Текст книги "Магнит"

Автор книги: Алексей Семенов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 9 страниц)

И тут произошло то, чего ни Шуйский, ни Бург никак не ожидали...

Спинка у табуретки есть. Только она

очень далеко.

из корзины(9)

Оля Баритончик видеть не могла, как мучается ее Лев от того что брата до сих пор не нашли. Пыталась отвлечь, и все неудачно, кроме раздражения в друге ничего не вызывая. Ее неуместные шуточки резали слух. Слова утешения проходили мимо, как будто они находились на чужой волне. И от этого ей самой хотелось плакать во весь голос. И она плакала, вынуждая Льва суетиться в поисках стакана воды. Стакан находился, Оля немного успокаивалась. Лев садился в кресло и мрачно перелистывал какую-то толстую книгу, слегка похожую на телефонный справочник. Оля садилась у ног и растерянно смотрела на Льва, на книгу, на потолок... Так было до тех пор, пока не зазвонил телефон.

Лев поднял трубку и вступил в разговор, от которого Оле стало совсем грустно.

– Ты же знаешь – что у меня произошло, – сказал Лев Мохов своему однокурснику Прохорову и, нетерпеливо выслушав ответ, продолжил: – Нет, никак не могу. Играйте без меня. Капитанский конкурс я сочинил, пускай кто-нибудь выйдет и прочтет. Хотя бы ты... Что значит – "нужен не только текст, но и весь я"? Вот выйди и изобрази всего меня.

Вечером должен был проходить полуфинал первенства города, где выступала и его команда технического института. Шансы пробиться в финал были велики, но шутить сейчас казалось делом немыслимым.

– Заезжай, я тебе текст капитанского передам... – продолжал Лев. – Прямо сейчас... подожди, он же у меня в папке... Да, точно. Как что никуда ехать не надо. Папка в общаге, в 23-ей комнате на тумбочке у Боброва... Добавь от себя пару-тройку шуток и порядок...

Но тут в разговор включился еще один человек, после чего Лев о капитанском конкурсе уже не вспоминал. Еще бы, трубку взял некто Боб. Боб, оказывается, общался с Олегом в день исчезновения. Причём, часа в три дня. Получается, брат приходил в 23-ю комнату общежития и ждал там Льва какое-то время, знал, что тот должен туда прибежать на репетицию сразу же после института. Но не дождал ся. Лев в тот день вообще в общежитии не появился. А Боб в тот же вечер загулял, у себя не ночевал два дня, про исчезновение Олега до последнего но слышал и только пять минут назад объявился.

Лев расспросил Боба – не хотел ли Олег передать ему чтонибудь? Нет, не хотел. Собственно, Боб ушел из комнаты раньше. Так что Олег оставался один...

Лев почувствовал, что здесь может быть какая-то зацепка. Да что Лев, даже Оля, сидя у его ног, почувствовала.

Первым, на кого я обратил внимание,

был капитан Блэнд. Его считают одним из

самых блестящих офицеров британской

армии. По-моему, он к тому же и самый

глупый; вероятно, это необходимо для

каких-то стратегических целей.

из книги(10)

Ни Шуйский, ни Бург никак не ожидали, что тишину нарушит человеческий голос, хотя искали здесь именно человека. Голос ворвался в подвал внезапно, слегка искаженный эхом и полностью преображенный страхом. Их обоюдным страхом, многократно увели ченным едкой темнотой.

Бесспорно, это был человеческий голос, но усиленный каким-то странным завываньем. Будь у Шуйского прическа покороче – волосы на голове непременно бы дыбом встали.

Оскар Александрович в очередной раз подумал, что педагогика наука невероятно сложная и полная тайн, и зря жена Таня без конца называет его бездельником. Бездельники не бродят по темным подвалам с одним фонариком на двоих.

Сразу после этого Оскар Александрович великодушно подумал, что профессия столяра – тоже требует определенных усилий, и многие тайны столярного дела до сих пор не раскрыты.

А странный голос тем временем все завывал, сопровождаемый какими-то дополнительными звуками.

Шуйский подался вперед, наткнулся-таки на пустое ведро, замер и, внезапно пораженный открытием, произнес:

– Господи... Так это же я...

– В каком смысле? – не понял Бург.

– Это же я пою.

– То есть как?

– Это мой голос. И я им пою.

– Так это песня? – стал догадываться Оскар Александрович. Никогда бы не подумал.

– Вот именно. Песня. Из альбома "Пиши пропало" Но почему она звучит здесь?

Шуйский направил фонарик на стены, на потолок и высветил неприметное отверстие, которое вполне могло быть вентиляционным. Так и есть, оттуда и доносилась песня.

– Может быть, это ночной сторож наверху слушает, – предположил Бург

– Наверно. В учительской. Но почему меня? Есть столько других исполнителей. Элвис Пресли, Джон Леннон. Миша Кабардинский, наконец... Почему я?

Чтобы не говорили, но растерянность Шуйского была куда предпочтительнее его же страха.

До сих пор Шуйский мало задумывался о своем слушателе. Как говорил один его знакомый: "Он был по другую сторону барабанной перепонки". Надо было опуститься ниже уровня земли, чтобы услышать себя со стороны.

Шуйский еще не решил – хороша ли его песня, уместна ли? Вроде бы нехороша. Во всяком случае – в его исполнении. Но не все так просто. Не исключено, что он не дорос до понимания своих собствен ных песен. Допустим, альбом "Пиши пропало" опередил свое время. Или он, Шуйский, позорно отстал от времени, позволив своему подсознанию вырваться вперед. Отсюда волна непонимания.

Оскар Александрович был озабочен совсем другим. И не скрывал этого.

– А нельзя ли искать быстрее? А то жена ночевать не пустит, сказал он решительно. Откуда только такая решительность взялась?

– Что ж, это можно.

И Шуйский возвысил свой голос. Больше не таясь, он звал Олега Мохова, и прирученное эхо, находящееся на подхвате, разносило это имя, а заодно и фамилию, по всему подземелью. Так, наверно, и рождаются новые песни. Один музыкальный критик назвал нечто похожее "овеществленной импровизацией". Только что ничего не было. Точнее, были беспомощность, разочарование, назойливо жал правый ботинок, жалостливо цокали подковки Бурга. Давила гнусная подвальная сырость. В ушах звенело. Необъяснимый страх еще до конца не выветрился. И вот уже в черном, слегка разбавленном бледным светом воздухе, возникает новая песня, слова которой полны неподдельной искренности. Их немного. Всего два – "Олег Мохов", зато и возможности сфальшивить ограничены. Слова означают "давай, находись быстрее, и мы тут же уберемся отсюда. Мы здесь лишние. Мы еще не заржавели, как ведро или вешалка. Мы еще не списаны, как парты. Здесь так сыро, что перестаешь быть добрым. И так противно, что забываешь жалеть самого себя. Все, надоело. Выходи. В мире есть столько разных мест, предназначенных для того, чтобы валять дурака, что глупо делать это в неприспособленных помещениях". Вот что такое "Олег Мохов" в исполнении Шуйского. Мелодия неопределенна. Музыкальные темы не повторяются. На подпевках не лишенный необходимого слуха Бург. Его слегка простуженный голос даже приятен. Ритм поддерживается звуками, доносящимися из вентиляционного отверстия. И, главное, оба чувствуют, что Мохов где-то поблизости. То есть, выбранное музыкальное направление верно. И значит, рано или поздно придет признание.

"Буди ми другъ."Онъ же рече:

"Такъ отворю". И подаста руку межъ

собою"

из книги(11)

– Сама посуди, – говорил Лев Оле очевидные вещи. – С чего бы Олег просто так пошел в общагу? Значит, что-то случилось. Родителям по телефону ничего не сказал, ждал меня. Зачем? Ясно, только мне мог объяснить, что произошло. Заметь, записки никакой не оставил, вечера дожидаться не стал. Какой из этого вывод?

– Какой? – захлопала глазами Оля.

– А такой... Что-то случилось в гимназии или сразу после нее. И Олег, не заходя домой, бежит в общагу. Это ближе, чем до дома. И ждет меня, хочет что-то спросить или передать. Если что-нибудь случилось раньше, накануне, например, то он бы дома мне все рассказал. Утром мы виделись.

– Понимаю.

– Теперь вопрос – что могло случиться? Ты Олега почти не знаешь, но будь уверена – он иногда такие штуки вытворял... Однажды в пятом классе подвешенный к потолку шест в спортзале медом намазал.

– Зачем?

– Чтобы ладони во время эстафеты не скользили. Ну, про портреты я тебе, кажется, говорил.

– И что же?

– А то, что он кого хочешь обидеть может. Но чтобы его обидеть – надо было постараться. И если кто обидел – это не могли не заметить.

– Может быть, он сам себя обидел, – глубокомысленно произнесла Оля.

– Ага... Сам себя по щекам отхлестал...

– Ну почему же... Мало ли...

– Который сейчас час? Восемь? Так, гимназия уже закрыта. Все наши на КВН-е. С его одноклассниками надо встретиться.

– А ты знаешь, где они живут?

– По крайней мере, знаю, где живет один. Я ему однажды чуть морду не набил.

И Лев мечтательно закрыл глаза.

Дверь отворил сам Комов, – коренастый брюнет в спортивном костюме с ярко-красным тяжелым полотенцем на плечах. Самбист /о чем Лев не знал/, почти отличник. Но известен был больше тем, что снимался в эпизодической роли в молодежном сериале "Последний звонок", играл жестокого предводителя фанатской группировки.

– Я пройду? – бесцеремонно спросил Лев, не потрудившись поздороваться.

Комов от неожиданности пропустил. Вслед за Львом в квартиру шмыгнула и Оля Баритончик.

– Родители дома? – задал самый важный вопрос непрошеный гость, заглядывая в комнату.

– В театре. А что случилось?

– Ты разве не знаешь?

– Насчет Олега, что ли? Я-то здесь причем?

Вот это мы сейчас и узнаем.

Руки Льва потянулись к ярко-красному тяжелому полотенцу, которое все еще висело на шее Комова...

Примерно полгода назад между старшим из братьев Моховых и Олегом Комовым произошла первая стычка, причина которой была более чем серьезна. Комов обвинил Льва в плагиате. По городу прокатилась информация, что будто бы КВН-щики вовсю использовали интернетовские анекдоты, слегка их переделывая. В сущности, так оно и было, но Лев тут оказался совершенно ни при чем. Просто Комов таким образом сводил счеты с Олегом, с которым нередко ссорился в гимназии. Надо заметить, что придумать повод для ссоры Олегу труда не составляло.

Кое-кто с радостью поверил, что Лев с друзьями занимается плагиатом, Комов все сделал умело / почти отличник/, использовал газетку "Первая молодость", которая печатала все подряд. При этом сам остался несколько в стороне.

Впрочем, вычислить Комова было легко. Лев помчался в гимназию выяснять отношения и непременно бы выяснил, если бы не физрук Юрий Павлович. До драки не дошло, хотя и Лев, и Стас оказались в учительской... Через три дня в "Первой молодости" появилось опровержение предыдущей статьи. Скандал вроде бы утих. Но, вполне возможно, Комов не успокоился...

Итак, руки Льва потянулись к полотенцу, но тут в Комове проснулся самбист, и через секунду кавээновский капитан уже лежал на полу, уткнувшись лицом в йеменский ковер желто-коричневого ворса. Кто бы знал, как это унизительно – быть поверженным какимто паршивым Комовым /почти отличником/, не добившись ровным счетом ничего.

Но тут произошел важный поворот в истории, ко Льву Мохову присоединился и сам Комов. Места на йеменским ковре хватало. Это означало, что в бой был пущен засадный полк, то есть Оля Баритончик, в чьих руках воинственно блестела лакированная маска сомалийского колдуна, только что снятая со стенки. Именно деревянной маской перепуганная Оля приложилась к затылку Комова, в робкой надежде сравнять счет.

Два поверженных мужчины, а над ними хрупкая девичья фигурка эта картина впечатляла.

Через пятнадцать минут все трое относительно мирно сидели за журнальным столиком, на котором кроме наполненных ароматным кофе чашек имелись еще несколько сортов печенья, фрукты и прочее.

– А то может быть водки выпьем? – предложил Комов, потирая ушибленный затылок.

– Ты с ума сошел, – прорычал Лев.

– А что такого? Я же не самогон предлагаю. Или студенты водки уже не пьют?

– Нет, не пьют, – грозно сказал Лев. – Им не достается. Гимназисты все выпивают.

Оля, очевидно опасаясь того, что перемирие прервется с первым сорокоградусным глотком, вызывая огонь на себя храбро предложила выпить водку одна, за троих.

Лев нахмурился и ее инициативы не одобрил.

– Как хотите, – удивленно пожал плечами Комов. – В этом доме от водки еще никто не отказывался.

Как бы то ни было, боевые действия не возобновлялись. Более того – начался обмен мнениями. Обмен с доплатой, если считать качественный кофе.

Оля, благодаря которой и было достигнуто равновесие, молча поглощала хурму. Говорил, в основном, Комов. Он по-прежнему утверждал, что никакого отношения к исчезновению Олега не имеет

– Он в последнее время как-то притих. Может быть, надоело дурака валять?

– Допустим, – нехотя произнес Лев. – Но в гимназии ты не один учишься. Плюс учителя. Ни с кем из них стычек не было?

– Стычек? – задумался Комов. – Вроде бы нет. Правда есть в нашем классе некая дама...

– Кто такая?

– Да так, дура одна.

– А поподробнее?

Что мог сказать Комов о Юле Гуляевой? Немногое... Собственно, он уже ее охарактеризовал. Если еще точнее – красивая дура.

Лев, глядя на выражение лица Комова, подумал: "Не потому ли ты так говоришь, что ей на тебя наплевать?" и проникся преждевременной симпатией к этой самой Юле Гуляевой.

Сердце в трауре вижу, и зверь

Заползает в охрипшую грудь.

Черным выкрасить красную дверь

Умоляю себя: "Не забудь!.."

из песни(12)

Устав звать Олега Мохова. Шуйский затих. Уже минут двадцать они бродили по подвалу, добрались, наконец, до металлической двери, к сожалению – крепко-накрепко закрытой. Никакого замка, однако, видно не было. Даже замочной скважины. Зато щели между дверью и кирпичной стеной были широкие, хотя и не настолько, чтобы протиснуться через одну из них.

– Кажется, с той стороны прижато, – вслух подумал Шуйский.

– Навалимся, что ли? – тоскливо предложил Бург. От минутного всплеска его активности и следа не осталось. Да и какие в этой темноте следы?

– Навалимся, – отозвался Шуйский.

Но дверь не поддалась. Как будто это была стена, обыкновенная металлическая стена, к которой можно прижаться, по которой можно провести рукой, ногой или даже любопытным носом, но сдвинуть ее с места – затруднительно. Да что там – затруднительно... Есть двери в форме стен, а есть стены в форме дверей. Есть люди в форме военных и военные в форме людей... Но не об этом речь. Они потолкались у дверей минут пять, погремели, потыкали фонариком во все щели и слегка успокоились. Посовещавшись же – решили возвращаться. Похоже, их миссии сегодня не суждено закончиться успешно.

Но сделав несколько шагов в обратном направлении, Шуйский наступил на что-то мягкое. Подумалось – не на дохлую ли крысу? Спешно убрав ногу, он направил фонарик вниз и обнаружил, что это не крыса и тем более не мышь. Под ногами лежал шарф, причем – был он, кажется, весь в крови, и отступившее чувство опасности немедленно вернулось.

– Что случилось? – вновь перешел на шепот Оскар Александрович.

– Шарф...Весь в крови...

Шуйский осторожно нагнулся, помня о больной пояснице... На шарфе виднелись какие-то буквы. Вглядевшись получше, он прочел "Спор... Спор?.. А-а. "Спартак". Ну конечно же, "Спартак" Москва. Обычный красно-белый шарф, а кровь только померещилась.

Шуйский мысленно обозвал себя подходящими словами и взял находку в руки.

– Вы не помните, носил ли этот Мохов шарф? – спросил он.

– Кажется, носил, – неуверенно произнес Оскар Александрович. Все стало ясно. Надо было быстро подниматься наверх и сообщать кому следует о находке.

Они безболезненно добрались до поворота, свернули направо. Вновь предстояло боком двигаться мимо нагромождения парт. Угроза оказаться под завалом была не меньше, чем в первый раз / проклятые высокие потолки со сводами, позволяющие составлять парты почти до небес. Интересно, кто и, главное, каким образом вознес парты на такую небывалую высоту?/

Но двигались они все же быстрее, чем полчаса назад. Несколько метров – и они вырвались на свободу, как будто вернулись из древнего мира в новую эру, где жизнь, может быть, и не лучше, но как-то привычнее.

Ночной сторож куда-то запропастился. Наверно, все еще слушал музыку, развалившись в учительской на диване, в качестве колыбельной выбрав почему-то альбом Шуйского. Но сторож мало интересовал обоих: им нужен был директор гимназии Ходунов.

– Мирослав Афанасьевич? – взволновано спросил Бург, схватив телефонную трубку, но еще не набрав номер.

Шуйский ненавязчиво напомнил Бургу правила пользования телефонным аппаратом.

– Ну конечно же...

Оскар Александрович догадывался, что именно ответит ему директор. Ведь в вверенном тому учебном заведении / образователь ном учреждении/ "подземных ходов не числится".

Предчувствия Бурга не обманули. Ходунов поднял крик, причем такой, что на шум прибежал ночной сторож Леха, кулаками протирая глаза.

– Война?! – закричал он испуганно.

– Да нет... – махнул рукой Шуйский. – Это наш директор по телефону разговаривает.

– А где он? – спросил сторож, оглядываясь.

– На том конце провода – вздохнул Шуйский, сочувственно поглядев на покрасневшего Оскара Александровича.

Но как ни кричал директор, ему пришлось согласиться, что находка шарфа кое-что значит. После некоторой заминки было решено обратиться в службу спасения, организованную в городе несколько месяцев назад. Точнее, в городе одновременно появилось сразу две, а то и три одноименные службы, отчего люди точно не знали – куда звонить. Но это было все-таки лучше, чем жить вообще без службы спасения.

Оскар Александрович позвонил почти наугад, и вскоре в гимназии воцарилось некоторое оживление, плохо сказавшееся на настроении ночного сторожа Лехи, между прочим – внука вахтерши Марфы Семеновны. По искаженному лицу Лехи было понятно, что он твердо знает – спать ему сегодня никто не даст.

Первым в гимназию приехал директор. Он до такой степени был мрачен, что на первом этаже пришлось включить дополнительное освещение.

Через несколько минут появился завхоз Смертин и завуч по воспитательной работе Алла Евгеньевна Воронина. Оскар Александро вич совсем скис. В последнее время вид Аллы Евгеньевны пробуждал в нем нехорошие чувства,

Через час на "Жигулях" первой модели примчалась служба спасе ния. Из машины вышли три молодых парня в спортивных куртках.

– Это у вас обезьяна в дымоход залезла? – спросил один из парней.

– Какая обезьяна? – выпучил глаза директор.

– У нас, у нас... – неожиданно подтвердил Оскар Александрович. – То есть не совсем обезьяна и не совсем в дымоход... Но, в общем вы не ошиблись.

– Ну тогда показывайте...

Пока спускались в подвал, Шуйский успел спросить Бурга:

– Причем здесь обезьяна?

– Я где-то читал, что служба спасения охотнее выезжает на помощь животным, чем людям. Вот и решил перестраховаться...

– А вы больше газет читайте... Уж не в "Первой ли молодости" такую ахинею пишут?

– Да, кажется там.

– Понятно.

Тут Шуйский подумал, что положительную рецензию на его альбом тоже "Первая молодость" опубликовала.

Тем временем все, включая Аллу Евгеньевну и ночного сторожа Леху, спустились в подвал, для разминки наступив несколько раз на грабли, но избежав серьезных потерь.

– Ну и где тут у вас дымоход? – грозно спросил один из спасателей.

– Я хотел бы кое-что объяснить, – раздался шепот Оскара Александровича.

После пятиминутной заминки спасатели, наконец, принялись за дело.

– Если речь идет о жизни человека – наши услуги бесплатны, уточнили они. – Но если в подвале все-таки обязьяна...

На этот раз Мирослав Афанасьевич застонал. А Алла Евгеньевна сжала ладонь Бурга таким образом, что у химика выступили слезы. Или это была серная кислота?

Нагромождение парт привело спасателей в замешательство. С подобным препятствием они еще не сталкивались.

– Вы правы, наше учебное заведение ни на что не похоже, – не к месту сказал директор.

Через минуту спасатели взяли свои слова обратно. Похожие препятствие встречалось им во время экспедиции на Памир.

Когда тема Памира была исчерпана, Мирослав Афанасьевич занялся завхозом Смертиным. Как тот допустил, чтобы в подвале элитарного образовательного учреждения хранилась в таком количестве рухлядь?!

– Но Мирослав Афанасьевич, – обиженно ответил завхоз. – Я же неоднократно просил вас выписать грузовик. Вы обещали, но...

– У нас не было свободных денег. – Директор не любил обиженных ответов завхоза.

– Еще бы, – вступила в разговор Алла Евгеньевна. – Все свобод ные деньги идут на уплату штрафов пожарникам. Они каждый год спускаются в подвал, ужасаются, грозятся закрыть гимназию...

– Но ведь еще ни разу не закрыли, – гордо ответил директор.

– Кстати о пожарниках, – в темноте послышался хриплый голос ночного сторожа Лехи. – Ни у кого не найдется закурить?..

Через полчаса, без обнадеживающих вестей, вернулись спасатели.

– Ничего не получилось, – сказал главный из них. – Там стоит такая дверь, что ее ничем не подцепишь. Нужен сварочный аппарат или двести грамм тротила. А еще лучше – пятьсот.

– Так везите сварочный аппарат! – закричал директор. Мысль о тротиле вдохновить его не смогла.

– Ну что вы... Мы служба молодая. Этого добра у нас еще нет.

– Мирослав Афанасьевич, – предложила Алла Евгеньевна. – Надо звонить родителям.

– Мохова?

– Зачем их раньше времени с места срывать? Кому-нибудь из тех, у кого есть сварочный аппарат.

– Вы правы, Алла Евгеньевна...

Но была уже ночь. Требовалась некоторая настойчивость, чтобы выудить из ноябрьской тьмы сварочный аппарат со сварщиком в прида чу. Наконец, директор нашел то, что искал. Обещали подвезти все необходимое к семи утра.

Следующие полтора часа добровольцы, то есть Шуйский, Бург, завхоз Смертин и ночной сторож Леха разбирали завалы парт. Надо было хотя бы слегка расчистить дорогу для сварщика. Но и это требовало нешуточного напряжения сил. Практический результат был достигнут сразу. Обнаружился потерянный фонарик Бурга. Это вселяло надежду... Правда Щуйский как человек творческий, чувствовал, что своими руками разрушает Тайну. Миф. Словно возникла необходимость по-быстренькому разобрать пирамиду Хеопса. Но в то же время Тайна не спешила поддаваться, может быть потому, что подлинные Тайны не материальны.

Шуйскому казалось, что эти гигантские завалы парт – дело нечеловеческих рук. Будто бы сама природа была причастна к гигантскому сооружению. Да и не парты это в действительности, а списанное время... Но это было бы тоже слишком..

Наконец, слегка расчистив проход, добровольцы выдохлись окончательно. Решено было отправиться по домам / разумеется, кроме бедного сторожа Лехи/, а с утра снова приняться за работу.

Под утро сны переходят все допустимые границы. Вместо того чтобы витать в облаках, вы, еще не проснувшись, опускаетесь на землю. Причем, во сне земля никогда не бывает круглой. Может быть, поэтому там так неуютно.

Шуйский мог пересказать свой последний сон во всех подробно стях, что случалось с ним крайне редко. Мог, но пересказывать никому не собирался. Проявить свой дурной вкус возможность и без того представится.

Но оттого, что ни с кем он сном своим делиться не хотел, сон не спешил отпускать его, словно бы требуя толкования. Но, как говорят, нет ничего опаснее, чем толкование снов. Пока не будет растолкована явь, опасность будет сохраняться.

И все же немного о сне Шуйского. Первым делом в окне показались пальцы. Они были такие большие, что Шуйский подумал, будто находится у кого-то в ладонях. Затем раздался выстрел.

Как он понял немного позднее, в действительности это били в эфире куранты. Впечатление выстрела было полным, тем более что кисть его левой руки сделалась красной от крови.

Он быстро вскочил и ринулся в ванную комнату, но воды в кране не было. Он и забыл, что воду должны были дать лишь в шесть часов утра.

Пришлось самому – кому же еще? – перевязывать руку белой тряпицей. Тряпица же походила на белое облако и все не поддавалась, не слушалась правой его руки, стремилась расплыться и раствориться в пространстве; и так продолжалось долго, – как ему казалось, – пока на помощь не пришли собственные зубы. Вдвоем, правая рука и зубы, – они быстро справились, и Шуйский был премного благодарен им за это.

После перевязки раздался еще один выстрел. Он в страхе взгля нул на правую руку, но, к счастью, ничего нового на ней не обнаружил. Те же бледные пальцы гладили полотенце времен культурной революции, избавляя его тело от ужаса, словно от влаги.

Как Шуйский понял немного спустя, выстрелом был звонок в дверь. Но тогда он не знал, что это так, и весь терялся в догадках. Осторожно выглянув в прихожую, он увидал незнакомого человека в черном пальто с поднятым воротником.

Шуйский замер от ужаса, готовый бежать от него и из дома – в оконную щель. Но не сделал этого, вдруг узнав в незнакомце собственное пальто, которое определил по обглоданным молью рукавам. Удивительно, как он, весь облепленный страхом, смог разглядеть в полумраке прихожей какие-то там рукава?

Немного успокоившись, Шуйский пришел к выводу, что выстрелов никаких не было и что он немного болен, но все скоро пройдет. О своей окровавленной руке он не подумал. Этому, наверно, помешал третий выстрел. Он, было, решил, что это опять куранты, но затем все же склонился к тому, что скорее всего его беспокоит звонок в дверь; и был прав.

На пороге стоял ожидаемый им, но вдруг забытый Олег Мохов, который во сне выглядел как слегка помолодевший Оскар Александро вич Бург.

Мохов улыбался. На шее его болтался красно-белый шарф. "Я заглядывал тебе в окно, – все еще улыбаясь сказал он. – Но почти ничего не было видно. Я пытался протереть окно, но..." "Так вот откуда пальцы," – облегченно вздохнул Шуйский.

– Но отчего ты сразу не позвонил в дверь?

"А?" – загадочно произнес Олег Мохов, одновременно сделавшись серьезным.

"Будешь чай?" – "А что у тебя с рукой?"

Мохов участливо взял руку Шуйского в свою. Тот похолодел от ужаса – рука Мохова была .. зелена, как щавель.

"Это у меня так," – в который раз улыбнулся Мохов, заглядывая в печальные глаза Шуйского,

"Чаю что-то не хочется, поставь что-нибудь послушать".

Шуйский зарядил первую попавшуюся кассету, и висящие на стене колонки выплеснули на них изумительной красоты чехард-рок, и оба начали переглядываться, забыв обо всем на свете.

Мрачность звуков, отягощенная гнетущей атмосферой, меняли Шуйского в лице.

На третьей песне из правой колонки, той, что висела у окна, вылетела кривая турецкая сабля и начала летать по комнате, в любой момент готовая безжалостно полоснуть.

Оба застыли, боясь вздохнуть. Шуйский успел разглядеть эту зловещую саблю. Особенно запомнилась ему рукоять, покрытая драгоценными камнями, названия которых было незнакомо и не будет знакомо ему никогда.

Несмотря на то, что ни Шуйский, ни Мохов не дышали, сабля приближалась к ним.

Оба начали прощаться с жизнью. И тут из левой колонки выр валась алебарда. Ее Шуйский увидел краем глаза. Она тоже приня лась, подобно пламени, танцевать по комнате. Шуйский соображал что достанется ему: алебарда или сабля? Ему почему-то хотелось, чтобы сабля. Наверное, потому что алебарда отдаленно напоминала топор палача, а удар сабли давал возможность, как будто, пасть на поле боя.

Окончательно выбрав саблю, он вдруг услышал скрежет. "Ну и крепкая шея у Мохова", – пришло ему на ум, и он почтил память десятиклассника вставанием. Ему было уже все равно, он не собирался ждать и дышал свободно. Но, оказывается, Шуйский поспешил расстаться с жизнью. Скрежет на самом деле означал, что сабля и алебарда скрестились в бою. Бой был насмерть, и о нем не расскажешь даже русским языком. Шуйскому запомнился лишь озорной блеск турецкой сабли и чахоточный отсвет алебарды; ее принадлежность к какой-либо стране он так и не определил./Немец кая? итальянская? Восьмиугольное древко, искусная гравировка, кривой клинок/. Позднее – уже проснувшись, он установил – сколько длилось это зрелище. Выяснил по продолжительности звучания кассеты, на которой записаны были восемь песен чехард-рока. То есть, в трёхминутный сон вместилось сорокаминутное представление. Как только музыка закончилась, сабля и алебарда исчезли, но Шуйский с Моховым долго еще приходили в себя, на грани яви и сна.

"Ну знаешь", – выдохнул наконец Мохов и заскрипел сапогами, уходя, оставив вместо себя шарф. А Шуйский изо всех сил старался остаться, безуспешно пытаясь выяснить – отчего же взялась на его руке кровь? Чтобы понять это, он принялся разглядывать прочные узоры ковра на полу и вдруг вспомнил, что забыл отключить магнитофон от сети. И слава Богу, что забыл.

На этом сон обрывался окончательно.

Подсчитано, что на земле одновременно, в лучшие ночи, видится до двухсот миллионов снов. Это гигантская энергия, и страшно подумать, если она будет использована... Неважно, в каких целях.

Поезд отправляется со станции

В нужном тебе направлении,

Но цена билета в никуда

Стала больше ровно на доллар.

из песни(13)

Пока некоторые лазили по подвалам, вызывали службу спасения и надрывались, перетаскивая парты, Лев Мохов вел почти мирную беседу с Комовым, пил крепкий кофе и звонил однокласснице Олега Юле Гуляевой.

Разговор с Юлей получился какой-то странный, но другого и быть не могло. На что он рассчитывал? На то, что Юля, которую он никогда не видел, – разве что на общей фотографии класса, немедленно расскажет о том, что же произошло у нее с Олегом? Глупо было бы надеяться... Но Юля трубки не бросила, а начала что-то лепетать.

"Неужели действительно дура?", – мелькнуло у Льва в голове. Окончательно убедиться он в этом не успел, Юля сказала, что очень занята. Наверно, по телевизору кончился блок рекламы и возникла насущная необходимость смотреть какой-нибудь фильм дальше. Юлю можно было понять.

Напоследок Лев проводил до дома Олю Баритончик и, прежде чем отправить на лифте на десятый этаж, оделил ее минутным поцелуем. Затем помчался на остановку, заскочив в автобус в самый последний момент. Других автобусов до утра не предвиделось.

Дома Льва ждала напряженная тишина. Отец и мать сидели на кухне и доедали холодный ужин.

– Ничего? – спросил отец.

– Пока нет...

Лев намеревался тут же отправиться спать, тем более что начи нала болеть голова, но раздался телефонный звонок на мотив менуэта Боккерини. Звонил кавэнщик Прохоров, тот самый, что должен был заменить Льва в капитанском конкурсе,

– Ну как, Прохор, сыграли? – без особого интереса спросил Лев.

– Проиграли...

– Как же это вам удалось?.. Хотя можешь не объяснять... Потом расскажешь.

– Если тебе будет интересно – расскажу... Я только хотел спросить – что это ты за странный текст капитанского конкурса мне подсунул?

– Знаешь, некогда сейчас объясняться. Взял бы и написал лучше.

– Брат не нашелся?

– Нет.

– Сочувствую... Но согласись, текст был все-таки странный. Ты только скажи – от имени кого это письмо написано?

– Какое письмо?

– Ну текст капитанского... Какая разница?