Текст книги "Как я съел асфальт"

Автор книги: Алексей Швецов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 16 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Паша занимался дорожными знаками и разметкой. Занимался легко и успешно. Зарабатывал при этом весьма неплохо и без особого напряжения. Он-то и подсказал Саше, что есть такая штука, как туалет на трассе. Потом появились заказы. А затем образовалась фирма «Эмжэ», и Саша влился в асфальтовые километры России.

Любопытно то, как сам Паша пришел в этот бизнес с дорожными знаками.

По рассказам Паши, Саша знал, что его друг никогда и даже ни разу в своей жизни не задумывался о знаках. Они его интересовали как данность, как руководство к действию, когда он за рулем. Причем, как Паша считал, к этому руководству можно прислушиваться, а можно попросту игнорировать, то есть не замечать эти знаки.

Впервые Паша серьезно задумался об этих крашеных табличках на столбах, когда познакомился со старым гаишником.

– Знак, – рассказывал Паше старый дорожный санитар, смахивая со щеки скупую мужскую слезу, – вот ентот знак – он для меня все! Дом, машина, квартиры дитям – все это благодаря ентому вот знаку.

От избытка теплых чувств к этому неодушевленному предмету пожилой милиционер подошел к знаку «Обгон запрещен» и любовно погладил его по свежевыкрашенному столбу-основанию.

– Тридцать пять лет! Тридцать пять! Тридцать пять лет я простоял около его. Точнее, не около его, а вот тута, в кустиках, рядом… И в дожжь, и в зной, и в стужу лютую. Он мне как отец родной, как… как мать кормящая. Не, ну радар-то тожа, конечно, помогает, но знак… Я его кажный год крашу. Вот могилку родительскую не кажный год проведываю, а знак подкрашиваю. А как же?.. Кормилец!

Пашу тогда поразило это высокое чувство, даже возвышенное чувство к знаку. Он тогда задумался о дорожных знаках впервые. Но задумался так, не всерьез. А потом знаки вошли в Пашину жизнь. Вошли без спроса, без стука и без его на то согласия. Вошли как незваные гости.

На дороге, где Паша привык всегда ездить, поставили новый знак. Точнее, знак-то был старый и даже по краям поржавевший, но поставлен он был на новом месте, и от этого как бы новый. Как у нас принято, где появляется новый дорожный знак, автоинспекция, чувствуя небывалый всплеск прибыли, устремляется туда, и серьезные люди в форме, оснащенные свистками, блюдут законность в этом месте 24 часа в сутки, не смыкая зоркого ока. Вновь появившийся знак «Проезд запрещен» не стал исключением и в этот раз. Паша в первый день насчитал четыре служебных автомобиля. Мужчины в форме угрюмо переговаривались между собой, ругались – видимо, определяя, кто из них имеет больше прав на этот хлебный кусок. Только эта разборка спасла Пашу от штрафа. Он успел нырнуть во дворик, развернуться, и его проезд под запрещающий знак остался безнаказанным.

Рано или поздно ко всему привыкаешь. Паша тоже привык терять двадцать минут своего утреннего времени, совершая вынужденный объезд. Привыкли и другие водители. А еще сотрудники ДПС тоже как-то привыкли к этому знаку, и до них стало доходить, что «рубить капусту» на этом месте становится не так легко и даже, может быть, не так радостно. Поток взяток превратился в скудный ручеек. Именно поэтому глубоко законспирированные машины ДПС стали появляться здесь время от времени, а то и реже. То есть совсем пропали.

Паша решил нарушить. Уж очень он тогда опаздывал. Паша всегда считал себя невезучим, и тут подтверждение его убежденности в собственной неудачливости вылезло из кустов с полосатым жезлом наперевес.

– Сотрудник дорожно – невнятно представился милиционер, а потом радостно и членораздельно произнес: – Нарушаем!

Спорить Паша не стал, не стал и объяснять толстенькому розовощекому инспектору о причинах наплевательского отношения к правилам дорожного движения. Энная сумма плотно закрыла глаза гаишника на административное правонарушение со стороны Паши. С тех пор Паша перестал испытывать судьбу, по крайней мере в этом месте.

Но вскоре неблагосклонная к Паше судьба подготовила для него новый удар, удар куда более серьезный, чем двадцать минут потерянного времени. Новый знак, установленный непосредственно на выезде из родного двора, предписывал Паше ехать только направо. А направо ему было не надо. Совсем не надо, а еще точнее, совершенно ни к чему. Выезжая согласно знаку направо, Паша попадал на сплошные полосы и таким образом должен был дарить непонятно кому и непонятно зачем целый час утреннего своего времени и даже сна. Маленькая белая стрелочка на синем фоне буквально сводила Пашу с ума, когда он пытался вовремя попасть на работу. Гаишники, активно пасшиеся рядом, сводили его с ума еще больше. На работе возникли проблемы из-за систематических опозданий. Паша стал груб, неответствен, раздражителен и задерган. Белая стрелочка пустила жизнь человека под уклон. И Паша сползал по нему, опускался все ниже и ниже, катился все быстрее по дороге жизни, необорудованной разметкой и специальными знаками.

Тогда Паша выносил мусор, точнее, нес на помойку пустые бутылки, которых при его постоянной депрессии скопилось в квартире угрожающее количество. Подойдя к контейнеру, Паша размахнулся тремя пакетами, ощетинившимися бутылочными горлышками, размахнулся, для того чтобы размозжить эти пустые бутылки, как пустые головы тех, кто придумал установить тот самый знак в том самом месте…

– Бутылочки не выбрасывайте. – Голос исходил из контейнера, в этом Паша не усомнился ни на минуту.

«Если я слышу, как со мной разговаривает мусорные ящик, значит, у меня в гостях „белка", – отчетливо сообразил Паша. – А если у меня белая горячка, то с работы меня скоро выгонят – и пить будет не на что».

Пока Паша думал мысль о том, что ему предпринять в создавшейся ситуации, из контейнера появилась лохматая голова, а точнее, даже две головы, обе из которых были лохматыми. «Это все! – мелькнуло в голове Паши. – Это трандец, причем полный!»

Если уж мусорный бак обзавелся головами, то Паше в мире нормальных людей явно не место. Только появление всех остальных частей тел двух лохматых голов спасло Пашу от «полного трандеца». Два бомжа, просматривающих бытовые отходы, с готовностью протянули руки к пакетам. Поспешность, с которой молодцы из «ларца» выпрыгнули из контейнеров, заставила Пашу мыслить и думать одновременно, а точнее, обдумать мысль.

«Судя по всему, ребята не особо чем брезгуют, а значит… значит…» Паша до конца обдумал мысль со всех сторон и обратился к коллекционерам пустой посуды:

– Мужики, деньжат по легкому срубить не желаете?

Мужики переглянулись и, перейдя на шепот, как бы между прочим поинтересовались:

– Кого убрать надо?

Паша радостно улыбнулся – мужики именно такие, какие нужны.

– Убрать надо. Да, в этом вы не ошиблись. Но не кого, а чего.

Бомжи спросили: что это такое, что надо убрать? И что им такое дадут, чтобы свое драгоценное время эти глубоко занятые люди тратили на уборку этого чего-то непонятного?

Паша не поскупился и пообещал бомжам триста рублей.

– А убрать надо дорожный знак, стоящий на выезде из этого самого двора. Знак «Движение направо», именуемый в простонародье знаком 4.1.2.

– Всего-то? – усмехнулись мужики. – Да мы, если надо, за каких-то пять сотен всю Москву пере…

– Всю Москву не надо, – перебил Паша разгоряченных охотников за бутылками, – а вот еще один знак – можно.

Паша добавил к обещанным тремстам еще сотню и назвал адрес того самого проезда, где он платил розовощекому. А еще Паша предупредил, что «работать» надо ночью. Он не хотел, чтобы бомжей поймали, а еще больше он не хотел, чтобы они сдали его в случае шухера.

Впервые за несколько месяцев Паша спал в эту ночь как младенец. Спал сном счастливого и состоявшегося человека. Утром, твердо надеясь на договоренность с новыми знакомыми, Паша поднялся на час позже. Неторопливо умылся, оделся, выпил кофе и с сигаретой устроился на водительское место. Иномарка легко завелась, а еще легче, чем завелась, тронулась. Паша подъехал к злосчастному повороту, убедился, что знака нет, и смело повернул налево.

Милицейский пронзительный свист вогнал голову в плечи испуганного Паши. А потом Паша остановился и даже вышел из машины. А еще он показал, точнее, предъявил подбежавшему толстячку водительское удостоверение. Но уже знакомый розовощекий инспектор не стал смотреть документы Паши, он скороговоркой и опять непонятно представился и уже отчетливо добавил излюбленное:

– Нарушаем.

– Что именно? – с веселыми огоньками в глазах спросил Паша. – Конституцию, Женевскую конвенцию или законы физики?

– Шутник? Да? – Улыбка стерлась с губ гаишника, а полненькие щеки порозовели еще больше. – Правила нарушаем. Здесь выезд только направо.

– Да вы что?! – искренне удивился Паша. – Надо же, а я и не знал! А чем он, простите, регламентируется?

– Знаком.

– Каким знаком?

– Вон висит на столбе, – сотрудник ДПС указал рукой в сторону столба, – знак «Движение направо».

– Ай-яй-яй, – шутливо переживал Паша, – что-то с глазами стало. Старею, наверное. В упор не вижу!

Инспектор весьма дружелюбно посоветовал нерадивому водителю «разуть» глаза. А Паша утверждал, что как он ни присматривается, как он ни «разувает» глаза, а знака от этого он не видит.

– Ну вот, вот же! Елки-палки! – обозлился толстенький гаишник и поднял свое лицо к знаку…

Он три раза обошел вокруг столба, но отчетливо почувствовал, что, несмотря на все старания, знака не видит. Козырнув и извинившись, инспектор пошел ощупывать место предполагаемой установки знака, а Паша беспрепятственно и, главное, вовремя попал на работу.

Беззаботное счастье продолжалось целую неделю. А потом справедливость, а точнее, законность восторжествовала в полном объеме. Возвращаясь с работы в пятницу, Паша увидел оба знака на своих местах. Он досадливо сплюнул и отправился на поиски бомжей. Предложив мужикам денег, Паша попросил их повторить операцию. Алчно посматривая на купюры в руках эксцентричного ненавистника дорожных знаков, мужики бойко затрясли немытыми лохмами в знак согласия.

А потом было еще три похожих эпизода. Паша оплачивал съем знаков, а кто-то оплачивал их установку обратно. Наконец установщикам это надоело – видимо, они поняли, что съемщики гораздо расторопнее, а еще они поняли, что ломать – не строить и что «ну их всех на фиг!».

Бомжам, которые лишились стабильного приработка, стало жаль свой бизнес. Как говорится, – «только-только на ноги встали…», а тут все вдруг закончилось. И Паша был втянут в новый виток гонки знаконенавистничества.

Месяц, ровно месяц, он как ребенок радовался жизни. А через месяц знаки появились снова. Он отдал приказ своим наймитам, и знаки исчезли. А потом появились опять. Паша провел следственный эксперимент и на одной из табличек оставил царапину. Его подозрения подтвердились: те, кто снимал знаки, те же и устанавливали их. Предприимчивые бомжи организовали свой маленький бизнес. Чтобы не оплачивать съем одних и тех же знаков, Паша купил у них металлические таблички. Но знаков в Москве было полно. А по закону, описанному еще Ломоносовым, если в одном месте знаки исчезали со своего привычного места, то они появлялись на тех самых принципиальных для Паши местах.

А потом Паша плюнул на все и решил сам заняться дорожными знаками, так как осознал, что дело это прибыльное для всех.

Саша уже больше часа катался по Мясницкой, но искомой вывески так и не встретил. Он припарковался на свободном пятачке и дальнейший поиск продолжил в пешем порядке. Саша задирал голову, смотрел себе под ноги, но не находил никаких следов Холодца. Люди, спешившие по своим делам, не обращали на Сашу никакого внимания, даже тогда когда он обращался к ним с вопросами.

– Извините, не подскажете, здесь должен где-то… – Но Саша не успел договорить конец фразы неторопливо бредущему школьнику; школьник, даже не посмотрев в его сторону, так же неспешно удалился.

«Ну и молодежь пошла! В наше время… – подумал Саша, а потом вдруг с улыбкой спохватился. – Господи, я стал брюзгой. Ворчу, как старый дед, вспоминаю о „нашем времени", причисляя себя тем самым к глубоким старцам. А еще считаю себя молодым!» Но не только представитель подрастающей смены был невнимателен к Саше, сверстники точно так же проходили мимо, не удосуживаясь даже взглянуть в его глаза. «Ищите и обрящете, стучите, и вам откроют, просите, и вам дастся», – вспомнил Саша строки Евангелия. Он помнил их, а окружающие его люди явно позабыли. А еще Саша злился сам на себя. Злился оттого, что ничего другого, кроме постыдного бегства, и нельзя было ожидать от людей, когда к ним подходили с вопросом: «Вы не знаете, где здесь живет и принимает Холодец?»

Саша забрел в какой-то двор, где собаки с лаем и рычанием трепали старую кость, похищенную из помойки, аромат которой заполнял собой дворовую территорию. Но не запах поразил Сашу, а собаки. Точнее, поведение собак. А поведение их было более чем странным. С жалобным и каким-то пронзительным визгом, будто им всем одновременно дали хорошего пинка, они, бросив на произвол судьбы кость, устремились за угол дома. «Что-то их напугало», – подумал он и огляделся. От мусорных контейнеров отделилась фигура человека в лохмотьях. Саша на расстоянии почувствовал неприятный запах бездомного. Фигура «охотника за бутылками» двигалась в сторону Саши. Он отчетливо понял, что именно к нему двигался бомж, когда, подойдя к нему, тот попросил мелочишки.

Саша пристально вгляделся в лицо мужчины и, ужаснувшись, отпрянул от него. Бездомный был еще явно не глубоким стариком, но синюшные пятна, покрывавшие лицо, делали его похожим на живой труп. Язвы, страшные язвы, покрывали лоб незнакомца, кожа на руках потрескалась и клочками свисала с ладоней.

– Подай, господин, мелочишки-то… – повторил странный человек.

Саша суетливо полез в карман и, нащупав несколько монет, с риском порвать карман плаща вытащил сжатую в кулак руку. Опасаясь прикоснуться к бездомному, он высыпал мелочь в подставленные лодочкой ладони с непомерно глубокими линиями.

Вопреки ожиданиям Саши, бомж не поблагодарил его, не пожелал здоровья, а проворчал какую-то странную фразу:

– Желаю тебе найти и понять!

Саша зацепился за эту фразу и обдумал пришедшую в голову мысль. Ему показалось, что этот бомж может знать, должен знать медиума по фамилии Холодец. Саша отчетливо понял, что должен спросить о Холодце этого грязного незнакомца.

– Послушайте… – начал Саша, но слова вылетали изо рта какими-то ущербными и оборванными, если такое прилагательное можно было употребить к звукам. Саша прокашлялся и продолжил: – Я хотел спросить, не знаете ли вы случайно, где здесь обитает экстрасенс… или медиум, уж не знаю, как его обозвать… Холодец? – Заметив усмешку в глазах мужчины, Саша добавил: – Холодец – это фамилия.

Окинув Сашу снисходительным взглядом, бродяга усмехнулся уже губами, точнее, изъеденным язвами ртом. Неестественно желтые зубы блеснули в бледном овале приоткрытых губ. А еще бомж посмотрел в глаза Саши своими бесцветными глазами и внятно произнес:

– Вон его окна… – Он пальцем указал куда-то над головой Саши и добавил: – На третьем этаже он живет, а дверь сам найдешь.

Саша поблагодарил незнакомца и двинулся в указанном направлении. Перед ним стоял некрасивый пятиэтажный дом. Кирпич, из которого сложили дом, был серым и неприятным. Те самые окна на третьем этаже были зашторены плотным, как показалось Саше, материалом.

Он вступил в подъезд. Точнее, сначала отодвинул в сторону незапертую металлическую дверь с кодовым замком, а потом вошел. Исписанные традиционными надписями стены не вызвали интереса, но мрачная холодность стен обращала на себя внимание и даже навевала на Сашу тоску и беспокойство. Он даже отчетливо ощутил исходившую от них сырость, хотя на улице была сухая погода. А еще Саша почувствовал, как вспотели его ладони и напряглись беспокойные мысли. И какая-то заторможенность непреодолимо манила, или, правильнее сказать, требовала от него прекратить движение, остановиться. Не ходить никуда и остаться на месте среди исписанных похабщиной стен. Но Саша заставил свои ноги интенсивно сгибаться в коленях, точнее, не в коленях, а просто сгибаться и гнуться, чтобы двигаться. А когда обрел эту утраченную было способность к ходьбе, он зажмурил глаза и пошел…

В подъезде пахло как в придорожных туалетах после года интенсивной эксплуатации. Этот с детства знакомый запах успокоил Сашу еще больше. Он продолжал идти с зажмуренными глазами. Пошел и ударился головой о газопроводную трубу, низко висевшую в проеме. Этот внезапный удар неожиданно и отчетливо отрезвил Сашу, придал ему новых сил. Саша как будто со стороны услышал вылетевшую из его рта брань. Страшную брань и даже матерную ругань. Он почти отчетливо увидел вибрации своего голоса. Голоса страшно знакомого, точнее, просто страшного и совершенно незнакомого. А еще он ощутил себя былинным героем, сильным и озлобленным на «глупых газовщиков».

На какое-то время ему, Саше, стало ощутимо легче и стыдно, так стыдно, за те слова, что свободным потоком выползали изо рта после удара головой. Но потом он вспомнил, что и у автора «Рубашки», позиционирующего себя как мастер художественного слова, проскальзывают такие же точные и едкие фразы, что в народе именуется матом. Автор «Рубашки», этот инженер человеческих душ, умел грязно ругаться во всеуслышание со страниц своего романа и при этом говорил: «Мне кажется, что я умею разговаривать просто со всеми. И еще мне кажется, что я хороший человек».

«Значит, можно, значит, нужно», – спокойно решил для себя Саша и удвоил свои усилия в оскорблениях трубы, так нежданно приведшей его мысли в первозданный порядок.

Выплеснув поток справедливого гнева и отдышавшись, Саша уже спокойно поднимался по ступеням пятиэтажки. На третьем этаже перед Сашей предстали четыре одинаковые двери. Точнее, очень похожие между собой, металлические. И все же они отличались, но отличались лишь номерами. Стену рядом с одной из дверей украшала надпись: «Холодец – старый идиот». Саша подумал мысль и понял, точнее, отчетливо догадался, что «старый идиот» – это не имя и отчество медиума с чудной фамилией. Скорее всего, его зовут как-то иначе, но Саша не знал как именно, потому что Геша об этом ничего не говорил.

А еще он понял, что Холодец проживает именно в той квартире, возле которой он прочитал ругательную надпись. Саша хотел надавить на кнопку звонка, но заметил, что дверь не заперта. Он вошел внутрь. В длинном узком коридоре было темно. Из-под дальней двери пробивалась зыбкая полоска света. Саша хотел как-то обозначить свое присутствие в чужой квартире, он хотел закричать что-то типа: «Есть кто живой?», но гнетущая обстановка темного коридора не позволяла это сделать. Саше никак не хотелось, точнее, он даже боялся нарушить эту тишину.

Внезапно рядом с входной дверью Саша заметил притаившуюся фигуру человека, точнее, женщины. А это была именно женщина.

– Простите, – почти прошептал Саша, стараясь не тревожить царившую здесь тишину, – я ищу… мне нужен Холодец, но не тот холодец, что едят, а тот, что не едят. Вернее, я ищу Холодца, экстрасенса, медиума и тому подобное.

– Еще один, – проворчала женщина у двери и вздохнула.

И хотя женщина находилась от Саши достаточно далеко, Саша уловил из ее рта запах. Запах гниения. А еще Саша подумал, что, как только он начал заниматься туалетным бизнесом, его давно перестали волновать запахи. Но этот запах, исходивший от женщины, он уловил и даже почувствовал.

Женщина повернулась лицом, и Саша подумал мысль о том, что в ней чего-то не хватало, а потом он сообразил чего. В женщине не хватало глаза. То есть совсем не было правого глаза, а правая щека женщины была как бы стерта, хотя и не кровоточила. А может быть, и кровоточила, но в полумраке этого не было видно. Саша почему-то не удивился – или, точнее, удивился тому, что не удивился этому отсутствующему глазу и пораненной щеке. Но после непонятного поступка Оли он на многие вещи смотрел иначе, не так, как раньше.

А не полностью укомплектованная частями лица женщина больше не смотрела на Сашу. Она повернулась и беззвучно вышла из квартиры. Саша некоторое время смотрел вслед ушедшей женщине и, удивляясь собственной смелости, продолжил движение к спасительной полоске света. Подойдя к двери, он прислушался, но никаких звуков не уловил, то есть не услышал. Наконец он усилием воли выбросил вперед руку, и дверь открылась.

В тесной комнате, при скудном свете свечей, за круглым столом сидели пять человек. Белые руки сидящих смыкались в центре круглого стола и покоились на чем-то белом, похожем на перевернутое блюдце. Саша оглядел наглухо зашторенное помещение. Обстановка была скудной. Стены украшены чем-то вроде дипломов. Эти дипломы были в рамках, точнее, в рамках были дипломы. Даже в полумраке были видны отдельные надписи на этих дипломах. Большие черные буквы образовывали слова: «белый маг в шестом поколении…», «экстрасенс ассоциации всемирной академии…».

Сашу удивило, что присутствующие были так заняты своим блюдцем, что не заметили или не захотели заметить его, Сашино, появление.

– У нас гость, – проговорил кто-то, ранее не замеченный Сашей.

Мужчина стоял у маленького столика, заваленного куклами и стеклянными шарами. Саша отчетливо понял, что это, возможно, и есть тот, кого он искал. Саше подумалось, что это тот самый Холодец, к которому зачем-то приходила Оля, а теперь пришел и сам Саша.

Пятеро сидевших за столом беспорядочно завертели головами. Лихорадочный блеск испуганных глаз, усиленный пламенем свечи, не оставлял Саше никаких сомнений, что перед ним сумасшедшие. Несколько невидящих взглядов пробежались по Саше, но не зацепились за него. А еще Саша вспомнил ту женщину из коридора, у которой не было глаза. «А кто, в общем-то, должен к нему ходить? – спокойно и отчетливо подумал Саша первую попавшуюся мысль. – Нормальному человеку здесь делать нечего!» Он был твердо, глубоко уверен, что нормальный человек пойдет в ресторан, в бар. Нормальный, то есть здоровый и не сумасшедший, человек напьется в этом баре и грязный как свинья приползет домой. Нормальный человек пойдет на концерт Тимати или «Корни» или домой – к телевизору. Он даже будет смотреть «Дом-2» или посетит тот же туалет, если он – человек нормальный. А к шарлатанам ходят только те, кто желает быть обманутым, кто сам этого хочет, хочет, что бы его надули и развели. А люди, желающие быть обманутыми, не могут быть нормальными. Нормальными, по определению. Но Оля! Зачем она была тут?! Или не была?.. Может, Геша ошибся и Оля никогда не была тут, не была в этой комнате, обвешанной липовыми дипломами и сертификатами? Именно это Саша и должен был выяснить, по этой причине он и явился сюда – узнать, понять и успокоиться наконец с полученным знанием, с полученными ответами на свои вопросы.

– Я… – хотел произнести Саша, но что-то сдавило его горло – и изо рта вылетело лишь неясное шипение.

– Кто ты? Зачем пришел? – не самым жизнерадостным голосом спросил Холодец.

Саша пристально оглядел мужчину. Он был невысок ростом и с круглым лицом. Несколько длинных, чудом уцелевших на лысой голове светлых волос были бережно уложены на лоб. Одет он был хорошо: темная рубашка, застегнутая на все пуговицы, и галстук, темный галстук в светлый треугольник, лежал точно по центру солидного животика. Холодец прошелся по комнате, и Саша смог оценить его походку.

Ходил Холодец правильно, осторожно ступая, словно пробуя почву на твердость. Такие люди никогда не дают прямых ответов, им непременно надо все как следует обдумать, а потом назвать черное черным или даже не черным, а лишь слегка согласиться. «Да, – скажет такой осторожный тип, – возможно, это действительно черное, но если и не черное, то уж точно темное».

Саша взял себя в руки и отчетливо проговорил вслух:

– Мне бы Холодца…

Какие-то просительные нотки прокрались в его голос. Саша внутренне отругал себя за эту угодливость в интонации.

Несмотря на двусмысленность фразы, мужчина сразу понял, что перед ним не проголодавшийся человек, мечущийся в поисках дармового питания, а, напротив, человек сытый и даже пришедший к нему, Холодцу, как к человеку.

– Я – Холодец, – твердо и веско заявил белый маг и экстрасенс.

Пятеро сумасшедших продолжали непонимающими взглядами ощупывать углы темного помещения. А еще Саша почувствовал и отчетливо ощутил, что потеет, хотя в комнате не было жарко. Но Саша потел так, что выступал пот. Он грязно выругал себя последними словами, за то, что не обзавелся полезной привычкой носить с собой носовой платок. Пришлось вытереть лицо рукавом элегантного плаща. Саша увидел, точнее, почувствовал порванный рукав плаща. Нос зацепился за края дырки, и он снова подумал мысль о прорехе. Воспоминания, неприятные воспоминания, нахлынули на его и без того больную голову. И Саша вдруг вспомнил, зачем он здесь.

– Я знакомый… – начал он, но что-то вновь сжало горло: комок не дал договорить фразу.

– Никакой вы не знакомый! – категорично и даже как-то конкретно выпалил Холодец. – Я вас совершенно не знаю.

– Нет, нет. Мы не знакомы. Это вы точно подметили. Я, скорее, знакомый вашей знакомой.

Маг и волшебник Холодец молчал, как бы предлагая высказаться незваному гостю.

– Поверьте, – обретя способность говорить, Саша выбрасывал слова резко и быстро, точнее, веско и правильно, – всему виной ужасная трагедия, которая произошла… Которая произошла. Да. Точнее, еще может произойти, а еще точнее, она произошла и все еще происходит.

– Ничего не понимаю, – развел руками медиум. – Что вас все-таки ко мне привело? Вы можете изъясняться по-человечески, не прибегая к книжному стилю господина… впрочем, это не важно.

Саша отметил, что голос Холодца звучал теперь спокойно и даже как-то ободряюще.

– Дело в том, что одна из ваших знакомых, точнее… – Саша хотел сказать, что «точнее, одна из ваших вероятных знакомых», а потом сделать еще несколько уточняющих уточнений, но вспомнил предостережения мага и передумал уточнять. – Короче, одна из ваших посетительниц пыталась покончить с собой, а в данный момент она пребывает в больнице.

– В больнице? – переспросил Холодец.

– Да, – твердо сказал Саша. – И это отнюдь не родильное отделение. Она попала под машину. Под «Запорожец».

В возникшей паузе было слышно неровное дыхание Холодца. Он обиженно напряг уши, губы его тоже напряглись, а глаза слегка прищурились.

– Что за… за… за грязные намеки?! Я не потерплю! Вы меня хотите обвинить? – Холодец сделал ударение на слове «меня».

– Я не намекал.

– А «Запорожец»? Вы сказали, что на нее наехал «Запорожец». Допустим, у меня есть «Запорожец», даже определенно есть. Но в стране тысячи «Запорожцев», так почему вы решили, что это именно я сбил вашу знакомую?

Саша затряс головой и полез за сигаретами в карман плаща. Сигареты он оставил в машине. Тогда Саша просто объяснил экстрасенсу, что случилось и почему он здесь.

– Я хочу понять, что ее толкнуло на этот поступок, – закончил он свой сбивчивый рассказ.

Все это время Холодец молча слушал, лишь слегка покачивая головой.

– Вы сказали, она сейчас в больнице? – спокойно переспросил он Сашу. – Это серьезно?

Саша начал гневаться:

– Я похож на шутника? Конечно, серьезно! Стал бы я ехать через все эти пробки, чтобы повеселить вас?

– Нет, нет, подождите! – перебил Сашу Холодец. – В больнице она с чем-то серьезным?

– Она в коме. – Тон Саши заметно потеплел.

– А вы с ней общались? – как-то странно спросил экстрасенс, словно вкладывая свой смысл в эти простые слова.

– Нет.

– Значит, скорее всего, рано, еще пока рано, – пробубнил под нос мужчина, как если бы он говорил для себя, а не для Саши. – И значит, скорее всего, она выздоровеет, то есть поправится, если не умрет, конечно. – Голос Холодца звучал спокойно и как-то убедительно.

– Она к вам приходила, – напомнил Саша.

– Вы опять хотите обвинить меня в чем-то? – Удивленные брови взметнулись вверх к лысому лбу медиума, но голос оставался спокойным. – Вы предполагаете, что это именно я толкнул вашу э-э… Олю к такому шагу?

– Может, вы что-то знаете… – нерешительно продолжил Саша.

– Она приходила. Приходила один раз. Спрашивала, много спрашивала, но отнеслась ко всему сказанному мной скептически. А еще она нагрубила, надерзила мне. А потом ушла.

– Что? Что она спрашивала? О чем? – Саша понимал, что разговор с экстрасенсом как-то не клеился, что он снова перешел на просительный тон.

– Я вам одно скажу: причину поступков вашей Оли ищите в себе, а не во мне. Больше я вам ничего не скажу. Мне просто нечего вам сказать. – Слова Холодца были теперь резкими и колючими.

– Но почему?

– Я все сказал. Вы должны понять это сам. Постичь и принять. Я не вправе… А самоубийство – это грех. Большой грех и, быть может, даже великий грех! А ее неверие, неверие вашей Оли, а еще точнее, даже безверие… – Холодец, сам того не замечая, заговорил книжным языком неважно какого писателя, точнее, неважного писателя. – Безверие ее и того страшнее!

Саша закрыл уши руками, но слова мага долетали, казалось, до самого его сознания. Пятеро сумасшедших глупо вращали головами, вцепившись в лежавшее на столе блюдце, и, казалось, не замечали ничего вокруг. Саша зажмурился и выбежал из комнаты. Он резво покинул прихожую и вылетел в подъезд. Шаги его гулко раздавались по лестнице. На выходе из подъезда Саша еще раз приложился головой к трубе, но не почувствовал никакого дискомфорта.

Он вылетел из негостеприимного дома, беззвучно ругаясь. Ругаясь, он сел в машину. Только сейчас, только здесь он почувствовал себя самим собой. Боль в голове и чувство опустошенности постепенно проходили.

Бомж в отвратительных лохмотьях все так же ковырялся в помойке. Рядом с ним стояла та самая безглазая женщина и что-то ему говорила. Саша хотел убедиться в том, что лицо женщины было действительно лишено глаза, но она стояла к нему левым боком, и он не видел, точнее, не мог видеть ее изувеченного лица полностью. А потом он завел двигатель и поехал.

Саше стало душно. Он ослабил узел галстука и стал думать мысли. А мыслей было много и даже еще больше, чем много.

Саша ехал и думал. Он ехал просто вперед. А еще он курил. «Самоубийство – это грех. Большой грех…» Голос Холодца раздавался прямо в голове Саши. Он ехал и думал. Думал о словах экстрасенса. Думал об Оле и думал о суициде, вернее, о самоубийцах.

Саша знал, где-то слышал, что самоубийц не отпевают в церкви. Их даже хоронят за оградой кладбища. Но почему? Говорили, что лишать себя жизни – грех. Говорили, что если Бог дал жизнь, то нельзя отказываться от этого дара. А еще считалось, что самоубийство равносильно хладнокровному убийству. И что любопытно, настоящих убийц, которые убивали детей, насиловали женщин… их отпевают, их хоронят по христианским обычаям.