцева мать ещё раз окинула взором человечка.

– Не учует, коли не высунешься. Ты тех же кровей, того же рода.

Юноша не успел расспросить подробнее о значении последней фразы – в светлицу вошёл косматый дед, помещение залилось красным светом, только и успела Солнцева мать засунуть под лавку постепенно тающую ткань зари. Принялась она на стол накрывать да сына потчевать. Долго трапезничал могучий старец, а хозяйка терема его всё расспрашивала:

– Далече ли ныне, сыночек, хаживал?

– Далече, мать, далече…

– Насколько же далеко?

– Настолько, что подле меня День скакал на белом жар-коне, а я же пешим всю дорогу. Встали спустя четверть пути – конь в мыле, а я лишь шибче воспылал. Опосля ещё четверть прошли, я осунулся, а День встал. Я ему кажу: «Конь-то совсем у тебя нежилецкий! Дай роздыху! А не то подохнет, сто лет домой не вернёшься!». Остался День пасти скотину, а взамен его сестра вступила на тропы – Ночка тёмная. Так вот День-то остался, а я дальше пошёл другой стороной, понеже не можно с Ночкою пересекаться мне. Настолько далече хаживал.

– Сильно ли утомился, сыночек?

– Сильно, матушка. Зело устал. Мы, как четверть прошли, привал сделали – так я три океана и тринадцать морей выпил, да все они солёные, жажду не утоляющие.

– Ты бы, сыночек, из речек пил…

– Реки с озёрами жар-конь языком иссушил – всё-то День сам не пил, но об животине своей заботился. И не зря сие делал – токмо двинулся я в обратную дорогу, нагнал меня День.

– Не голодал ли ты, сыночек?

– Голодал, матушка. Мы с Днём, как третью четверть миновали, вновь встали – так я много лесов пожрал, степей с долинами. А День не вкусил – животину свою вскармливал.

– Много ль видал, сыночек?

– Всего, матушка, насмотрелся, всё сосчитал, каждую песчинку во Вселенной без присмотра не бросил. Высоту небесную с долготою земной сравнивал, глубину океанскую с глубиною подземною. Всего поровну, мать, всего в достаточке.

– Что же ты так, сыночек мой, подряхлел да сгорбился? Где твои кудри русые, где румянец твой?

– Кудри мои, матушка, новыми лесами выросли взамен пожранных, лишь седина у меня сохранилась. А взамен выпитых океанов с морями – кровушку свою отдал, вот и исчез весь мой румянец.

Села Солнцева мать на скамью, подальше от того места, где Глеба спрятала, рядом устроился её сын, положил ей голову на колени.

– Вот златым гребнем головушку твою расчешу, каждую волосинку да распутаю – вернутся кудри русые, вернётся ясность светлая, вновь станут думы лёгкими, огонь неугасаемый пуще прежнего в ретивом сердце взыграет.

Стала Солнцева мать старику космы расчёсывать гребнем, от каждого прикосновения которого пробегал белёсый след, точно молния в небе. Плывёт в умелых заботливых руках гребень жёлтой уточкой, уточка ныряет да выныривает, взлетает-опускается. Колдовство – то есть чарующее сотворение круговых действий – завлекло Глеба, упала на глаза пелена, спать захотелось. Только встрепенулся он – глядь, а вместо лохматого деда лежит у Солнцевой матери русокудрый мужчина с окладистой бородой, мирно посапывает. Потом – глядь, юноша красивый, прелестный, статный, лежит да понемногу задрёмывает. Потом – глядь, мальчик лет десяти мирно покоится на коленях, ловит во сне солнечных зайчиков, скачущих повсюду в тереме.

Тут Глеб понял, что пора ему восвояси – Солнцева мать, нежно гладя дитя, подала знак незваному гостю. Ткань зари к тому времени значительно уменьшилась, так что человечек смог самостоятельно несколько раз обернуть ею тело и голову, подпоясаться куском полотна да выйти из-под лавки. Низко поклонился Глеб добродушной радетельной хозяйке в знак глубочайшей своей благодарности, получил в ответ короткий кивок да вышел наружу из терема, прямиком в Ирий-сад.

Вселенная

Кто-то открыл и закрыл перед нами Вселенную,

Скрипнула дверь, опустился тяжёлый засов,

И закружились повсюду мирами-планетами

Множества страшные, бездны бескрайние тьмы…

«Вселенская», В. Бутусов и гр. «Ю-Питер»

Постепенно истончающаяся ткань зари нисколько не беспокоила его, Глеб не боялся остаться без защиты – уж слишком много чудесного было в округе, чтобы страшиться. Потрясала каждая мелочь, каждая пылинка, каждая деталь. Седьмой уровень бытия создан из огня, являясь, по сути, абсолютной белизной (не такой, как на шестом небе), растворённой в абсолютном мраке. Иначе выражаясь, абсолютная наполненность в абсолютной пустоте. При этом складывалось убеждение, что нет ничего, кроме того, что есть здесь. Эта уверенность даже превосходила и заглушала ту глубину переживаний, что пребывала в мире ясносветлых духов-звёзд.

Здесь на ветвях дивных деревьев восседали наполовину птицы, наполовину женщины. Одна из них – глашатай богов, которому известно обо всём во Вселенной, – Гамаюн (вероятно, Крылатый Со-ман служил её низшей ипостасью). Две другие полуптицы словно противоположности – Алконост и Сирин. Обе они сладкозвучно воспевают красоту Ирия, безграничное могущество богов и богинь, чаруют рассказами настолько, что простому человеку гибельно слушать их. Обезумев от восторга, смертный не находит покоя и устремляется всеми силами к поиску вожделенной услады. От Алконоста нет зла, хотя голос её заставляет потерять память от восхищения. Сирин – напротив, всегда приводит к несчастью того, кто поддался чарам, вынуждает идти на смерть свою жертву, для которой погибель кажется на тот момент истинным благом.

С трудом оторвав взгляд от полуптиц, Глеб заметил на лужайке веселящихся детишек, их звонкий смех разливался окрест, ребятишки искренне радовались. К ним подходили без страха самые разные звери, тыкались мордами в ладошки, вступали в игру. Чистота и ясность, лёгкость и неограниченность – составляли единое целое. Вместе с детворой кружились и плясали трое: женщина, девушка и юноша. Глеб застыл, без стеснения разглядывая их, пока юноша не обратил на него внимания.

– Смотрите! – воскликнул он, и его спутницы повернули головы в указанном направлении.

Женщина жестом подозвала пришельца к себе. Статью и обликом она напоминала Солнцеву мать, только казалась проще для понимания. Без слов, без знаков Глеб понял, что перед ним богиня Лада вместе с дочерью Лелей и сыном Полелем.

Лада олицетворяла материнскую любовь ко всему сущему, будучи покровительницей браков и красоты. И в старину именем её влюблённые называли друг друга: «Лада моя!». Леля – воплощала любовь иного качества, любовь детскую, беззаветную, торжествующее ликование. Вместе с Ладою их нарекли Хозяйками Небесного свода, то есть властительницами всех семи небес, и вместе с тем прозывали Рожаницами, сёстрами бога Рода. На Земле их воочию можно было увидеть на ночном небосклоне в образе Большой медведицы и Малой медведицы. Полель – жизнерадостный, полный сил юноша с кучерявыми русыми волосами и молодецкой удалью, сын Лады и брат Лели. Он держал лук, из которого, точно пламенными стрелами, осыпал мироздание жгучими искрами, из которых в сердце прорастала страсть, – потому ему нравились пылкие люди с горячею кровью.

– Смотрите! – снова сказал Полель. – Се – человек! Ах, каким жаром томится душа его!

– Он очарован песнею птицы Сирин, – испугалась Леля.

– Нет, – возразила Лада, сверкнув грозными очами. – Если бы Сирин вскружила ему голову, он давно бы погиб.

– Алконост? – предположила Леля.

– Тогда бы он утратил рассудок.

– Но человек помнит, ради чего идёт! – звонко промолвил Полель.

Глеб не смел вмешиваться в разговор высоких сущностей, которые видели его насквозь – чаянья, стремления, всю составляющую…

– Кем же он взволнован? – спросила Леля.

– Собой. – Лада строга и вместе с тем бесконечно добра.

– Куда же ему направиться? – трепетная и заботливая Леля желала помочь и спасти. – Наверное, вниз?

– Куда он захочет.

– Позвольте наградить его! Позвольте! – зазвенел Полель, вскидывая руки.

– Спалишь, – отказала богиня-матерь. – Сей человек и без того горит. Видимо, раньше упала твоя искорка в нижние дали.

Лада указала перстом вверх – Глеб взглянул туда и воочию воззрился на невидимый доселе красный поток энергии, который напоминал нить и, спускаясь, закручивался по спирали. Затем Лада указала вниз, словно предлагала сделать выбор. Глеб, благоговея от одного присутствия божественной троицы, готов был рухнуть на колени, но этого не требовалось. Он ощутил, понял и ответил учтивым поклоном, после чего принял окончательное решение… идти вверх.

Уцепиться за красную нить было нельзя – она казалось ненастоящей, иллюзорной. «Как мне пройти?» – мысленно вопрошал человечек, хотя не получал ответа. Лучи Истинного солнца переплетались с ниточкой – поняв такое взаимодействие, Глеб отважился на безрассудный поступок. Физические законы не действовали на седьмом небе привычным образом, ничто не помешало ему, оттолкнувшись от поверхности, фактически взлететь на солнечную дорожку.

Стопы нестерпимо жгло, обдавало неслыханным жаром, и человечку погрезилось, будто он заживо плавится, растекается, как снеговик весной…

На что же он, неразумный, рассчитывал? Куда намеривался – за седьмое небо? Дозволено лишь выспренним богам туда ходить! Пускай же скиталец горделивый поплатится за тщетные старания! Пускай рассыплется бесчисленным количеством крупиц, каких вовеки не собрать ни одному небожителю!

Глеб чувствовал, что испаряется подобно луже в знойный день… чувствовал, что вскоре от него не останется и мокрого следа, как говорится. Он сделал что мог – шагнул к красной нити. И в этот миг внезапно мощный заряд спасительной любви объял его, взлелеял, обласкал – Хозяйки Небесного свода не смогли оказаться в стороне, ибо любовь не способна принимать нейтралитет, предпочитая безучастность. Благодаря им, Глеб более не подвергался пыткам всесильного Солнца и быстро зашагал наверх. Один, рвущийся в безвестную безмерность, без Веденеи, знаменующей успех и безопасность…

Впереди образовалась незримая препона – он надавил и вырвался Вовне.

Пред ним предстал длинный коридор, сотканный из алого и тёмного свечения, а впереди сияло нечто. Банальная мысль о «свете в конце тоннеля» ввергла в ужас. Но отступать было некуда, позади попросту образовалась непреодолимая стена. Глеб двинулся, как показалось, направо и вверх, по красной нити. Полнейшее беззвучие не вызывало радостных чувств, а каждый незначительный шум сейчас способен был моментально лишить слуха, поэтому он даже не дышал, достигнув невероятного самоотречения. Безликий путник с сохранённой личностью, завёрнутый в розоватую ткань, обутый в искрящуюся энергию любви, – в руках его очутился посох, напоминающий звёздный луч. Как и почему это случилось – трудно растолковать. Но в первую очередь Глеб вспомнил Веденею.

Итак, получив поддержку, он поднимался и не оглядывался назад. Всё кончилось внезапно – красно-чёрный коридор превратился в ровную, безразмерно огромную площадку, которую человеку пройти не в силах. И полное беззвучие… только ветер, давно не ощущаемый им, носился из края в край, не ведая преграды. Глеб застыл в неуверенности, постоял, обозревая бесконечность, пронзённую потоками времени.

Неужели пустота? На крыше мироздания – всего лишь пустота… сюда он стремился, рвал жилы ради этого? Как?!

– Где вы? – крик эхом отозвался со всех сторон и едва не раздавил вопрошающего. – Эй!!! Где вы?!

Глеб не знал, к кому обращается – наверное, к тем, кто должен быть превыше всего… превыше небожителей, превыше бытия. Он глянул вниз и разом сумел обозреть Вселенную: бесчисленные множества миров, наполняющие Правь, Явь и Навь, были доступны для немого созерцания, причём можно было увидеть даже крохотного муравейчика, будь на то воля. Вот так сиди здесь мириады тысячелетий и разбивай основы существования – теперь ты, человечек, увидишь всё, абсолютно всё. Увидишь, как рождаются планеты, как грузнеют они, вынашивая жизнь, увидишь, как галактики по мановению руки могучих сущностей становятся пылью, увидишь завораживающую игру Добра и Зла, которой люди грезят, не в состоянии полностью постичь её.

Одним только мысленным усилием Глеб отыскал родной мирок, узрел начало нового дня и то, как люди пробуждаются в своих жилищах; поднялся взором выше по Мировому древу – Веденея, наоборот, сейчас засыпала; перескочил ниже – Алхимик в своём живом серебряном тереме раздвинул занавески со звёздами, раздумывая над судьбой живцов, придуманных им же самим. Глеб переместился выше – в Ирии-саде дети забавлялись с великолепными, по-небесному прекрасными, цветами. Ещё выше – и вот он снова вернулся в собственное тело.

После такого минутного, но чрезмерно объёмного путешествия Глеб понял смысл фразы «мыслью растекаться по древу», или же, как правильно сказать, «мысью (белкой) растекаться по древу», то есть перемещаться по Мировому древу, остову мироздания, подобно тому, как белка скачет по дереву. «Что же это такое?» – подумал Глеб и ещё раз громко позвал неведомо кого.

В пустоте неожиданно загорелась красная нить, и над головой озарилось неутихающим бурным океаном множество множеств живых сущностей, не имеющих грубого материального воплощения. Все они были прекрасны и бесподобны, однако описать их было нельзя, ибо они каждую долю секунды представали разными, совершенно непохожими на предыдущие образы. Из-за этого Глебу казалось, что над ним разверзлась клокочущая и вечно пестрящая бездна.

Зачарованный, он осознал, что у всех открывшихся ему сущностей есть уникальное свойство – будучи вне времени и вне пространства, они ничем не ограничивались и потому представали такими, какими только возжелают. Здесь царила свое-мерность, то есть каждый сам выбирал для себя свою меру и соответствовал ей ровно столько, сколько хотел. И среди всего этого невообразимого карнавала, где-то там, находился и его дух, слияния с которым Глеб жаждал всей душой.

Хотя всё выглядело доступным – только руку протяни – и несказанно большим, Глеб не мог докричаться или дотянуться до заветной цели. Точно также, взобравшись на вершину самой высокой башни, самонадеянный безумец не может прикоснуться к небесам. Он был готов заплакать от отчаяния, потому что уже алкал не столько разыскать свой дух, сколько вернуться обратно. Невыносимая лёгкость открывшегося существования была слишком мучительной для человечка. Он уразумел, что рано, не успев созреть, запросился очень высоко, его приняли, но высота вызывала и страх, и тошноту.

Глеб признал вину.

Светлый лик не то Солнцевой матери, не то земной женщины, подарившей ему жизнь, возник пред ним и одарил успокаивающей ободряющей улыбкой. Глеб утонул в этом видении, почти что растворился, но тут… Матерь, великая Матерь, властительница судеб (по-старому именуемая Макошь), проводящая через Вселенную красную нить, единожды дунула на человечка. Тотчас вихрь подхватил хрупкое тельце и потащил куда-то. Глеб не сопротивлялся, его устраивало такое решение… он устал барахтаться, сопротивляться, плыть против течения и прыгать выше головы.