Текст книги "Смоленское направление. Кн. 3"

Автор книги: Алексей Борисов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 13 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

У 'чертёнка' аж трезубец выпал из рук. Мальчик расплакался, и лишь только мороженое сумело примирить детей.

– Лёша, как думаешь, – спросила Полина, – Если б в средневековье люди повстречали так необычно одетого мальчика, что бы было?

Остальное было делом техники. Переодевшись в маскарадный костюм и надув баллоном с сжатым воздухом лодку (тогда-то и заметил меня кормчий шнеки), я отравился в погоню за грабителями. Светопреставление[13]13
  Для людей в 1241 г., когда все говорили о конце света, фальшфейер красного огня в десять тысяч свечей, предназначенный для подачи сигнала бедствия, был воспринят как начало Армагеддона


[Закрыть] спасательным сигнальным средством, пара-тройка метких выстрелов из винтовки – и в моём распоряжении оказалось довольно неплохое судно. Оставалось только отбуксировать его на остров, благо дело происходило совсем рядом.

Покружив вокруг шнеки, мне пришлось пристрелить, пытавшихся спастись вплавь четверых людей. Может, это было и неправильно, но живые свидетели не входили в мои планы. Выждав ещё пару минут, всматриваясь в озёрную гладь и выключив плеер, на малых оборотах я подошёл к носу судна, стараясь развернуть его в сторону острова и взять на буксир. Со второй попытки мне удалось накинуть петлю троса на форштевень и, закрепив другой конец на специальных кольцах, рымах, расположенных по бортам надувной лодки, я стал увеличивать обороты. Двигатель заработал на пределе, вваренные в резину кольца чуть не вылетели, а шнека не сдвинулась с места. Я оказался на месте зверька, засунувшего лапу в бутылку при попытке достать лакомство. Отпустить приз жалко, но и с места сдвинуться нельзя. Пришлось лезть на деревянную лодку и не найдя ничего, что можно было использовать как якорь, я привязал верёвки к двум ящикам с гвоздями и по отдельности скинул в озеро.

– Дно илистое, глубина метров пять, ящик весит в полцентнера, должно хватить, – рассудил я.

После этого пришлось выбрасывать за борт тела убитых мною ливонцев. Обдирать трупы я побрезговал, снял лишь только пояс с серебряной пряжкой у предводителя. Закончив все дела на шнеке, и перебравшись на свою лодку, понёсся к острову. Надо было переодеться, да спешить в Самолву. Если пригласить десяток рыбаков, то они наверняка смогут даже на вёслах привести судно к причалу, как предлагал Игнат, заодно и разгрузят.

Шнека простояла на якоре до утра. Течение развернуло и немного снесло судно. Нюра со скрипом отпустила шестерых рыбаков, которые должны были встретиться со мной на подходе к острову. К этому моменту я уже придумал легенду с нападением на ладью, геройской гибелью всего экипажа и чудесным спасением судна из рук пиратов. Маленькая ложь удачно увязывалась с военными действиями на суше, но случилось то, чего предвидеть было нельзя. Корабль купцов не единожды ходил по Чудскому озеру. По некоторым приметам, рыбак опознал шнеку из Дерпта, и даже назвал имя кормчего, Рудольф. Пришлось сказать чуть ли не всю правду.

– Это были не купцы, Игнат, вои с рыцарем ливонским. Меня пограбили, весь товар увели, ладью ладожскую, скорее всего, потопили. Я в погоню бросился, те, кто на лодке остался, теперь на дне озера рыб кормят.

– И много их было, Лексей Николаевич? – Сомневаясь в моих словах, поинтересовался Игнат.

– Немного. Они в воду прыгать стали, испугало их что-то.

– То бывает. Здесь ключи тёплые на дне озера, опасное место. Помню, один раз, когда ещё с отцом своим, да прямо на этом месте, вода закружилась, да к небу, словно сосна расти стала. Я тогда сильно испугался, два дня слова сказать не мог. Батька к волхву возил, старик еле выходил.

– Это ты смерч видел. У нас в Сева…, – я чуть было не рассказал, как в городе-герое, напротив памятника Затопленным кораблям, двухсотметровый смерч наблюдали тысячи жителей, снимая стихию на камеры. – Игнат, короче, надо шнеку в Самолву переправить, да разгрузить. Только ящики с гвоздями поднимите. Они вместо якорей.

– А потом куда?

– В смысле? – Не понял я.

– Что с этой шнекой делать?

– Переделаем, да сами на ней ходить станем. Я так думаю, раз татей с ворованным добром застукали, то потерпевший, то есть я, имеет полное право судно забрать себе.

– Понятное дело, если взялся за чужие зипуны, то будь готов и со своим расстаться. – Логически рассудил рыбак. – Только ты, Лексей Николаевич, не ответил мне.

– Обида у меня осталась. Как же это, получается, работаешь не покладая рук, а какой-то ливонец приходит и всё забирает. Пора и окорот дать. Озеро это наше, мы здесь хозяева.

– А водить шнеку кто будет, коли ты воеводой себя наметил?

– Да ты и будешь. Лучшего кормчего на всём Тёплом озере не сыскать. Не Поганкина же с Подборовья приглашать. А воевода вскоре приедет, да не один, с кузнецом.

Рыбаки вытащили из воды ящики с гвоздями, проверили мачту и парус, но так как ветра не было, стоял абсолютный штиль, сели за вёсла и вскоре, приноровившись к новому судну, весело погребли в сторону Самолвы. Сулев и Улеб остались со мной. Юноши должны были забрать оружие и доспехи для ополчения.

В это время Гюнтер поджидал первый отряд ливонцев, которые по всем подсчётам должны были уже оказаться возле деревеньки Луг. В своей победе он не сомневался. Дорога выходила из леса прямо на широкое поле, и оставалось незаметно пересидеть в березняке с правой стороны, дождаться выхода колонны и напасть с тыла. Рыцарская конница просто стопчет пехоту, а несколько всадников неприятеля не сыграют никакой значимой роли.

Ровно в полдень к засаде прибежал младший сын Фёдора Лопухина. Из-под рыжеватых волос, торчащих как скошенные стебли ржи в разные стороны, выглядывали уши. Лопоухость была отличительной чертой рода, населявшего деревню Луг. В руке малец держал пятнистую армейскую шляпу с широкими полями, которую современные рыбаки или охотники иногда надевают во время своего промысла. Висевший мешком камуфляжный комбинезон с закатанными рукавами и подвёрнутыми штанинами, перетянутый на талии ремнём, довершал костюм отрока. Обуви на мальчике не было.

– Князь, идут. – Малец протянул спичечный коробок, спрятанный в шляпе, Штауфену.

Высыпав спички на ладонь, Гюнтер сосчитал количество воинов у неприятеля. Получалось ровно три десятка. Три спичины были надломлены, это означало всадников.

– Молодец. Всё правильно сделал. А я тебя даже не заметил, когда к нам подходил. – Похвалил мальчика Гюнтер.

Отрок покраснел, от чего веснушки на носу превратились в маленькие коричневатые пятнышки, и немного стушевавшись, засунув шляпу под мышку, выставил перед собой семь пальцев.

– Семья Пантейлемона, с Чудских Заходов. К жердям привязаны. Их в серёдке ведут.

Новую одежду, которую Гюнтер не знал куда пристроить, отрок отработал на сто процентов. В Чудских Заходах выращивали капусту, и, как докладывал Захар, прокормить ею можно было под сотню человек. Пантейлемон был как раз тем старостой, упорно не соглашавшимся перейти под покровительство Самолвы. Видимо, остальные жители драпанули в леса, а он остался. Теперь, строптивый староста расплачивался за свою самонадеянность.

– Тебя как звать, Фёдорович? – Спросил Штауфен.

– Ваня.

– Иван Фёдорович, беги к батьке, да скажи, чтоб с телегой моей на дорогу выезжал. Как ливонец из леса выползет, пусть нахлёстывает лошадку не жалея, да к избе своей спешит. Задумка наша не удалась, смердов с Чудских Заходов отбить надо. Понял?

– Ага. А коли нагонят, тогда как?

– Не успеют. Я ж обещал защитить, а слово моё – железо.

Колонна наёмников ленивой змеёй выползала из леса, проклиная 'торопыгу' Рихтера и двух сопровождавших его работорговцев, не давших повеселиться славным ливонским наёмникам. Две девки с соблазнительными формами, захваченные в предыдущей деревеньке, плелись за своими братьями, поддерживая руками наскоро перевязанные в трёх местах верёвками берёзовые жерди, сдавливающие их белёсые шеи. Волосы, заплетённые в длинные косы, стучали по ягодицам пленниц, и что творилась в воспалённых умах негодяев – можно было только догадываться.

– Ничего, ничего. Осталось недолго, каких-нибудь семь вёрст. – Рассуждали наёмные кнехты.

Сам же Рихтер придерживался немного другой точки зрения. Он нарочно не спешил, давая возможность Отто сделать всю грязную работу. Если копнуть поглубже, в его чёрной как сажа душе, то выяснилось бы, что имени при рождении ему не давали вовсе. Судья Нюрмберга, достопочтенный Рихтер, нашёл подкидыша и воспитал его, как собственного сына. Правда пристрастия у судьи были весьма деликатного характера, за что и поплатился он холодным февральским вечером на конюшне. Приёмный сынок не просто убил 'благодетеля', он отрезал ему всё, что было можно и, нарисовав на стене пентаграмму, скрылся из города, прихватив все деньги. Пять лет он скитался по разным землям, примыкал к разбойникам, грабил, убивал, насиловал. В конце концов, по совету придушенного им на постоялом дворе умирающего рыцаря, оказался в Дерпте, где назвался Рихтером. Самозванец вскоре собрал вокруг себя три десятка подонков и, будучи грамотным, оказывал разного вида услуги епископу, за которые честный человек, ни в жизнь бы не взялся. Рихтер даже планировал вступить в Орден, возможно, так бы оно и было, но судьба свела его с Гротом. Спасшийся из Копорья свей собирался отбыть в Венецию, а дабы ехать не с пустыми руками, перекупил у епископа пленных прусских язычников, отправленных служителю церкви для обращения в истинную веру. Их-то и охранял лжерыцарь, на момент передачи товара. Так сказать, проходил испытательный срок. А так как дела надо доводить до конца, то епископ отправил Рихтера в Самолву, чтобы подсобить Отто, привести Гюнтера Штауфена на суд, а заодно забрать обратно рабов.

– Сто раз прав Грот. Славянские девки – самые красивые, не чета нашим. – Подумал про себя Рихтер, ехавший на коне позади плетущихся пленниц, и воровато, словно два работорговца могли услышать его мысли, обернулся.

– Телега! Телега впереди! – раздались голоса из авангарда, – Да тут ещё одна деревня.

– Вперёд! Окружить! – Скомандовал Рихтер своему отряду.

Наёмники, сбросив мешавшие им щиты, побежали за телегой, растягиваясь в разные стороны, стремясь окружить два добротно построенных дома с множеством пристроек, обнесённых двухаршинным частоколом со стороны фасада и невысоким плетнём с тыльной стороны, за которым простирались огороды. Повозка явно спешила достичь распахнутых ворот, и Рихтер не удержался, повинуясь охотничьему инстинкту, пришпорил коня, бросившись в погоню, увлекая за собой работорговцев.

Как только широкие спины преследователей оказались на ещё не скошенном лугу[14]14
  Сенокос в описываемых областях начинается в последних числах сенозорника, то бишь, месяца июня, и заканчивается первой неделей июля


[Закрыть], со стороны березняка щёлкнули тетивы арбалетов. Работорговцы свалились с коней, штук шесть пехотинцев, словно споткнувшись, рухнули на траву, а не видевшие смертей своих товарищей наёмники бежали дальше, вперёд, к будущей добыче. Вслед за выстрелом из рощи стали выезжать всадники, украшенные торчащими из сочленений доспехов берёзовыми ветками, отчего лесок, казалось бы, сдвинулся с места. Короткий разбег – и рыцарская конница уже летит смертоносным галопом, выставив перед собой копья. Несколько секунд скачки и над полем воцарился вой людского избиения. Датчане Трюггви ловко шерудили копьями, лошади сбивали людей с ног, топтали копытами, а Гюнтер настигал Рихтера.

Оставив увязшее в теле ливонского кнехта копьё, Штауфен на ходу выхватил свой меч и плашмя врезал по затылку лжерыцаря. От удара Рихтер клюнул головой вниз, левая рука дёрнулась, потягивая на себя поводья, а лошадь, протестующая против странной команды, да ещё так грубо отданной, когда при движении рысью её стараются резко остановить, – взбрыкнула. Рихтер вылетел из седла, как скользкая косточка сливы, выпущенная из умелых пальцев, не долетев до телеги с Федором каких-нибудь шести шагов.

– Помнишь, моё слово – железо! – Крикнул Гюнтер Фёдору, указывая кончиком клинка на растянувшегося перед ним ливонца в кольчуге.

Противостоять 'Царице полей' того времени могла лишь великолепно вымуштрованная пехота, чего нельзя было сказать о ливонских наёмниках. Кнехты стали разбегаться подобно тараканам от беспощадно разящего хозяйского тапка. Паническое бегство, направленное к спасительному лесу, было остановлено новгородскими ушкуйниками, выстроившимися в длинную линию, выставив перед собой взведенные арбалеты.

Семерых пленных ливонцев упаковали в берёзовые жерди, те самые, которые они недавно использовали, конвоируя семью Пантейлемона. Убитых сложили у дороги, а собравшихся мужчин деревни Луг Гюнтер пригласил в Чудские Заходы, дабы вершить суд над разбойником, занимавшимся похищением людей на территории его княжества. Спорить никто не стал, раз зовут видоками на княжий суд – надо идти, тем более что связанных соседей видели все. Самому Пантейлемону деваться было некуда, тут в ноги спасителя кидаться надо, да челом бить, завещая детям молиться во здравие освободителя.

Три версты, разделяющие деревни, преодолели за час. Пантейлемон ехал на телеге с Фёдором и делился своими впечатлениями от пережитого давеча ужаса плена. Лопухин в свою очередь рассказывал о сыне, выследившем татей, о новых косах, привезённых из Самолвы и справедливых податях, которые он собирался платить Штауфену.

– Оброк небольшой. По восемь пудов сена с каждого дома. Я один столько до Самсонова сеногноя** накошу. Князь-то, мог и за стенами каменными отсидеться, ан нет, на защиту пришёл. Видал, сколько их было?

(Самсона сеногноя, день 27 июня).**

– Как же теперь быть? Понимаешь, Фёдор, я ж думал сам хозяином земли стать. Боярин-то наш, царство ему небесное, ещё в прошлом году в тереме своём сгорел, и семья его, прости Господи, с ним сгинула.

– Тише ты, – цыкнул на Пантейлемона Фёдор, – никто не знает о том, а то, спрос учинят, куда ты оброчную капусту дел, а я сено. Нельзя сейчас без силы. Нет на всей земле такого места, где б со смерда подати не требовали. Пусть уж лучше этот Гюнтер будет, он хоть Законы наши чтит.

Женский плач, встретивший въезжающий в деревню отряд, моментально стих, как только жители Чудских Заходов увидели вернувшихся целыми своих односельчан. В отличие от Самолвы, площади перед домом старосты не было, зато в ста шагах на север располагался невысокий курган с крупным, испещренным рисунками камнем на верхушке. У подножья кургана и собрали всех жителей вместе с участниками суда. Федот без суеты вытащил из телеги раскладной столик, застелил красной скатертью, положил по центру пухлую книгу. После чего, рядышком пристроил с мягкой подушкой стульчик, на который уселся Гюнтер. Лист бумаги с карандашом, закреплённые на фанерке, Федот взял в свои руки и, кивнув головой Штауфену, открыл заседание. Напротив стола вывели Пантейлемона, Фёдора, как истцов и связанного Рихтера – ответчика.

– Все ли понимают нашу речь? – Зычно пробасил Федот, обводя взглядом участников суда.

– Разумеем, – сказали Пантейлемон и Фёдор.

– Нет! Не понимаю, – по-русски крикнул Рихтер.

– Интересно, вопрос понял, даже ответил по-нашему, а говорит, что не понимает. Так я с тобой по-немецки могу, аль на латыни. Может, ты франк? Так я и этот язык знаю. – Гюнтер произносил слова на разных языках, соответственно названным землям. – Две гривны штрафа за лжу на суде.

Федот что-то накалякал карандашом на бумаге и обратился к участникам:

– Расскажите князю, – указывая пальцем на Рихтера, – Какой вред нанёс вам этот человек?

Фёдор рассказал, как он, будучи старостой одной из деревень княжества, катаясь на телеге возле своего дома, был чуть ли не до смерти напуган ливонцем. После чего добавил про целый отряд наёмных воинов, преследовавший его с целью полонить его персону вкупе со всей семьей, ожидавшей кормильца в доме. Мужчины деревни Луг подтвердили слова своего старосты. Пантейлемон рассказал о потере трёх откормленных кабанчиков, о том, как вязали его, как издевались, дёргая за бороду; продемонстрировал следы от жердей на шеях своих дочерей и выдвинул обвинение в похищении княжьего человека, то есть себя. Таким образом, сумма возможного штрафа удваивалась, а наказание тянуло по совокупности на две смертные казни. То, что разбойные действия совершались группой лиц, только усугубляло и так незавидное положение Рихтера.

– У тебя есть, что сказать в оправдание? – Спросил Федот у Рихтера сначала по-русски, а затем по-немецки.

Ответом было молчание.

По решению суда, с Рихтера было востребовано семьдесят две гривны в пользу семьи Пантейлемона, по восемьдесят гривен каждому из старост и штраф в княжью казну в размере трехсот шестидесяти двух гривен серебром. Фактически, Рихтер превратился в раба.

Пленных наёмников судили ещё быстрее.

– Сорок гривен есть?

– Нет.

– В рабство.

После суда, Штауфен с деловым видом обошёл в сопровождении Пантейлемона поля с капустой, сделал несколько замечаний по рассаде и как бы невзначай, предложил увеличить поля вдвое, пообещав свою помощь в расчистке земли и скупку всего урожая.

– У нас, в Самолве, вскоре поставят мельницу, кузню и ещё много чего. Захар Захарович вот-вот закончит коптильню, лекаря из Смоленска вызвал, церковь построим, детей грамоте обучать станем. Кто со мной, тот всё иметь будет. А кто на Псков надеется, али на доброго боярина, тот ни с чем останется. Каждый первый день месяца, старосты ко мне приезжать должны, да о том, что сделано рассказывать.

– Это ж получается, – староста почесал затылок, – Мы как бояре будем?

– А что в этом плохого? Думаешь, я всё упомнить могу? Вот соберёмся вместе, да обсудим, как нам жить лучше, да что сделать для этого надо.

Оставив размышлять Пантейлемона над предложением, Штауфен увёл свой отряд в Самолву, предварительно закрепив фанерку в виде щита с гербом на воротах старосты деревни Чудские Заходы. Конница неслась во весь опор, оставив далеко позади телеги с новгородскими ушкуйниками. Рихтер случайно проболтался об идущем водным путём втором отряде, когда Трюггви стал выпытывать, где он прячет свои сбережения. Гюнтер подгонял коня и жалел о каждом мгновении, проведённом вдали от любимой жены. В его голове уже рисовалась картина: где наёмники поджигают дома, а Нюра, с горсткой, оставшихся в живых самолвян защищает полуотстроенный замок.

В Самолве в это время царило оживление. К старой пристани пришвартовалась шнека с рыбаками. Самолвяне, освободив судно от груза и балласта, стелили брёвна на песок, чтобы вытащить корабль и осмотреть днище. Воды в трюме было по колено. Законопаченная на скорую руку щель продержалась полпути, и рыбаки еле успели догрести до берега. О том, что можно было подвести под пробоину пластырь, тогда ещё не знали. В результате, немецкие и русские дети, сообща выкладывали для просушки на солнце металлические изделия. Эту картину мирной жизни и застал Гюнтер, влетевший на еле живых конях в деревню. Штауфену сразу стало как-то спокойно на душе, когда на его глазах, восьмилетняя дочка Игната вынула изо рта немецкого ребёнка гвоздь, который тот пытался надкусить, отругала его и, хлопнув по попе, отправила играть на расстеленные, на траве одеяла. Только тогда она заметила князя, поклонилась и закричала во всё горло – Князь! Князь приехал!

Поздно вечером, Гюнтер узнал все подробности событий на озере из первых рук. Радостные новости омрачали только далеко идущие выводы. Уничтожение целого боеспособного подразделения, не забудут ни при каких обстоятельств. Дело было даже не в том, что побили наёмников, а не регулярные силы Ордена, Штауфен официально заявил о своём суверенитете, отказавшись явиться на суд епископа Дерпта. Это уже была политика, на которую сильные мира сего не обращать своего внимания – просто не могли. Требовалась поддержка крупного игрока, который согласиться помочь с минимальными для Самолвы потерями, либо иметь козыри, равносильные крепкой, боеспособной армии. Для маленького княжества, первый вариант с интригами был наиболее подходящим. С одной стороны стоял Орден, поддерживаемый католическим западом, ослабленный, но всё ещё очень сильный; а с другой – Северная Русь, с Великим князем Ярославом. Оставался ещё третий игрок, отец Гюнтера, но при его участии, княжество автоматически превращалось в одну из провинций, и потеря в данном случае – была невосполнимой. Самолвинское княжество было словно горошина, под толстой пуховой периной европейских государств. Но именно такая горошина, подчас не даёт уснуть. Единственный положительный момент был в том, что через Самолву не шло никаких важных торговых путей, их только предстояло создать. Иначе, часы молодого княжества были бы сочтены.

– У нас есть время до конца осени. Ярославу Всеволодовичу будет выгодно держать тебя на границе с Орденом. Сейчас принимается решение вернуть Псков, и если не будет никаких серьёзных ответных действий, то Великий князь пошлёт своего сына в поход на Дерпт. Торговаться с Александром бесполезно. Он почувствовал силу и вседозволенность. Он больше не волчонок, это уже волк, ощутивший на зубах вкус крови. А вот его брат Андрей…

– Что может этот Андрей? – Пренебрежительно отозвался о третьем сыне Ярослава, Гюнтер, – Ему двадцать лет, в Новгороде удержаться не смог, дружина мала, его никто не знает.

– Не скажи. Он может собрать суздальское ополчение и выставить две тысячи ратников на лошадях. А ещё, он прекрасно понимает, что после смерти отца, титул Великого князя может достаться не старшему из братьев, а наиболее удачливому. Тут уж каждая мелочь важна.

– История с собачкой. – Тихим голосом, как бы мысли вслух, проговорил Гюнтер.

– Что за собачка? – Не понял я.

– Это так, к слову. Не так давно, я Пахому Ильичу рассказывал про одного хитрого кардинала и не менее хитрого императора. – Штауфен усмехнулся, – Пообещать обеим, – это мысль!

– Путь тупиковый, но сейчас наиболее выгодный. Человеку, у которого уже есть власть, интересно только одно – иметь ещё больше власти. Что ты им сможешь предложить?

– Славу! Именно славу, Алексий. Для начала, я напишу письмо епископу. В нем, намекну, что действую с ведома Рима. И всё это, – Гюнтер обвёл пальцем по кругу, – Только для одной цели, Северная Русь должна стать католической. И любые попытки препятствовать мне, – наносят ущерб общему делу. Понтифика нет, проверить он не сможет, отец здорово постарался с кардиналами, так что, должно сработать.

– А кто отвезёт письмо?

– Воинот. Помнишь, я рассказывал тебе про его друга, Геца.

– Монах, который умер на переправе?

– Да, только не на переправе, а возле неё. Но это к делу не относится. Мне с самого начала показалось слишком странным, что Гец, устроивший аудиенцию у императора всего за один день, пусть и для посланца от сына, так легко согласился сопровождать своего старого друга в дремучие леса Руси. Гец совсем не простой монах. С Воинотом он поехал по приказу. Я подпишусь под письмом как наместник области, а барон покажет епископу специальный значок, так заботливо спрятанный монахом в своей фляге.

После этих слов, Гюнтер сходил к сундуку, покопался там и вытащил предмет, похожий на пятисотваттную лампочку, оплетенный тонкой лозой. Встряхнув и внимательно прислушавшись, Штауфен нажал на днище и потянул на себя, нижняя часть фляги, где проходила оплётка в виде косички, отошла и на стол вылетела толстенькая овальная монетка. На торцах кругляшка имелись два отверстия, из которых выглядывала проволочка.

– Посмотри, Алексий. Это знак юстиция. Вот что монах вёз в Самолву. Видишь, – Гюнтер указал пальцем на аверс печати, – Это копия печати отца, а на обратной стороне, символы правителя провинции.

– Ты хочешь сказать, что Фридрих предусмотрел даже такой вариант, что твоё княжество вольётся в империю?

– Не исключено. Но сомнения у него оставались, вот и послал он своего человека.

– С этой стороной понятно, а что насчёт славы?

– Славу можно получить несколькими способами. Сделай свою страну процветающей, и тебя станут славить. Убей тысячи людей, и слава вновь у тебя. Что проще? – Гюнтер сделал паузу, и ответил, – Я предложу двум братьям одно и то же. Базу для похода на Дерпт, которую все будут считать территорией империи.

Я крутил в руках печать юстиция, и мне не давало покоя только одно: – Гец должен был иметь какой-то свой, ему принадлежащий предмет, выпущенный ограниченным количеством и известный немногим людям. Как-то должен же был он отличаться от остальных чиновников.

– Гюнтер, где вещи умершего монаха? Надо всё внимательно осмотреть, искать какую-нибудь мелочь, то, что всегда в обиходе. Что-то должно быть ещё.

– Его вещи здесь, в сундуке Воинота. Знаешь, я, конечно же, могу покопаться, но лучше попрошу это сделать своего барона.

Берлихинген пришёл через пятнадцать минут. Сама затея ему не понравилась, но перечить не стал. Вывалил все вещи и разложил их на столе маленькими кучками.

– Я хоронил его голым, в одном саване. Он святой человек, пройдёт время, и люди станут молиться ему. Святоши подделывают реликвии, а настоящие – вот они.

Перетрогав все складки одежды, чуть ли не распоров сандалии и разобрав посох, который оказался тайником, мы ничего не нашли. Как вдруг, Нюра обратила внимание на две монеты. Это были золотые августалы. На одной из них надпись была стандартной и заканчивалась буквой 'G', а на другой отчётливо можно было прочесть: IMP ROM CESAR AUGUSTUS.

– Это то, что мы искали. – Обрадовался я, – Видите, на этой монете, в последних двух словах нет сокращения. Это и есть тот значок, по которому нужный человек поймёт, кто перед ним.

– Может, фальшивая? – Не удержался Воинот, пытаясь снять подозрения в шпионаже со своего умершего друга.

– Это не монета, Воинот. – С сожалением в голосе ответил Гюнтер. – Она не может быть фальшивой. Это трюк Германа фон Зальца. Ты просто покажешь её епископу, а по его реакции всё поймёшь сам.

Первого июля, вслед за разбитым кувшином с пенившимся вином, речка Самолва приняла своими водами вторгнувшуюся в речную гладь обновлённую шнеку – кеч. От старого судна остался только дубовый корпус, выкрашенный по ватерлинию специальной необрастающей краской. Наружный выступающий брусковый киль, усилили стальными балками, идущими от форштевня до ахтерштевня. Появилось четыре шверта: два по килю, под каждой из мачт, и два – по бортам в качестве боковых стабилизаторов, кормовая надстройка и палуба. Трюм оклеили стеклотканью с полиэфирной смолой. Четырнадцатиметровая мачта несла новое парусное вооружение: грот, стаксель и кливер. Вторая мачта, расположенная ближе к корме, в шесть метров высотой – бизань. Вместо допотопного рулевого весла использовался невиданный механизм, приводимый в движение колесом штурвала. Нос судна украшала башенка, обитая серебристым металлом из которой торчало сопло огнемёта. По бортам стояло четыре тяжёлых арбалета. Вся красота судна заключалась лишь в цветных парусах и пришытых к ним с обеих сторон индикаторах 'колдучкиках'. По этим 'колдунчикам' можно было наглядно убедиться, правильно ли поставлены паруса по отношению к ветру. Например, для стакселя, если индикаторы параллельны, то всё хорошо. А если индикаторы на наветренной стороне поднимаются вверх; нужно добрать стаксель шкот. В случае, когда они задираются на подветренной стороне, соответственно – потравить шкот.

Команда из девяти новгородцев, Игната с двумя сыновьями, капитана Снорри, юнги Ваней Лопухиным и меня вышла в первое плаванье. Поначалу шли на вёслах, дабы не опозориться перед собравшимися на берегу жителями и старостами деревень. Уже в устье поставили бизань и стаксель, попытаясь совершить полный разворот при галфвинде.

– К повороту! – Повторил за мной команду Игнат

– Есть! – Крикнул ушкуйник и захватил гик-шкот.

Другой ушкуйник, точнее матрос, принялся растравливать стаксель-шкот. Судно стало приводиться к ветру. Гик заскрипел, парус вобрал в себя поток воздуха, и плавно стал поворачиваться, перемещаясь к противоположному борту. Игнат стал крутить штурвал.

– Стаксель-шкот выбрать! Славка, твою…, – подсказывал я.

Кеч немного несло боком, скорость была мала, но это было намного лучше, чем, если бы использовали старый прямоугольный парус. Да и развернуться без помощи вёсел, мы бы не смогли. Три дня, с утра и до поздней ночи, Игнат вместе с сыновьями учился управляться с парусами на берегу, сидя на деревянных колодах и дёргая за верёвочки. Доходило до того, что запускали макет в широкую бадью, и, создавая ветер подручными средствами, перемещали паруса. Однако была необходима практика и за неимением тренажёра тренировались на моей надувной лодке, где гротом и стакселем шпринтового типа можно было вращать надувнушку в любом направлении. На все вопросы, откуда такая посудина с пузатыми бортами, отвечал кратко – купил по случаю. Кое-как, несомненно, с Божьей помощью и талантом Игната азы были освоены. На следующий день тренировались в повороте фордевинд. С полного бакштага (под небольшим углом к ветру) кеч повернул с одного галса на противоположный. А ближе к вечеру попробовали полный бейдевинд. Тут уже пришлось поработать всей команде, особенно на швертах. Пусть пока медленно, но как говорится, всё приходит с опытом. Уже через четыре дня мы провели первые стрельбы, а ещё через два – отправились в Дерпт.

Воинот вырядился как на праздник, даже бороду подстриг, дабы была видна золотая цепь с медальоном в виде креста, заключённого в круг. Пурпурного цвета сюрко, сшитое Нюрой по случаю посольства, доходившее до середины икр, было перетянуто широким поясом с прямоугольными стальными пластинами. На груди красовался герб Самолвы – трёхцветное поле с двумя медведями. Под сюрко белоснежная хлопчатобумажная рубаха с длинными рукавами, заканчивающимися манжетами с запонками. Брюки из плотной ткани и высокие чёрные хромовые сапоги со шпорами. Барона сопровождал Павлик.

Двум лошадям прикрыли глаза и завели по сходням на палубу. Для них специально поставили палатку, дабы не огорчать лошадок во время плаванья несвойственной их обитанию обстановкой. Рядом с этой палаткой разместился Игорь Васильевич, места в каюте для него не нашлось, а спать под палубой – он побоялся.

Купец приехал в Самолву за коврами, а тут, такая оказия: незагруженное судно отплывает в Дерпт, возле цеха коптильни стоят рамы с готовой рыбной продукцией, у причала десять кубов досок, а из Смоленска молоденький кузнец привёз дюжину кольчуг. Захар Захарыч, приняв от коммерсанта, с виду обыкновенное полено, тут же побежал к княжне, бросился в ноги и стал упрашивать Нюру разрешить взять попутчика на корабль, а заодно дозволить ему, распродать излишки производства, помимо приготовленных ковров. Добро было получено, товар сосчитан и погружен, а Игорь Васильевич шастал по судну, спрашивая разрешения у Снорри посмотреть то на одну, то на другую вещь, так сказать, вблизи и желательно потрогав руками. Купца вежливо отсылали и, в конце концов, свей пригрозил отправить пассажира в трюм, дабы наглядно, с помощью рук, изучить судно на наличие возможной течи. Снорька с охотой бы рассказал и всё показал, но многие вещи для него были абсолютно новы, а проявлять некомпетентность он не захотел.