Текст книги "Славяне и варяги (860 г.) (Исторический рассказ)"

Автор книги: Алексей Разин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 3 страниц)

– Да ведь не в овечье же стадо они попали, – сказала Любуша, – неужели наши мужи, как бараны, будут смирно протягивать шею, когда варягам вздумается пробовать свои мечи? Если так, то бабы возьмутся за топор, а то лучше не жить…

Поздно ночью пришел и тихо постучался в дверь новгородский молодец Вадим и до свету ушел куда-то. Порассказал он много невеселого: на Волхове в порогах варяги выбрали место, начали город рубить. Говорят: хотим погостить, а сколько погостим – неизвестно. Толкует народ, что будут рубить не город, а погост. Труан стал просить, чтоб помогли, а старшина и развесил уши. Согнал свой народ, а кто-то и заупрямился, чуть ли не Лют, что так шибко торговал с Чудью белоглазою. Варяг ударил его под затылок, а он обернулся да и отрубил варягу руку. Скрутили его и привели к Труану. Для примера другим он этому Люту да еще девятерым головы снес, тела без голов закопали у самой стены этого нового погоста, а головы все воткнули на тычинки своего городка. В Новегороде было не так: Гостомысл встретил Труана как самого почетного гостя, а дружину велел разобрать по домам и угостить. Варяги заупрямились было, да он сумел как-то их умаслить. Выходит ни то, ни се, не то, чтобы покорился, не то чтобы в союз с ними вошел. На его голову оставили в Новегороде сорок варягов; будут они жить в сборной избе, а Гостомысл взялся сам поставить вокруг них тын, для всякого, говорит, случая. Труан заикнулся было насчет дани, по одной белке и по одной векше с дыма, а Гостомысл сказал, что он на это никогда не согласится, что для общего дела, для успешной торговли с Царь-градом этого мало и что он дает, вместо двух, по три шкурки от дыма, и вышло не дань, а дар. Он послал Вадима повестить всем, чтобы ласкать варягов как гостей и слушать как господ, чтоб они спали спокойно и, главное, чтобы привыкли спокойно спать. Когда придет пора, выберут денек и во всех новых погостах истребят варягов в один день. Гостомысл повестит когда это будет, а до тех пор сидеть смирно.

Когда лед на Ловати окреп, Труан оставил в новом городке человек двадцать с Ивором, собрал сколько можно было лошадей и уехал в Кривичи, туда, где Ловить, близ болотистых истоков своих становится мелка и уже не поднимает варяжской лодки. Там, среди небольшого славянского рода Кривичей, заложил он еще городок и отправился дальше, к Днепру.

Прошел праздник Коляды: шкурки в дань собрали и отдали. Весенний праздник Красной Горки отошел нерадостно: варягов не встречали уже как проезжих купцов с цареградскими товарами, а как врагов, скрывались от них и только насильно отдавали хлеб и прочие товары. Отошел и Купальный праздник, и во время летних работ Ловать, и Назья, и Пороги начали мягче прежнего смотреть на чужеземцев. Многие ворчливые старики находили даже, что оно и не совсем худо, оттого что молодежь нынче вовсе от рук отбилась, все норовит ссориться, а при варягах нет, не смеет. А дань, говорили они, это пустяки: пару шкурок отдал и знать ничего не знаю, по крайности не боюсь, что придут какие-нибудь озорники соседи, да ни с того ни с сего выжгут дом. Другие не соглашались с этим. Пары шкурок не жалко, – говорили они, – в наши поставушки попадается зверя столько, что иной раз девать некуда, а главное дело, что они занозой у нас засели и надобно нам эту занозу вон выдернуть. У меня с соседом ссора, и никому до этого нет дела, я сам эту ссору покончу как знаю: захочу – помирюсь, не захочу – подерусь. Наше это дело и чужому человеку не след мешаться…

Наступила опять зима. Самые деятельные люди ждали ее с нетерпением, посылали от себя гонцов к Гостомыслу, спросить: когда же? Но он все наказывал обождать, не спешить, чтобы всем ударить в один день.

И наконец этот день был назначен: положено снести погосты в тот самый день, когда на реках тронется лед. Так и сделали. В Новегороде, только что лед тронулся, против сборной избы стояли рядом сорок человек варягов, связанные по рукам и ногам. Они ждали, что сейчас же им одному за другим начнут снимать головы, потому что и сами так распорядились бы с своими пленниками. Правда, что они нередко продавали пленников в неволю, но только таких, которые были добры и послушны; а варяга никто не купит. Они ждали смерти без страха; они бранили своих победителей, смеялись над ними и всячески старались оскорбить, чтобы поскорее покончить дело. Вооруженная стража в три ряда окружала их плотною стеною, ожидая появления старшины. Наконец князь Гостомысл вышел. Он снял шапку и низко им поклонился.

– Почтенные гости! – сказал он кротко, – прошла ваша пора и настала наша. Но мы не желали и не желаем вам зла. Пока вы только проходили по нашему великому пути, мы жили мирно. Идите же и теперь с миром, но не возвращайтесь к нам больше: вперед мы будем «сами в себе володети» и вас к себе не пустим ни за что. Мы – русые люди и рыжих нам ненадобно. Ладьи готовы; мои люди вывезут вас за невское устье и там оставят на низменном Котлине острове. Придут другие варяги и увезут вас за море. Но скажите всему своему роду и всем варягам, что здесь нет больше пути в Греки, что кроме смерти варягу ждать здесь нечего. Простите, почтенные гости! Простите!

Он опять им поклонился и приказал вести их к ладьям.

Через два дня одно за другим стали приходить известия с варяжских погостов. Везде была сильная драка, везде погибло много славян, но варяги были все истреблены до последнего. С Назьи приехал Стемир, берегом, потому что лед на озере не пропускал еще лодки, и Гостомысл принял его как родного.

– Ну, сказывай прежде всего, много ли наших погибло?

– Наших легло человек с лишком пятьдесят, а они легли все двадцать четыре.

– И как же? На копье взяли, или хитрость какую придумали?

– Как есть на копье. Разделились мы, вишь-ты, пополам: у старшины дружина, у меня дружина. Я засел в лесу, а старшина вышел прямо с берега. Ну, как водится, пустили стрелы с огнем, еще пустили по другой, по третьей. Человека два из варягов принялись тушить, а остальные выскочили и стали все в ряд, да на наших бегом. Пока они схватились, мы из лесу тоже бегом, да и окружили их. Ничего, жарко-таки было. Однако справились. После того мы вражескую избу разметали, город их изрубили, их всех в землю зарыли, тут же, на их погосте, а тела наших, как водится по обычаю, сожгли во славу Перуна-Сварога, всех вместе, и костер из варяжского города соорудили.

– Ну вот и слава Сварожичам! – отвечал Гостомысл, – остается одно великое дело: как народу соберется от разных погостов побольше, то надо будет подумать: дальше-то что будет? Не пришли бы они расплачиваться, не вздумали бы они попробовать опять с нас дань собирать? Ведь с них станется, народ они упорный!

А между тем Гостомысл, не теряя времени, собрал из своих молодцов дружину охотников, человек в полтораста, приказал им засесть на островке, в том самом месте, где озеро Ново начинает течь к морю, и без пощады истреблять всякий отряд варягов, какой ни покажется. Вооружив их как можно лучше, он обещал им еще подмогу. Другому такому же отряду велел он засесть на устье Волхова, чтобы добивать тех, кто успеет проскользнуть мимо островка. Этот отряд он отдал Стемиру, потому что он знал все варяжские хитрости и повадки.

Ликование по всей земле было великое и праздник Красной Горки в этом году был так шумен и радостен, как еще никогда не бывало. На Назье старый Богомил как будто ожил: выпрямился его сгорбленный стан, опят засверкали его потухшие глаза, и собравшийся на стрелке род с прежним почтением расступился перед ним, когда он в белой рубашке своей и в собольей шапке подходил к костру, воздвигнутому для жертвоприношений. Сначала он прочел обыкновенное воззвание к Перуну-Сварогу, а потом держал своему роду такую речь:

– Дети мои милые! Спасибо вам от всей земли за подвиг ратный. Спасибо. Великое горе было по всей земле: Перун-Сварог, во гневе своем, отвратил от нас лик свой грозный, ибо тяжко прогневали мы его. Не тем прогневали мы его, что весь прошлый год жертв не приносили: мы не смели, мы не были вольны, а только вольный народ может обращаться к Перуну-Сварогу. Раньше еще, всеми грехами нашими прогневали мы Сварога, и тем что жалели ему жертв, не давали ему избранников его, а приносили скотов. Прогневался он на нас и отдал наш род в руки варягов. Род избрал Перуну жертву; мы не хотели найти ее, хоть из-под земли достать, и вот в тот же год, припомните это, в тот же самый год варяги осели на великой словенской земле. О Перуне-Свароже! Как заслужить нам твою милость?

Старшина-князь поднял руки к небу и потом повалился ниц. Весь народ, сколько его ни было на стрелке, повалился вместе с ним. Все были в самом деле уверены, что Перун прогневался на них, и многие вспоминали, как в праздник Красной Горки, ровно два года тому назад, Перун избрал себе в жертву маленького Стемирыша, Хорька, и не получил своей жертвы.

Страшное молчание всего повергшегося на землю народа, по мнению славян, означало, что в это время Перун-Сварог выбирает себе жертву.

– Хорька! Хорька! – завопили вдруг многие голоса; весь народ подхватил это имя и поднялся на ноги.

А Любуша с Хорьком была недалеко. В один миг их разлучили, красавца-мальчишку взнесли на костер, сверкнул острый кривой нож и алая кровь широкою струею потекла на дрова. Русая, кудрявая головка поникла. Огонь закрыл кровавое дело, и когда костер догорел, старуха Предслава внимательно подобрала беленькие легкие перегорелые косточки.

В это время Стемир, спокойно сидя в новгородской сборной избе, толковал со стариками различных родов. Умный Гостомысл направлял разговоры и вел дело. Все понимали, что надо было защитить и запереть вход на великий путь в Греки. Новгородцы одни не могли нести всей тягости защиты, и старики охотно соглашались, что все роды одинаково должны были вносить свою долю крови в дело общей обороны. Всем дружинам приходилось являться в Новгород и оттуда уже сменять сторожевые полки на озеро Нево. Решено было, что смена будет каждый месяц, а на первое время усилить сторожевые полки, чтобы сразу осадить варягов, если они снова попытаются завоевать себе великий путь. Старшины и старики были очень довольны таким решением и разъехались по домам, чтобы тотчас выслать подкрепления к новгородским сторожевым отрядам, а Стемир поплыл на озеро Нево. Но у старшин еще дорогою начали являться противоречия и неудовольствия. Шелонский старшина, преемник столетнего Крока, разговорился с своим племянником о новгородском решении. Договорились до того, что племянник сказал:

– Ловок он тоже! Чужими руками думает жар загребать! Новгород, вишь, надо ему оборонить, так вся словенская земля слуг ему подавай, а он станет сам распоряжаться… Вот Труан какой нашелся!..

– Полно врать-то! – возразил старшина, – а разве Шелонь тоже дань не платила? Ты сам разве не приносил шкурок на Назью, на погост? Не кланялся варягам?

– Дань! Что же за важность дань! Отдал пару шкурок и прав, и знать ничего не хочу. А тут эти ершееды озерные, новгородцы, носы только поднимают, да вместо беличьих шкурок крови человеческой требуют, и все ведь на свою только защиту!..

Многие славянские роды сдерживали свою вражду из опасения варяжского вмешательства, а только что варяги были изгнаны, принялись за оружие. Жители Изборска и Пскова давно порывались посчитаться из-за того, что Изборск отбивает от псковичей торг с Чудью белоглазою. Старшина с реки Мсты давно собирался пощипать соседнюю Весь; но за что именно началась между ними вражда, никто не мог бы сказать. Когда-то, вероятно, была какая-нибудь причина, давно всеми забытая, из-за этой причины была какая-нибудь месть с одной стороны, а потом, с другой, отместка; дальше и дальше и дело дошло до кровавой расправы. Затаенные ссоры разыгрались свободно, только что роды начали володеть собою. Прибавилось к этому неудовольствие на Новгород, который будто бы присваивал себе власть – распоряжаться вооруженными силами всей земли. Союзники не стали высылать в сторожевые полки обещанной помочи; другие роды думали принудить их к этому силою, и лилась кровь. К этому прибавились еще домашние неурядицы в родах. Так на Назье, Стемир, узнав о гибели своего кудрявого Стемирыша, вспыхнул как греческий огонь, прибил своего старшину-князя и едва его не убил. После долгого пребывания своего в Греции, он разучился принимать приказания Перуна за непреложные и отвык уважать старшину, в котором соединялась власть отца и верховного жреца. Многие земляки приняли сторону Стемира и загорелось междоусобие. Бедной, убитой горем Любуше не стало житья в родном селе, и потому Стемир перевез ее в Новгород и отдал на попечение Родиону, который там нашел себе приют в семье самого Гостомысла.

Старшины, утомленные борьбою с соседями; в непрерывном ожидании нападения и конечного разорения, стали помышлять о том, чтобы как-нибудь привести дела в порядок. Первым приехал в Новгород, посоветоваться с Гостомыслом, старшина Богомил, едва поправившийся от полученных побоев.

– Житья нет, отец! – говорил он Гостомыслу, разводя руками, – молодежь вовсе от рук отбилась, передралась, перессорилась, разбежалась и, главное, отца своего знать не хочет…

– Что же, отец? – отвечал Гостомысл, – уже не лучше ли было варяжское время?.. Они хорошо умели мирить: без разговоров – голову долой!

Но мало-помалу вести приходили хуже и хуже: изборцы вплоть до земли выжгли Псков; шелонцы прогнали старшину и не дали ни одного человека в сторожевой полк на озеро Нево, обвиняют Гостомысла и хотят воевать Новгород; Мста передралась с Весью; в Кривичах, близ Смоленска, легло с двух сторон почти сто человек лучших воинов; сам передовой и сторожевой полк провинился: отогнал двадцать четыре барана с волховских порогов; Меря наполовину ушла вниз по Волге, в Мурому…

В беседе, в сетованиях стариков однажды принял участие и Родион, прозванный в Новегороде варяг-голубиная душа.

– Есть у нас в земле варяжской, как и у вас, разные роды, – сказал Родион. – Свеи (шведы) часто воюют с англянами и ходят воевать в чужие земли; урмане (норвежцы, мурмане) часто нападают на русь, готы часто задевают и урман, и русь, и свеев. И много есть других родов, и часто бывает вражда между ними. И разный в этих родах обычай: у свеев обычай суровый и жадный до крови; да вы знаете их: Труан и его дружины были из свеев. Готы еще жесточе свеев, но на великий путь они, кажется, не заходили: им дорога в другую сторону, через море. А есть варяги – могучий род, хотя числом он не велик, и зовут его русь. Обычай у них правду сказать, суровый, твердый, но справедливый, а главное дело – они умеют воевать по-варяжски. Словенские земли в военном деле поотстали от соседей, так надо догонять, а для этого надо позвать умелых людей, да у них и поучиться; мало ли найдется охочих людей, которые на мирное дело не годятся. Вот и пусть приучаются… Если вашей земле нужны защита и правда, то зовите их…

При этих словах в сборной избе поднялся шум неслыханный.

– И видно, что варяг! Гляди-ка что посоветовал! – кричал один.

– Нашел правду, от варяга-то? – кричал в то же время другой.

– Пусти их опять сюда, так век не выживешь! – вопил тут же третий.

– Они станут передовой полк держать! – заметил кто-то.

– Да он сам видно из Руси! Сказывай, русь ты или нет? – приставал кто-то к Родиону.

– Сами мы русые! – заметил еще кто-то.

– От Труана бы только защитили: придет, так всех вырежет.

– А полки-то для чего мы держим на озере? Оборонимся!

– Станем дома рыбу ловить, а они воевать будут! Платить станем по уговору.

– А точно, что воевать они здоровы!

– Наймем их, как Царьград нанимает, вот и все!

– Найми, поди, варяга! А он на тебя хомут наденет.

– По крайней мере порядок будет! А теперь что! Молодежь от рук отбилась.

– Да, узнаешь порядок, как голову снесут!

Крик и споры долго не унимались. Почтенные старшины охрипли, а Гостомысл сидел пригорюнившись и упорно молчал, пока наконец к нему не обратились некоторые из стариков.

Гостомысл дождался, чтобы собрание немного поутихло, и начал так своим тихим голосом:

– Господа старшины все сказали, а мне худому чего же еще говорить? Кто у нас справится с нашими порядками? В передовом полку народу у нас мало; осень на исходе; того и гляди, что нагрянет этот Труан, и тогда не только Новагорода не останется, и кости наши подберет и в реку покидает. Прошу, молю: отцы старшины! Дружины мало! Одному Новугороду невмоготу такие полки держать на озере. А если там не устоим, то вся земля пропала. А где же устоять, когда мы и драться-то не умеем, как соседи. По моему глупому разуму выходит так, что уже нам приходится нанять варягов и платить им, сколько там уговор будет. Мы им и льготы кое-какие положим, чтобы только сидели смирно да, главное дело, чтобы других не пускали на великий наш путь. Труановы варяги только мешали нам торговать и нипочем сбывали непокупное, невымененное, а награбленное добро. И немного им надо: если будем жить в мире, то немудрено будет наторговать так, чтобы по шкурке с дыма им заплатить. Главное, чтобы от Труана и его свеев оборониться, да нам самим поучиться воинскому делу, а порядок мы уже заведем. Правду сказал мстинский старшина, что они воевать здоровы; а мы тем временем дома стали бы рыбку ловить, хлеб сеять, торговать, а наши охочие люди поучились бы у них воевать. Видно уже такие времена пришли, что надо уметь воевать. А впрочем, я знать ничего не знаю и решать не берусь. Пусть отцы-старшины решают, только нам без наемного войска, как хотите, плохо!

Несколько дней сряду собирались старшины, толковали, спорили до слез, десять раз выслушали Родиона, который расхваливал своих родичей, Русь, и наконец решили: не дожидаясь заморозков, отправить на море большое посольство, и с ним Родиона, разыскать Русь и призвать их.

Так и сделали.

Весною 862 года от посольства явился в Новегороде передовой гонец. Он извещал, что Родион разыскал своих родичей, уговаривал их немало и уговорил. С тремя дружинами идут три брата и сядут один на Нарове, другой на Волхове, третий на Вытегре, чтобы варягам запереть все три пути в славянские земли. Старший брат Рюрик: он сядет на главном пути, на Волхове; второй, Синеус, по Вытегре или где-нибудь на Белоозере; третий, Трувор, займет Нарву или где удобнее будет на Чудском озере. Тогда Труану и другим варягам – как ушей своих не видать великого пути в Греки.