Текст книги "1 декабря 1941 года (СИ)"

Автор книги: Алексей Крылов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)

Но силы были не равны, к немцам пришло подкрепление. Уже через три дня из 430 человек в живых остались только 29, в том числе и Иван Старчак. Погибли почти все, но не дали фашистам прорваться к Москве, дали возможность Подольским курсантам подойти и занять оборону.

Памятуя те события Жуков сказал майору:

– Вот вы и проверите этот бред, а пилота расстрелять всегда успеем.

– Как проверю?

– Полетите с ним на спарке, – кивнул на лётчика командующий, – проверите информацию.

– Да я.., да у меня.., – сбивчиво залепетал майор. – У меня другое задание. Да он меня к немцам увезёт.

– Я прикажу вас расстрелять немедленно, – рявкнул командующий и, обращаясь к лётчику, приказал: – Немедленно вылетайте. Буду ждать вашего возвращения, – и, обращаясь к майору, прибавил: – Доложите о результате разведки лично мне.

А уже менее чем через час майор НКВД стоял навытяжку перед командующим.

– К Москве действительно идут танки. Почти шестьдесят. Много пехоты за ними. Мы прошли над ними дважды. Нас обстреливали. Перед вражескими танками наших войск нет.

Выслушав майора, командующий велел позвать лётчика и сказал ему:

– Спасибо, тебе, пилот, будешь награждён орденом Красного Знамени, – а потом, обращаясь к порученцу, прибавил: – Прикажите выдать ему водки, чтоб мог обмыть награду с боевыми товарищами. Ещё раз спасибо.

Генерал армии склонился над картой. Одного взгляда на неё было достаточно, чтобы понять: врагу на этом направлении противопоставить нечего.

Он связался с командующими авиацией фронта, чтобы приказать нанести бомбовый удар по колонне. Тот доложил, что на аэродроме базирования бомбардировщиков кончился боезапас. Да и низковата облачность для прицельного бомбометания, а удар по площади ничего не даст. А штурмовая авиация вся задействована под Звенигородом.

Не часто в жизни у генерала армии случались ситуации, когда он не мог принять решения в силу сложных обстоятельств и оказывался безсилен поправить положение.

Он мог только представить себе, как колонна вражеских машин стремительно двигается по Алабинскому полигону к столице. И это случилось именно тогда, когда уже казалось, что враг выдохся и его наступление окончательно захлёбывается.

Наверное, это был самый чёрный день во всём боевом поприще генерала армии. Почти шестьдесят танков! По тем временам – силища огромная. Да ещё пехота на автомобилях.

Выход оставался только один, и генерал армии не мог им не воспользоваться. Он попросил соединить с Верховным Главнокомандующим, просил соединить его со Сталиным.

Полки стрелковой дивизии, прибывшей из Сибири, разгрузились на нескольких полузаметённых снегом подмосковных станциях. Где-то, совсем рядом, спал тревожным сном огромный город. Под утро мороз крепчал, пощипывая щёки, забираясь под шапки-ушанки. Но что сибирякам мороз?! Привычны они к морозу. Да и экипировка под стать погоде – все в добротных полушубках, в валенках.

Резко прозвенела в морозной тишине команда: "Становись", и капитан Михаил Посохов одним из первых встал на краю пристанционной площади, обозначая место построения своей роты, первой в первом батальоне полка. Строй полка протянулся через всю площадь и занял улочку, тянувшуюся вдоль скрытого посадками железнодорожного полотна. Строили повзводно, в колонну по три, готовясь к пешему маршу.

– Теперь уж скоро, – молвил пожилой, видно по всему, бывалый красноармеец, приятной наружности.

Благородные черты лица выдавали в нём человека не простого, хотя он и старался не выделяться среди товарищей. Капитан Михаил Посохов давно обратил на него внимание, ещё в пункте формирования. В их полк добавили людей, мобилизованных в районе Томска, чтобы пополнить его до полного штата. Это было несколько недель назад. Знакомились с пополнением уже в эшелонах, которые летели стрелой к Москве через всю Россию.

Ротному в сложившейся обстановке недосуг побеседовать с каждым. Но с этим красноармейцем он всё же нашёл время переброситься несколькими фразами.

– Как вас величать? – поинтересовался он вежливо, чувствуя, что этот его подчинённый особенный, предполагая в нём какую-то тайну.

– Красноармеец Ивлев, – ответил тот.

– А как по имени и отчеству величать? – вдруг с теплотой попросил Посохов.

– Афанасий Тимофеевич.

– Откуда призваны?

– Из-под Томска, с таёжной деревушки, – и он сказал название, которое ничего не дало Посохову, а потому он его и не запомнил.

– Из деревушки? – спросил Посохов, не скрывая удивления.

– Так точно, – несколько распевно подтвердил Ивлев. – Учительствовал там.

– Годков-то, небось, немало. Почему призвали?

– Добился, чтоб призвали. Как можно сидеть, коль такое творится. Я ведь кое-что умею. Почитай, империалистическую всю прошёл, да и в гражданскую воевать довелось.

Ивлев умолчал, на чьей стороне воевал в гражданскую, а Посохов и не спросил, поскольку такой вопрос был бы совершенно нелепым.

– И рядовой?

– В империалистическую был, – Ивлев сделал паузу, – унтер-офицером, – намеренно прибавив слово "унтер", хотя офицером он был без этого добавления. – Ну а в гражданскую всяко случалось, там ведь поначалу по должностям определяли, – уклончиво ответил он. – После ранения и осел в Сибири. Там меня едва выходили на заимке, где спрятали, когда белые наступали.

И в последней фразе он всё перевернул с точностью до наоборот. Оставили его на заимке не красные, а белые, поскольку ранен он был тяжело. Оставили у зажиточного крестьянина, причём с подлинными документами, которыми он после окончания академии Генерального штаба уже не пользовался, и по которым его знали разве только однокашники по кадетскому корпусу, юнкерскому училищу, да первым годам офицерской службы. На спецфакультете академии, куда он поступил после нескольких лет службы, пришлось сродниться с другой фамилией и привыкать к иной биографии...

– Может быть, ротным писарем вас назначить? – спросил Посохов. – Всё полегче будет.

– Я, товарищ капитан, на фронт просился не бумажки писать. А за возраст мой не безпокойтесь. Молодых ещё обставлю, когда придёт нужда.

– Тогда командиром отделения. У меня в первом взводе одного отделённого нет. Справитесь?

– Должность, конечно, для меня очень ответственная, – скрывая улыбку, молвил Ивлев. – Постараюсь справиться, коли прикажете.

И вот теперь, когда прозвучала команда "Шагом-марш!", Ивлева отделял от Посохова только молодой лейтенант, командир взвода.

Посохов не нашёл ничего необычного в ответах Ивлева. После урагана, пролетевшего над Россией в годы революции и гражданской войны, мало ли как складывались судьбы. У самого-то биография более чем запутана. Мать погибла в восемнадцатом, а отец... Имя отца мать просила забыть строго настрого и навсегда. Так наказала ему, когда прощалась с ним, совсем ещё мальчишкой, оставляя у родственников в соседей деревушке. Сама же она ушла в село Спасское, что на берегу чудной речушки Теремры. Зачем ушла туда на свою погибель, Посохов понял не сразу. Собственно, Посоховым он тогда ещё не был. Сельские мальчишки называли его барчуком, потому как жил он с матерью своей в господском доме.

Однажды сельская сплетница спросила у него, знает ли кем приходится ему местный помещик Николай Дмитриевич Теремрин? Миша не знал, и она пояснила, что помещик Теремрин приходится ему отцом, что, мол, матушка Анюта, нагуляла его со своим барином. Вечером он рассказал об этом матери, но только взбучку от неё получил, а потом и сплетница получила по заслугам не только от матери, но уже и от барина. Так Миша и не понял, кто же прав.

Был у помещика сын Алексей, которого Михаил видел сначала юнкером, затем офицером и который относился к нему очень хорошо.

В тот страшный год, когда Миша лишился матери, безчинствовал в округе красный комиссар Вавъессер. Его отряд застал врасплох барина в его господском доме. Это Михаил запомнил хорошо.

– А ну выходи на суд людской! – кричал комиссар, осаживая плетью коня.

К дому двинулись два подручных Вавъессера, и стало ясно, каков будет этот суд "людской". Но тут прогремели два выстрела, и оба карателя пали замертво.

Вавъессер поскакал прочь, но пуля достала и его, правда, только ранила.

По дому открыли огонь. Завязалась приличная перестрелка. Во время перестрелки мать успела вывести Михаила из дому и укрыться с ним в лесу. Что произошло дальше, Михаил не знал. Помнил только, что мать долго и горько плакала, а потом, поздней ночью отвела его окольными путями в соседнюю деревню, к дальним родственникам. Долго она с ними спорила, что доказывала им, а потом и ушла ещё затемно, ушла, как узнал он потом, в Спасское. А под утро вспыхнул ярким пламенем господский дом. Говорили потом, что Аннушка подожгла его вместе с карателями, и что Вавъесер по причине ранения спастись не сумел, потому, как в суматохе пожара каждый спасал свою шкуру.

А уже под вечер двоюродный дядька, у которого оставила Михаила мать, сказал ему:

– Убили твою мамку. Не дай Бог тебя искать станут. Уходить надо.

Дядьке шепнули, что подручный Вавъессера обронил фразу: "А где щенок её? Он, говорят, сынок буржуя? Найти мне его!".

Ночью дядька проводил Михаила до опушки леса, который, как запомнил Михаил, назывался Пироговским, и сказал:

– Ты, Мишаня, забудь из какого села идёшь и как звать мамку твою. А пуще всего забудь фамилию барина Теремрина. А теперь иди, этой дорогой иди!

Прицепил ему за спину котомку, дал выструганную палку и сказал:

– Вот тебе посох, может и приведёт он тебя к удаче.

Долго плутал Миша, прячась от людей, и добрел до какого-то городка, где его изловили и привели в какой-то приют.

– Звать как? – спросил мужчина в белом халате.

– Почём я знаю. Отца, сказывали, прибило ещё в ту войну. Мать померла.

– Да брось ты свою палку, – с раздражением сказал мужчина.

– То посох мой...

– Посох? Вот и запишем тебя Посоховым. Запомнишь?

– Запомню.

Так Андрей, не имевший фамилии, по той понятной причине, что фамилию отца-дворянина носить не мог, а материнскую и не знал вовсе, стал Посоховым.

После детского дома поступил в пехотную школу и стал красным командиром.

И вот он шёл в колонне стрелкового полка во главе своей роты защищать Москву.

Куда их вели, знало, пожалуй, лишь полковое начальство. Маршем следовала вся их стрелковая дивизия сибиряков.

Сталин разговаривал с командиром 3-й авиадивизии дальнего действия полковником Головановым, когда раздался звонок по ВЧ (высокочастотной телефонии). Командующий фронтом докладывал встревоженным голосом: со стороны Можайска на Москву движется колонна танков, силою до шестидесяти машин с пехотой. Остановить её нечем. Никаких наших подразделений и частей на этом направлении нет.

Не время было спрашивать, почему оборона на этом направлении оказалась эшелонирована столь слабо. Сталин спросил лишь одно:

– Ваше решение?

Командующий фронтом доложил, что принял решение собрать артиллерию двух стрелковых дивизий пятой армии, 32-й и 82-й, но для того, что бы перебросить их на участок прорыва, времени уже нет. Нужно любой ценой задержать танки, идущие по главному шоссе Алабинского полигона на Голицино, а задержать их нечем.

Сталин тут же позвонил Жигареву, коротко ввёл в обстановку и попросил нанести удар по танковой колонне силами фронтовой авиации.

– Это невозможно, товарищ Сталин. Низкая облачность не позволит нам нанести точный бомбовый удар, а против танков удар по площади не эффективен. Все силы штурмовой авиации брошены на отражение прорыва под Звенигородом.

Сталин согласился с командующим авиацией и обратился к Голованову:

– Может быть, выбросить десант? Именно так мы поступили под Малоярославцем...

– Вероятно, это единственный выход, – согласился Голованов, – Но здесь есть сложности. Выбрасывать десант с шестисот – тысячи метров в данной обстановке безсмысленно. Низкая облачность сведёт на нет точность выброски, а глубокий снег не позволит десанту быстро сосредоточиться в районе прорыва. К тому же, противник сможет расстрелять парашютистов в воздухе.

– Но не сажать же самолеты в поле перед танками противника? – с раздражением спросил Сталин.

– Да, это тоже невозможно, – подтвердил Голованов. – Часть самолетов неминуемо погибнет при посадке, да и приземление под огнём противника не приведёт к успеху.

– Каков же выход?

– Выход есть. Нужно высадить десант с предельно малых высот и с предельно малой скорости самолётами транспортной авиации. Глубокий снег в этом случае нам на руку.

Сталин долго молчал, затем сказал:

– Без парашютов? Как же это? Ведь люди погибнут.

– При выброске с парашютами погибнет больше. А здесь снег смягчит удар. Можно надеяться на незначительные потери. К тому же иного выхода у нас нет, – убеждённо сказал Голованов.

Он доложил, что на аэродроме транспортной авиации близ села Тайнинское находятся самолеты ПС-84 и ДС-3 из внуковской особой авиационной группы. Лётчики на них опытные, у каждого солидный налёт в различных метеорологических условиях. Пройти на бреющем над полем и обеспечить выброску десанта они вполне способны.

– Остаётся найти резервные части, которые можно быстро доставить в Тайнинское.

У Сталина на карте были нанесены все самые свежие данные об обстановке, о расположении частей и соединений, о подходе резервов. Одного взгляда было достаточно, чтобы определить: ближе всех к Тайнинскому находились части стрелковых дивизий, следовавших маршем на формирование 1-й Ударной армии по Ярославскому шоссе. Верховный попросил уточнить, где находятся они в данный момент, и узнав, что в районе Пушкино, приказал повернуть два стрелковых полка на аэродром.

– Какие силы мы можем десантировать? – спросил Сталин у Голованова.

– Каждый самолет может взять до тридцати десантников с противотанковыми ружьями из расчёта одно на двоих, с противотанковыми гранатами и личным оружием.

– Хорошо. Сколько у нас есть самолётов?

– Надо, чтобы количество транспортников довели до тридцати, – сказал Голованов. – Пятнадцать в Тайнинском уже есть. Ещё пятнадцать нужно перебросить с аэродрома Внуково из состава особой авиационной группы.

– Поезжайте в Тайнинское, – размеренно сказал Сталин. – Лично поставьте задачу лётчикам. Когда прибудут стрелковые полки, поговорите с людьми, обрисуйте обстановку и попросите от моего имени выполнить эту опасную задачу, отберите только добровольцев.

Михаил Посохов шел в строю батальона во главе своей стрелковой роты. Этот день 1 декабря 1941 года, казалось, был рядовым днём долгой обороны Москвы. Гитлеровцы продолжали наседать и ещё не оставили надежды ворваться в город. И хотя мало кто в тот день знал, что эти их попытки – последние, что через несколько дней Красная Армия перейдёт в решительное контрнаступление, которое готовилось Ставкой уже давно, в каждом защитнике Москвы росла уверенность в победе. Эта уверенность крепла и в сердцах тех, кто ещё только направлялся к переднему краю, чтобы принять участие в великой битве за столицу. Впрочем, каждый понимал, что враг ещё был ещё слишком сильным, а потому свет победы ещё только брезжил в сердцах, но не был различим на небосклоне в этот серый и облачный день.

Неожиданно поступил приказ свернуть с шоссе, и полк двинулся по неширокой, очищенной от снега дороге.

Шли долго. Посохову были незнакомы эти края, а вот Ивлев вдруг проговорил вполголоса:

– Знаменитые места. Село Тайнинское. Когда-то здесь бывал Иоанн Васильевич Грозный.

Посохов понял, что это сказано именно для него. Ивлев постоянно старался дать своему командиру интересную, иногда даже важную информацию. Командир должен знать больше, нежели подчинённые в любом вопросе. Так было всегда в старой Русской армии. Так не получалось пока в Красной Армии.

Неожиданно впереди открылось широкое поле. Вдали виднелись большие двухмоторные самолёты.

– Что ж это, братцы, дальше на самолётах что ли повезут? А я летать боюсь.

Посохов обернулся. Говорил молодой солдатик из нового пополнения. На лице был написан испуг. На него цыкнули товарищи, мол, как же тогда в бой пойдёшь, если трусишь. Но он снова повторил:

– Так то бой. Фрицев бить – всегда пожалуйста. На медведя с батей ходил – не боялся и фрица не забоюсь. А самолет...

– Разговоры в строю, – сказал Посохов.

Разговоры прекратились. В строю наступила тишина. Надо полагать, очень немногим в ту пору приходилось летать на самолётах, особенно из числа сельских жителей.

Через полчаса на краю поля аэродрома замерли в строю два стрелковых полка. Перед строем Посохов увидел группу военных. Они о чём-то говорили с командиром дивизии и командирами полков. Явно кого-то ждали. Вскоре проявилась эмка, из которой вышел военный, перед которым все бывшие на поле офицеры почтительно стали полукругом. Затем прибывший сделал несколько шагов к строю и заговорил достаточно громким голосом. В морозной тишине его было слышно и на флангах строя.

– Сынки, я приехал к вам прямо от товарища Сталина. На Можайском направлении – критическая обстановка. Прорвалось шестьдесят танков с пехотой. Идут от Можайска прямо на Москву. Остановить их нечем. Вся надежда на вас. Задание опасное. Нужны только добровольцы. Необходимо десантироваться с малой высоты, а попросту прыгнуть с самолетов в сугробы, и остановить танки. Иного способа нет. Товарищ Сталин просил меня лично от его имени обратиться к вам с такой просьбой. Повторяю, задание опасное, а потому только добровольцы пять шагов вперед, – он сделал внушительную паузу, чтобы смысл его слов мог дойти до каждого и закончил краткое своё выступление резкой и отрывистой командой: – Шагом-марш!

Посохов рубанул строевым пять шагов, краем глаза видя, что и командир взвода, и Ивлев и другие солдаты не отстают от него. Уже остановившись на указанном рубеже, он полуобернулся, чтобы найти глазами красноармейца, жаловавшегося на то, что боится летать на самолётах. Он вышел из строя вместе со всеми. Собственно, говорить "вышел из строя" было не верно, ибо указанных пять шагов сделал весь строй полка.

В первую очередь отбирали ПТРовцев, то есть расчёты противотанковых ружей. Посохов и Ивлев тоже оказались в составе десанта. Посохов был назначен командиром одной из боевых групп. Командование отбирало наиболее крепких, выносливых. Ведь прыжок в сугроб, как бы он не был опасен, это только начало. А затем предстоял бой с превосходящим противником, бой с танками, причём бой в подавляющем большинстве своём людей необстрелянных.

И вот первые пятнадцать самолётов в снежных вихрях разбега стали один за другим подниматься в воздух. Ивлев увидел в иллюминаторе созвездие куполов знаменитой Благовещенской церкви села Тайнинское, уплывающее под крыло и перекрестился, затем повернулся к Посохову с удивлением посмотревшему на него и впервые назвав его на "ты", тихо молвил:

– Перекрестись, командир, и подумай о Боге. Мы сейчас в его воле. Ведь с неба пойдём в бой... Пусть дарует нам победу.

Посохов молча глядел на Ивлева, не зная, как реагировать. Кто-то нервно хохотнул, заявив:

– При чём здесь Бог? Когда б он был, не допустил бы к нам этих варваров.

Ивлев не стал отвечать, просто запомнил чернявенького красноармейца, не желавшего понимать очевидного. Впрочем, винить его не мог. Сложное было время. Никто из десантников, находившихся и в этом, и в других самолётах даже не подозревал, что человек, посылавший их на задание, молился в эти минуты за них с глубокой верой, искренне и нелицемерно.

Станция метро "Сокол" прифронтовой Москвы декабря 1941 года была полупустынна. Шум подходящего из центра поезда перекрыл все существовавшие здесь звуки. Открылись двери вагонов, и на перрон вышел Сталин. Он был спокоен. Твёрдой неторопливой походкой поднялся по центральной лестнице в вестибюль. Единственный охранник уверенно следовал за Верховным главнокомандующим. При выходе на улицу Сталина обступила группа детей. Для каждого нашлось по кулёчку карамелек. Улыбка и добрые светящиеся глаза вождя всегда привлекали ребятишек, сопровождавших его к храму Всех Святых, храму русской воинской славы и тяжкого горя прошедших революционных лет.

Сталин осенил себя крёстным знамением и вошёл в ограду храма. Здесь были похоронены многие русские патриоты, павшие в смутном безвремении. Здесь был похоронен Иван Багратион, отец знаменитого генерала П.И. Багратиона. Сам полководец поставил памятник на отцовской могиле. Русские солдаты не только не смущались его национальностью, но и прозвали по-своему: "Бог рати он". Главный престол был освящен в честь всех святых, а два придела – в честь иконы "Всех скорбящих Радость" и во имя праведных Симеона Богоприимца и Анны Пророчицы. Незадолго до революции, когда шла другая война – Первая мировая, в окрестностях Всехсвятского, близ его церкви, было создано Братское кладбище для павших русских воинов. Святая великая княгиня Елизавета Федоровна, которой принадлежала идея об устройстве этого кладбища, взяла над ним официальное покровительство, ее поддержала Московская городская управа, приняв соответствующее решение в октябре 1914 года. Кладбище было поистине братское – оно предназначалось для погребения офицеров, солдат, санитаров, сестер милосердия и всех, кто погиб "во время исполнения своего долга на театре военных действий", павших на поле брани или умерших от ран в госпиталях. Под него выкупили землю у местной владелицы А. Н. Голубицкой. Попечителем же кладбища стал гласный Московской городской думы Сергей Васильевич Пучков – это его стараниями несколькими годами раньше в Москве был воздвигнут памятник "святому доктору" Ф. Гаазу, который и теперь, к счастью, стоит в Малом Казенном переулке. Открытие Братского кладбища состоялось 15 февраля 1915 года. На нем присутствовала Елизавета Федоровна. Около кладбища освятили часовню, где было совершено отпевание первых похороненных. Первой оказалась погребена погибшая на передовой сестра милосердия О.Н. Шишмарева. На надгробной плите была сделана надпись: "Ольга Николаевна Шишмарева, 19-ти лет, сестра милосердия первого сибирскаго отряда Всероссийскаго союза городов, скончалась 28-го марта 1915-го года от смертельной раны, полученной на передовых позициях".

Епископом Димитрием Можайским было совершено первое отпевание и были погребены сотник В.И. Прянишников, унтер-офицер Ф.И. Попков, ефрейтор А.И. Анохин, рядовые Г.И. Гутенко и Я.Д. Салов, а также 19-тилетняя сестра милосердия А. Нагибина. На территории огромного воинского некрополя-пантеона были похоронены 17,5 тысячи рядовых, более 580 унтер-офицеров, офицеров и генералов, 14 врачей, 51 сестра милосердия и боевые русские лётчики, воевавшие в 1915-1918 годах. Здесь же на отдельных участках были погребены сербские, английские, французские солдаты и офицеры и около 200 юнкеров, погибших в боях в 1917 году в Москве.

В храме началась служба. Пристарелый отец Михаил служил молебен о даровании победы русскому оружию. Верховный, как и все прихожане-мужчины, стоял в правом приделе храма. Он подходил к святым иконам, крестился, обошёл весь храм. Потом тихо и незаметно вышел и спустился в метро.

О том не мог знать на фронте никто, в том числе и Ивлев, но Ивлев был уверен, что это было именно так!

– Помолись, командир, не зря мы над храмом святым пролетаем. Ничего не бывает случайным в мире Божьем. Через какой-то час Бог рассудит нас и воздаст каждому, даровав победу достойным.

И Посохов украдкой перекрестился, произнеся слова молитвы, внезапно вспомнившейся ему из глубокого детства, когда он вместе с матушкой своей бывал в храме в селе Спасское.

– Вот и добре. Теперь я за тебя, командир, спокоен. Теперь верю, что высокая судьба ожидает тебя, что ещё будешь ты большим генералом, причем в тех войсках, к которым приобщаешься сегодня при столь необычных обстоятельствах.

Самолёты легли на боевой курс и через некоторое время шум двигателей стих настолько, что показалось, будто они замолкли совсем.

Прозвучала команда, и Ивлев первым шагнул к распахнутой в белую муть двери, громко сказав:

– Дозвольте мне, товарищ капитан, первому, на правах старшинства... Посохов прыгнул следом.

Тридцать человек рухнули в сугробы близ дороги. Кто-то стонал, кто-то лежал в снегу, не шевелясь. Ивлев, подполз к красноармейцу, лежавшему неподалёку от него, перевернул. Этот был тот чернявенький пересмешник. Пульс у него не прощупывался. Это уже потом было подсчитано, что потери убитыми и ранеными при десантировании составили до 20 процентов. А в тот момент было не до подсчётов. Десантировались прямо перед вражескими машинами так, что бойцы оказались и на дороге и по её обочинам. Немцы, очевидно, не сразу поняли, что произошло, кто посыпался на них с неба и зачем. Загремели выстрелы противотанковых ружей.

Посохов отдавал какие-то распоряжения, распределял цели, указывал прицелы. Ивлев скатился в кювет у дороги. Земля дрожала. К нему приближался танк, башня которого было повёрнута в противоположную движению сторону. Слышался стук пулемёта. Танк поравнялся с ним, и Ивлев бросил противотанковую гранату под гусеницу. Взрывом отбросило в сторону. Танк крутился на месте, но пулемёт продолжал отчаянно работать, выбирая цели близ дороги. Вторую гранату Ивлев бросил на трансмиссию и отполз, изготовившись к ведению огня по экипажу, который должен был покинуть машину. Но тут почувствовал резкий удар и потерял сознание.

А Посохов продолжал руководить боем на этом, одном из важнейших участков смертельной схватки. Горели немецкие танки. Сколько? Много... Подсчитать было невозможно. Потери гитлеровцев будут подсчитаны потом весной 1942 года, а пока, пока жестокий бой распался на несколько очагов.

Первая волна самолётов выбросила 450 бойцов. Девяносто человек разбились сразу. Уцелевших хватило тоже ненадолго. Но они сделали своё дело, задержав танки, заставив их развернуться в боевой порядок, причем во время развёртывания часть танков увязло в глубоком снегу. Когда же гитлеровцам показалось, что они справились с десантом и можно продолжить движение, из-под облаков вынырнули ещё пятнадцать тяжёлых краснозвёздных машин, и снова посыпались в снег красноармейцы, готовые вступить в жестокий бой – люди, презревшие смерть, люди, одолеть которых казалось уже делом невозможным. Снова выстрелы противотанковых ружей, снова взрывы противотанковых гранат, снова безпримерные подвиги бойцов, бросающихся под танки.

Головные подбитые танки загородили на шоссе путь вперёд. Но взрывы уже гремели и в глубине колонны, и в её тылу. О чём думали гитлеровцы в те минуты огненной схватки? Как оценивали они происходящее? Перед ними было что-то из области фантастики. Огромные русские самолеты, проносящиеся над землей на высоте от пяти до десяти метров, и люди, прыгающие в снег, а потом, правда уже не все, поднимавшиеся в атаку и шедшие на броню, на шквальный огонь пулемётов с единственной целью – уничтожить незваных гостей, топтавших родную землю.

Противник вынужден был остановиться и закрепиться на высоте 210,8. Захват Голицыно был сорван, под Звенигородом противник не прорвался, в результате армия Говорова не попала в окружение, уцелел и штаб фронта. Всю ночь пехотные подразделения врага добивали остатки отважного десанта, не давшего танковой группе с ходу выскочить на Можайское шоссе отрезать нашу пятую армию и раздавить штаб фронта.

Немецкие офицеры, развернувшие свой НП на Прожекторной горе, были поражены кровавым декабрьским закатом, в свете которого на низкой облачности отражались силуэты башен и зданий неприступной Русской Столицы.

Бой возле высоты 210,8 близился к развязке. Русский десант стоял насмерть. Посохов видел, что на поле, возле подножья горы полыхало и замерло без движения более двадцати танков. Но огонь немцев усиливался. К ним подошло подкрепление, подтянулись артиллерийские и миномётные батареи, которые расположились на склонах горы и были недостижимы для оружия десанта. Они быстро пристрелялись и повели огонь на поражение. Но ранние зимние сумерки уже окутывали своей пеленой место схватки, помогая остаткам десанта отходить в лес. Боеприпасов у десантников уже практически не осталось.

Посохов, легко раненый, вместе с уцелевшими бойцами своей группы отходил на север, куда отжимали их немецкие автоматчики. Группа Посохова вытаскивала двух раненых, которые не могли самостоятельно идти. Одним из них был Ивлев. Несмотря на наседающих автоматчиков, Посохов вытащил его почти из-под гусениц горящего танка. Теперь, когда они углубились в незнакомый лес, Посохов сказал: "Я даже не знаю, где мы. Ведь место выброски корректировалось уже в воздухе, на подлёте. Что же делать? Куда идти?"

Ивлев лежал на спине. Сквозь голые ветви могучих лесных великанов проглядывало очистившееся небо. Загорались первые звёзды, а на западе пылал багровыми полосами закат. И Ивлеву показалось, что на закатном небе в кровавых всполохах проглянули до боли знакомые башни Кремля, здания и улицы столицы.

Он протёр глаза, но видение, слабо колыхаясь, не уходило. Посохов тоже заметил этот необычный закат, но смотрел на небо совсем недолго. Его терзал вопрос: "Что делать? Куда идти? Немцев они не уничтожили, завтра с утра танки ринутся на Москву, и кто сможет теперь их остановить?" Местность была для него совершенно незнакома. Карта осталась в планшете, который он отдал начальнику штаба перед посадкой в самолёт. Посохов наклонился над Ивлевым, как бы ища ответа на свои нелегкие вопросы. Ивлев скорее почувствовал его, чем увидел. "Две вещи вызывают подлинное удивление и восхищение. Это звёздное небо над нами и нравственный закон внутри нас – услышал Посохов слабый, но чёткий голос Ивлева, – Не журись, командир, мы в лесах возле Алабинского военного лагеря, где-то между Кубинкой и Голицыно." Первая часть фразы Ивлева была настолько неожиданной, что Посохову показалась бредом раненого. Но когда Ивлев стал давать ориентировку по месту, Посохов прислушался внимательнее. Ивлев тем временем несколько повернулся на своём холодном ложе и освободил здоровую руку. "Вот Полярная звезда, – сказал он, – Это наше путеводное светило в этой последней для очень многих ночи. Идите строго на север. Там две большие дороги. Минское и Можайское шоссе. Нужно продвигаться к этим магистралям – они выведут на Кубинку. Там наверняка наши ещё держат оборону."

Посохов с благодарностью посмотрел на мерцавшую в морозной выси путеводную звезду. В его группе было человек десять – те, кто остался в живых после страшного боя. Десант был разгромлен, но всё ещё лежало на весах. Немцы так и не смогли одолеть в тот день 25 км, отделявшие их от Голицыно.

Группа Посохова медленно продвигалась на север. Автоматные очереди стихли. Лишь висели над Прожекторной горой осветительные ракеты. Светят немцы. Боятся ночной контратаки. После внезапного русского десанта, с которым пришлось воевать полдня и потерять почти половину танков, противник был настороже. Но контратаковать было уже нечем и некому. Посохов мучался, что не смог правильно организовать огонь своей группы – много боеприпасов сожгли впустую. Не выдержав, он сказал об этом Ивлеву. Тот был в полузабытии. Но голос Михаила прорвался сквозь окутавший сознание хрустальный звон. Ивлев с усилием втиснул себя в трагичную реальность той ясной морозной ночи. Солдаты остановились передохнуть, и Ивлев, собравшись силами, заговорил: "Ты знаешь, командир, ведь мы сделали всё, что могли. Русский Меч сам знает, когда он обрушит на врага своё сверкающее неотвратимым возмездием остриё. Только помни, как он был рождён. Давно – давно эта земля была порабощена. Орды врага сломили сопротивление раздираемых распрями воинов. Инобесие ведь родилось не вчера... Земля стонала от мучений, и народ пошёл просить совета к своим подвижникам, кои ещё оставались в глухих пустынях и подземных катакомбах разрушенных монастырей. Народ вопрошал, когда же конец нашествию? Как одолеть врага?