Текст книги "Собрание сочинений в десяти томах. Том 9"
Автор книги: Алексей Толстой
Жанр:
Классическая проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 28 (всего у книги 37 страниц)
Спальня царицы Марьи Темрюковны. Кровать с высокими перинами, покрытая тканным жемчугом покрывалом. Поставцы[189]189
Поставец – шкафчик.
[Закрыть] с золотой посудой, кованые сундуки и ларцы из рыбьего зуба. На раскладном стуле сидит Марья Темрюковна в домашнем русском платье. Девушка, стоя за ее спиной, медленно чешет ей волосы. Марья Темрюковна перебирает струны восточного инструмента – тар. На ковре на полу сидят девушки и поют.
Девушки.
Ты стучи, трещи, лют мороз,
Ты крути, мети злой метелицей.
По лесам звери попрятались,
Галочье, вороночье понахохлилось,
Стары люди на печи кряхтят.
Одной девице не холодно.
Красной девице мороз – не мороз,
Снега белые расступаются,
Буйны ветры преклоняются,
Душа-девица свово ладу ждет.
Быстро входит Михаил Темрюкович. Он бледен, дорогая шуба на нем накинута на одно плечо. Марья Темрюковна, оставив струны, вскрикивает.
Марья. Брат!
Михаил Темрюкович. Государыня, прости, я с челобитьем…
Марья. Девы, отойдите.
Девушки отходят в глубину спальни.
Михаил Темрюкович(полувытаскивает саблю из ножен). Сестра, взгляни.
Марья. Кровь! Чья?
Михаил Темрюкович. Наскочили на меня холопы княгини Ефросиньи Старицкой.
Марья(расширяя глаза, страстно). Где?
Михаил Темрюкович. На Воздвиженке. С ножами, да много их… Стремянного моего стащили с коня, задавили. Одного я зарубил, да не стал более биться, ушел через мост.
Марья(изумленно). Не стал биться?
Михаил Темрюкович. Сестра, заступись перед государем. К нему уж побежали с оговором на меня…
Марья. Ах, враги, враги! Что ни день – смелее, наглее. Трус ты, Михаила, тебе бы наехать на людишек, да саблей их, да конем потоптать. Ах, руки мои слабые!
Михаил Темрюкович. Сестра, плохо в Москве… Боярские холопы да площадные подьячие грамоты на базарах мечут, а где и кричат, что ливонская война проклята богом, теперь-де три короля на нас поднялись, царскому войску тех королей не побить, а будто уж началось: большой полк князя Курбского пропал весь…
Марья. Ложь! Тебе, Мишка, стыдно грязь площадную ко мне заносить!..
Михаил Темрюкович. Сестра, где сейчас Андрей Курбский?
Марья. Курбский? – в Ливонии…
Михаил Темрюкович. В Ливонии ли? А может, в Литве? Говорят, он тайные письма прислал в Москву князьям, боярам…
Марья. Слушать тебя не хочу! Дурак ты! Князь Курбский нам верный слуга и друг…
Михаил Темрюкович. Экая ты горячая… Ох, смутно… Вчерась последний стрелецкий полк ушел в Ливонию… Около государя нас кучка осталась… Зарежут нас в Москве, как баранов… Сестра, слушай… В Москве шепчут, что-де стоит только взорвать пороховую башню, что в Китай-городе, у государя пушечного зелья не будет, и тогда войне конец… И как-де подожгут пороховую башню – с этого-де и начнется резня…
Марья. Ты подлинно пьян, Мишка… Государю только на Лобное место выйти да очами повести, перед его очами грозными Москва упадет ниц…
Михаил Темрюкович. Упадет ли? Сестра, ведь на площадях кричат, что ты – всему зараза, ты-де царя волшбой извела и разума лишила…
Марья. Я его волшбой извела, разума лишила! Враги, враги! Уж меня с мужем моим разлучают. Каждую ночь Иванушко мой придет, бедный, обнимет жарко. А проснусь среди ночи – и нет его на постели. Одна до утра мечусь, как наложница.
Михаил Темрюкович. А где же спит государь?
Марья. Где читает, пишет – там и спит, одинешенек, на лавке. Подремлет до первых петухов и уж зовет дьяка Висковатого или дьяка Фуникова и думает с ними. С лица осунулся, глаза провалились. Прежде ел много и вино пил, теперь – чуть ущипнет хлеба – и сыт…
Голос за дверью. Пусти меня к ней, пусти, холоп!
Марья Темрюковна снова садится на стул, берет тар, перебирая струны, оборачивается к девушкам.
Марья.
Ты приди, приди, ладо милое,
Ладо милое, желанный мой…
Девушки.
В темной улице, в переулочке
Заждалась я, дева, соскучилась.
Снег летучий мне щеки выщипал,
Белу грудь мою злой мороз остудил.
Врывается Ефросинья Старицкая. С посохом, в шубе, с порога кланяется царице.
Ефросинья. К тебе, государыня.
Марья. Что поздно пожаловала, я – почивать отхожу.
Ефросинья. Мне во дворец двери не заказаны. А ты все песни поешь? По нашему-то обычаю тебе на ночь надо богу лбом стучать.
Марья. Перечить мне будешь – опалюсь гневом.
Ефросинья. На мужнину-то тетку? Не бывало этого, не в обычае. (Села плотно на стул.) Челом не бью, прости, ноги слабы. Пожалуй меня, царица, я к тебе с обидой.
Марья. Тебя не жалую, Ефросинья Ивановна, не с добром приходишь, – глазами шаришь по углам, как мышь, да по Москве ссору плетешь…
Ефросинья. Спасибо тебе, государыня, что меня мышью обозвала. Да берите меня, да казните меня! Утянули нашу честь, – батюшки, что же это!
Марья(гневно). Пришла на моего брата жаловаться? Он – вон – стоит, бей на него челом.
Ефросинья(увидела Михаила Темрюковича, всплеснула толстыми руками, тихо заголосила). Ох, ох, святые заступники, как зрит-то он на меня, разбойник, душегуб. Да как жива-то я еще, батюшки!
Марья. Девы, прочь идите, спать ложитесь.
Девушки уходят.
Михаил Темрюкович(Ефросинье). Что же ты, – говори на меня, облыгай.
Ефросинья. Не вращай, батюшка, бельмами, не испугаюсь. (Царице.) Братец твой да с товарищами: с князем Афонькой Вяземским, да с князем Андрейкой Овцыным, да с князем Васькой Темкиным, да с Ванькой Зубатовым, да с Сашкой Суворовым – всю Москву разбили. А этот их атаман, – лютой пардус.
Михаил Темрюкович. Врет.
Марья. Молчи, пусть она скажет.
Ефросинья. Горячего вина напьются да, как бесы, кресты-то с шеи рвут и прочь мечут, и давай по Москве гонять, народ саблями сечь, конями топтать!
Михаил Темрюкович. Врет, старая чертовка!
Ефросинья. Да я ему и говорить не дам. В кабаках кругом задолжал. По Суконным рядам с товарищами пойдет, – купчишки-то лавки закрывают, бегут кто куда. Смущение в народе. А он, знай, похваляется: я – царский шурин, мне только царице шепнуть. Царская казна – моя казна.
Марья(гневно, брату). Говорил? Оправдывайся…
Ефросинья. Рта ему не дам раскрыть. Да ты, что ли, не слышала воплей-то на Воздвиженке, как они моих верных людей били, меня, старую, из саней вытащили в сугроб.
Михаил Темрюкович. Ох, змея, врет!
Ефросинья. На истине Евангелие поцелую. (Слезает со стула и бьет челом.) Государыня, выдай мне головой Мишку Темрюкова, разбойника, и товарищей его, воров, душегубов.
Михаил Темрюкович. Государыня, здесь измена явная. Они замыслили, чтобы около государя ни одной верной сабли не осталось.
Ефросинья. Врешь, гордый пес!
Михаил Темрюкович. Вели пытать ее и меня! Под пыткой скажем правду.
Ефросинья. Палачом меня не пугай, наезжий черкес.
Михаил Темрюкович. Вели нас вести в застенок.
Входит царь Иван. Он мрачен, угрюм. Останавливается перед Михаилом Темрюковичем. До половины вытаскивает его саблю, усмехается.
Иван. Гуляка, пьяница, дурак, прямой дурак. (Подходит к Ефросинье.) Обесчестили тебя, бедная. Мишкиной головы просишь?
Ефросинья. От вдовьей слабости, государь, уж лишнее что сказала, – ты не гневайся.
Иван. Погоди, не такое еще вам всем будет бесчестие. Как черви капустные, пропадете. Слушал я тебя за дверью – душа изныла. Волчица овцеобразная.
Ефросинья. Батюшка, государь, да что ты… Я, может, сдуру покричала маленько.
Иван. Скоро, скоро поставлю вам в Москве земскую волю. Тогда и не маленько покричите. Пошла прочь!
Ефросинья. Ахти, я глупая, ахти, неумелая! Прости, государь, прости, государыня. (Торопливо ушла.)
Царь Иван опять ходит, опустив голову.
Иван. Славу державы моей доверил ему… Могутность воинскую вручил… Тайные думы мои сказывал ему просто… Уж и не знаю… Чарой его обнес, что ли? Шубейкой его, убогого, не пожаловал? Грозил ему? Не помню. Отступил он от Ревеля, простояв до зимы напрасно, – я ногти с досады грыз, а ему отписал так-то ласково, отечески. Что он томил наше войско без славы, я и то ему простил, щадя его гордыню.
Марья. Прилег бы ты, ладо мое, дай – сапожки сниму…
Иван(дико). Заплатил мне за все… Ехидны ядом изъязвил он мое сердце. Ум мутится!.. Больней не мог он ужалить меня…
Марья(гладит ему голову). Ладо мое, затихни. Я здесь, с тобой. Просияй. Вымолви, кто твой обидчик?
Михаил Темрюкович(гремя саблей, вращая глазами и усами). Кто обидел тебя? Имя скажи.
Иван. Андрей Курбский бежал от нас. Отъехал к польскому королю.
Марья. Ладо мое, то – добро для нас, – Курбский был вором, собакой, от века дышал на тебя изменой…
Иван. Позором нашим купил себе отъезд… Под Невелем, уговорясь, дал разбить себя гетману Радзивиллу… Войско утопил в болотах. Сам одвуконь бежал… За все то польский король ему – на место ярославских-то вотчин – город Ковель жалует с уездами… Воля ему теперь без моей узды… Княжи стародедовским обычаем. Томлюсь – казни ему не придумаю… (Вынимает из кармана свиток.) С Васькой Шибановым эпистолию мне прислал вместе с Васькиной головой… (Тыча пальцем в свиток.) «Почто, царь, отнял у князей святое право отъезда вольного и царство русское затворил, аки адову твердыню…» Ему царство наше – адова твердыня! А уж я-то – сатана – на московских пустошах пью кровь человечью!.. А он-то за королевским столом меды пьет, гордый ростиславич, а меды покажутся кислы – в Германию отъедет и дважды отечество продаст… «Почто, царь, поморил еси казнями многими единородных княжат от роду великого Владимира, кого твой дед и отец еще не разграбили и не казнили?..» Каких княжат? Выдай мне их, Андрей, поименно… Да мы и без него пальцем в окошко все их дворы пересчитаем… Вот они, вон, – крыши медные… Стонут княжата! Служба им – неволя! Неохота в кольчугу влезать – брюхо толсто… Ах, бедные! Дремать бы им немятежно по вотчинам своим! Да царь-то, с совестью прокажённой, хочет царство свое в одной своей руке держать, рабам своим не давать над собой властвовать… Противно разуму сие… Это ли православие пресветлое? – мне быть под властью рабов! Я есмь русская земля! Почто я казни на них воздвиг! А я еще казней на них не воздвигал… Еще не воспалился разум мой…
Марья. Брат, государю бы до первых петухов поспать безбурно. Уйди, оставь нас.
Михаил Темрюкович. Государь, голова моя и сабля эта – твои.
Иван(отмахнулся). Поди, поди, гуляка.
Михаил Темрюкович уходит. Марья снимает покрывало с постели.
Марья. Взгляни на меня ласково, ладо мое.
Иван(подходит, усмехаясь). А что, Темрюковна, – побьют меня три короля, побьют и царство разорят?
Марья. Ты их сам, батюшка, на-полы[190]190
На-полы (наполы) – пополам.
[Закрыть] разобьешь. (Идет к поставцу и из кувшина наливает чару вина.)
Иван. Подвяжем мы лапотки с тобой и побредем в чужие земли – куда глаза глядят, Христовым именем, былые царь с царицей. Где хлебца дадут, где кваском напоят, – вот и хорошо.
Марья. А ну, пойдем, мне и горя мало. Выпей, месяц мой ясный.
Иван(берет чашу и, не отпив, ставит ее). Не короли мне страшны, – Москва. Толща боярская. Им на разорении земли – богатеть да лениветь! Им государство – адова твердыня! Замыслил я неведомое, Марья Темрюковна, – небывалое. Да, видно, еще слаб да робок. С малых лет боярами пуган. А ждать нельзя. Побьют меня три короля. Вот ум и бьется о стены.
Марья(опять подает ему чару, и он пьет). Отгони черные мысли, развесели сердце, пожалуй меня любовью, чтобы нынче постелю нашу тихий ветер качал, румяная заря в лицо ладу моему светила.
Иван(целует ее). Не сыт я тобой. До гроба сыт не буду. Ярочка белая, стыдливая… Глаза дикие, глаза-то угли. Ну, что, что дрожишь? Косами меня задушить хочешь? Задушусь твоими косами, царица. (Отстраняет ее и глядит ей в лицо.) Нарумянилась сегодня али заждалась? Что за наваждение? Что с тобой, Марья? (С испугом видит, как лицо ее розовеет, выделяется все отчетливее.)
В дверь стук.
(Бешено кидается к двери.) Кто посмел?
Михаил Темрюкович (просовывается в дверь). Государь, пожар великий в Китай-городе. Горит кругом пороховой башни. Как бы не случилась беда!
Иван. Кто во дворце?
Михаил Темрюкович. Все ближние: Грязной, Вяземский, Суворов…
Иван. Беги за ними! Буди! Да пошли за Малютой.
Михаил Темрюкович убегает, Иван надевает кафтан.
Жена, подай саблю.
Марья. Государь, кольчугу надень.
Иван. Не надо. Набат слышишь? Не одному мне Курбский письма прислал. Завтра с Лобного места поговорю с Москвой опричь[191]191
Опричь – кроме.
[Закрыть] всего… Опричь всего… (Отрывает от себя руки Марьи.) Ложись, да не спи, – жди, вернусь.
Лобное место на Красной площади. За кремлевской стеной, покрытой дощатой деревянной кровлей, видны купола соборов и золоченые, луженые, причудливые крыши деревянных дворцов. Зимний день В морозной мгле висит красноватое большое солнце. Слышны хриплые звуки костяных рогов и протяжные голоса бирючей. Стекающийся отовсюду народ не виден, так как пригорок Лобного места значительно выше площади. У подножья Лобного места похаживает Федор Басманов. Он в черном кафтане. На ножнах сабли висит большая кисть в виде метлы.
Голос первого бирюча. Закрывай лавки, бросай торговать, государь сказал идти на Лобное место!
Голос второго бирюча. Мужики деревенские, люди слободские, посадские, айда на Лобное место!
Голос третьего бирюча. Князья, бояре, окольничие и всяких чинов дворцовые и приказные люди, идите на Лобное место!
Басманов(поманивает вниз – туда, где шумит толпа). Поближе, поближе, торговые люди, ничего не бойтесь, – самые добрые – выходите по одному.
Купцы и за ними ремесленники поднимаются на пригорок и кланяются Басманову.
Первый купец. Купец скобяного ряда, Шестопалов, где стать-та?
Басманов. Колпачком прикройся, кушачок отсунь, стой весело.
Первый купец. Да уж как можем…
Второй купец(с лицом и бородой, как пишут на иконах). Мы – купцы Алексеевы, нитошники, канительщики.
Басманов. Эва, какой ты старый.
Второй купец. Бяда! Татарское иго помню. А я еще ничего…
Первый ремесленник. Мы – оружейники с Арбата.
Второй ремесленник. Кожевенники от Мясницких ворот…
Басманов. Ремесленникам стоять отдельно.
Ругань, крики. Выбегает толстая румяная женщина в двух шубах и трех платках.
Купчиха. Как – зачем бабу вперед? Как – зачем бабу? Купчиха я добрая. Здравствуй, боярин.
Басманов. Здравствуй, печь.
Купчиха. Уж и печь! А я вправду, что – печь, на мне хоть блины пеки.
Басманов. Чем торгуешь, добрая?
Купчиха. Да что ты, батюшка! Да в обжорном ряду да я первая купчиха. Да ты ел ли пироги-то мои? Пресвятая богородица, да в лавке у меня, что хошь, спрашивай, и отказу нет, и ходить тебе больше некуда…
Первый купец. Расступись, народ, суконная сотня идет.
Третий купец. Кланяюсь тебе, боярин, – суконной сотни купец Калашников.
Басманов. Живешь поздорову, Степан Парамонович?
Третий купец. Торгуем помаленьку.
Купчиха. Живем по-божьи: кто кого обманет.
Третий купец (строго). Вдова?
Купчиха. Вдова.
Третий купец. И видно, что бить некому.
Басманов(мужикам, которые подходят). Христиане, подходите, подходите, не бойтесь. Откуда?
Мужик. Мы – мужики из деревни Раздоры.
Басманов. А что высоко подпоясались? Али драться собрались?
Мужик. Само собой – не для шуток народ сгоняют.
Крики, щелканье кнутов.
Басманов(кричит в ту сторону). Не пускай их близко! Князья, бояре, из саней вылезайте, идите пешие…
Скоморох(выскакивает из толпы, размахивает бумагой). А вот я – с челобитьем на нашего воеводу, большого боярина – такого-то доброго да милостивого, что зажили мы богато, есть стало нечего, скота много – две кошки дойных да мышь на сносе, медной посуды – крест да пуговица, а в огороде – репей да луковица.
Хохот. Вдали шум и ругань. Размахивая длинными рукавами, полами шубы, спешит князь Оболенский-Овчина, чтобы стать первым у Лобного места. За ним несколько бояр.
Оболенский. Куда хочу – туда еду, где хочу – там из саней вылезаю. Шубу на мне всю ободрали. Четыреста лет мы, рюриковичи, пешком-то не ходим. Обида!
Басманов. Князья, бояре и всяких чинов приказные люди, – становитесь по левую руку.
Оболенский. Это ты тут главный, Федька? Дожили! Он – лапотник – наверху, я – внизу… Обида!
Басманов. Вытрись платочком, князь, прохлади спесь, – лопнешь.
В толпе смех.
Оболенский. Сгинь, смерд! (Кидается на него с посохом. Бояре с приговорож: «Уймись, уймись», – оттаскивают его.)
Появляются княгиня Ефросинья и Владимир Андреевич, затем князь Репнин.
Ефросинья. Народу-то черного, подлого! Да кто их, страдников,[192]192
Страдники – чернь, холопы, а также худородные дворяне.
[Закрыть] пустил к Лобному месту?
Владимир Андреевич. Недоброе государь задумал. Не уйти ли нам, любезная матушка?
Ефросинья. Ничего не бойся, стой кротко, – мать за тебя все сделает.
К ней подходит Репнин и – тайно.
Репнин. Человек найден.
Ефросинья(перекрестясь). Кто таков?
Репнин. Из немцев. На Варварке вино курил и пиво варил. Царь велел шинок его разбить. Оттого он зол.
Ефросинья. Достаточно ли зол?
Репнин. Мстить хочет.
Ефросинья. Надежен ли?
Репнин. До денег жаден. Ловок и увертлив.
Ефросинья. Здесь он?
Репнин. Вон – стоит.
Оболенский(боярам). В храм пресвятой богородицы нас никого, ближних, не пустили. Не хочет царь Иван с нами молиться богу. Не достойны! С кем же он обедню стоит? Сам-третей: он, царица да – тьфу! – третий с ним – поганый татарин, касимовский царенок, Симеон Бекбулатович…
Среди бояр смущение, ропот: «Несбыточно это… Небывало…»
Оболенский. У него на Воздвиженке на дворе стоят два десять кобылиц дойных. Симеон Бекбулатович кобылье молоко пьет и жеребячье мясо ест, а царь – его крестный отец – жалует его нам на бесчестье.
Перезвон колоколов. Люди снимают шапки, крестятся.
Басманов(народу). Царь и государь Иван Васильевич вышел!
На переднем плане – безмолвная сцена: Ефросинья и Репнин проходят мимо человека в кожаных узких штанах, в широкой бархатной куртке, в плоской шапочке с пером. Репнин кивает Ефросинье на человека, она улыбается ему, немец понимающе подмигивает и приоткрывает полу куртки, под которой у него спрятаны лук и стрела. Ефросинья роняет кошель. Немец быстро поднимает Мимо проходит Василий блаженный.
Василий(Ефросинье). Копеечку дай, дай, добрая.
Ефросинья. Нету, нету, нету ничего.
Василий. Все отдала, милостивая?
Репнин. У царя проси копеечку, ну – пошел, пошел… (Толкнул его.)
Василий. Пожалели бояре копеечки… Ох, ох!
В толпе ропот: «Не трогайте, не трогайте блаженного». Особенно громко зашумели мужики.
Мужик. Эх, боярин-ста, ты нашего не замай…
Первый ремесленник. Зачем толкаешь блаженного, ай разуму нет!
Первый купец. Иди к нам, Васенька.
Второй купец. На, божий человек, поешь просвирочку.
Василий(идет, взмахивая руками). Кыш, кыш, кыш. На куполах-то вороны, кыш! На крышах-то вороны, на деревьях-то вороны. Кыш! От вороньих крыл свету не видно… Кыш! Кыш!
На Лобное место всходит Василий Грязной. Он в черном кафтане, в черной шапке, к поясу привязана метла. Положив руку на рукоять сабли, оглядывает толпу.
Грязной. Московские люди, государь хочет с вами говорить.
Басманов. Не робей, становись с ними. Грязной. Кого привел? Басманов. Царь велел ему стоять. Грязной. Кто таков?
Басманов. Борис, окольничего Федора Годунова сын.[194]194
Борис, окольничего Федора Годунова сын. – Борису Годунову (ок. 1551–1605) по пьесе «лет восемнадцать». Действительно, Борис начал службу при дворе Ивана IV в 1570 году оруженосцем царя. Толстой допускает хронологический сдвиг, так как действие данной картины пьесы разворачивается в конце 1564 года.
[Закрыть]
Грязной. Пусть стоит.
На Лобное место всходит Иван. Толпа затихает. Позади него Грязной и Симеон Бекбулатович – толстый, круглолицый, без бороды, с висячими усами, в парчовой золотой шубе, высоком колпаке с лисьей опушкой. Иван кланяется на три стороны.
Иван. Прощайте, прощайте, прощайте!
Толпа разом вздохнула и затихла. На Лобное место вскарабкался Василий блаженный и сел пригорюнясь.
Жития нам в Москве более не стало… Сколь ни грозил я и ни вразумлял, враги мои, недоброхоты людские, – князья и бояре мои, и окольничие, и все приказные люди, а с ними вкупе епископы и попы, держа за собой поместья и вотчины великие да жалованье государское получая к тому же, обо мне, государе, о государстве нашем, обо всем православном христианстве радеть не захотели… От недругов, с кем ныне ведем войну, государство оборонять не хотят… Ищут расхищения казны. Мучительства ищут всем добрым христианам. Попирают благочестие душ своих ради сребролюбия, ради сладости мира сего, мимотекущего. А захочу я кого казнить, – милые мои! Да крик-та, да шум-та! Епископы да попы, сложась с боярами да с князьями, начнут печаловаться о воре-то. Уж я для них – лев-кровоядец, я для них – дьявол злопыхающий… Твердыня адова – им самодержавное государство наше… Хотят жить по-старому, – каждому сидеть на своей вотчине, с войском своим, как при татарском иге, да друг у друга уезды оттягивать… Разума нет у них и ответа нет перед землей русской… Государству нашему враги суть, ибо, согласись мы жить по старине, и Литва, и Польша, и немцы орденские, и крымские татары, и султан кинулись бы на нас черезо все украины, разорвали бы тело наше, души наши погубили… Того хотят князья и бояре, чтобы погибло царство русское… Увы! Рассвирепела совесть моя. С князьями и боярами и наперсниками их жить в согласии более не можем. С великой жалостью сердца надумали мы оставить Москву и поехать куда-нибудь поселиться опричь.[195]195
…надумали мы оставить Москву и поехать куда-нибудь поселиться опричь. – 3 декабря 1564 года после окончания службы в кремлевском Успенском соборе Иван IV простился с митрополитом, Боярской думой, дворянами, московскими гостями и покинул Москву. Через несколько недель он остановился в Александровской слободе, откуда в начале января известил митрополита и Боярскую думу об отречении от престола; одновременно он обратился ко всем жителям Москвы, обвиняя бояр за оскорбления, причиненные ими ему, и за притеснения народа.
[Закрыть]
Опять вздох в толпе, плач и опять тишина.
Василий. Так, так, батюшка, так, так…
Иван. Хотим жить по-новому, на своих уделах[196]196
Хотим жить по-новому, на своих уделах… – Опричнина выделилась из Московского государства со своим двором, армией и территорией. «Это был особый двор (…) в столице на посаде за степами Белого города, за линией нынешних бульваров, отведены были улицы (Пречистенка, Сивцев Вражек. Арбат и левая от города сторона Никитской) с несколькими слободами до Новодевичьего монастыря» (Ключевским, с. 175).
[Закрыть] и думать и скорбеть о государстве нашем опричь земщины.[197]197
…думать и скорбеть о государстве нашем опричь земщины. – После выделения опричнины в 1565 году вся остальная часть Московского государства стала называться земщиной. Она управлялась Боярской думой и приказами. Земские бояре заведовали всеми текущими делами, но о больших делах докладывали государю.
[Закрыть] Вам, гости именитые, купцы посадские, и слобожане, и все христианство города Москвы и деревень московских, сомнения в том на меня никакого не держать. Гнева и опалы на вас у меня никакой нет.
Крики: «Горе нам! Горе нам! Останься! Останься!»
На расхищение вас не отдам и от рук сильных людей вас избавлю.
Мужик. Батюшка, не тужи, надо будет, – мы подможем.
Третий купец. Ты, государь, только спроси, а уж мы дадим…
Иван(кланяется налево – боярам). Не люб я вам. Хочу рубища вашего али еще чего худого? Припала мне охота есть вас, кровь вашу пить? Так, что ли? Прощайте. А как вам, князьям и боярам, без царя жить не мочно, жалую вам царя. (Дернул за руку и вытащил вперед себя Симеона Бекбулатова.) Вот вам царь всея земщины.[198]198
Вот вам царь всея земщины. – Толстой допускает хронологический сдвиг. Симеон Бекбулатович был поставлен великим князем земщины позднее.
[Закрыть](Кланяется ему.) Жалую тебя, государь Симеон Бекбулатович, князьями и боярами моими, уделами и уездами ихними и градом Москвой.
Симеон Бекбулатович, сопя и вращая глазами, поправляет на голове высокий колпак. Бояре пятятся, закрываются руками, ахают, начинают кричать: «Бес, бес».
Оболенский. Черт в него вошел, черт!
Репнин. Государь головой занемог!
Ефросинья. Царица его зельем опоила!
Иван. Отходите от меня, изменники, в земщину. (Берет у Грязного метлу.) А мы идем опричь, не щадя отца и матери, брата и сестры, не щадя рода своего, этой метлой мести изменников и лиходеев с земли русской.
Василий(вдруг поднялся, заслоняя собой Ивана). Не надо, не надо! Не отнимайте дыхания его.
Тишина. Звон стрелы. Пронзительный женский крик.
Купчиха. Убили!
Василий падает, пронзенный стрелой. Иван наклоняется к нему, схватывает его повисшую голову, прижимает к себе и глядит в толпу страшными глазами.
