Текст книги "Немцы в городе"
Автор книги: Алексей Оутерицкий
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 20 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]
– Стул упал… – пробормотал Павел Аркадьевич, выпрямляясь. – Кажется, я неудачно поднялся.
Он выглядел неуверенным и не смотрел мне в глаза. Я заметил, что у него треснула по шву правая штанина под ширинкой, а потемневшая от пота рубашка вылезла сбоку из штанов. Поколебался, но не стал говорить ему об этом.
«Прощай, уже вдали встает заря и день приходит в города; прощай, под белым небом января мы расстаемся навсегда», – пел Лещенко.
Кадровик поставил стул, присел, и несколько секунд смотрел на меня, словно что-то вспоминая.
– Насчет аванса, – на всякий случай сказал я.
– Я помню…
Он опять замолчал и около полуминуты сидел, тяжело дыша, а потом я сказал:
– Так может, вы скажете в бухгалтерии, чтобы они…
– Жарко, – сказал кадровик, – открою-ка я форточку.
Он поднялся, развернулся к окну, и я увидел, что его штаны и сзади слегка разошлись по шву. И опять я ничего ему не сказал.
Кадровик вернулся на место и аккуратно поправил почему-то разлетевшиеся по столу бумаги.
– Ладно, – наконец сказал он, – я позвоню в бухгалтерию, попрошу, чтобы они насчитали вам за отработанные дни. Но гарантии никакой. Они не обязаны это делать.
– Спасибо, – сказал я.
– И еще. Если они и пойдут вам навстречу, то сегодня все равно не получится. Самое раннее – завтра. А вероятней всего, в день зарплаты. Как раз на этой неделе всем будут выдавать.
– Спасибо, – повторил я. Потом поднялся и пошел к выходу.
А обернувшись, чтобы попрощаться, заметил, что пол кабинета измазан кровью. Это как-то сбило меня с толку и я вышел молча.
На лестнице, на скамеечке, до сих пор сидели девицы из технического кабинета. Это обрадовало меня, потому что хотелось еще хоть немного поглазеть на ту черненькую. За те десять минут, что я провел в кабинете их начальника, девчонки изрядно надымили. Увидев меня, они замолчали. Мне показалось, что выглядели они растерянно.
Проходя мимо них, я традиционно покосился на ноги черненькой, а она традиционно это засекла и изобразила недовольство. Внезапно я рассмотрел, что под ногами девиц валяются пряди выдранных черных волос, а у моей красотки здорово распухло вокруг правого глаза. Потом поднял взгляд и обнаружил, что левую щеку блондинки пересекают четыре параллельных кровоточащих царапины, словно ей только что заехали по лицу ногтями.
Спустившись по лестнице, я не удержался, поднял голову и напоследок посмотрел на девиц снизу вверх. Они синхронно отвернулись…
– Эй, парень!
Я оглянулся и увидел полноватую женщину лет сорока, в светлом платье до колен. Ее лицо было испуганным, а смотрела она, похоже, куда-то в район моего живота.
Я остановился, развернулся к ней, и несколько секунд стоял молча, ожидая продолжения.
– Тебя что, порезали?
Я опустил глаза и обнаружил на левом боку куртки красное пятно. Чуть повыше талии оказалась прорезь, из которой сочилась кровь. Она уже успела пропитать штанину, а я только сейчас почувствовал, что мое левое бедро мокрое до самого колена. Я потрогал куртку пальцами, они окрасились красным, а потом зачем-то поднес их к лицу, словно был безнадежно близоруким.
– Да нет, вроде, – неуверенно сказал я.
– Как нет? – Женщина приблизилась и я увидел, что ее лицо белое как мел. – Посмотри, вон…
Я посмотрел и увидел, что дорогу от меня до крыльца здания отдела кадров густо усеивают красные капли, местами даже образуя целые потеки.
– Да ничего, – сказал я.
– К-как… ничего…
Я увидел, что женщине стало уже по-настоящему дурно, и испугался, что сейчас она брякнется прямо передо мной на асфальт, а я всегда в подобных случаях терялся, не зная, что делать.
– Может, вам вызвать «скорую»? – предложил я и огляделся. Конечно, на этой чертовой улице как всегда оказалось пустынно, и свалить заботу об этой дамочке было не на кого. Угораздило же ее сюда забрести. Я стал думать, откуда в случае чего можно позвонить, и успокоился, вспомнив, что внутри проходной на стене висят сразу три телефона. Пробежать двадцать метров, и все. А еще лучше подключить к этому делу тетку-вахтершу, а самому улизнуть в цех.
– М-мне?
Я посмотрел на ее выгнувшиеся в каком-то нездоровом удивлении брови и неуверенно пожал плечами.
– Извините, мне на работу надо, – пробормотал я…
Вырулив к ремонтно-механическому, я еще издалека увидел столпотворение возле ворот в угловой зал. Точнее, в том-то и дело, что самих ворот как раз не было. Наши возбужденно размахивали руками и матерились, периодически оглядываясь на стоящий метрах в тридцати зелено-серый автопогрузчик.
– Что случилось? – зачем-то спросил я, словно что-то тут могло быть непонятным.
Викентьич посмотрел на меня как на идиота и ничего не ответил, просто сплюнул.
– Как я понимаю, точить прутки мне сегодня больше не надо, – сказал я.
– Правильно понимаешь, – буркнул Викентьич. – Сейчас пойдешь в кузницу, за Вакулой и сварным. Они там сидят и, похоже, не знают ничего… А что это у тебя?
Я перехватил его взгляд и пожал плечами.
– Хрен его знает. Наверное зацепился за что-нибудь.
– Ну так посмотри, – с раздражением сказал Викентьич. – Мне еще только разборок с инспектором по технике безопасности не хватало. Все остальные удовольствия – вот они… – Он кивнул на проем в стене, за которым валялись искореженные ворота, и опять сплюнул.
Я распахнул куртку, расстегнул рубашку, осмотрел бок. Там был свежий розовый шрам, а вокруг запеклась кровь.
– И то хорошо, что не у нас схлопотал, – сказал Викентьич. В его голосе прозвучало явное облегчение. – Это двухнедельной давности, не меньше. Наверное, разбередил не до конца зажившую рану, вот она и начала кровоточить.
– Наверное, – сказал я. И почесал шрам, потому что он здорово зудел.
– Ты ж не расчесывай! – прикрикнул на меня Викентьич и я отдернул руку. – Потому и кровоточит, что ты расчесываешь. Так оно у тебя никогда не заживет.
– Ну да, – сказал я.
– А что хоть было-то? – с любопытством поинтересовался Викентьич. – На ножевую здорово смахивает.
– Да на гвоздь напоролся, – сказал я.
– Ясно.
Я стал застегиваться, а Викентьич продолжал меня разглядывать. Его взгляд был странным, словно он не верил собственным глазам.
– Чего?
– Да мышцы у тебя, словно совковые лопаты… Ну, эти, грудные. А говорил, в качалку не ходишь.
– Да я это, ну… дома отжимаюсь, в общем.
Мне здорово надоели все эти разглядывания и расспросы. Сначала тетка, теперь Викентьич.
– Ясно… Только другой робы все равно не получишь, будешь до завтра с этой своей кровью ходить. Я уже все прачечникам сдал, нового не получил еще.
– Ладно, похожу, – сказал я.
– Ну что там Аркадьич?
– Да обещал помочь.
– Я же говорил, нормальный мужик.
– Ну да. Только не раньше, чем завтра.
– Ясно… До завтра-то дотянешь?
– Да должен, вроде.
– Если что, скажешь. Попробую тебе что-нибудь найти.
– Договорились, – сказал я и побрел в кузницу…
Вечером позвонил Виталь.
– Может, хотя бы на выходные соизволишь оторвать зад от дивана? – без предисловий, даже не поздоровавшись, спросил он.
– На озеро? – вздохнув, спросил я.
– Ну да. Затаримся пивом, поплаваем… Ты там много заработал, на этом своем «Текстиле»?
– Целую кучу, аж не унести, – сказал я. И поскольку Виталь молчал, ожидая продолжения, сказал: – Не знаю, получится ли. Там у нас сплошные авралы… Боюсь, как бы не припахали поработать в субботу, внепланово. Ты бы позвонил в субботу, а?
– «У нас»… «внепланово»… – проворчал Виталь. – Работяга хренов. Ладно, договорились. Отбой…
Я пошел на кухню и сожрал где-то два кило зельца. Мог бы оприходовать и больше, но надо было оставить что-то на ночь и на завтрак, поэтому приходилось экономить. От неожиданной двадцатьпятки осталось всего около трояка – особо не разгуляешься.
Я выпил стакан кипятка и только тогда вспомнил, что опять не купил хлеба. А потом подумал, что на хрен этот хлеб вообще нужен, от мучного только разжиреешь, и пошел в отцовский кабинет, дрыхнуть.
– Так до сих пор и точишь? – спросил Викентьич.
Я выключил наждак и снял очки.
«Прощай, от всех вокзалов поезда уходят в дальние края; прощай, мы расстаемся навсегда под белым небом января», – пел Лещенко.
– Ну так не дают же. То ворота, то еще чего.
– Сколько их всего?
– Сто.
– А сделал сколько?
Я посмотрел на ящики.
– Половину примерно. Сейчас сосчитаю.
– Да ладно, – сказал Викентьич, – это я так.
Он уже выходил, когда я спросил:
– Слушай, можно я по-быстрому на склад сгоняю?
– Зачем тебе?
– Да хочу посмотреть. Ну, будущее место работы… – И добавил на всякий случай: – Вдруг мне там не понравится, так я тогда лучше у вас останусь.
– Ну посмотри, – сказал Викентьич. – Да, слышь… Вернешься, давай сразу в кузницу, там Вакуле подсобить нужно. – Он заметил, что я посмотрел на ящики, и махнул рукой: – Подождут прутки, потом доточишь…
Я с усилием и скрипом открыл упругую, на мощной пружине, дверь, и попал в темный коридор. Постоял с десяток секунд, ожидая, пока глаза привыкнут после яркого солнечного света.
По лестнице быстро спустился мужик в костюме и очках. Я посторонился, давая ему пройти, но он остановился передо мной и спросил:
– Вы к кому?
– Да просто посмотреть. Я, наверное, работать у вас буду.
Он осмотрел меня с головы до ног.
– Кем?
– Грузчиком, наверное.
– А-а-а… тогда вам не сюда надо. Обойдите здание, там с торца есть еще одна дверь. Это вход на склад. Или идите на автомобильную рампу, она с противоположной стороны. Найдете мужчину с бородкой, он вам все покажет и объяснит. Он начальник смены.
– А здесь…
– А здесь у нас администрация.
– Спасибо, – сказал я. Потом пропустил мужика и вышел вслед за ним.
Работяги сидели на невысокой стопке поддонов, курили. Выглядели они разгоряченными – наверное, недавно что-то грузили. Поддонов на рампе вообще было до хрена и больше, наверное, сотни, а еще было множество тележек – пустых и с рулонами ткани. Машин возле рампы не стояло. Невдалеке застыл автопогрузчик. В кабине никого не было. Покрытие рампы состояло из крупных стальных листов, отшлифованных колесами погрузчиков.
«Прощай, среди снегов среди зимы никто нам лето не вернет… прощай, вернуть назад не можем мы в июльских звездах небосвод»… – пел Лев Лещенко. Наверное, где-то была установлена радиоточка.
Я подошел, на меня уставились три пары глаз.
– Привет, – сказал я.
Один кивнул, второй что-то буркнул, третий не отреагировал никак.
– Я это… ну, наверное, работать у вас буду.
– А сейчас ты где?
– В ремонтно-механическом. – Я зачем-то кивнул в сторону невидимого отсюда ремонтно-механического, словно они не знали, где он находится. – Попросили неделю там отпахать, прежде чем сюда оформить.
– И чего ты от нас хочешь? – спросил самый старший, ему было где-то под тридцатник.
– Да так… посмотреть просто. Ну, как тут у вас чего.
– Ну, смотри, – равнодушно сказал второй, чуть старше двадцати, в желтой майке без рукавов, открывающей неплохие бицепсы. На его плече был выколот парашют, крупные буквы «ВДВ» и еще что-то расплывчатое, шрифтом помельче.
Они потеряли ко мне интерес и просто сидели, затягиваясь дымом. Я помолчал, потом вспомнил:
– Мне сказали, тут такой мужик должен быть. С бородой.
– Это Сансаныч, – сказал тот, что постарше, – он на складе сейчас. Ну, там, внутри. – Он неопределенно мотнул головой.
– А туда свободно можно?
– Валяй, – сказал десантник. – Можешь с торца зайти, а можешь отсюда, с рампы. Если только в коридорах не заблудишься… Вон, в те ворота иди.
Я посмотрел на распахнутые ворота, через которые, наверное, электропогрузчики вывозили на рампу ткани для погрузки, или работяги вручную выталкивали тележки. Рядом была серая, в тон воротам, дверь. Наверное, там был закуток кладовщиков или что-то в этом роде. Я хотел двинуться к воротам и тут в их проеме внезапно появился мужик с небольшой аккуратной бородкой.
– Опять сидим, – сказал он.
Трое переглянулись и третий наконец подал голос. Это был усатый парень примерно возраста десантника, с лицом, густо усеянным неглубокими оспинами.
– Задолбал уже, – сквозь зубы процедил он.
– Саныч, тут к тебе, – сказал десантник.
Кажется, своим появлением я им помог, дав возможность переключить внимание начальника на меня.
Бородатый подошел, смерил троицу недовольным взглядом, затем уставился на меня вопросительно.
Я прокашлялся.
– Я к вам… ну, это. Устраиваться.
– А сейчас где?
– В ремонтно-механическом. – Я опять мотнул головой в сторону ремонтно-механического. – Временно. Попросили неделю отработать.
– А-а-а… – сказал бородатый.
Я думал, что он скажет или спросит что-то еще, но он молчал, ожидая, что скажу я. Я опять прокашлялся.
– А у вас это… ну, правда, что у вас сто восемьдесят можно заработать?
Кто-то из работяг хмыкнул.
– Можно и больше, – сказал бородатый. – Это если выходить по субботам, на срочные погрузки. Тогда за ту же работу платится вдвойне… Тебе уже есть восемнадцать?
– Ну да, – сказал я.
– Вот и хорошо. Значит, при желании сможешь работать по субботам. Иначе со стороны инспекции по охране труда могли бы возникнуть претензии, потому что это идет сверх недельной часовой нормы.
– Да мне и так пока хватит, – сказал я и тут что-то произошло.
Что-то произошло или мне показалось, что что-то произошло. Во всяком случае вокруг все изменилось. Ну, или вроде бы так. Воздух стал каким-то не таким. Ну, или как будто не таким. Зато солнце точно светило по-прежнему. Потом на секунду все вокруг раздвоилось и опять обрело резкость. А может, мне так показалось.
Лев Лещенко пел: «И ничего не говори, а чтоб понять мою печаль, в пустое небо па-а-асматри-и-и-и»…
Потом… потом бородатый посмотрел на меня и я увидел, что у него налились кровью глаза. Трое вскочили и мне показалось, что они сейчас бросятся на меня. Я попятился. Десантник хрипло сказал:
– Сто восемьдесят, говоришь, захотелось…
Он надвигался на меня, поигрывая налитыми бицепсами, а я пятился, пока не уперся спиной в высоченную стопку поддонов. Двое его дружков и бородатый тоже приблизились и я оказался в полукольце.
Внезапно я почувствовал невероятную ярость и желание переломать им кости. И еще у меня появилась уверенность, что я смогу это сделать, и, главное, так надо. Даже удивительно было, почему я до сих пор медлил. Я быстро огляделся, нагнулся и схватил обломок поддона. Это была нижняя его доска с увесистым деревянным кубиком на одном конце и торчащими крупными гвоздями на месте двух отсутствующих – идеальная палица, чтобы вправить мозги любому.
Четверо напружинились, готовые броситься на меня одновременно, и тут снизу кто-то закричал:
– Эй, где вы там! Давайте быстрее, иначе не застанем ремонтников врасплох!
Четверо, потеряв ко мне интерес, бросились к краю рампы.
– Савельич, заводи скорей! – закричал бородатый вслед кряжистому мужику, который мчался неровными скачками к автопогрузчику. И, обернувшись, прорычал: – Приготовиться к бою!
Все разбежались кто куда, но тут же появились снова, и в руках каждого было какое-то оружие. Десантник вооружился длинным тесаком из заточенного полотна механической пилы, ручка которого была обозначена синей изолентой. У усатого и третьего были здоровенные самодельные ножи – наверное, используемые при работе; к примеру, для разрезания упаковок рулонов ткани или чего-то подобного. А бородатый, убежавший в дверь предположительно кладовщиков, выскочил на рампу с копьем из древка флага, в качестве острия к концу которого был примотан длинный, остро заточенный тесак. Кажется, тоже из полотна пилы.
Четверо почти одновременно спрыгнули с полутораметровой рампы и помчались к только что заведенному автопогрузчику – тот вовсю рычал, изрыгая из вертикально установленной выхлопной трубы клубы черного дыма, и словно подпрыгивал от нетерпения на месте, дребезжа своими металлическими сочленениями.
– Чего застыл! – крикнул, остановившись на секунду и повернувшись ко мне, десантник. – Давай на броню, быстро! Ты же без пяти минут наш, складской!
Очнувшись, я без размышлений рванул к краю рампы, спрыгнул и помчался со своей палицей вслед за ним к уже тронувшемуся с места автопогрузчику. Запрыгнувший первым, десантник протянул мне руку, я тоже на ходу запрыгнул на горячий от солнца корпус, и через десяток секунд, набрав скорость, мы мчались к ремонтно-механическому цеху с такой прытью, что полы моей робы развевалась по ветру, как взбесившийся флаг.
«Прощай, от всех вокзалов поезда уходят в дальние края, прощай, мы расстаемся навсегда под белым небом января», – доносился из кабины голос Льва Лещенко.
Сзади бежали еще человек пятнадцать складских, не успевшие оседлать погрузчик, и каждый был чем-нибудь вооружен и каждый кричал что-то грозное.
Когда до ремонтников оставалось метров тридцать, водила распахнул дверь.
– Десантируйтесь! – заорал он и мы слаженно соскочили с погрузчика.
Бородатый и рябой упали, но тут же вскочили, а мы с десантником кое-как удержались на ногах и все, не сбавляя скорости, помчались за железным тараном. Водила, подправляя курс, быстро вильнул вправо-влево, направил свой агрегат точно на ворота ремонтно-механического, и протяжно проревел хриплым басом клаксона.
– А-а-а-а! – проорал бородатый, вырываясь вперед, а стальная махина так долбанула в ворота ремонтников, что под ногами дрогнула земля.
Погрузчик подпрыгнул и заглох, окутанный бетонной пылью, и тут к цеху подбежали мы.
– Вперед! – прокричал бородатый, и, пока окровавленный водила, который головой высадил лобовое стекло, заводил свой агрегат, ловко нырнул в зазор между автопогрузчиком и разбитой стеной, выставив перед собой копье. Еще двое наших нырнули за ним, и в этот момент автопогрузчик завелся. Водила сноровисто дал вперед-назад, повторил маневр, бешено вращающиеся колеса извлекли из асфальта черный дым, и под жестяной грохот опадающих на стальной корпус кирпичей автопогрузчик вырвался из пролома, с треском выдирая вилы из пробитых, покореженных ударом ворот. Мы радостно взревели и не глядя бросились в самую гущу окутавшей вход бетонной пыли.
Я сходу саданул палицей выскочившего из-за сверлильного станка Викентьича и удачно раскроил ему башку, ловко отбил удар бригадира слесарей-ремонтников и крикнул оказавшемуся рядом десантнику:
– Там, в наждачке, заточенные прутья, штук пятьдесят! Ими можно бросаться!
Десантник кивнул.
– Прикрой меня! – прокричал он и мы стали прорываться сквозь плотный вражеский заслон. Я держался чуть сзади, прикрывая ему спину.
Бородатый со зверским видом насадил на свое копье начальника ремонтно-механического цеха, пригвоздил его к аппарату газированной воды, пробив жесть корпуса, кто-то из складских упал, переломившись надвое от удара раскрученных на цепи тисков, а десантник, лихо крякнув, разрубил голову Александра Николаевича, поручившего мне точить прутки, ровнехонько по центру, на две части.
Через секунду мы, продавив плексигласовую стену, оказались в наждачке и жадно выхватили из ящика по охапке острых прутков.
– Занимаем оборону! – крикнул десантник и мы стали швырять прутки через пустой проем в наседающих на нас токарей. – С-суки, сколько же их тут…
«Ты помнишь, плыли в вышине и вдруг погасли две звезды… но лишь теперь понятно мне, что это были я и ты», – пел Лещенко в наждачной.
Полегло уже с десяток наших и около пятнадцати ремонтников, и тут с обеих сторон прибежало подкрепление. Вакула, размахивая огромной кувалдой, мгновенно уложил двух складских, а незнакомый мне мужик из наших разбил головы двум токарям обычной металлической трубой.
Я совершил два точных попадания и двое слесарей упали, пронзенные моими прутками, причем одному я очень удачно пробил голову насквозь. А потом, разгоряченный успехом, выскочил из наждачки, размахнулся, чтобы бросить пруток в выбежавшего из токарного зала сварщика, и неожиданно получил откуда-то сбоку такой удар в грудь, что завалился назад, ударился головой о станину ручного пресса, и еще в падении понял, что не встану – то, что с треском прорвав ткань спецовки, вонзилось мне в грудь, в ее правую сторону, уже давно вышло из спины, слева, пронзив грудную клетку наискосок.
«Лай-ла, ла-ла-ла ла-ла-ла ла-ла-а-а, ла-ла-ла-ла, ла-ла-ла-ла-а-а-а»…
Своим собственным прутком… – еще успел с горечью подумать я, когда сообразил, чем это меня так ловко проткнули. А потом наступили полная темнота и тишина…
Я проснулся от духоты и жажды. Было ощущение, что организм иссох без жидкости, как мумия в древнем саркофаге. Несколько секунд я пытался включить голову, чтобы сообразить, где нахожусь, но ничего не получалось, были только телесные ощущения неудобства. Постепенно возникло какое-то соображение, глаза адаптировались к тусклому свету и пришло понимание, что я нахожусь в кузнице. Свет от наружного фонаря проникал сквозь ее пыльные окна, рассеивался, теряя и без того слабую силу, и позволял разглядеть окружающее пространство отдельными фрагментами, как на темной, безнадежно передержанной в проявителе, черно-белой фотографии.
Кажется, я лежал в груде чьих-то разгоряченных тел, на боку, зажатый со всех сторон, почти лишенный возможности движения. Отовсюду слышались хрипы и тяжелое дыхание. Я скинул с плеча чью-то ногу, попытался перевернуться на спину, чтобы сесть, но что-то не позволило мне это сделать. Я повторил попытку и получил тот же результат – что-то цеплялось за меня, не давая перевернуться, или я цеплялся чем-то за что-то. Я пошарил рукой по груди и обнаружил, что из нее торчит какая-то штуковина. Я обхватил ее ладонью, потянул, но штуковина засела плотно, словно ее забили кувалдой. Меня охватило раздражение. Я с такой силой рванул эту чертову штуковину, что она выскочила из меня с громким чавкающим звуком, и не менее полуминуты с недоумением смотрел на чертов пруток, один из тех, которые я точил вот уже три или четыре дня подряд.
Отбросив эту гадость куда-то в темноту, где она звонко ударилась обо что-то железное и покатилась по полу, я с кряхтением слез с груды тел, а точнее, съехал с них на заднице, и несколько секунд стоял, пошатываясь от слабости, пытаясь сориентироваться среди нагромождения тел и агрегатов. Потом, повертев головой, увидел темнеющий купол вытяжки горна, развернулся, и осторожно, чтобы не споткнуться, побрел к сварщикам. Там у них была раковина и кран с водой.
Дверь к сварщикам оказалась запертой, а сил высадить ее у меня не было, поэтому я стал бродить в поиске питья по кузнице. Возможно, кузнец держал где-нибудь бутылку с водой. Пробраться к горну, неподалеку от которого стоял шкафчик с личными вещами Вакулы, было затруднительно из-за груды этих чертовых наваленных в проходе тел, и я стал шарить между станками. Все кругом было скользким и приходилось передвигаться как конькобежцу, не отрывая ступни от пола. Судя по всему, это была кровь, которой натекли целые лужи, как будто здесь недавно прошел ливень из эритроцитов.
Когда между аппаратом точечной сварки и пневматическим молотом мне удалось нашарить десятилитровую металлическую канистру, я обрадовался, словно лось, выскочивший из горящего леса к водопою. Судя по тяжести, емкость была полной под завязку. Быстро откинув крышку, я поднял канистру, припал губами к горлышку и после внушительного глотка понял, что внутри солярка. Почему-то нос не чувствовал запахов, иначе я обнаружил бы это раньше.
Да и черт с ним, – подумал я и стоял, задрав голову, не меньше минуты, и все хлебал, хлебал, хлебал, и никак не мог остановиться, потому что жажда действительно была поистине зверской. Солярка оказалась вполне удобоваримой и даже вкусной, только показалась какой-то жирноватой, лучше бы это был бензин… Выпив где-то половину канистры одним махом, я еще около минуты стоял неподвижно, тяжело дыша, пытаясь выправить сбитое дыхание. Потом опять приложился к горлышку, отпил еще пару литров, рыгнул и вернул канистру на место. Опять продышавшись, я стал думать, что делать дальше, и не придумал ничего лучше, как вернуться туда, где недавно лежал – там хотя бы было тепло. Почему-то я почувствовал внезапный озноб, хотя разбудила меня невыносимая жара.
Я дошел до груды и забрался на самый верх, опираясь ступнями на чьи-то руки, ноги, головы, и не особенно по этому поводу переживая. Точнее, я вообще не брал это в голову. Все равно все крепко спали и никто ничего не чувствовал. Теперь, когда глаза окончательно привыкли к скудному освещению, я разобрал, что тут были навалены и складские, и наши. Забравшись примерно на свое старое место, я свернулся калачиком и попытался согреться.
– Еб твою мать… – вдруг хрипло выругался кто-то над самым ухом.
Я открыл глаза и обнаружил лежащего рядом начальника цеха. Он пытался перевернуться на бок и не мог этого сделать, потому что мешал торчащий из глаза электрод. Этот электрод не давал ему уложить как надо голову, упираясь концом в чью-то спину.
– Иван Сергеевич… – тихо позвал я. Он перестал кряхтеть, затих, словно прислушиваясь. – Иван Сергеевич, вам помочь?
Он ничего не ответил, только лежал с десяток секунд не шевелясь, и шумно дышал. Потом с раздраженным бурчанием вырвал из головы электрод и швырнул его за спину. Тот, кажется, угодил в корпус вытяжки над горном, потому что послышался глухой жестяной звук, потом опять настала относительная тишина.
Начальнику наконец удалось перевернуться на бок, и через секунду он громко захрапел, а я еще около минуты лежал, слушая хрипы и стоны беспокойно шевелящихся мужиков, пока не уснул…
Я проснулся и обнаружил, что уже светло. Я лежал на полу среди пяти или шести вольно раскинувшихся тел – видимо, остальные мужики разбрелись. Я встал и сразу, прямым ходом направился к своей заначке, потому что опять чувствовал зверскую жажду. Нашарив канистру, я понял, что она совершенно пуста и выругался в адрес неизвестного, опередившего меня умника. А потом подумал: да и хрен с ним. Уже ведь светло, да и чувствовал я себя довольно бодро, поэтому найти попить не должно было составить труда. И побрел в цех, к аппарату газированной воды.
Возле аппарата толпился народ. Викентьич, начальник цеха, двое ремонтников и сварщик. Чужих не было; наверное, складские ушли к себе. На всех было два стакана, стояли молча. Викентьич допил и длинноволосый ремонтник нетерпеливо протянул руку за стаканом.
– Пятый, – сказал он и я догадался, что они договорились пить по пять стаканов, не больше.
Длинноволосый наполнил стакан, выпил его залпом, тут же поставил его под короткую выходную трубку, опять наполнил, и свой стакан тут же подставил Иван Сергеевич. Он нажал кнопку, с шипением хлынула газировка, а длинноволосый уже нетерпеливо протягивал руку, чтобы наполнить свой опустевший стакан.
Мы молча топтались возле аппарата около получаса, по очереди выпивая по пять стаканов, пока не кончился газ.
– Пошли в сортир, – сказал патлатый и мы побрели к токарям, в тамбур перед сортиром, который использовался в качестве курилки и где было три умывальных раковины. Раз кончилась вкусная вода с газом, значит, нечего было ждать друг друга и пить стаканами.
Там мы пили еще около получаса, по очереди нагибаясь и прикладываясь к кранам. Ожидающие засекали время, чтобы пьющие присасывались к воде не больше чем на минуту, потом сменяли пьющих. Все опять происходило молча.
– Нормально, – наконец сказал Викентьич. – Напился?
– Сейчас, мне бы еще разок…
Викентьич дождался, пока я напьюсь, потом сказал:
– Ладно, тогда и я еще разок.
И мы зависли возле кранов еще минут на двадцать.
– Сколько натикало? – спросил Викентьич.
Я взглянул на часы. Вторая половинка стекла отлетела и теперь циферблат был полностью открыт. Впрочем, стрелки двигались, а это было главное.
– Половина пятого.
– Утра или вечера?
– А хрен его знает.
– Утра, – сказал кто-то.
– Надо навести порядок, – сказал Викентьич.
Мужики неохотно оторвались от воды и мы всей гурьбой побрели в угловой зал с ручным прессом.
– Я к себе, у меня там бумаг скопилось, – сказал начальник цеха и Викентьич молча кивнул. – Ты знаешь, что делать. – Викентьич опять кивнул.
Начальник хотел что-то добавить, но, похоже, забыл, что, потому что в итоге только махнул рукой и ушел.
Ворота поставить не удалось, потому что они не хотели вставать на место, их нужно было рихтовать. Викентьич открыл воду и стал поливать пол из шланга, выгоняя кровь на улицу. Он периодически прикладывался к этому шлангу губами, а мы завистливо на него поглядывали, занимаясь покореженными станками.
– Серега, там, в кузнице, тоже кровищи до хрена, надо помыть, – сказал Викентьич. – Открой свою половину, у вас там тоже шланг есть.
Сварщик молча кивнул и ушел, а мы продолжили убираться.
– Нормалек, – наконец сказал Викентьич. – Сколько на твоих?
– Шесть, – сказал я.
– Нормалек, – повторил мастер. – Еще успеем сгонять быстро по домам, переодеться и пожрать. Фабричная столовка все равно закрыта… Даже в душ здесь успеем.
Мы побрели в раздевалку…
– Чего-то мы припозднились, – сказал Викентьич, обнаружив, что слесаря ушли. Я пожал плечами и прикрыл шкафчик. – Замок так и не поставил?
Я опять пожал плечами и прошел к зеркалу. Достал из заднего кармана джинсов расческу, причесался, потом стал смотреть на Викентьича.
– Чего? – спросил он.
– Слушай… – начал я.
– Можешь не продолжать. – Викентьич похлопал себя по карманам брюк и достал из левого железный рубль. Вот, больше ничем не могу, только рубль есть… Сегодня, кстати, зарплата будет.
– Не знаю, получу ли чего, – сказал я. – Кадровик обещал похлопотать, но без гарантий.
– Ясно, – сказал, причесываясь перед зеркалом, Викентьич. – Ну, двинули…
Мы вышли с проходной и остановились.
– На трамвай? – Я кивнул. – Тогда давай. Мне тут еще в одно место нужно заскочить.
Я пожал Викентьичу руку и взял направление на остановку. Дорога до фабрики была пустынной, первая смена начиналась только через час.
Пройдя пару метров, я вдруг очнулся. Ну, так мне показалось. На самом деле я вдруг оказался в каком-то месте, и только через пару секунд сообразил, где я. Кажется, подобное ощущение испытывают эпилептики, от кого-то я слышал об этом. Но ничего общего с эпилептиками у меня не было, стопроцентно. Просто, вероятно, на какую-то секунду я потерял над собой контроль. Возможно, не выспался или перетрудился, хотя ничего физически тяжелого вроде не делал. Подумаешь, точил прутки…
Я посмотрел на часы и чертыхнулся, обнаружив, что вылетела и вторая половинка стекла, но две стрелки, минутная и часовая, двигались исправно, а это было главным. До смены оставался почти час, и было непонятно, на кой черт мне понадобилось вскакивать в такую рань, если я настолько сильно не высыпаюсь, что временами испытываю помутнения в голове. И еще я не помнил, как только что ехал в трамвае и как почти дошел до фабрики. И уж совсем непонятно, почему сейчас иду от нее.
