Текст книги "Я хотел написать книгу, но меня чуть было не съел гигантский паук"

Автор книги: Алексей Серов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)

1

Китайские телевизоры ничем не хуже японских. Или русских. Или, черт с ним, даже немецких. Ничем не хуже, и точка. Нет ни одной объективной причины считать китайские телевизоры товаром второго сорта. Сколько бы его не убеждали друзья, что разрешение экрана и плотность каких-то там точек (он забыл как это правильно называется) – это важный и необходимый параметр – он будет стоять на своём. Иногда, он говорил друзьям «Отстаньте». А потом добавлял «не собираюсь я переплачивать за ваши бренды!».

Он безо всяких проблем щёлкал каналы на своём новеньком Саньчои в 32 дюйма. Он был доволен и рад, что купил его всего за двенадцать тысяч рублей и не испытывает никаких проблем ни с настройкой каналов, ни с качеством изображения, ни с количеством каких-то там точек (он забыл, как это правильно называется).

В полупустой комнате без достаточного, по современным меркам, количества мебели и атрибутов быта, стоял стол с четырьмя стульями. По тому факту, что три из четырёх стульев всегда были заняты какими-то вещами, можно было предположить, что гостей он принимал не часто и к уборке, порядку, имел косвенную подготовку. Был диван. Дешевый, местного производства, с безобразным дерматиновым чехлом жёлтого цвета. И телевизор на тумбе. Тумба была отвратительной: из тяжелого, почти металлического по весу, дсп, со слоем пластика сверху. Вся эта конструкция сделана была, чтобы «напоминать собой дерево» и, естественно, не имела к нему никакого отношения или сходства.

Кроме этого, в комнате была лампочка. Обычно, можно не перечислять такие детали как лампочка, но, за не имением многого в интерьере и для дальнейшего повествования, я должен отметить эту деталь: под потолком висела лампочка на 80 вт.

Лампочка моргнула. Наслаждение от картинки, созданной китайским телевизором, пропало и наступила злость. Мужчина сматерился, встав с дивана. Он встал не для того, чтобы куда-то пойти, просто сидеть более не было возможности. Злоба разогрела кровь и мышцы стали сокращаться, заставляя его ходить комнате.

⁃ Да что б вы сдохли уже все! – кричал он, – ненавижу! И ваши агрегаты ненавижу!

Под агрегатами он имел ввиду сварочные аппараты, которыми пользовались одновременно два его соседа. Оба занимались изготовлением чего-то: один сосед, Михаил, делал на заказ лавки из дерева и железа. У него выходило хорошо и ровно, хоть никто и не говорил ему комплиментов насчет его изделий. Напротив, жена обычно плевала в сторону его трудов. Жену этого соседа звали Лена и она очень любила разные экзотические страны. Ещё она считала, что работа приносящая миллионные доходы в год – единственное на что стоит тратить время. Сама она не работала.

Вторым соседом был Никита. Ему никто не давал заказов на лавки или вешалки. Он строил автомобиль, используя сварочный аппарат, смекалку и недюжинную веру в свои силы.

Мужчина ходил по комнате и материл обоих этих соседей. В эту минуту он ненавидил их. Он не понимал, как можно знать, что твоё деяние, одно твоё существо на этой земле мешает другому человеку и продолжать как ни в чем не бывало жить.

Мужчина остановился. Он услышал что-то. Услышал не ушами, а каким-то отделом мозга. Так, наверняка, слышали наши предки, которые настолько развили этот отдел мозга, что могли слышать зверей, подкрадывающихся к их пещерам даже сквозь сон. Наверняка могли.

Мужчина прислушался. Звук был тихим и ненавязчивым, но был. Это был скрежет.

⁃ Твою мать, – прошипел мужчина.

Он наскоро накинул куртку, надел сапоги и выбежал на улицу. Сырой, болотистый воздух накинулся на него. Он поднимал ноги, шагая по высокой траве до сарая. Он торопился и переживал. Его сердце стучало и крутилось внутри.

Сараем, мужчина называл эту конструкцию по привычке. На самом деле, названия таких изделий вряд ли можно подыскать в каком-то языке. Поясню. Четыре толстые бревна вертикально. Между ними доски (стены), пришитые горизонтально. Замыкало это изделие крыша, выполненная из одного единственного листа шифера. На этом все. Пола не было.

Из земли нерешительно корчилась утоптанная трава. По углам и стенам виделись огромные заросли паутины.

⁃ Ну зачем ты это сделала, – пробормотал мужчина.

Он совсем не злился на неё. Во-первых, она не имела ничего общего с «агрегатами» соседей, мешающих жить его лампочке и ему самому. Во-вторых, она близка к очищению. Близка уже настолько, что не тело и не дух не могут сотворить зла. Зло остаётся там, далеко, за стенами её Нового Дома. С ней рядом зла нет.

2

Мужчина вернулся в дом. Этого мужчину редко кто-то звал по имени, но звали его Василий Егоров. Ему было почти пятьдесят лет. У него были толстые очки, работа мастером по ремонту газовых котлов и тихий характер. Ещё у него было непростое детство. Он носил это детство не за спиной, как многие, а вытянув вперёд. От чего это детство казалось ему очень тяжелым и непростым.

За время, что он проживал детскую пору, ему пришлось несладко и в голове у него что-то поменялось. Эта перемена была довольно очевидна для всех, с кем уготовано ему было встретиться в жизни.

Есть мнение, что где-то в Африке живёт племя Аранта, в языке которого нет слово «синий». От этого, проживающие в этом племени люди видят мир иначе. Например, в радуге они просто не видят синего цвета. Его просто нет. Есть красный, оранжевый, жёлтый, зелёный, фиолетовый, но без синего.

У Василия, о котором я рассказываю, примерно так, но отсутствует в его языке не цвет, а другие, более тонкие конструкции. Например, дружба. Или любовь. И все в таком духе. Мало того, Василий ещё и мучается от самого себя. Ему трудно понимать, что внутри него происходит, для чего он делает те или иные вещи и как отличить реальность от фантазии.

С последним он мучается давно. Началось все ещё в детстве, когда он, будучи учеником третьего класса образовательной школы, увидел сон о том, как его кошка лишилась обоих глаз. Проснувшись, он тряс головой, плакал, но никак не мог перестать видеть чёрные дыры на лице своей кошки.

Решение этой проблемы пришло само собой: за завтраком, мама дала ему вилку и сосиски. Василию все еще было не по себе, после недавнего сна и он нехотя ковырял еду. На сосиски, как водится, подоспела кошка. Она встала на задние лапки, опершись передними на стол и попросила Василия об одной из сосисок. Мальчик чуть наклонился, приблизившись к кошке и осторожно ткнул вилкой ей в глаз. И, представляете, ему стало легче! Он перестал видеть эти страшные образы из своего сна, эту изуродованную кошку с черными дырами глазниц. Все исчезло. Ему стало легко и хорошо от вида продырявленного глаза кошки. Она визжала и бегала по комнате. Василий улыбался. Не потому что ему понравилось проделывать это с кошкой, а потому что самому ему стало легче.

Он на мгновение забыл даже о том, что ему будет. Забыл о том, что мать, увидев изувеченную кошку, станет ругать мальчика.

Мама прибежала с кухни, услышав кошкины крики. Она, будучи невероятно толстой, раскинула в изумлении руки (что сделало ее похожей на персонажа мультика, как заметил Василий) и закричала.

⁃ А как ты думаешь, – кричала мать, – тебе будет больно?

Она была правда очень толстой. От неё пахло рыбой. Она взяла вилку и воткнула в ладонь Василия. Он закричал от резкой боли.

⁃ Тебе больно? – завопила мать, – ВОТ ТАК И ЕЙ! Ты ублюдок! Чудовище! Так нельзя вести себя с живым существом!

Она ещё много кричала. С каждым криком, запах рыбы становился гуще и сильнее, растекаясь по комнате ядовитым туманом. И пусть Ротакор покарает его если не так, но Василий клялся себе: этот запах нужно сбить. Тогда ещё, правда, Василий не Знал Ротакора. Не стал он ещё Стремителем в Его Чертоги. Не стал он ещё Свидетелем Нового Дома. Но тогда уже понимал, что мать его – грязнейшее и мерзейшее существо.

3

Семён Николаевич – человек не жесткий, поэтому для работы в следственном комитете, ему пришлось отрастить бороду, мышечный и психологический панцирь. Борода вышла жухлая и неестественная. При взгляде на такую, обычно, нельзя отвести взор – уж больно выбивается она из общего профиля. Мышцы вышли лучше и гуще. Особенно, когда Семён Николаевич отдавал честь, то и дело проходившим мимо начальникам – ух, вид был знатный.

Начальники у Семена Николаевича ходили по коридору часто. Пока мы разговаривали с ним, стоя в полной боевой готовности (это значит, что ремни наших брюк были туго затянуты, пишущие принадлежности готовы, а умы и взоры заострены – оружия нам не дали), прошли с десяток разных начальников. Прошёл подполковник Булатов, полковник Старовойтов, подполковник Макаров, майор Петренко, генерал Аноров, полковник Мучник и четверо других. Все они были заняты своими делами, мучались, страдали от разных жизненных и любовных перипетий. Булатов был человек злой, строгий и падкий на женщин. И сегодня же утром, две из четырёх его женщин узнали друг о друге. Он был и рад (ведь теперь произойдёт экономия на содержании этих самых женщин), но и расстроен (любовь не валяется на каждом углу).

Семён Николаевич устал от собственных взмахов правой. Он глянул на меня и побледнел:

⁃ Ты уверен? – он был испуган и взволнован.

⁃ Да, – я разделял его тревогу, но не мог признаться ему в ней, – я абсолютно уверен.

Черта с два уверен! Всю сегодняшнюю ночь я просидел над этим делом. Я взвешивал все и еще раз просчитывал. Три трупа молодых девушек. У всех нет рук и ног. Похищена четвертая. Есть показания свидетелей. Совершенно случайные, мизерные показания, где мужчина видел ржавый горчичный сто двадцатый мерседес с разбитым лобовым стеклом. Есть еще несколько зацепок, указывающие на Егорова. То есть, подозреваемый есть. Есть даже его портрет: одинокий, проблемы с лишним весом, рос с матерью (вероятно, тоже страдающей от лишнего веса), живет за городом, беден. И так далее и тому подобное. То есть, портрет есть. Но где найти уверенность?

Я смотрел на Семена Николаевича не моргая. Это очень сложно, чтобы вы знали. Я вообще не большой любитель смотреть в глаза.

Семён Николаевич ерзал на пассажирском сидении старого полицейского бобика. Он не хотел думать о том, что может произойти ошибись я в своих расчётах. Что может произойти, не имей я достаточных оснований к подозрению конкретно этого гражданина в свершённых им деяниях. Он ещё раз открыл дело.

«Егоров Василий Анатольевич. 1970 года рождения. Работает в ГорГазРемонт уже двадцать пять лет. До 2010 года жил с матерею в её доме. Отец погиб на производстве. После смерти матери, остался в этом же доме по адресу посёлок Невское, улица Гречишная, дом 12. Детей, жены и других родственников никогда не имел».

Это что же получается, – рассуждал себе Семён Николаевич, – обычный одинокий человек виноват только потому что одинокий? Не имей я семьи, меня тоже бы к этим подозреваемым включили?

⁃ Он полностью совпадает с портретом нашего преступника, – я легонько и уважительно дотронулся до плеча следователя.

⁃ Я знаю, – кивнул он.

Наш бобик приближался к дому Егорова. Соседи, с которыми мы общались на прошлой недели, сидели с выключенным светом. Я знал, что они задумали: деревенские собаки облаяли нас ещё в начале посёлка и теперь каждый житель знал, что приехал кто-то чужой. Все замерли в окнах с выключенным светом. Всем было интересно видеть что будет. Им нужно было шоу: кровь, стрельба, крики, драка – так устроен человек. Им нужно было видеть это, стоя за стеклом, в безопасности – так устроен человек.

С нами было трое: Игорь, Влад, Миша. С автоматами. В полной амуниции. Они были готовы ко всему. Им не нужно было команд или времени на сборы. Они готовы всегда.

Игорь рассказывал, как они с женой пытаются завести ребёнка. Уже два года неудачных попыток. Это очень расстраивало Игоря. Миша тыкал ему в пах дулом автомата и саркастично спрашивал «а у тебя там все работает?». Игорь отмахивался от Миши, стирая слезу.

Последние сто или двести метров дорога стала невыносимой: в буграх и ямах, как лицо после угревой сыпи. Наш бобик прыгал по кочкам и скулил тридцатилетними амортизаторами.

Мы подъехали к дому Егорова. Ребята выбежали, строго по одному пробежали внутрь, и, в считанные секунды, Василий Анатольевич уже лежал со скованными руками и расставленными в стороны ногами. Игорь прижимал убийцу к дешевому напольному покрытию коленом. Егоров кричал, спрашивал «Что происходит?». Эти крики выводили Семена Николаевича. Он все больше погружался бы в сомнения, если бы не его профессиональная хватка и умение взять себя в руки в любом месте, где это необходимо. Так он сделал в ЗАГСе, где с Элей, его женой, они стояли семь с половиной лет назад. Так же он поступил сейчас в доме Егорова.

⁃ Ищем везде, – сказал он.

⁃ Не надо везде, – ответил я. У меня была догадка, – в доме он бы не стал.

Я обратился к Егорову с вопросом:

⁃ Есть сарай или хоз постройка?

⁃ Сарай, – простонал он, – вы все там нарушите!!

Последние слова он кричал нам с Семёном Николаевичем в спины. Мы двигались от дома, по залитой болотной вонью траве к убогонькой постройке. Издалека был слышен запах и слабый вой. Семён Николаевич схватился за ремень привычно ища пистолет, послал к черту своё начальство, забравшее оружие и одним рывком оказался в сарае. Странно с какой невероятной скоростью и ловкостью передвигался он, узнав, что безоружен. Это ли не «желание смерти» в истинном виде?

Семён Николаевич закрыл рот рукой. Он боялся, что его вырвет. Вы должны понимать, что работа в следственном комитете не предполагает такого априори. Семён может многое, но смотреть на труды Василия Егорова без рвоты могут единицы. Я смог и могу вам рассказать, что увидел.

Пола в сарае не было. Была земля. Из этой земли тонко и лениво тянулась трава. В середине этого естественно пола был кусок линолеума. На нем – туловище женщины. Василий отсек от неё лишнее (как он сам заметил потом): руки, ноги, груди. Все отсеченное перевязал как умел, чтобы не истекла кровью.

Тогда еще мы даже не догадывались, что именно хочет сделать с ней и предыдущими тремя Василий. Девушка умирала у нас на глазах. Вокруг нее, в этом сюрреалистическом домике, вились и бегали пауки. Они окутывали ее паутиной с ног до головы и, если приглядеться, все ее тело уже поблескивало серебром паутин.

Семён Николаевич наклонился над девушкой. Из под не головы быстро выполз гигантский паук, чуть меньше моей ладони. Семён Николаевич громко сматерился.

Я вернулся к Василию, лежавшему на полу. Он выкручивался, чтобы посмотреть на меня. Он улыбался.

⁃ Видел? – глаза Василия горели, – ты видел Ротакора?

Игорь сильнее прижал его к полу и надавил на руку. Василий продолжил кричать:

⁃ Ротакор! Он почти закончил! Он дал бы ей Новый Дом!

4

Я стал почти знаменит. У меня взяли интервью ребята из Вести.Калининград. Меня пригласил к себе руководитель Семена Николаевича, подполковник Булатов. Он кричал на меня, дескать «какое ты право имеешь участвовать в задержании и за каким хреном Семён вообще тебя взял с собой». Пытаясь мыслить позитивно, я убеждал себя, что «это тоже слава».

Семён Николаевич глотал оскорбления Булатова смиренно и молча, как истинный христианин.

⁃ Вот, ты мне ответь, Сёма, – он нарочно использовал эту форму имени, чтобы больше подчеркнуть своё пренебрежение, – ты сюда сесть хочешь, да?

⁃ Нет, – спокойно ответил Семён Николаевич. Он не врал.

⁃ Как это? – кривлялся Булатов, – в тебе мужских амбиций нет что ли?

⁃ Товарищ подполковник, – Семён Николаевич пытался его усмирить.

⁃ Че ты тут «товарищкуешь»? – не успокаивался Булатов.

Семён Николаевич молчал. Он думал о своей семье. Его дочь через полтора месяца идёт в школу. Слушая начальника, Семён Николаевич калькулировал предстоящие расходы. Ему нужно было купить ещё огромный список канцелярии, школьную форму, собрать справки. В принципе, это могла бы сделать и его жена, но участие в таких вот подготовках, немного заглушало чувство вины Семена Николаевича перед семьей. Он редко бывал дома. Он срывался среди ночи. Он приходил усталый. Он пропустил большую часть жизни своей семьи. Но, когда он будет покупать школьную форму или портфель, или банты с цветами, он будет уверен, что находится рядом с семьей.

⁃ Меня пригласили по вашему распоряжению, – я вспомнил все фильмы про американских адвокатов на суде и выложил перед ним подписанный приказ о моем приглашении к следствию, – вы позволили мне присутствовать на следственных действиях. Вашим желанием было поскорее поймать этого идиота. Вы говорили мне на нашей первой встрече, что устали отписываться от начальства и объяснять три трупа без конечностей и хотите чтобы все это закончилось. Я помог вам.

Булатов смотрел на меня спокойно. Ему приятно было получить хоть от кого-то отпор. Он устал играть со стеной. Он довольно кивнул и показал нам на дверь. «Идите отсюда оба» произнёс он с улыбкой.

Как выяснилось, моего интервью практически никто из моих знакомых не смотрел. Его вообще никто не смотрел и это не удивительно: все следствие шло в абсолютном молчании для сми. А репортаж выглядел так:

Молодой репортёр со слишком аккуратной для натурала бородкой, сказал «впервые, к поимке опасного преступника следственный комитет подключил профессионального психолога, с помощью которого удалось поймать убийцу». Я сказал несколько расплывчатый и неуверенных предложений, и все. Не сказали кого поймали. Не сказали, что он совершил.

5

Я вернулся домой из полиции. У меня был небольшой перерыв, в который логичным я видел пообедать и переодеться. Возможно, принять душ. Через два с половиной часа мне нужно на работу.

⁃ Привет, рок-звезда! Кофе сейчас поставлю, – жена ушла на кухню.

С экрана компьютера глядели три почти официальных лица. Она говорила с родными. Они сидели спокойно, прокашливаясь то и дело. Они ожидали возвращение собеседницы.

⁃ Добрый день, – я помахал им рукой. Мне самому этот жест показался глупым и неестественным. Надо было кивнуть.

⁃ О, привет! – они явно меня не ожидали, – видели тебя по телевизору. Молодец!

Я кивнул. Мне ещё предстояло съесть свой пуд соли из за этого интервью. В этом я был уверен.

Они радовались за меня. Это было приятно. Я старался не обращать внимания на очевидное: их радость формальна.

Вы должны понять, что моё профессиональное убеждение состоит в том, что человек – существо чрезвычайно корыстное и эгоистичное. Все (буквальное все), что делает человек – основано на желании получить какую-то выгоду.

Родственники Маши кивали мне и улыбались. Но, я понимал при этом, что радость их не касается меня. Их радостные кивания не имеют ничего общего с тем интервью. Их радостные кивания не имеют ничего общего со мной, как таковым – так устроен человек.

Теми же киваниями они приветствовали нашу свадьбу в прошлом году. Теми же самыми киваниями и улыбками, хвалили нас за идею поехать на пару дней в Польшу.

Активнее всей троицы в мониторе кивала тётка жены Людмила. Взбитая, трудолюбивая женщина, впитавшая всю Русскую суть в клетки тела. Сейчас эта Русская суть в ней сокращалась мышцами и улыбалась, заставляя Людмилу кивать интенсивнее. Сутью этой являлась парадигма помощи, поддержки, терпения и сострадания. Как и у всех остальных, Русская суть внутри Людмилы, дальше кивков не доходила. Так устроен человек.

Ее муж, человек неуклюжий, но упорный, Михаил. Он сбрил усы. Неделю назад он поджог их, пока разжигал костёр. Усы были густые, почти идеальные. Вспыхнули они так же чудесно, как выглядели. Он тогда наклонился, чтобы раздуть загорающуюся траву. Трава, разумеется вспыхнула и усы вместе с ней. Отплевавшись, отматерившись, Михаил тут же ушёл домой и сделал то, чего не делал уже девятнадцать лет: сбрил усы.

⁃ Вы помолодели! – сказал я. Отметить усы было необходимо. Михаил отчаянно показывал мне их отсутствие, поглаживая место под носом.

⁃ Ой, да ладно тебе, – Михаил был страшно доволен тем, что я заметил отсутсвие усов (хоть я и прекрасно знал всю историю).

Жена принесла мне кофе. Я стал наскоро придумывать себе дело, чтобы не задерживаться более у экрана. Дело не в ее родственниках. Дело не в общении с ними. Я просто хотел отдохнуть. До работы было два часа двадцать минут. Дорога займёт пятнадцать минут. Чтобы переодеться, мне нужно десять. Остаётся пятьдесят пять. Чтобы поесть, мне нужно тридцать. Остаётся двадцать пять. В оставшееся, пролистаю почту и сообщения, на которые, скорее всего, не отвечу.

6

Я падок на обертку. Знаю, что это неправильно. Знаю, разумеется, какие социально-психологические феномены восприятия регулируют этот процесс. Знаю, что обертка – далеко не всегда отражает содержание или хоть сколько говорит о нем. Но, несмотря на все это, я падок на обертку. Так устроен человек.

Выбирая себе кабинет для личного приема, я ориентировался на всю ту же, пресловутую обертку. Такую обертку я нашёл в первый же день поисков. Ей оказалось здание Дома Культуры Моряков. Это старая, глухая, каменная конструкция, ставшая из рыбной биржы областным ДК, вмещала в себя, на вид, около тысячи квадратов. Снаружи этот исполин выглядел потрясающе: зависший над самой рекой, он дышал сотнями окон темными водами Преголи. Нижние его этажи вот вот могли утонуть, поднимись уровень воды ещё хоть на пол метра. Массивные колонны цвета грязного камня. Каменные львы, устрашающие и прекрасные. Львы навечно молчаливые. Это одно из зданий в городе, которое историю не хранит – оно ею дышет. Оно выплевывает историю каждым завитком стены и каждым изгибом окна.

Можно увидеть, что на окне, где-нибудь в углу наверняка остались штрихи записей кладовщика, или царапанья, что мы делаем не задумываясь пока слушаем кого-то. Наверняка, возле того окна внизу, когда-нибудь давно, стоял какой-нибудь Фридрих Куцнер, пароходный грузчик и неплохой малый. Он точно слушал длинную речь своего руководителя Гер Мундибаля Ацнера о «непременном и всеобязательном соблюдении технических мер сохранения чужой собственности». И этот Гер Ацнера, как сейчас вижу, говорил, отплевываясь чрезмерным слюноотделением на каждое слово. И наверняка говорил он долго, витиевато. Абсолютно уверен, что он неоднократно унижал всех, в том числе и Фридриха Кацнера. А этот молодой и неплохой парень, знать рисовал ржавым гвоздем на окне свастику. Тогда, идеи Гитлера ему казались выходом. Спустя некоторое время он узнает, что его примут за еврея ввиду фамилии. Вернуться в Рыбную Биржу ему никто не даст, поэтому и свастика останется тут навсегда. Русским солдатам до неё не станет дела. А заметивший ее вахтёр, правнук Фридриха, решит, что это часть истории. Ни сном ни духом не подозревая, что это часть его племени.

Внутри же здания Дома Культуры Моряков, все иначе. Эта чудесная обертка раскрывается гигантскими деревянными дверьми и все становится довольно убого и грустно: полы из паршивой на вид плитки, стены, украшенные вручную написанными объявлениями в советском стиле, грустные уставшие люди. Чтобы нынешнему ДК, расположившемуся в здании Биржы хоть как-то выжить, было принято решение отдать часть помещений в аренду. Старожилы были против. Юрий Геннадьевич, один из трёх вахтёров, отработавший в этих стенах уже почти сорок лет, был против. Он тогда сказал: «Может нам ещё бардель тут открыть?». И, по стариковской привычке, настолько смягчил букву «е» в своём произношении, что она превратилась в «иэ». Тогда, его никто не послушал. Половину помещений отдали в аренду по небольшой цене, а вторую половину стали занимать кружки и секции. Стандартный набор для любого ДК.

Но, сегодня, Юрий Геннадьевич, которого тогда никто не слушал, полноправный владелец здания. Все потому, что руководства на месте нет. И директор и его заместитель уехали на какое-то совещание, поэтому все ключи от помещений и (самое главное) все решения принимаются им одним.

Перед его письменным столом (писать ему особенно было нечего, стол служил, скорее, обеденным целям) висел ящик с ключами. В этом ящике было тридцать восемь ключей, от каждого из помещений ДК. На шести из них были совсем новенькие брелоки, что выдавало недавно оформленную арендную составляющую отношений с владельцами ключей. Это были шесть помещений разного назначения: швейное ателье, студия рекламы, магазин систем видеонаблюдения, офис мастера по маникюру, мой кабинет и магазин кормов для животных.

Швейного ателье содержала Зинаида Ивановна Кац. Ей было шестьдесят три года. Она уже устала работать швеей, поэтому её швейное дело состояло из трёх котов: Барсика, Тимура и Густафа. Ее дело уже сложно было назвать прибыльным или интересным. Она просто делала то, что умеет: штопала порезы на рыбацких куртках, подшивала курсантам брюки и кормила котов. Она порядком устала от жизни, от иголок и ниток, и от себя. Ей хотелось, чтобы поскорее настало лето, окунуться в тёплое море. Или умереть.

Студия рекламы, напротив, была оформлена очень молодыми и энергичными людьми: Святославом и Унтермилой. Оба они были друзьями, но не любовниками. Оба они гордились несколькими вещами: своей хваткой к бизнесу, своими необычными именами и тем, что всего в этой жизни добились своим трудом. В правильности всех этих трёх убеждений их никто не переубеждал, хоть и стоило бы. Своего труда они не приложили пока ни одному рублю в своём кармане. Дело это им открыли родители полгода назад, когда они по рекомендации их бизнес-ментора (получающего регулярные переводы от отца Унтермилы) бросили университет, потому что «университет не учит зарабатывать, а учит жить в рабстве убеждений». Отцу Унтремилы было, честно признаться, абсолютно плевать на неё и ее образование. Именно поэтому, он молча перечислял ей деньги, стараясь не утруждать себя общением и беседами. Дело ребят, понятно, не приносило никакого дохода. Обычно, они и не работали вовсе. Вместо этого, они (по совету бизнес-ментора), звонили в различные фирмы и довольно жестко и грубо предлагали «услуги по печати и изготовлению бизнес-сувениров на продуктах питания». Было это примерно так (один из диалогов я услышал, проходя мимо):

⁃ Давайте, поговорим как бизнесмены! – на том конце что-то ответили, – нет, умоляю вас, мой возраст никак не должен вас смущать! Я хочу предложить вам уникальное предложение на рынке: печать бизнес айдентики на продуктах питания! – слушает, – нет, сэр, это не розыгрыш! Печать на ваших логотипов на круасанах и грузинских лавашах доступна пока только у нас! Нужно быть идиотом, чтобы не купить у нас это предложение со скидкой! Сэр, вы ведь не идиот?

На этом диалог прервался. Полагаю, что по инициативе собеседника. Дела, короче говоря, шли у ребят не очень, но им никто этого не говорил.

Про мастера маникюра (и почему они априори называют себя мастерами, даже если ещё учатся?), корма для животных и системы видеонаблюдения я ещё обязательно вам расскажу. Думаю, что в другой раз.

7

Мой кабинет, по моему собственному настоянию, располагался в северной части здания на цокольном этаже. Все три окна моего помещения висели в полуметре над водой. Как сказали бы Святослав и Унтермила «нужно быть идиотом, чтобы отказаться от такого кабинета». Я ведь не идиот.

Мне позвонила молоденькая девушка с вежливым и нежным голосом. Она спросила о том, как попасть в мой кабинет.

Я объяснил ей, что от главного входа ей нужно повернуть налево и пойти по лестнице ведущей вниз. Спустившись по этой лестнице, ей нужно было пройти вперёд по коридору и в конце, справа будет дверь в мой кабинет.

Она вошла через несколько минут. Замечательно. Это значит, что она не имеет существенных проблем с интеллектом, которые бы помешали ей ориентироваться в пространстве по однократной инструкции; и, что ещё важнее, эмоциональное состояние ее позволяет ей «взять себя в руки» и не впадая в панику сориентироваться на местности. То есть, кое-что существенное уже известно.

Она осмотрелась, медленно шагая от двери до кушетки. Она видела широкие кирпичные стены без отделки, деревянные полы , белые ровно отштукатуренные потолки. Три разных источника освещения: потолочная люстра, торшер у кушетки и настольная лампа. Свет от них был небрежный, непослушный, но, очевидно, продуманный. Как прическа на кудрявые волосы.

Она спросила куда ей сесть. Я указал на кушетку. Сесть или лечь? Располагайтесь так, как вам будет удобно. Она села. С полминуты она поправляла волосы, складывала под собой длинную юбку и пристраивала сумку: она пыталась собраться в кучу.

⁃ Я слушаю вас, – и я мягко улыбнулся. Улыбка должна была быть ненавязчивой, доброй, располагающей и не выглядеть как издевка, в случае, если история окажется трагичной.

Она рассказала мне своим мягким голосом о том, как умирал ее отец. Как два года назад она билась, в надежде спасти его или как-то облегчить его мучения. Он умер от рака горла в возрасте шестидесяти лет. Муж, бывший с ней последние семь лет, недавно ушёл. Причину настоящего поступка она не смогла назвать, отмахиваясь и сдерживая слезы. Ей, может и хотелось поделиться этим, но ещё не время.

Я объяснил ей заранее, что здесь, в этом кабинете (чудесно оформленом, кстати сказать; ей я этого не отметил) можно и нужно говорить обо всем. Что здесь нет тем ни запретных, ни лишних. Что все, что ей пришло бы в голову – нуждается в освещении и озвучивании.

Она кивнула, соглашаясь, вероятно, автоматически. Спросила, смогу ли я ей помочь. Я ответил, что это зависит в том числе от неё. Зависит от того, насколько она будет усердно трудится для помощи самой себе. Здесь она не стала кивать.

⁃ Время вышло, – я констатировал то, о чем предупредил заранее: мы работаем пятьдесят минут.

⁃ Хорошо.

Она снова собрала себя в кучу, поправив волосы, проверив глаза и лицо в карманном зеркальце, поправив юбку и майку. После этого, она вытащила кошелёк, отсчитала нужную сумму, встала и бросила деньги на кушетку.

⁃ Извините, – сказала она, – хотела просто положить.

⁃ Все в порядке, – улыбнулся я.

Вообще, моя жена говорит, что в моей работе, главное уметь улыбаться. Улыбка должна быть «правильной»: без издевки, без насмешки, без клоунской готовности к веселью. Правильной. Говорит, что у меня хорошо получается: добрая и спокойная улыбка.

Девушка ушла. Через десять минут придёт другая.

8

Другая девушка приходит всегда без опозданий. Ей 38 лет и она парадоксальна. По её собственному убеждению, главной ее проблемой является некрасивая внешность. Она довольно высокая с правильной гармоничной фигурой. С небольшой подтянутый задницей. С округлыми грудями, не приходящими в движение от любых попыток сесть, встать и нагнуться (скорее всего, грудь искусственная). С грубым и не по-женски деловым лицом. С наглым и бессовестным взглядом.