Текст книги "Смоленское направление. Кн. 3"

Автор книги: Алексей Борисов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 13 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

1. Самолва

В первых числах июня одна тысяча двести сорок первого года швабские переселенцы вышли к деревне Изменка. Двадцать семей, с детьми, нехитрым скарбом, уместившимся на двух дюжинах повозок, шестью коровами и умирающим монахом остановились на берегу озера. Впереди, на восход, в полуверсте был отчётливо виден соседний берег.

– Господин, господин Берлихинген, он зовёт Вас! – Прокричал мальчишка лет восьми, подбежав к всаднику на пегом коне.

Некогда серебристо-серый, выгоревший до самого бледного оттенка, покрытый пылью дорожный плащ закрывал наездника с головы до пят. И когда он обернулся на голос, то вокруг него образовалось крохотное, еле видное облачко, а из-под капюшона блеснул шарф, намотанный на нижнюю часть лица. Не говоря ни слова, всадник развернул коня и направил его в середину колонны. Возле телеги, к тыльной части которой был приделан метровый шест с закреплённым наверху распятием, наездник остановился, спрыгнул с коня и склонился над лежащим в возке человеком.

– Здесь, Воинот. Похороните меня здесь. – Прошептал монах, уже синеющими узкими губами.

– Держитесь, святой отец, – попытался подбодрить умирающего старика рыцарь, – Осталось совсем недолго. Два перехода и мы уже дома.

– Я уже дома. Помнишь, как в Палестине, мы с тобой…, – договорить монах не успел.

– Помню, тогда мне было двадцать, а ты уже разменял четвёртый десяток, и ты нёс меня двое суток до колодца. Я всё помню, Гец.

Рыцарь провёл ладонью по лицу умершего друга, закрывая ему глаза, снял свой шарф и перевязал челюсть усопшему.

– Привал! Всем мужчинам копать могилу! Вон на том холме.

Геца накрыли белым полотном, положили в неглубоко вырытую яму и аккуратно присыпали землёй. Воинот снял с телеги шест с распятием и воткнул в могильный холмик, после чего шёпотом попрощался с другом.

– Ты всю жизнь старался принести людям добро, нёс слово Божье, так, как ты его понимал, помогал обездоленным, учил детей и наставлял взрослых, спи спокойно. Я о тебе никогда не забуду.

Возки переселенцев двинулись дальше, к берегу, где их уже ждали паромщики. Одинокая могилка проповедника простоит много лет, земля осядет, шест с распятием упадёт, а спустя сотни лет, обезумевшие правнуки жителей этих земель, поставят памятник убийцам из чёрного мрамора. Символизируя цвет парадных мундиров, в которых эсэсовцы уничтожали ни в чём не повинных людей, напрочь позабыв заповеди Божьи, которые нёс людям швабский монах Гец[1]1
  Трехметровый памятник открыт по инициативе ветеранов 20-й дивизии СС. Его автор – скульптор Куно Рауде


[Закрыть].

После путешествия в Моравию задерживаться в прошлом я не стал. Средневековых приключений хватило с головой, и в Бересте наши пути разошлись на три стороны. Свиртил с Милкой отправились в Смоленск, планируя по пути заглянуть в родную деревню. Гюнтер с Нюрой и остальным отрядом отправились в Псков, а затем в Самолву. Я же остался на месте, подготовить оборудование для рудокопов. Дело это нехитрое, особого труда не составило, и вскоре я плескался в пока ещё тёплых водах Чёрного моря. И надо же было такому случиться, что Полина познакомилась с девушками из Питера. Девицы оказались кладоискательницами, имевшими за спиной не только исторический факультет, а ещё водолазную школу и восемь экспедиций с приличным временем работы под водой. Вот тут-то и заинтересовала меня пятая комната, про которую я прочёл в письме, но открывать – побоялся. И вот, наслушавшись рассказов о подводном мире, всеми правдами и неправдами я раздобыл на три дня водолазное снаряжение. Упросил мичмана, который ещё обучал меня в училище, провести пару занятий, дабы восполнить пробелы в технике погружения и вскоре оказался в комнате перехода. Проверив ещё раз ИДАшку, ввел дату с номером пятой комнаты.

– Твою…ать! – Пронеслось в голове.

Оставалось только ругаться. Дверь плавно открылась, а вместо потока воды, меня осветило солнце. Водичка была, но чуть ниже, в семи метрах от двери, где площадка скальной породы резко ныряла вниз. Представьте спортсмена, готовящегося к бегу на восемьсот метров, который уже вышел на дорожку, размялся, а ему заявляют, что произошла ошибка, и он участвует не в беге, а в заплыве. Пришлось возвращаться, отвозить оборудование и в более подходящей одежде совершить вылазку.

Я влез на вершину и стал осматриваться. Дверь перехода оказалась на острове, расположенном недалеко от Большой земли, берег которой простирался на юго-востоке, приблизительно в шести-семи верстах. Песчаниковая скала с порталом была на западной оконечности, перед ней рос густой лес, за ним низина и снова скалы. Фотография с шарика дала общие очертания, теперь же предстояло определить координаты. Как говорят яхтсмены: – Если нет современного оборудования, то надо спросить о местоположении у штурмана проходящёго рядом судна. К сожалению, ни судов, ни лодочек, ни даже плотов с потерпевшими кораблекрушение поблизости не было. Оставался старый, проверенный столетиями секстан и часы. С горем пополам я снял данные. Широту и долготу определил уже дома, не обращая внимания на секунды. Пятьдесят восьмой градус северной широты и двадцать седьмой восточной долготы говорил о том, что пятая комната перехода находится на Чудском озере. А остров в виде ползущей гусеницы однозначно Городец. Правда, на современной карте была группа островов, но озеро умудряется каждое столетие отвоевать у суши целый метр, а может и больше, так что, всё может быть.

Единственная сложность, которая немного огорчила меня, состояла в том, что построить дом, не стесав шестиметровую макушку песчаника – было невозможно. Оставалось использовать местный ландшафт, выложить стену из камня или кирпича по краю площадки, закрывая вход и нарастить её, создавая подобие башни. До самого вечера я размечал территорию, исследовал спуск к озеру, обнаружил источник с ключевой водой, ровное плато в двести квадратных метров и удобную бухту, где можно было поставить причал. Но всё это находилось на восточной части, за лесом. Словно сама природа советовала – здесь жить нельзя.

Вечером, сидя у себя дома, я перенёс на бумагу подробную карту острова. Попробовал смоделировать крепостную стену, опоясывающую западную часть и даже сделал несколько набросков строений. Путного ничего не вышло. Покрутив листок, я отложил его в сторону.

– Зачем? – сказал сам себе, – В нескольких километрах зять Пахома Ильича строит замок. Башенки с несколькими комнатами хватит с головой. Надо только цемента натаскать да инкерманского камня привезти.

Май месяц в средневековье пролетел незаметно. Площадку возле двери портала я огородил стальной решёткой, составленной из труб. Они пересекались с другими, забитыми на высоте четырёх метров в скалу, шедшими перпендикулярно. Таким образом, и портал был защищён, и строительные леса поставлены. Всего выходило два этажа, и полукруг из камней должен был сравняться с макушкой песчаника. И тут я обратил внимание, что скала, в которую вмонтирована комната, совсем не однородна. Середина состояла из кварцита, а вокруг него, словно конфету облили шоколадом – песчаник. Каким образом удалось сделать подобную заливку строителям комнаты перехода – осталось неразрешимой загадкой.

Наконец-то, третьего июня, я завершил второй этаж башни, ставший жилой комнатой. Со стороны это выглядело как высокая, выступающая над скошенной верхушкой скалы, сложенная из белого камня, семиметрового диаметра труба, обволакивающая западную часть монолита. Восточная и северная часть скалы была практически отвесной, а пологий спуск с юга стал великолепной дорогой. По ней можно было забраться на вершину скалы, либо, обойдя и двигаясь по краю, достичь дверей башни. Оставалось соорудить крышу, но одному уже было не справиться. Брезентовый тент, натянутый на шести столбах, стал лишь временным решением вопроса. Теперь можно было навестить Гюнтера и Нюру, которые, по моим подсчётам, уже должны были достичь своей вотчины.

Спустив надувную лодку с парусом на воду и загрузив в неё провизию, я обогнул остров с юга и направился к Самолве. Попутный ветерок благоприятствовал путешествию. Озёрная гладь отдавала зеленоватым оттенком водорослей, переливаясь мелкой рябью. Проплывающие стайки рыб серебрились своими спинками, обгоняли меня, резко меняли направление, иногда возвращались обратно, либо вообще отворачивали в сторону, скрываясь из вида. Лодка проходила как раз по тому месту, которое в зимнее время называют 'сиговицей'. Когда озеро замерзает, лёд здесь всегда рыхлый и очень тонкий. Незамерзающие подводные ключи не дают льду схватиться.

 
  Из-за острова на стрежень,
  На простор речной волны
  Выплывают расписные,
  Острогрудые челны.
 

Затянул я песню, подходя к устью речки Самолва. Где-то здесь должна располагаться деревня, а перед ней – причал с рыбацкими лодками. Вот и он. В пять аршин длины помост, наложенный на вбитые в дно почерневшие от времени брёвна. Возле берега развешаны сети, охраняемые низкорослым рыжеватого окраса псом с куцым хвостом. Лодок поблизости не было, но причал от этого не стал менее привлекательным. Спустив парус и пришвартовавшись почти у песчаной косы, накинув петлю швартового конца на выступающее из помоста бревно, я сошёл на берег. Водная часть путешествия была окончена. Трёхцветный флаг с двумя медведями вяло хлопнул и повис на короткой мачте. Все мои приготовления на случай внезапной встречи с охраной деревни пошли рыжему псу под хвост. Кругом ни души. Вытащив походный рюкзак, я осмотрелся, повесил винтовку на шею и вынул из кармана брюк упаковку с двумя кусочками сахара.

– Шарик! Барбос! Как там тебя, хочешь сахарку? – Обратился к единственному встречающему живому существу.

Пёсик уселся на землю, почесал лапой за ухом и занялся своим туалетом, не обращая на меня никакого внимания.

– Ясно, – сказал сам себе, – Контакта не получилось.

Кусочек сахара полетел в сторону четвероного охранника, докатившись практически до его задней лапы. Пёсик подскочил, понюхал угощенье и моментально съел, после чего попробовал повилять обрубленным хвостом. Вышло очень мило, но как только я сделал шаг вперёд, раздался громкий собачий лай. Почти что одновременно, из-за холмика с двумя сосенками прозвучал детский голос: – Купец приплыл. Кличьте Захар Захарыча.

Оказывается, дозорная служба велась. Малец просто спрятался и наблюдал за одинокой лодочкой, а как увидел меня во весь рост с большим мешком, решил, что причалил коробейник.

– Купец, так купец, – решил я, – будем ждать представителя администрации деревни.

У причала пришлось простоять минут двадцать. За это время Барбос слопал ещё три кусочка сахара, проникся доверием и уже тёрся возле моих ног, посматривая на карман, откуда доставались лакомства.

Захар Захарыч появился как чёрт из табакерки, внезапно, и скорым шагом направился в мою сторону. Пришелец из будущего, так можно было описать жителя Самолвы, судя по одежде. Хорошо мне знакомые юфтевые прогары блестели от жира. В них были заправлены тёмно-синие брюки. Такого же цвета рубаха на выпуск, перепоясанная ремнём с жёлтой бляхой. На ремне, с левой стороны болтался нож в ножнах, а с правой – сумка на кнопке. Наряд довершала пилотка. Добавить гюйс – и от небритого матроса не отличить.

– Ага, значит, Гаврюша благополучно добрался до Новгорода, раз подобная амуниция появилась в этих местах. – Подумал я и поприветствовал подходящего ко мне человека, – Здравствуйте. Алексей Николаевич меня зовут. Я дядя Нюры Пахомовны.

В этот момент ветерок расправил флаг на мачте, и самолвянин признав герб, поклонился.

– И тебе здравствовать. Меня Захар Захарычем кличут. Староста я здесь.

– Гюнтер уже приехал?

– Князь-то? Тута. – Захарыч посмотрел мне за спину, скривился от вида лодки и задал вопрос, – А ладья где?

– Какая ладья?

– Как же ты на этом, – староста указал пальцем на лодку, – с Ладоги добирался?

– А я не с Ладоги. Тут, по соседству с вами живу.

Захар приказал сопровождающему его мужичку, прятавшемуся во время разговора за сосенками, нести мой рюкзак, а сам сопроводил меня до деревни. Идти пришлось метров семьсот. Мы поднялись на холм, обошли ржаное поле вдоль реки и вышли к новой пристани, у которой ютились штук двенадцать рыбацких лодок. С левой стороны уже отчётливо был виден каменный пояс строящихся башен, достигший полутораметровой высоты, арка ворот и куча булыжников разнообразного размера.

– Князь дом строит. – Поведал Захар.

– И как успехи?

– Да какие там успехи, мужики за известью поехали, а каменных дел мастера, вон, под рябиной брюхо греют. Киевляне…, Пахом Ильич их прислал.

Строящийся в Самолве дом для Гюнтера и Нюры назвать замком можно было с большой натяжкой. По крайней мере, для меня. Круглая башня донжона соединялась с коробкой прямоугольного каменного дома через воротную арку и смотрела фасадом на дорогу. Тыльная сторона состояла из строящегося сарая, вытянутого метров на тридцать, и участков стены, выложенной из крупных булыжников в основании, замыкающих периметр. Каждое здание своей наружной частью выполняло функцию крепостной стены. Всё строительство размещалось на площадке в полгектара и, судя по темпам, не будет завершено даже к концу года.

Штауфена я отыскал фехтующим с Нюрой на палках под пристальным взглядом Павлика, державшего в руке длинное полотенце и отгоняющего веткой мух от столика, на котором стояли поднос с пирогом и большой кувшин. Два стеклянных стаканчика, наполовину заполненных красной жидкостью, сиротливо размещались с края стола. Действо происходило на окраине деревни, возле песчаного бережка, а в зарослях камыша были заметны несколько пар глаз местных мальчишек, подсматривающих за ходом тренировки. Уж больно привлекательна была девушка в обтягивающих, подчёркивающих изящность ног чёрных лосинах и белоснежной, просторной шёлковой сорочке, особенно, когда ветер прислонял влажную ткань к груди воительницы.

– Бах! Бах! – Раздавались удары палок.

Гюнтер резко пошёл навстречу, поддел свою палку под Нюрину и, как змея обвивает толстую ветку, совершил вращательное движение своим оружием, лишая жену тренировочного инвентаря.

– Ой! – Удивлённый возглас вырвался из уст Нюры, – Я же потянула на себя. Почему не получилось?

– Надо было схватиться второй рукой за рукоять. Снова забыла?

– Не успела. А разве в бою так может получиться?

– В бою? – Гюнтер на секунду задумался, – Всё возможно, но это один случай из ста. Сражаясь, ты сможешь нанести два, может три удара. Все они будут по открытым участкам тела. А это…, так, для развлечения.

– Добрый день. – Поприветствовал участников тренировки, обращая на себя внимание.

– Алексий, дядя Лексей, – два голоса слились воедино.

– Вот, решил навестить вас. Проходил мимо, думаю, дай загляну.

Павел в это время подбежал к Нюре, протянул белый плащ, ошибочно принятый мною за полотенце и метнулся обратно к столику, возле которого, в траве, лежала корзина. И уже оттуда, извлёк два махровых полотенца с изображением олимпийского мишки, которые Нюра оставила за собой, когда посещала крепость у камня.

Спустя час мы уже сидели за дубовым столом, поставленным прямо на улице, под защитой натянутого на столбиках тента. Годовалый кабанчик ещё крутился на вертеле, дразня аппетит великолепным ароматом поджаривающегося мяса, а Нюра демонстрировала мне изделия самолвенских женщин. Посмотреть было на что. На стол были выставлены мягкие игрушки, выполненные практически один к одному с размерами оригиналов. Причём шкурки некоторых зверей явно были сняты с настоящих лисиц, зайцев и белок.

– Первую партию продали за один день, – мимоходом сообщила Нюра, показывая мне серого волка со смешной мордочкой, – на днях ещё продадим, только не в Пскове, а тут. Купец сюда за товаром приедет.

– Красиво. А чем ещё торгуете?

– В основном рыбой. Я на неё уже смотреть не могу. Утром – рыба, днём – рыба, вечером, тоже рыба. Скоро плавники вырастут. – Гюнтер рассмеялся, – или чешуя появится.

– С торговлей понятно. Нюра, как ты смотришь на то, чтобы ткацкую мастерскую здесь поставить?

– Это можно, да только ни льна, ни конопли в нужном количестве тут не растёт.

– Я не про полотно хотел предложить. Этого добра в каждом городе более чем достаточно. Речь идёт о коврах. Края в этих местах суровые, думаю, спрос на ворсистые половички будет. На первое время шерсть у меня возьмёте, а дальше, либо овец разводите, либо покупайте. Пару станков и всё, что связано с ремеслом, можно привезти хоть завтра.

– Я же говорил, что ладья неподалёку, – сказал Гюнтер Нюре и продолжил, обращаясь ко мне, – А железо есть? Ворота надо закончить.

– Есть железо, не переживай. А где Трюггви со своими бойцами?

– В Пнёво сидит, Воинота с переселенцами поджидает. Договаривались на начало лета, да, видимо, что-то случилось, раз нет до сих пор.

В это время к Нюре подошёл Павлик и что-то сообщил ей на ухо. Девушка в ответ кивнула головой, подозвала к себе девчушку лет восьми, которая приносила игрушки и, приказав ей забрать изделия промысла, забарабанила пальцами по столу. Через минуту на дубовых досках лежал деревянный поднос с ещё шипящим от жара кабанчиком.

На следующее утро, когда диск солнца ещё не показался из-за горизонта, но небо уже начинало светлеть, самая большая рыбацкая долблёнка отчалила от пристани, таща за собой на буксире серо-зелёный плот с округлыми боками. Из волочившегося на верёвке судёнышка торчали подошвы ботинок, а если прислушаться, то можно было различить тихое посапывание спящего человека. Игнат поставил парус, как только лодка миновала старую пристань, и расположился на корме, два его сына: пятнадцатилетний Улеб и Сулев, которому неделю назад исполнилось четырнадцать, управляли парусом и посматривали по сторонам.

– Бать, может, покуда гость по острову шляться будет, мы рыбки половим?

– Нет, сын, Захар просил гостя слушаться, а он ясно сказал: – Сидеть на берегу, а если потребуется, то вещи в лодку снести.

– Жаль, сиг жирнющий, так и просится в сети.

– На твой век ещё хватит…, – Игнат провёл ладонью по бороде, как заправский философ, – лучше на воду смотри, плавун не пропусти.

Достигнув заметного с воды ориентира, рыбак подтянул на себя верёвку, подтаскивая надувную лодку к своей и разбудил меня, похлопав по ботинку.

– Просыпайся, на месте уже, вон, скала из белого камня. Только не вспомню никак, вроде в прошлом году её не было. Куда теперь?

– Там, чуть правее, место, где причалить можно. – Спросонья ответил я, протирая глаза.

– Волхва коса? Знаю. Сынки, давайте за вёсла.

Вскоре, семейство Игната как выяснилось, мастера на все руки, рубило жерди для плота, толщиной с ногу взрослого мужчины. Любой русский человек, а возможно, даже и иностранец сумеет изготовить плот из автомобильных камер. Главное, знать несколько нюансов.

Центр тяжести плота на камерах, находится несколько выше, чем деревянного. Посему, необходимая остойчивость достигается увеличением эффективной ширины плота. А если камеры несколько выступают за обводы рамы, то для остойчивости это только лучше. Такой плотик при длине в семь, а ширине три аршина может принять до двухсот пудов, если груз размещается в центре и у подгребиц. С устойчивостью, правда, не всё ладно. Лобовое сопротивление камер слишком высоко, но в данной ситуации, когда объём груза решает всё, и плыть приходится не по течению реки, а по озеру – можно смириться. Плот хорошо всходит на волну и обладает достаточной стойкостью к валу при развороте лагом.

Надув камеры от грузовика, и положив сверху готовую решётку из жердей, мы зафиксировали все крепления тросом. Дело оставалось за малым, от башни до Волхва косы было триста шагов. О том, чтобы подвести плот к порталу и вести погрузку на воде, даже речи не велось. Любой острый камушек погубит всю работу. Пришлось выкатывать тележку. Улеб и Сулев меняясь по очереди, перетаскивали мешки, пока мы с Игнатом обсуждали возможности береговой ловли и средневекового сейнера[2]2
  Рыбопромышленное обычно однопалубное судно с надстройкой, смещенной к носовой части для лова рыбы кошельковым неводом


[Закрыть].

– Можно и у бережка рыбки натаскать, да только она тиной пахнет. Мой отец только на большую воду ходил, и его отец тож. А можно, как Поганкин, что в Подборовье живёт. Он снетку промышляет, когда она на нерест идёт. Но, то неправильно. Если не голодаешь – рыбу, идущую на нерест, ловить нельзя. Два денька она всего нерестится, неужто обождать невмочь?

– Такие люди, как Поганкин, во все времена были. А вот ты, не хочешь на большой лодке рыбу ловить? Сыновья подрастают, они уже славные помощники, а чем судно больше, тем увереннее рыбак на нём себя чувствует, да и уважения у односельчан прибавится.

– Не, Лексей, от размера лодки улов не зависит. У нас озеро мелководное, это только в проливе, между Пнёво и Изменкой глубина в четырнадцать аршин, мне моя лодка в самый раз, не купчишка же я, рыбак. А на счёт уважения, мой труд сам за себя говорит.

– Ну как знаешь. Улеб вроде последний мешок тащит, пора. Кстати, этот мешок для тебя. Ты его сразу в свою лодку переложи.

Спущенный на воду плот загрузили поклажей. Игнат посадил на него Сулева, на случай если что-то пойдёт не так. Накинув петлю, привязанную к корме своей лодки, на лапы якоря плота и перебрался в долблёнку. А уже оттуда, дал наставление сыну избегать попадания в кильватерную струю при поворотах и, подняв парус, отчалил. Плот немного посопротивлялся, пытаясь остаться как можно дольше на песчаной косе острова, жердь с тросом затрещала, но выдержала. Самолвянин пошерудил гребью,[3]3
  Рулевое весло с накладной лопастью на плоту


[Закрыть] и вскоре вся конструкция потащилась за буксиром. Через полчаса о рыбацкой лодке напоминал лишь крохотный парус, уходивший на восток.

В деревне Игната встречали всем миром. Во-первых, подобного плота на надутых рыбьих пузырях невиданного морского зверя в глаза никогда не видели, во-вторых, Захар рассказал односельчанам, что привезут какие-то механизмы для изготовления ковров, ну а в завершении ко всему, строители ждали железных цепей, петель и полос для ворот.

– Сначала мешки принимайте, сундуки потом, – распорядился Игнат, – Улеб, помоги брату.

Самые тяжёлые ящики с цепями и шестернями подъёмного механизма снимали последними. Киевляне деловито вскрыли их, а Илья вытащил втулочную цепь. С увеличенной копией велосипедной цепи, мастер столкнулся впервые, посему и уставился на неё с недоумением.

– Игнат, а рисунков, Лексей, случайно не передал?

– Нет. Всё, что дали – перед вами. Я завтра обратно на остров пойду, если что, говори сейчас – на словах передам.

– Нашёл! Вот они, к обратной стороне крышки сундука прикреплены были. – Сообщил Василий, протягивая Илье пухлый пакет.

– Так, сейчас посмотрим, что там у нас.

Подъемный мост опускался и поднимался при посредстве трёх цепей. Делалось это следующим образом. Над воротами в стене, проделывались продолговатые отверстия; они направлялись сверху вниз. В каждое из них продевалось по одной дубовой балке. К ним крепились тяговые круглозвенные цепи, нижними концами соединяющиеся с углами моста. С внутренней стороны, то есть двора, эти балки соединялись поперечной перекладиной. Получалась вилка. Концы балок объединялись стальной дугой, от которой спускалась железная приводная втулочная цепь. Она-то, с помощью звёздочки, насаженной на ось механизма и выполняла работу по подъёму и спуску.

– Осилите? – Спросил Гюнтер, стоявший рядом.

– Нет ничего такого, придуманного человеком, чего бы другой не смог повторить. Мы в Орешке нечто подобное уже мастерили, только вместо механизма, там противовес был. А тут, рисунки в помощь, вроде, всё понятно.

– Ну, раз понятно, то за работу! Хватит прохлаждаться, известь привезена, а на стройке конь не валялся. – Гюнтер подошёл к следующему ящику.

Захар поддел топором крышку, послышался скрип гвоздей о дерево и под промасленной бумагой оказались болты с гайками, поверх которых лежала пара гаечных ключей. Соседние были наполнены гвоздями, дверными петлями и замками. В общем, всё то, что необходимо для стройки.

В трёх последних разместились станки для изготовления ковров. Рисунков, связанных с ворсистым ремеслом, нашлось с четыре дюжины. Этим занялась Нюра. Три девочки, восьми лет, приехавшие в Самолву с семьями первых переселенцев, сосватанных ещё при постоялом дворе в Пскове, стайкой окружили княжну и передавали из рук в руки красочные иллюстрации. Простенькие узоры выполнялись сложнейшими, на первый взгляд, узлами и были показаны с разных сторон. А если следовать по направлению за стрелочкой, как показано на рисунке, то разобраться оказалось проще простого. Рыбаки вязали свои узлы гораздо сложнее, не в пример ковровым. Сам станок представлял собой раму, которую ставили вертикально. На нижнюю и верхнюю рейки крепились нити основы, между ними проходила эллипсоидальная, идеально отшлифованная палка, разделяющая их. Сверху (для удобства) подвешивались клубки окрашенной пряжи, соответствующие предполагаемому рисунку ковра и собственно сам челнок с нитью утка[4]4
  Уток – поперечные нити ткани, расположенные перпендикулярно к нитям основы и переплетающиеся с ними


[Закрыть]. От простого деревенского ткацкого станка, всё, мало чем отличалось. Только ворс пряжей надо создавать между двумя нитями основы и одной утка, не забывая прибивать специальной щёточкой, да ножницами лишнее срезать.

В брезентовых мешках лежали пряжа и нитки, а три тюка, по два с половиной аршина длиной содержали готовые ковры. В сопроводительной записке было написано, что один из предоставленных ковров можно продать, так сказать, на предмет исследования рынка, а два – оставить себе.

Подарочные экземпляры вывесили на всеобщее обозрение, воспользовавшись воротами Захара. Ненадолго, всего на час. Но за это время каждый самолвинец успел потрогать и восхититься тонкостью работы. И надо было такому случиться, что в этот момент, когда ковры уже решили снимать, в деревню приехал псковский купец.

Игорь Васильевич был похож на Сократа. Выступающие надбровные дуги лба украшали жгуче-чёрные брови с редкой проседью. Дельфиний лоб с крестообразным шрамом и пронзительно-синие глаза, смотревшие на всё происходящее с некоторой отрешённостью. Казалось, что у купца на все случаи жизни есть ответ, и ничем новым, его не удивить. Курчавая, пятивершковая борода загибалась совочком и сочеталась со слегка вздёрнутым картошкой носом. Овчинная безрукавка, доходившая владельцу до колена, была истёрта, но ещё сохраняла свой товарный вид. Из-под неё просматривалась сероватого цвета рубаха, имеющая на локтях заплаты. С незатейливым рисунком, вышитым красной нитью по воротнику, было не разобраться, из-за закрывающей орнамент, бороды. На портки Игоря Васильевича было лучше не смотреть. Любой генерал умер бы от стыда, видя кривовато вшитые лампасы из красной ткани по бокам брюк.

Непрезентабельный вешний вид купца портила только телега. Заботливо выструганные, раскрашенные цветными красками доски и отшлифованные поперечные жердочки, смазанные дёгтем оси колёс и аккуратно, под верёвку, уложенное сено, не сочеталось с общей картиной. Словно, купец и телега, были каждый по отдельности.

– Мир вам, добрые люди. – Сказал купец, слезая с повозки.

– И тебе доброго здоровья, – поприветствовал Захар, – Откель будешь, горемычный?

– А я не горемычный. С Пскова я. Игорь Васильевич меня звать. Подскажи, добрый человек, городок Самолву я ищу, далеко ли ещё?

– А чего её искать? Вот она, перед тобой. Ты кем будешь?

– Купец. Ты на одёжку не смотри. Времена такие ныне, что лучше ободранным в дерюге ходить, чем в земельке сырой лежать. Меня княжна ваша позвала, а я что-то хором княжьих не разгляжу.

– Ты давай не остри, хором он не разглядел. Не хоромы у княжны, а замок целый. Слыхал, про такое?

– Приходилось. И в замках я бывал и в церквах белокаменных и возле соборов мрачных, что схизматики строят, проходил…, – Васильевич немного запнулся, поглазел на ковры округлёнными глазами и еле слышно выдавил, – А такой красоты, встречать не приходилось.

– А вот, и княжна наша. Падай в ноги, кому сказал.

Сам Захар в ноги не упал, как-никак староста, только поклонился низко, а вот купец в поклоне перещеголял. Островерхая шапка, восседавшая до этого на затылке, в мгновенье оказалась в левой руке, а пальцы правой достали до земли.

– За игрушками приехал? – Не давая опомниться купцу, с ходу заявила Нюра, потрепав по шее свою лошадь.

– Да княжна, как и договаривались, – не поднимая головы, пробормотал псковчанин, – серебро привёз, и муки пять мешков.

– Захар Захарыч, выдайте купцу подготовленный товар, да муку не забудьте перевесить. Но! Пошла! – Нюра стукнула пятками в бока лошадку, и проскочив мимо телеги помчалась в сторону леса, где её уже поджидал Гюнтер.

После обмена, Васильевич вытащил из-под накиданного на телегу сена толстенькое полено, крутанул за верхушку, где торчал сучок и предложил старосте отметить сделку двухгодичным мёдом. Захар при этом заметил, что под сеном лежали ещё несколько хитрых тайников, замаскированных под дрова.

– И много у тебя таких 'деревьев' в телеге растёт? – Староста втихаря выставил стеклянные, принадлежащие Нюре с Гюнтером, стаканчики, подставляя их под тягучую струю почти прозрачного перебродившего мёда на можжевеловых ягодах.

– А ты сам посмотри.

– Да вроде, неудобно как-то. Вот, если одним глазком.

Захар отгорнул сено, взял первый попавшийся чурбан, как оказалось, самый пузатенький, и стал крутить его за оба конца.

– Не всё большое имеет ценность. – Васильевич подмигнул старосте, взял соседнее с коротким кругляком полено[5]5
  Дровяная плашка, кусок дров такой длины, как они идут в печь, обычно 10–12 вершков, колотые кругляки. Из долготья три чурбана, из чурбана по четыре полена


[Закрыть], положив назад опорожнённый тайник и крутанув за верхушку, открыл новый сосуд.

– Хитро. – Уважительно высказался Захарыч.

– А то. Бывал я как-то в западных землях, не один, с приятелями своими. Шли мы на трёх телегах, темнеть стало, кругом – ни души, вот и решили, заночевали в лесочке, а утром, как полагается, костёр развели. На одном хворосте каши не сваришь, сам знаешь, да как назло, сушняка в округе днём с огнём не сыскать. – Игорь Васильевич глотнул мёда и продолжил рассказ. – Пошли мои приятели дерево рубить, а как срубили, откуда не возьмись, рыцарь поганый объявился, да не один, со слугами. В сторонке он стоял, ждал, покуда сосенку свалят.

– И что дальше было?

– Лучше не спрашивай, – купец потрогал шрам на лбу[6]6
  Согласно Ливонской Правде, за возок дров для топки, уведённый у владельца леса – налагался штраф в три марки серебра. В данном случае, феодал учинил явное самоуправство


[Закрыть], – Я с тех пор, как в ту сторону еду, дровишки с собой завсегда беру. А потом, сынишка свистульку делал, я и сообразил, как приятное с полезным совместить.

– Кого чужого поймаю, кто деревья рубит, кнутом выпорю. Не знал я, что такие порядки у них.

– Кто прошлое помянит, тому сам знаешь. Ну да ладно, пустое это. Ты мне скажи, откуда ковры у тебя, что на воротах висели? Лет пять назад, я в Рязани бывал, бухарский купец свой товар распродавал, его ковры в треть величины твоих были.

– Хороший ты человек, Игорь Васильевич. Тебе одному скажу, – Захар выдержал паузу и в полголоса, чуть ли не на ухо сообщил тайну, – Один ковёр княжна распорядилась продать, ибо у нас, их с завтрашнего дня начнут ткать. Механизмы заморские сегодня привезли, целых три сундука, большущие, что твоя телега. Во как.