Текст книги "Не мир, но меч! Русский лазутчик в Золотой Орде"

Автор книги: Алексей Соловьев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 18 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Глава 7

И вновь Кревский замок принимал Кейстута. Вновь братья были вдвоем. Вновь горел камин, пылали факелы на стенах, стол был накрыт для ужина на двоих. Вновь Ольгерд зазвал любимого брата поохотиться в пуще, чтобы совместить страсть к мужской забаве с самым насущным, что его волновало – борьбой за власть.

– Если б я знал, что отец посадит в Вильно Евнутия, я б не спешил обратно из-под Можайска, – зло вымолвил Ольгерд, отрезая сочный кус от зажаренного бока косули. – Если он видел в своем младшем сыне будущего Великого князя Литвы – то это его самая большая глупость! Евнутий – тряпка, не ему собирать наши земли в единый кулак!

– Про отца ты зря так сказал, – спокойно возразил Кейстут. – Он верил, что мы не перегрызем друг другу горло, закопав его. Он просто роздал сыновьям уделы. Но ты дважды прав, брат! Первое – Евнутию не место в Вильно, столицу должен занять достойный. Второе – ты хорошо сделал, что привел свою дружину из-под Можайска целой, без больших потерь. Она нам нужна будет здесь, и очень скоро!

Высокий мощный рыцарь замолчал и переключился на мясо. Ольгерд, сам никогда не пивший вина, неожиданно потянулся и налил брату венгерского. Кейстут улыбнулся:

– Ты будешь опытным правителем, брат! Порою так и нужно: преступить через себя, уластить противника, чтобы потом показать ему свою волю и мышцы! Позволь и мне поухаживать за тобой!

В соседний кубок полился густой темно-фиолетовый черничный морс. Оба хохотнули, скрестили бокалы, выпили.

– Ты же знаешь, что я никогда не обнажу против тебя меч, на котором поклялся в верности, – вымолвил Ольгерд.

– А ты знаешь, что в кресле правителя Вильно и великой Литвы я вижу только тебя, – ответил Кейстут. – С Евнутия будет довольно удела в кормление. Скажем… Заславля!

– Мне бы не хотелось идти во власть через кровь, брат! Я не ордынец, я хотел бы соблюсти веру отца в нас. Но… ты сказал про мою дружину?! Против кого нам предстоит ее повести?

Кейстут был рыцарем до мозга костей. Слово «честь» для него никогда не было пустым звуком. Он прекрасно понимал чувства, владевшие старшим братом. Но он уже давно вынашивал планы на ближайшее будущее.

– Не думаю, что против братьев. Монтвид, Кориат и Любарт вполне довольны тем, что имеют. Возможно, придется помочь Любарту против венгров, они очень уж хотят поскорее поставить свой крест на луцких и волынских церквях. С Евнутием биться не будем, я возьму Вильну с наскоку, когда мои слухачи повестят об удобном моменте. Остается Наримунт! Ему мы оставим его Пинск, но заставим отвернуться от русского Пскова. Нужно, чтобы плесковцы призвали на княжение нас с тобой!

– Зачем?

– Только через Русь я могу доставать брони для войны с Орденом. Ты же знаешь, что немцы запретили Риге продавать нам оружие от свеев. Чтобы бить закованных в железо крестоносцев, нужно одеть в него моих жмудинов!

Кейстут сделал еще один большой глоток и продолжил:

– Ты ведь не изменишь своего решения расширять Литву за счет Руси, брат?

– Если ты прикроешь меня с севера.

– Тогда нам нужно начать с Пскова и Новгорода – развести их! Поможем Пскову выгнать за их земли тевтонов – закрепимся в нем! Ты крещеный, тебя примут в князи. Ну а дальше – Новгород и Смоленск! Вот где нужны будут твои ратные и латные! И помни нашу клятву: делить все добытое пополам! Еще раз повторю: мне нужны брони и добрые мечи! Очень много…

Пройдет немного времени, и слова, произнесенные поздним вечером, станут явью. Ольгерд займет великокняжеский трон. Между Псковом и Новгородом стараниями двух литовских князей ляжет глубокая трещина. Начнется активная экспансия Литвы на восток, и этот пока еще православный сосед владимирской Руси станет для нее страшнее исповедующей ислам Великой Орды…

Глава 8

Кадан не мог объяснить сам себе, отчего ему так нравилось на Руси. Эти широколистные дубравы, что покрывали окские берега и сбегали зелеными змейками к воде. Эти луга, на которых вырастала густая и сочная трава, которую и смерды, и холопы, и отпущенные для этого дела со службы дружинники дружно валили горбушами и литовками. Жонки и девки старательно ворошили ее под горячим солнцем месяца липеца, катали валки, метали копны, чтобы к серпеню, когда пора будет переходить к жатве хлебов, уже стояли в полях громадные стога ароматно пахнущего сена, вселяя радость в сердца хозяев и даря уверенность, что зимой скотина будет сыта и одарит мясом, молоком, потомством.

Ему нравилось вечерней порою, когда возвращался из объезда деревень, сел и хуторов, когда нукеры садились ужинать и петь после ковша забористого меда гортанные песни степи, сесть на коня и проехать неспешно пару-тройку верст вверх или вниз по реке. Он жалел, что не мог объясняться по-русски со встречными простолюдинами, опасливо жмущимися к обочине и косящимися на татарина. Это, правда, не помешало несколько раз овладеть какой-то разбитной юркой молодухой, первый раз соблазнившейся на ало-красные бусы, а затем по доброй воле отдававшейся горячему парню в тех же сладких вечерних копнах. Может быть, успела овдоветь, а может, была полонянкой, никем не выкупленной и влачившей свой жребий без должного мужского внимания.

Понятно, почему в эти поездки он обычно отправлялся один: вздохи и признания не нуждаются в лишних зрителях. Сотник Камиль не раз предупреждал его о возможной опасности нападения лихих людишек, на что Кадан лишь отмахивался. Еще несколько дней, и они снимутся из этих мест. Сбор выхода подходил к концу, оставалось лишь продать в Коломне все, что взято вместо серебра, завязать тороки и направить коней к югу. Круги воска, туеса меда, прочные русские веревки из длинных серых волокон, льняные сукна – все это было добротно и нужно в степной жизни, но хан велел привезти только серебро! Как можно больше серебра… Как можно быстрее…

Из стены прибрежных ивняков на него вывернулся другой всадник. Явно русич, в домотканой длинной льняной рубахе. Они сблизились, и Кадан опешил! Он увидел самого себя, натянувшего поводья и насмешливо глядящего на него, степного нойона!

– Сто-о о ой-й! – прорезал вечернюю тишину татарский возглас. В ответ на родном Кадану языке прозвучало грубое ругательство. Человек-призрак резко заворотил коня, ожег его плетью и понесся по накатанной сотнями тележных колес колее.

В мгновение ока татарин сорвал со спины лук. Наложил стрелу, прицелился. Тугая тетива пропела, жало ударило конного меж лопаток, но отскочило, словно от заговоренного. Другой бы суеверно отказался от погони, но только не Кадан! Любой ценой он захотел догнать, набросить аркан, посмотреть еще раз в глаза дерзкого и привезти его, связанного, на стан. Конь под ним был не ровня русской кляче, годной лишь для сохи, и в том, что гоньба будет недолгой, тысячный не сомневался.

Зеленые деревья и кусты по обе стороны широкой тропы слились в две широкие зеленые полосы. Верный Коназ все набавлял и набавлял ход, и хозяин уже начал наматывать на руку черные петли аркана, как вдруг…

Прочное вервие, до поры до времени лежавшее на земле, взметнулось вверх, прошло над злобно прижатыми ушами коня и зацепило человека за шею. Страшная сила швырнула Кадана назад, вырывая из седла. Он пал, потерял сознание и уже не видел и не ощущал, как пятеро выскочили из-за вековых кленов и навалились на пленника, затыкая рот и выкручивая назад руки. Иван перехватил Коназа, отработанным еще во времена жизни у Торгула движением набросив аркан на горячего туркмена. Андрей развернулся, присоединился к товарищам. Он не мог слышать торопливых распоряжений бывшего за старшего Федорова. Русичи поспешно заровняли ветвями ольхи следы, вскинули плотно замотанное в кошму тело Кадана и, примотав к его же лошади, поспешили прочь.

Очнулся татарский тысячный уже в большом добротном шалаше. Вечерние сумерки еще текли сквозь вход, позволяя рассмотреть изнутри временное жилище. Столь разительно похожий на него парень старательно примерял его же, Каданово, одеяние, оглаживая складки и словно пытаясь ощутить его родным. Бородатый мужик с подстриженной «под горшок» головой что-то делал в темном углу. Снаружи доносились оживленные голоса, шум листвы, отдаленная перекличка-карканье нескольких ворон. Шею жгло от конопляного ожега, голова нестерпимо ныла, горло требовало хотя бы глоток воды. Кадан шевельнул затекшими руками и застонал.

Двойник оторвался от переодевания, нагнулся, внимательно глянул в глаза татарину:

– Пить хочешь?

Звуки родной речи вновь заставили слугу Джанибека вздрогнуть.

– Да!

Парень поднес ко рту небольшую продолговатую тыквенную флягу и, глядя на пленника с непонятным сожалением, направил тонкую струйку холодной ключевой воды меж жадно раскрывшихся губ. Второй также бросил свое занятие и присел рядом на конское седло.

– Загар у него погуще, так мы на первых порах грязью лицо подмажем, в глаза не бросится. Говор не схож? Дак ты у нас по замыслу ошеломленный шибко будешь, заикаться попервам зачнешь. Вдарь ему кистенем сейчас хорошенько – тоже мычать станет! Одежда впору. Что подороже, изымем, тебя ж разбойнички подкараулили. Коня оставим, он не дался лихим людям, а на твой зов потом прибежал. Как дальше быть – уже обговорили. Мы рядом будем, племяш, но… вряд ли уж чем помочь сможем. Вырезать всю сотню не заможем даже при нужде, да и правов таких нам бояре не давали. Так что все от тебя зависит теперь, Андрей! Поверят татары – будешь жить! Нет – судьба такая, другой нам, Федоровым, знать, не начертано. Готовься, скоро тебя оглаушенным делать буду! Потерпи, хоть больше собачьей крови на тебе будет, но и рана тож должна быть видная. Веры больше будет.

Иван помолчал, припоминая, что еще важного надо напомнить начинавшему смертельно опасную игру племяннику.

– Главное – память у тебя отшибло, помни! Чуть что не так – вали на это дело. Такое быват, у меня в сотне гридень один после сшибки под Торжком несколько ден никого признать не мог! Слушай больше, что вокруг бают, кого как величают. Потом сам будешь повторять.

Кадан слушал незнакомую речь долго. Наконец не выдержал:

– Кто вы?

Андрей улыбнулся:

– Я – брат твой кровный, это дядя наш, Иван. А ты ведь по крови русич, не татарин. Веришь, нет?

Кадан вспомнил вдруг рассказ матери о похищенном близнеце. Недавнюю замятню в сарайской тюрьме, из которой якобы он сам велел выпустить заключенных.

– Ты из тюрьмы в прошлом году двоих русичей выкрал?

– Одного. Второй тоже татарин был. Русичи завсегда своих в беде не бросают!

– Что теперь со мною будет? Зарежете?

Тут дядя перебил племянника:

– Хотел бы зарезать – не вымаливал твою жизнь у великих бояр. Передам им, они на кресте поклялись, что невережен останешься. Вот только жить теперь ты будешь, паря, не по своей воле! Дак лучше вдалеке поклоны класть, чем в земле сырой лежать, верно?

Ну, об этом у нас еще будет время побаять. Полежи пока, мне Андрюшку провожать пора.

Иван высунул голову наружу и приказал:

– Акинф! Подь сюда, присмотри за ентим!

В сопровождении переодетого в татарское будущего Кадана дядя и трое дружинников вернулись на ту же дорогу. Встали на опушке, дружно перекрестились.

– Ну, «прощай» не говорю, племяш мой любый! Верю, еще не раз свидимся. А пока прости…

Они троекратно расцеловались. Андрей встал на колени, нагнул голову и закусил в ожидании губу. Иван приметился, нанес по затылку скользом тяжелый удар.

– Ты как?

– Терпимо. Крови много выйдет?

– Ниче! Тряп приложим, потом скажешь, что сам исподнее порвал. Заканчиваем, парни!

Вои дружно натоптали вокруг. Брызнули кровью заколотой недавно собаки. Иван все той же дубиной изрядно вмял железную шапку Кадана, щедро полил алым голову и одежду Андрея. Оценивающе осмотрелся:

– Коня надежно привязали?

– Не убежит.

– Ну… будь! Дождись, когда мы подале отъедем… и в путь! Господь с тобою да пребуде, милый!

Глава 9

Долгая задержка тысячника на прогулке татар сильно не обеспокоила: Кадан уже трижды возвращался в сумерках или при луне, довольно щуря наполненные истомой глаза и сладко позевывая. Но когда нукеры увидели своего господина окровавленным и не имеющим сил самостоятельно слезть с седла, пронеслась буря негодования.

– Где тебя так? Кто?! – неистовствовал Камиль, горя желанием мчать в ночь, хватать и карать невесть кого. – Прикажешь седлать коней и вооружаться?

Слабым неверным голосом Андрей приказал удалить всех из занимаемой избы. Заикаясь, с запинками, он произнес:

– Что-то с головой, не помню ничего… даже как тебя зовут. А, да, спасибо, Камиль… Куда ты хочешь ехать? Кого ловить? Я помню лишь дорогу, начало леса, пятерых в грязных одеждах. Одного, кажется, достал саблей. Потом… провал!

– Завтра же снимаемся, едем в Коломну и требуем у воеводы розыск. Пусть предоставит нам по старому правилу Бату десять виновных, стоящих перед тобой на коленях! Русичам нельзя такое прощать!

– Хорошо… он поставит десять первых попавших под руку. Да, мы… зарубим их на главной площади… коломенской. И что? Просто зря… потеряем время. Ты ведь знаешь, зачем мы здесь?! Повтори!

– Наш хан велел собрать как можно больше серебра на землях его и Тайдулы, – с легким удивлением напомнил Камиль, потом вспомнил про потерю памяти и горестно мотнул головой. – Как же ты будешь теперь нами командовать, Кадан? Если ты забыл даже это, то?..

– Это пройдет, Камиль… я уверен. И говорить смогу снова легко. А пока… ты ведь поможешь мне? Так, чтобы никто… не узнал лишнего!

Верный сотник пал перед лежащим на колено и горячо поцеловал его ладонь. Легкая улыбка легла на щеки Андрея:

– А жалобу мы выскажем, но не здесь! Это ведь волости… ордынские, воевода тут ни при чем. Это удел… князя московского! Вот к нему мы завтра и поедем. С утра командуй сбор. Что не добрали, на обратном пути заберем. Лишнее оставь у местного старосты… пусть караулит, пес! И вели ему достать для меня возок, боюсь, верхом не доеду. А сейчас пусть дадут мне чего-то хмельного и… спать! Завтра договорим.

…Конечно, ему было не до сна! Андрей десятки раз прокрутил в памяти первые минуты среди врагов московских. Все ли он сделал, как учил Иван? Кажется, все! Теперь быть постоянно начеку, следить за каждым словом, внимательно слушать и запоминать… И продолжать изображать тяжело раненного, это его главный козырь в ближайшие дни… И ни слова по-русски, ведь теперь ты его почти не знаешь! Только татарская молвь!..

На выезде их провожал лишь староста села, постоянно кланяясь и прижимая к груди видавшую виды шапчонку. Весть о том, что накануне какие-то лихие молодцы едва не лишили жизни главного татарина, с раннего утра ветерком пролетела по домам. Кто попрятался в избах, овинах, а кто и подался в дубравы от греха подальше. Переждать, пока не минует гроза, а там будет видно! Лучше комаров покормить ночь-другую, чем воронов падальщиков на обочинах Кальмиусского шляха. Мало ли уже рязанских, московских горемык было прогнано этим путем?

Сотня неспешно, бережа своего нойона, двинулась по Ордынке. Через двое суток они были размещены на ордынском подворье близ московского Кремника.

Баскак Саид-хан, следящий за действиями московского князя, был верным слугой покойного Узбека, расчетливым и умным послом, прекрасно понимавшим все тонкости ордынско-русской политики. Будучи мусульманином, он отстаивал перед великим ханом лояльность к православной церкви, ибо та проповедовала любовь к врагам своим и смирение. А что еще нужно было от северного вассала? Он был хорошо знаком с любимой женой Узбека, Тайдулой, ценил ее ум, способности политика и управителя. Поэтому при известии о том, что в Орде возникло противостояние между провозглашенным, но еще не приведенным к присяге великого хана Тинибеком и его младшим братом в союзе с матерью, Саид не спешил открыто поддерживать ни одну из сторон. Восточная мудрость: «Когда два тигра делят добычу, шакалы смотрят со стороны»! Шакалом, конечно же, баскак себя никогда не считал, но и быть бескровно казненным тигром-победителем тоже не хотелось.

Узнав о приезде начальника личной тысячи Джанибека на подворье, чуткий дипломат тотчас заподозрил нечто большее, чем посещение ханского удела под Коломной, и на следующий же день призвал Кадана к себе.

Андрей явился на подворье Саид-хана вместе с Камилем. Все внутри него трепетало: ему предстояло впервые преклонить колено перед тем, в чьей руке могла оказаться судьба и его, и еще очень и очень многих людей. Про себя молодой воин уже решил: если почувствует, что старый татарин заподозрил неладное и захочет схватить – немедленно заколоть самого себя! Под пыткой можно не выдержать, можно поведать о коварном замысле москвичей против Тинибека, а что будет потом?.. Так пусть это при необходимости уйдет в небытие вместе с ним!

– Хан Джанибек приветствует тебя, мудрый Саид-хан! – нагнулся Андрей в низком поклоне. Принял из рук сотника изящный серебряный кубок весом не менее двух гривен, купленный на торгу по пути к баскаку и поставил у ног хана.

Саид-хан бросил оценивающий взгляд на подарок, хитро прищурился. Затем обозрел тысячника. Кривой указательный палец поднялся вверх:

– Что это? Отчего перевязан? С кем-то бился?

Все так же неспешно, с легким заиканием, Андрей поведал историю о лжетатях. Баскак тотчас же поинтересовался:

– А что вы делали в этой Кошире? Зачем тебя вообще на Русь прислали?

Лгать и выкручиваться было опасно. Приходилось говорить правду:

– Мой хан и его светлая мать поручили мне собрать выход в их вотчинах.

– Почему именно сейчас? – старался додавить парня и получить нужную для себя информацию баскак. Но получил достойный отпор:

– Разве смеет недостойный слуга спрашивать хозяина «зачем» или «почему»? Если он хороший слуга, он обязан произносить лишь «слушаюсь, мой господин»!

– А ты хороший слуга?

– Спросите об этом моего господина сами, о светлейший!

Саид-хан поиграл концом прошитого золотой нитью пояса.

– Зачем ты явился к московскому князю? Жаловаться?

– Меня, мирного посланца сына великого хана, обидели на его земле. Значит, это не только моя обида! Можешь сам сообщить об этом князю Семену, о достойный! Я подожду его решения, чтобы передать потом моему господину.

Саид заметил опасную ловушку, в которую мог попасть. Пойди он предложенным путем – вся ответственность за продолжение будет лежать только на нем. А если Джанибек, срочно собирающий деньги, одолеет своего брата? Старший брат пока действовал как глупец, продолжая оставаться вдали от столицы ханства. За действиями же младшего чувствовалась уверенная рука Тайдулы. Пора ли уже принимать чью-либо сторону или продолжать оставаться безучастным?

– Я скажу о тебе московскому князю. На прием пойдем вместе. Потом вместе же и решим, как тебе поступить дальше. Разрешаю удалиться!

Уже сев на лошадь, Андрей почувствовал, как бьется сердце! Кажется, он все сделал правильно? Кажется, хитрый многоопытный татарин не заметил подвоха и фальши. Кажется… Но все равно надо было как-то дать знать великому князю о себе! Немедленно!

– Камиль, хочешь посмотреть русский базар? – полуобернулся Андрей к сотнику.

– Зачем? Когда я вижу богатого русича, мне сразу хочется его обобрать, – хохотнул татарин. – Купить подарки женам проще в Сарае, там съезжаются сотни купцов со всего мира, там есть все, что захочешь! Лучше попроси Саид-хана прислать нам несколько наложниц, мне надоело видеть под собой только коня!

– Завтра, мой верный Камиль, завтра! Держи пока дирхем, попробуй сегодня найти девку сам. Я все же проеду за стены их города.

– Возьми с собой охрану, Кадан-бей!

– Не надо. Не думаю, что в Москве грабят днем татарских нойонов. Я скоро вернусь.

Улицы Москвы встретили Андрея многолюдной толчеей, гомоном простолюдинов, криками зазывал. Он неспешно направлял коня к торжищу, следуя тщательно продуманному боярами Вельяминовым, Сорокоумом и Кобылой плану. Пока все шло гладко, слава богу! Только б не случилось накладки сейчас!

Деревянные терема, словно разновозрастные девки, толпились обочь, белея одинакового цвета бревнами и досками. Частые пожары, превращавшие в пепел большую часть жилищ, многие церкви, не оставляли плотников без дела. Непоколебимо лишь высились каменные церкви Благовещения, созданной еще отцом Симеона по настоянию святителя Петра, и Архангельская, которой предстояло стать усыпальницей великих русских князей. Теперь и создатель, и наставник лежали в них под тяжелыми каменными плитами, мощами своими продолжая охранять покой и благополучие земли Московской.

Торг был плотно заставлен телегами, возами, длинными прилавками. Верхом в толчее пробираться было б трудно, если бы не татарское обличье всадника. Бабы и мужики бросали злобные взгляды, шептали вслед приглушенные проклятия, однако спешили вдавиться спинами в мякоть толпы, чтобы не оказаться под копытами. Спешенный же татарин в те времена выглядел бы столь же дико, как и преуспевающий бизнесмен наших дней, сидящий за рулем прогнившей «шестерки»!

Рыбные ряды веяли запахами свежей, соленой, вяленой и копченой рыбы. Ивана Андрей узрел сразу: дядя, исполняя боярский наказ, торговал от зари до темна уже второй день. И здесь все шло по задуманному! Теперь Вельяминов или Кобыла получат весть, что Андрей-Кадан в Москве. Осталось лишь повестить князя о возможном времени встречи.

Конская морда нависла над осетровыми и белужьими бревнами. Купец вскинул глаза, широко улыбнулся и угодливо подхватил балык под хвост:

– А вот рыбка окская, боярин! Вишневым и можжевеловым дымом копченная! Не рыба, а щербет – сама во рту тает! Изволь кус отпробовать?!

Острый нож мигом отпластал тонкий, просвечивающийся на солнце срез жирного душистого мяса, двузубая вилка приняла его на себя. Иван шагнул к Андрею, угодливо поднял угощение, с любовью смотря в дорогие глаза. Всадник принял, отведал и на корявом русском изрек:

– Карош, да! Только деньга нет. Завтра все будет!

Иван пристально глянул в лицо племянника:

– Завтра? Точно будет?

– Завтра, завтра, жди, буду!

Всадник бросил вилку на прилавок, завернул коня и продолжил свой путь.

…Весть о том, что Андрей-Кадан в городе и следующим днем ожидается встреча с баскаком, Симеон Иванович узнал к вечеру. Ему повестил об этом и посланник Саид-хана, и тысяцкий Москвы Василий Протасьевич.

– Прикажешь готовить серебро, княже?

– Готовьте.

– Сколь?

– Тыщу рублев из новогородских. Призови в ночь Андрея Кобылу и Сорокоума, добаять кое-что надобно…