Текст книги "Окно на базар"

Автор книги: Алексей Никитин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 6 страниц)

– А я верю, – угрюмо буркнул Дружинин. – Они бы нас удушили, если б могли. Янки хреновы.

– Не знаю, Владимир Дмитриевич, как там американцы, но ни с кем мне так тяжело не работалось, как с "Укрытием". – Я постарался отвлечь Дружинина от его любимой темы. О кознях американцев он может говорить часами. Был бы повод. – Последний договор с "Укрытием" мы полгода готовили. Собрали все согласования, директор даже техзадание подписал, а через два месяца он же отказался подписывать договор. "Мне, – сказал, – не понятно, зачем этот договор нужен вообще". Прежде ему было понятно, теперь стало не понятно. Все. Больше я к ним не ездок.

– Вы специально меня пугаете, что ли? Может, мне тоже не связываться с ними?

– Обязательно поработайте. Попробуйте. В любом случае, это – полезный опыт. А там кто знает. Вдруг понравится? Как у вас в остальном дела?

Советы давать – дело хорошее, но я хотел знать, когда Дружинин намерен брать очередную партию нашей химии. И в случае чего – поторопить его. За этим и приехал.

– В остальном... Да как у всех сейчас, сами понимаете. Хорошего мало. – То, что он лишнего мне не расскажет, я и так знал. Мне ведь его только на мысль натолкнуть было нужно. – А! Хорошо, что напомнили, – спохватился наконец Дружинин. – Я вас еще вот о чем спросить хотел: в вашей формуле доля пластификатора меняется? Или нет?

– Что? – Я его не понял. – В какой формуле? Что меняется?

– Это я состав для себя формулой называю. Мне так привычней. Я говорил, что в состав вашего полимера входит пластификатор, диоктилфталат. Дима написал мне, чем его можно заменить, если вдруг у поставщиков не окажется. А проценты, сколько килограмм пойдет на тонну, для замен не дал. Так я хотел уточнить...

– Хвощинский передал вам состав?

– Что значит – передал? Продал. И передал. Формулу продал, технологию производства, бумаги с разрешениями на применение. И почему – Хвощинский? Договор подписан вами. Да вот он.

Дружинин подтолкнул ко мне папку, которая лежала на его столе отдельно от других бумаг.

Медленно и не торопясь листал я аккуратно подшитые документы. Договор на создание и передачу научно-технической продукции. (Наш типовой договор. Подписан мной. Датирован мартом. Видел я его впервые.) Протокол соглашения о договорной цене. Календарный план. (И то и другое – на бланках. Заполнены Митькой от руки. Им и подписаны. Все – март.) А, вот акт сдачи-приемки. (Тоже подписан Митькой. На нем уже свежая дата, майская. Документы, наверняка сделаны задним числом. Все логично.) Отчет. (У отчета новый титульный лист с Митькиной подписью и старый текст, отпечатанный на машинке. Отчет еще из тех, что делал Кузьмин. У нас уже и машинок-то печатных в конторе нет. Моя подпись пока только под договором. Видимо, у Митьки был один чистый лист с моей подписью.) Временные технические условия. (Тоже старый документ с новым титульным листом.) Акт передачи образцов. Письмо от нашей конторы с просьбой перечислить оплату по этому договору на какой-то левый счет. Письмо, хоть я его и не подписывал, подписано мной. Это плохо. То есть все плохо, но это особенно нехорошо.

– Для всех одинаковая, – ответил я Дружинину, внимательно просмотрев содержимое папки.

– Что?.. Кто одинаковая? С этим договором что-то не так?

– Все так. Объемная доля пластификатора одинаковая. Вы можете брать любой из того списка, что он вам составил. Количество при замене не меняется.

– А-а... Ну, главное, что с договором все нормально. Хорошо. Спасибо.

Дружинин меня ни о чем больше не спрашивал. Наши дела его не касались.

Возвращаясь в контору, я думал не о Митьке. Я радовался, что теперь все ясно, что больше нет той холодной тяжести, которая давила, не давала мне покоя всю последнюю неделю. Мне еще предстояло распутать узлы, которые на память о себе оставил Митька, но и об этом я не хотел думать, возвращаясь от Дружинина.

Я не думал о Митьке, но мне было жаль его. Я уже пережил эту историю, для меня она уходила в прошлое. А для него – нет. Он будет жить с ней. Я ведь неплохо его знаю. Для него она навсегда останется настоящим. Она будет с ним каждый день. Деньги не стоили этого. И мне его было жаль.

Но он мог сделать это не только ради денег...

Неожиданно мне вспомнился сон. Утром, когда я проснулся, в памяти не было даже слабого следа от него, а тут он вдруг всплыл весь, в деталях, в подробностях. Короткий и пронзительный.

На краю села, обнесенная невысоким забором, стояла бревенчатая изба. Сразу за ней начиналось поле, еще белое, закрытое тяжелым весенним снегом, но уже с редкими черными проталинами. Улица – черная грязь. Глубокая. Непроходимая. На лавке возле калитки сидела женщина.

Я хотел выйти к полю, но по улице пройти было невозможно. Я шел, прижимаясь к забору, и вскоре оказался рядом с женщиной. Она со мной поздоровалась, и я остановился в растерянности. Я не знал ее. Я вглядывался в ее лицо и не мог узнать. Грубый крестьянский загар, резкие ранние морщины. Яркий, фальшивый цвет помады на неаккуратно замазанных губах.

– Что, еще не узнал? – широко раскрыв рот, засмеялась она. Я увидел, что у нее не хватает нескольких зубов. – На. – Она достала что-то вроде пачки визиток и протянула мне одну. На мягком листке желтой бумаги были неряшливо перечислены какие-то мелкие медицинские должности. Их было несколько, но ни одна из них ничего мне не говорила об этой женщине. Ее имени я на листке не нашел.

"Это была Маша", – вспомнив сон, вдруг понял я.

И тут же я немедленно увидел, как весной другого, уже давно и надежно забытого мной года, ушедшего в тень, оттертого плечами и скрывшегося за спинами появившихся следом за ним, Маша уходила от меня с недавно назначенным мне в начальники невысоким розовощеким бодрячком. А я смотрел им вслед и не мог понять, что происходит...

* * *

Я сидел перед раскрытым окном, смотрел в небо и не видел ничего, кроме неба. Мне казалось, что облака в нем неподвижны, а я лечу им навстречу, быстро и бесшумно. Это плавное движение было почти неощутимо. Только облака, стремительно проносившиеся мимо, позволяли почувствовать, как быстро я лечу... А внизу, подо мной, галдел базар. Я его не видел и видеть не хотел. Базар мне давно и смертельно надоел...

Я больше не смотрел на телефон и не ждал звонка. Звонки не имеют значения. Вот разве что Лена позвонит. Утром я проверял почту. От нее ничего не было. Может, это и хорошо, что она молчит. Я не знаю, что сказать ей и как.

В моей записной книжке на странице с сегодняшней датой тупым карандашом написано: возвращается Потехин. Позвонить.

Не стану я ему звонить. Уже незачем. Я и прежде не слишком хотел его видеть. Хотя, если подумать, было бы из-за чего переживать. Как-то, лет семь назад, я попросил Потехина одолжить мне денег, а он не дал. Сказал, что нету. Ну и Бог с ним.

Нельзя такие вещи годами в голове держать. Да – мы еще в школе вместе учились, да – я не раз выручал его, да – я просил его в первый раз, и деньги были очень нужны. Все так. Ну и что? Не обязан он мне помогать. Ни тогда обязан не был, ни до того, ни после. С Потехиным в то время делил офис один наш общий знакомый. Когда, уходя, я закрывал за собой дверь, то услышал, как он спросил Потехина: "Почему ты не дал? У тебя же есть". На что Потехин ответил: "Так и у тебя есть. Но ты ж не дал".

Я у них после этого несколько лет не появлялся. Забыть им этого не мог. А потом...

Вообще Потехин – работяга. Из тех, кто основывает династии. Копейку складывает к копейке, торгуется по каждому пустяку до мокрого затылка, до синевы, до пены на губах. Наверное, так и должно быть. Такие и выживают. Естественный отбор.

Потехин книжки печатает. Журналы, календари, рекламные проспекты. Все, что бумага терпит. Его бизнес растет и развивается.

Как-то он рассказал мне, что уже несколько лет судится с заказчиком. Заказчик, доктор наук, обнаружил в жизни полупроводников новое явление. Он описал его в статье и в надежде на широкий международный резонанс решил перевести статью на английский и послать ее зарубежным коллегам. А чтоб коллеги видели, что имеют дело с человеком основательным, доктор наук попросил Потехина издать его статью отдельной брошюрой. Потехин брошюру издал, ученый разослал ее всем, кому хотел разослать, но резонанса не последовало. Зарубежные коллеги реагировали вяло и должного восторга не выражали.

Доктор наук много размышлял над причинами неуспеха предпринятой им акции, перечитывал статью, листал брошюру с начала в конец и из конца в начало и таки понял, в чем было дело. Брошюра оказалась некачественно склеенной и рассыпалась. Она рассыпалась буквально в руках, и это, несомненно, помешало зарубежным ученым коллегам оценить всю новизну его подхода и глубину мысли, выраженной в статье. Ученый немедленно высказал Потехину свое неудовольствие. Он потребовал перепечатать весь тираж и возместить ему моральный ущерб.

Видимо, брак был, потому что тираж Потехин перепечатал и даже сделал твердый переплет. Но моральный ущерб возмещать отказался категорически и принципиально. Доктор наук пообещал подать в суд. И подал.

В суде дела у Потехина сразу пошли плохо. От взятки судья отказался и назначил экспертизу, чтобы эксперт представил квалифицированное и обоснованное мнение, есть вина типографии в том, что листы от корешка отделяются при незначительном усилии со стороны читателя, или так и должно быть. Потехин предложил своего эксперта, но судья назначил какого-то постороннего, незнакомого. Незнакомый эксперт также от взятки отказался (Потехин считал, что тому уже было заплачено) и дал такое заключение, что моральный ущерб Потехин смог бы компенсировать только путем публичного самосожжения.

Пока все это длилось, пока назначались и переносились заседания, Потехину несколько раз предлагали решить дело миром: заплатить ученому сколько тот хочет и забыть. Потехин только на адвокатов потратил к тому времени больше. Но он уперся: ни копейки гаду не дам. Ни пяди родной земли... И продолжал платить адвокатам.

Вскоре выяснилась причина принципиальности судьи. Оказалось, что в недавнем прошлом он работал адвокатом, а с ученым доктором был знаком едва не с пеленок. Собираясь переквалифицироваться в судьи, но еще в качестве вольного юриста, он подготовил заявление своего приятеля, а потом, уже как судья, принял его к рассмотрению. Положение Потехина было незавидным. Он несколько раз заявлял отвод судье, но дело, побродив по суду, раз за разом возвращалось все к нему же.

Эту историю Потехин рассказывал мне примерно год назад. Потом он переехал, и, хоть мы изредка перезванивались, с тех пор я его не видел.

Мне вдруг стало интересно, чем закончилась книжная тяжба. И я ему позвонил.

Только за этим, ни за чем больше.

– Привет, Саня, – узнал меня Потехин, прежде чем я назвался. – Слушай, я замотался совсем, ты извини. Еще неделю назад хотел тебе его передать, но тут командировка подвалила. Пришлось ехать. Я его секретарше оставил, а она, кобыла, – забыла... Стихи, да? Кобыла – забыла.

– О чем речь? – не понял я.

– Ну как?! Митька Хвощинский перед отъездом заходил ко мне попрощаться. Письмо для тебя оставил. Просил передать. А я вот... Так что заедешь? Коньячку выпьем.

– Даже не знаю, – протянул я. – Что он мог написать нового? Я и так все знаю. Да и времени нет совсем. Головы не поднять, работы – куча... Знаешь что – сбрось мне его по факсу.

– Тоже дело... Сейчас попрошу – отправят. Как это я сказал? Кобыла забыла? Классно, да?

– Замечательно. Слушай, я давно спросить хочу – твой суд наконец закончился?

– Да, – бархатным баритоном победителя ответил мне Потехин.

– Что, удалось передать дело другому судье?

– Даже в другой суд. Я в нашем районе нашел судью – классного дядьку. Подошел, переговорил с ним. Так и так... Потом потребовал передать дело в суд по месту регистрации моей фирмы. Передали. И оно, ну чисто случайно, попало к этому судье. Судья опять назначил экспертизу, но уже у другого эксперта. А я теперь все знал заранее. И шел на шаг впереди. Я с этим экспертом поговорил, и он дал заключение, что книжка нормальная, читать можно. И суд присудил... Все по справедливости.

– А если апелляцию?..

– Пусть подает. Двести гривен пусть положит и подает апелляцию. Только он в это дело полез не для того, чтоб деньги тратить, а совсем наоборот срубить хотел деньжат. По-легкому. А тут такой облом вышел... Нет, деньги тратить он не готов. Но зато теперь... Я с заказчиками терпелив и вежлив: "Так хотите? Пожалуйста. Не хотите – уберем. Опять хотите – вернем, как было". Но судиться, Саня, я по своей воле никогда больше не стану.

– Не понравилось, значит... Ну, ладно. Не забудь письмо переслать.

– Сейчас скажу... Кобыла – забыла... Так что, приедешь коньяку выпить?

– Не сегодня. Правда, работы много.

Через пять минут я держал в руках Митькино письмо.

"Dear Davidov, – писал мой друг Митька. – Думаю, ты уже все понял. Если еще нет – свяжись с Дружининым. И не психуй. Это всего лишь бизнес. Кстати, довольно плохой – и для тебя, и для меня. Нас задавили, ты же это знаешь. В тупик мы попали оба, а выйти из него мог только один – Боливара, как всегда, подали одноместного. Я первым заметил выход. Я вышел.

Удачи.

Dim.

Ленке передай, что я свяжусь с ней позже".

Написано было, как всегда, на бегу, торопливо и не слишком внятно. Но зато – легко и быстро. Р-раз, и отрезал. Как все, что делал Митька. Да, записка была в его стиле. Но в целом эта история – нет. Личность более сильная и амбициозная угадывалась за ней. И чем дольше я вертел в руках клочок факс-бумаги, чем внимательнее разглядывал Митькин почерк, тем больше я думал о Лене.

Я снял трубку, чтобы еще раз позвонить Потехину, но тут же сообразил, что не ему надо звонить, а Слепцову. В кармане пиджака нашлась его мятая визитка.

– Скажи, Вася, – спросил я Слепцова через минуту, – помнишь, ты говорил, что видел Леру. Первую жену Мити Хвощинского?

– Да. И даже разговаривал с ней около часа.

– А она не говорила, где сейчас живет?

– Да только об этом и говорила. У нее родственники в Греции отыскались. К ним она и уехала. Так что Лера теперь гордая гречанка. Или как там у них – единая европейка...

Я закрыл окно и собрался уходить. Мне больше нечего было делать в конторе. Зато было, что сказать Лене.

Только, прежде чем звонить ей, я решил проверить почту. Что-то подсказывало мне, что она все-таки ответила.