Текст книги "Посолонь"
Автор книги: Алексей Ремизов
Жанр:
Классическая проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 11 страниц)
Петька[76]76
Петька – персонаж, кочующий из одного ремизовского произведения в другое. Так, он становится главным героем рассказа «Петушок» (1911), сцена его гибели повторяется в эпизоде «избиения младенцев» из апокрифа «Рождество» (Путь. 1927. № 6 (январь). С. 11).
[Закрыть], мальчонка дотошный, шаландать[77]77
Шаландать – шататься, шалить; шаланда – парусное судно. (АМР)
[Закрыть] куда гораздый, увязался за бабушкой на богомолье.
То-то дорога была. Для Петьки вольготно[78]78
Вольготно – хорошо, легко, удобно, свободно. (АМР)
[Закрыть]: где скоком, где взапуски, а бабушка старая, ноги больные, едва дух переводит.
И страху же натерпелась бабушка с Петькой и опаски, – пострел, того и гляди, шею свернет либо куда в нехорошее место ткнется, мало ли! Ну, и смеху было: в жизнь не смеялась так старая, тряхонула на старости лет старыми костями. Умора[79]79
Умора – умора да и только, т. е. такое состояние, при котором умираешь со смеха. (АМР)
[Закрыть] давай разные разности выкидывать: то медведя, то козла начнет представлять, то кукует по-кукушечьи, то лягушкой заквакает. И озорничал немало: напугал бабушку до смерти.
– Нет, – говорит, – сухарей больше, я все съел, а червяков, хочешь, я тебе собрал, вот!
«Вот тебе и богомолье, – полпути еще не пройдено, Господи!»
А Петька поморочил, поморочил бабушку да вдруг и подносит ей полную горсть не червяков, а земляники, да такой земляники, все пальчики оближешь. И сухари все целы-целехоньки.
Скоро песня другая пошла. Уморились странники. Бабушка все молитву творила, а Петька «Господи помилуй» пел.
Так и добрались шажком да тишком до самого монастыря. И прямо к заутрене попали. Выстояли они заутреню, выстояли обедню, пошли к мощам да к иконам прикладываться.
Петьке все хотелось мощи посмотреть, что там внутри находится, приставал к бабушке, а бабушка говорит:
– Нельзя, грех!
Закапризничал Петька. Бабушка уж и так и сяк, крестик ему на красненькой ленточке купила, ну помаленьку и успокоился. А как успокоился, опять за свое принялся. Потащил бабушку на колокольню колокол посмотреть. Уж лезли-лезли, и конца не видно, ноги подкашиваются. Насилу вскарабкались.
Петька, как колокольчик, заливается, гудит, – колокол представляет. Да что – ухватился за веревку, чтобы позвонить. Еще, слава Богу, монах оттащил, а то долго ли до греха.
Кое-как спустились с колокольни, уселись в холодке закусить. Тут старичок один, странник, житие пустился рассказывать. Петька ни одного слова мимо ушей не проронил, век бы ему слушать.
А как свалила жара, снова в путь тронулись.
Всю дорогу помалкивал Петька, крепкую думу думал: поступить бы ему в разбойники, как тот святой, о котором странник-старичок рассказывал, грех принять на душу, а потом к Богу обратиться – в монастырь уйти.
«В монастыре хорошо, – мечтал Петька, – ризы-то какие золотые, и всякий Божий день лазай на колокольню, никто тебе уши не надерет, и мощи смотрел бы. Монаху все можно, монах долгогривый».
Бабушка охала, творила молитву.
1905
Купальские огни[80]80Купальские огни – канун Иванова дня, с 23 на 24 июня. (АМР)
Купальские огни – Ночь на Рождество Иоанна Предтечи, совпадающая с календарным летним солнцеворотом, сохраняет черты центрального из солнечных или огненных славянских праздников (Потебня А. А. О купальских огнях и сродных с ними существах. Харьков, 1914). Огонь (купальский огненный цветок папоротника) выступает в Купальскую ночь амбивалентной силой, одновременно покровительствующей и губительной, отсюда столь важную роль начинает играть у А. М. Ремизова мотив «зарочного клада», открывающегося только через чью-либо смерть, и сказка превращается в Навий пир.
[Закрыть]
Закатное солнце, прячась в тучу, заскалило зубы[81]81
Солнце заскалило зубы – черт дочку замуж выдает, – так говорится, когда светит солнце и в то же время идет дождь. (АМР)
[Закрыть] – брызнул дробный дождь. Притупил дождь косу, прибил пыль по дороге и закатился с солнцем на ночной покой.
Коровы, положа хвост на спину, не мыча, прошли. Не пыль – тучи мух провожали скот с поля домой.
На болоте болтали лягушки-квакушки.
И дикая кошка – желтая иволга унесла в клюве вечер за шумучий бор, там разорила гнездо соловью, села ночевать под черной смородиной.
Теплыми звездами опрокинулась над землей чарая[82]82
Чарая – носящая в себе чары. (АМР)
[Закрыть] Купальская ночь.
Из тенистых могил и темных погребов встало Навье[83]83
Навье, навы – мертвецы, покойники, выходцы с того света; нава – смерть. (АМР)
[Закрыть].
Плавали по полю воздушные корабли. Кудеяр-разбойник стоял на корме, помахивал красным платочком. Катили с погостов погребальные сани. Сами ведра шли на речку по воду. В чаще расставлялись столы, убирались скатертями. И гремел в болотных огнях Навий пир мертвецов.
Криксы-вараксы[84]84
Криксы-вараксы – мифическое существо, олицетворение детского крика. Если ребенок кричит, надо нести его в курник и, качая, приговаривать: «Криксы-вараксы! идите вы за крутые горы, за темные лесы от младенца такого-то». Крикса – плакса. Варакса – пустомеля. Вараксать – вахлять, валять. (АМР)
[Закрыть] скакали из-за крутых гор, лезли к попу в огород, оттяпали хвост попову кобелю, затесались в малинник, там подпалили собачий хвост, играли с хвостом.
У развилистого вяза растворялась земля, выходили из-под земли на свет посмотреть зарытые клады. И зарочные три головы[85]85
Зарочные три головы и т. д. – зарекать, запрещать. Обыкновенно клады зарывались с зароком, чтобы, скажем, погибло три человека и сто воробьев и тогда пускай дается клад в руки. (АМР)
[Закрыть] молодецких, и сто голов воробьиных, и кобылья сивая холка подмаргивали зеленым глазом, – плакались.
Бросил Черт свои кулички[86]86
Кулички – кулича, выкорчеванный лес; поговорка возникла при первом корчевании, когда на таких выселках поселялись, и имелась в виду отдаленность. См.: С. Максимов. Крылатые слова. СПб., 1890. (АМР)
[Закрыть], скучно: небо заколочено досками, не звонит колокольчик, – поманулось рогатому погулять по Купальской ночи. Без него и ночь не в ночь. Забрал Черт своих чертяток, глянул на четыре стороны, да как чокнется[87]87
Чокнется – чек, бух, хлоп, стук, бряк, шлеп – звук удара. (АМР)
[Закрыть] обземь, посыпались искры из глаз.
И потянулись на чертов зов с речного дна косматые русалки; приковылял дед Водяной, старый хрен кряхтел да осочьим корневищем помахивал, – чтоб ему пусто!
Выползла из-под дуба-сорокавца[88]88
Дуб сорокавец – древний дуб. (АМР)
[Закрыть], из-под ярого руна сама змея Скоропея[89]89
Скоропея – скорпий, идол Скоропит. Scorpio. (АМР)
[Закрыть]. Переваливаясь, поползла на своих гусиных лапах, лютые все двенадцать голов – пухотные, рвотные, блевотные, тошнотные, волдырные и рябая и ясная катились месяцем. Скликнула-вызвала Скоропея своих змей-змеенышей. И они – домовые, полевые, луговые, лозовые, подтынные, подрубежные приползли из своих нор.
Зачесал Черт затылок от удовольствия.
Тут прискакала на ступе Яга. Стала Яга хороводницей. И водили хоровод не по-нашему.
– Гуш-гуш[90]90
Гуш-гуш, хай-хай – восклицание на отогнание беса. (АМР)
[Закрыть], хай-хай, обломи тебя облом![91]91
Облом – нечистый, дьявол. (АМР)
[Закрыть] – отмахивался да плевал заплутавшийся в лесу колдун Фаладей, неподтыканный[92]92
Неподтыканный – независимый и неприкосновенный. Тронь-ка, попробуй, он тебе даст! (АМР)
[Закрыть] старик с мухой в носу[93]93
С мухой в носу – колдун. В Белоруссии о колдуне говорят: «У него мухи в носе». Нечистая сила охотно превращается в мух. Выражение про человека, что он «с мухой» означает, что тот человек находится в опьянении. Водка – кровь Сатанина.
См.: П. Тиханов. Брянский говор. Сб. Отд. Рус. яз. и Словес. Имп. Акад. наук, т. LXXVI, № 4. (АМР)
[Закрыть].
А им и горя нет. Защекотали до смерти под елкой Аришку, втопили в болото Рагулю – пошатаешься! ненароком задавили зайчонка.
Пошла заюшка собирать подорожник: авось поможет!
С грехом пополам перевалило за полночь. Уцепились непутные, не пускают ночь.
Купальская ночь колыхала теплыми звездами, лелеяла.
Распустившийся в полночь купальский цветок горел и сиял, точно звездочка.
И бродили среди ночи нагие бабы – глаз белый, серый, желтый, зобатый, – худые думы, темные речи.
У Ивана-царевича в высоком терему сидел в гостях поп Иван. Судили-рядили, как русскому царству быть, говорили заклятские слова. Заткнув ладонь за семишелковый кушак, играл царевич насыпным перстеньком, у Ивана-попа из-под ворота торчал козьей бородой чертов хвост.
– Приходи вчера![94]94
Приходи вчера – говорит против действия живой злоехидной силы. См.: С. Максимов. Крылатые слова. (АМР)
[Закрыть] – улыбался царевич.
А далеким-далеко гулким походом[95]95
Гулким походом – ходом. (АМР)
[Закрыть] гнался серый Волк, нес от Кощея живую воду и мертвую.
Доможил-Домовой толкал под ледящий бок – гладил Бабу-Ягу. Притрушенная папоротником, задрала ноги Яга: привиделся Яге на купальской заре обрада[96]96
Обрада – желанный. (АМР)
[Закрыть] – молодой сон.
Леший крал дороги в лесу да посвистывал, – тешил мохнатый свои совьи глаза.
За горами, за долами по синему камню бежит вода, там в дремливой лебеде Сорока-щектуха[97]97
Сорока-щектуха – щекотуха. В одном заговоре говорится: «От всякой злой птицы, сороки-щектухи, от черного ворона». (АМР)
[Закрыть] загоралась жар-птицей.
По реке тихой поплыней[98]98
Тихой поплыней – тихо плывя. (АМР)
[Закрыть] плывут двенадцать грешных дев[99]99
Двенадцать грешных дев – истоки и семантика образа весьма туманны. И. П. Сахаров приводит при описании обряда опахивания, избавления от «коровьей смерти» одно из ритуальных заклинаний, отражающее фактическую сторону обряда:
От Океан-Моря глубокого,От лукоморья ли зеленогоВыходили двенадесять дев…И клали велик обетДванадесять дев:Про живот, про смерть,Про весь род человечь… (Цит. по кн. Сахаров И. П. Сказания русского народа. М., 1989. С. 243). Мифологической обработкой данного обряда становится в «Посолони» «Черный петух». Однако можно предположить, что двенадцать дев, получающих, согласно обрядовым законам, право на лишение жизни всякой твари, которая попадется им на пути, появляются уже в Купальскую ночь в соседстве с иссушающей сердца алой Вытарашкой и замыкают собой плеяду восставших губительных сил.
[Закрыть], белый камень алатырь, что цвет, томно светится в их тонких перстах.
И восхикала лебедью алая Вытарашка[100]100
Вытарашка – олицетворение любовной страсти, лишающей человека рассудка: ее ничем не возьмешь и в черную печь не угонишь, как выражается один заговор на присуху. См.: Д. Зеленин. Отчет о диалектологической поездке в Вятскую губернию. Сб. Отд. Рус. яз. и Словес. Имп. Акад, наук, т. LXXVI, № 2. (АМР)
Вытарашка – также название вечно тревожашегося, мечущегося человека. (АМР)
[Закрыть], раскинула крылья зарей, – не угнать ее в черную печь, – знобит неугасимая горячую кровь, ретивое сердце, истомленное купальским огнем.
Воробьиная ночь – так называется грозная ночь с сплошною молнией, когда лишь под утро разражается ливень.
Эта ночь представляется воробьиной свадьбой, на которой невеста-воробушка перед венцом причитывает. (АМР)
Фольклорная символика сказки подробно описана в статье С. Н. Доценко «Воробьиная ночь» А. М. Ремизова (Русская речь. 1994. № 2. С. 103—107).
Воробьиная ночь – в центральной части России «воробьиные» или «рябиновые» ночи соотносились ранее с праздником Успения Богоматери (15 августа ст. ст.). В народных представлениях о «воробьиных ночах» находит наиболее полное выражение фольклорная символика воробья как птицы, связанной с культом Перуна и олицетворяющей собой молнию, оплодотворяющую землю, вследствие чего воробью приписывается ряд оплодотворяющих функций и он начинает играть магическую роль в аграрно-продуцирующих культах и ритуалах. Этим объясняется и частое упоминание воробья и воробьихи в свадебных песнях и причитаниях, и уподобление Ремизовым, вслед за народной традицией, грозы – свадьбе. Так, образ воробушки-невесты встречается в песнях из собрания В. П. Шейна, известных Ремизову (Шейн В. П. Великорусс в своих песнях, обрядах, обычаях, верованиях, сказках и легендах и т. п. Спб., 1900).
[Закрыть]
Валили валом густые облака, не изникали, – им сметы нет. За облаками возили копы[102]102
Копы – копны. (АМР)
[Закрыть], и туча шла за тучей, как за копой веселая копа, поскрипывали колеса.
Ветром повеяло б, грянул бы гром! Не веяли ветры, не крапнул дождик.
Ни звериного потопу, ни змеиного пошипу.
В тихих заводях[103]103
В заводях – заводь, затон – мелкий речной залив. (АМР)
[Закрыть] лебеди пели.
И разомкнулось тридевять золотых замков, раскуталось тридевять дубовых дверей – туча за тучу зашла – затрещало, загикало, свистело, гаркало.
Воробушки[104]104
Воробушки – олицетворение молний. (АМР)
[Закрыть] – ночные полуночники, выпорхнув, кинулись по небу летать.
Ковал кузнец воробьиную свадебку, ковал крепко-накрепко, вечно-навечно, – не рассушить ее солнцем, не размочить дождем, не раскинет ветер, не расскажут люди.
Ковал кузнец Кузьма-Демьян[105]105
Кузнец Кузьма-Демьян – Брак представляется ковкою. (АМР)
[Закрыть] вековой венок.
И стала перед невестою-воробушкой чужая сторона, не изюмом, горем усаженная, не травой, слезами покрытая.
Узлюлекнула[106]106
Узлюлекнула – воскликнула, возрыдала. (АМР)
[Закрыть] воробушка:
– Понеситесь вы, ветры, с высоких гор! Подуйте, ветры, на звонки колоколы! Вы ударьте, звонки колоколы, по сырой земле, расшатайте пески, раздвоите сыру землю на могиле матери. Вы сшибите, звонки колоколы, гробову доску! Сдуйте тонко-белое полотенце! Разомкните руки матери, раскройте глаза ее, поставьте ее на ноги. Не придет ли она, не прилетит ли к моему дню, к часу великому.
Летали воробушки, прятались-тулились рахманные под небесные ракиты, под мосты калиновые, нагуливались воробушки до любви[107]107
До любви – досыта, до полного удовольствия. (АМР)
[Закрыть].
Раскунежились, пошли они пляс плясать вприсядку, квасили, жарили друг дружку по носам. Один воробей в трубу скаканул, другой воробей в колодец упал, третий воробей невесть что наделал.
И падали кто как попало, бесхвостые, бесклювые, с неба на землю, – навалили горы воробьевые[108]108
Горы воробьевые – характерный образ народных песен и причитаний. См., например, в собрании Соболевского:
Ах вы, горы, горы Воробьевские!Породили, горы, бел горюч камень… (Соболевский А. И. Великорусские народные песни. Спб., 1895. Т. 1. № 362, № 365).
[Закрыть]. И ничего-то не родила гора, родила Воробьева гора один бел-горюч камень.
Заныло сердце, как малое дитятко:
– Родимая моя матушка! Что же ты ко мне не подшатнешься? Призагуньте, призамолкните! Расступитесь, пропустите! Подшатнись-ка ты, посмотри на меня…
Засвирило все небо[109]109
Засвирило все небо – застонало. (АМР)
[Закрыть], красно, что жар.
Раскачён жемчуг – васильковая слеза катится на грудь, с груди на траву.
Перекати-поле[110]110
Перекати-поле – название растения; иначе – бабий ум, кучерявка. (АМР)
[Закрыть] унесла слезу.
Не разжалила[111]111
Не разжалила – не разжалобила. (АМР)
[Закрыть] невеста сердце матери: знать, отводила она волю, отнежила негу, открасовала свою девичью красу?
Сердце матери оборотливо, сердце матери обернется, – даст великое благословение.
И раскрылась могила, – стала мертвая.
А там разбили сорок сороков, тридцать три бочки, – и хлынуло пиво-мед пьяное-распьяное.
Все поля и луга, леса, перелески, заборы и крыши до корня смочены.
Первые петухи пропели – полночь прошла. И вторые петухи пропели – перед зарей. И третьи петухи пропели – на самой заре.
А они, неугомонные, справляли великий запой, хмельные ворушили, с пьяных глаз вили воробушки не воробьиное – гнездо ремезовое[112]112
Гнездо ремезово – за искусство вить гнездо ремез зовется первой пташкой у Бога; гнездо кошелем. (АМР)
[Закрыть].
Догорела четверговая страстная свеча[113]113
Догорела страстная свеча – четверговая, зажигается во время грозы, чтобы оградить дом от молнии. (АМР)
Четверговая страстная свеча – свеча, которая зажигается каждым из присутствующих в православном храме во время чтения двенадцати отрывков из Евангелий вечером Страстного четверга. Свеча сохраняется негасимой до порога дома и в народно-бытовой христианской традиции приобретает функции всевозможных оберегов.
[Закрыть], закурились избы, – волоком от трубы до трубы стлались книзу сизые дымы.
Поросятки-викуны[114]114
Поросятки-викуны – викать, визжать. (АМР)
[Закрыть] рылись под грушей в сладких падалках[115]115
В падалках – в упавших с дерева фруктах-скороспелках. (АМР)
[Закрыть], а их была целая груда – непочатый край.
Борода — «Завивание бороды» Велесу (Волосу), Спасу Илье, Николе или Козлу – древний жатвенный языческий обряд, совершавшийся в последний день жатвы, называемый дожинками, зажинками, обжинками. См.: А. Н. Афанасьев. Поэтические воззрения славян на природу, т. II. М., 1866—1869. На Ильин день – 20 июля начинают зажинать рожь. Связь зажинок с Козлом – А. А. Потебня («Объяснения малорусских и сродных народных песен». Варшава, 1887) объясняет тем, что распространенному верованию почти всех европейских народов «душа нивы есть козло – или козообразное существо (как фавн, Сильван), преследуемое жнецами и скрывающееся в последний несжатый пук колосьев или в последний сноп». (АМР)
[Закрыть]
С горки на горку, от ветлы до ветлы примчался ильинский олень, окунул рога в речке[117]117
Ильинский олень окунул рога в речке – по народному поверью на Ильин день прибегает к реке олень и мочит свои рога и оттого вода холоднеет. (АМР)
[Закрыть], – стала вода холоднее.
Тын зарастает горькой полынью, не видать перелаза.
В садах наливается яблоко: охота ему поспеть к Спасову дню.
И шумя висят, призаблекнувши, листья. Утомленные, клонятся никлые ветви.
Щебетливая птичка научает дитят перелетному делу. Один у нее лад на все прилучья[118]118
На все прилучья – на все случаи. (АМР)
[Закрыть]:
– Скоро в путь опять![119]119
Скоро-им-в-путь-опять – такая же птичья скороговорка, как перепелиное: «спать-пора!» или «пить-пийдем!» (АМР)
[Закрыть]
Дождется ль рябина студеных дней, нарядная, опустила она свои красные бусы к земле.
Шумный колос стелет по ниве сухое время.
На проходе страда. Подоспели дожинки.
Дожинают и вяжут последний сноп.
Уж кличут на Бороду.
И потянулся народ – белый мак – по селу на жнивье.
А Борода стоит, развевается, золотая, разукладная, много янтаря в ней, много усика долгого, тонкого, острого, как серп.
– Завивать, завивать бородушку!
Разогнули солому, посыпают земли: пусть мать – сыра земля покроет ее материнской пеленой на красное годье[120]120
На красное годье – время. (АМР)
[Закрыть], на новое лето, на веселый дород.
– Нивка, отдай мою силу![121]121
Нивка, отдай мою силу! – «Нивка-нивка! отдай мою силку. Что я тебя жала, силку роняла!» (АМР)
[Закрыть] – причитает-приговаривает жнея, красивая молодка Василиса в длинной белой рубахе с серпом на плече.
И катается молодка по жнивью, просит и молит свою ниву.
Несут девки межевые васильки, подвивают васильками Бороду, расцвечивают ее васильками – крестовой слезой. И кругом, как ковер, васильки.
Собрала Борода людей вместе, – поднялось на всю ниву веселье.
Запалили солому, заварилась отжинная каша.
– Нивка, отдай мою силу!
И идут хороводом вокруг Бороды, ведут долгие песни, перевиваются долгие песни пригудкой[122]122
Пригудка – прибаутка. (АМР)
[Закрыть], и опять на широкий разливной лад хороводы.
Село за орешенье солнце, тучей оделась заря.
А Борода в васильках разгорается.
Берет коновода пляс.
Бросила молодка серебряный серп, подсучила рукава, сбила подпояску да из кона, пустилась в пляс.
Звенел ее голос, звенела песня.
Катил за облаками Илья, грохотал Громовник на своей колеснице, аж поджилки тряслись.
И сбегался хоровод, разбегался, отклонившись назад, запрокинув голову, – это ласточки быстро неслись по земле, черкая крыльями.
Седой ковыль, горкуя голубем[123]123
Горкуя голубем – воркуя голубем. (АМР)
[Закрыть], набирался гульбы, устилал, шевелил, шел по полю дальше и дальше за покосы, за болото, за зарю.
И зарей ничего так не слышно, только слышно, только слышно, только слышно, только чутко:
– Нивка, отдай мою силу!
От четырех птиц – железных носов[124]124
От четырех птиц – железных носов – в одном охотничьем заговоре говорится: «Стоит в чистом поле дуб, на том дубе четыре птицы – железные носы». (АМР)
От четырех птиц – железных носов – ср. встречающийся далее в цикле «К Морю-Океану» образ «Птицы с одним железным клювом на тонкой шее без головы». Образы эти, с одной стороны, уходят своими корнями в народную эсхатологию, где одним из наиболее зрелищных апокалиптических образов становится карающая птица Главина:
Сошлю на вас споядателей,Птицу Главину, крылья орлины,Крылья орлины, ноги железныя,Власы на них женския:Расточат вашу кровь христианскую. (Цит. по кн.: Федотов Г. П. Стихи духовные. М., 1991. С. 48.) Вместе с тем в эсхатологических образах А. М. Ремизов выделяет черты игрушечности, механистичности, чем в значительной степени лишает их устрашающей семантики.
[Закрыть], из-за темных каточин[125]125
Из-за темных каточин – ложбин. (АМР)
[Закрыть] вышла молодая медведица посмотреть на Бороду.
Купена-лупена[126]126
Купена-лупена – волчья трава, сорочьи ягоды. (АМР)
[Закрыть] стращала медведицу тремя пальцами, ровно дите рогатой козой.
Вындрик-зверь[127]127
Вындрик-зверь — Индрик-зверь – мифический зверь, Индра ходит под землею, как солнце на небе.
В Голубиной книге рассказывается об этом звере, о властителе подземелья и подземных ключей, а также как о спасителе вселенной во время всемирной засухи, когда он рогом выкопал ключи и пустил воду по рекам и озерам. Индрик угрожает своим поворотом всколебать всю землю. Так рассказывается о нем в древних стихах, но в более поздних христианских зверь укрощен: он живет семьянином и молится Богу, а от поворота его колышется только его родная гора, да кланяются ему прочие звери. Индрик-зверь – мать зверям. См.: П. А. Бесонов. Калики перехожие, т. I. М., 1861. (АМР)
[Закрыть] стремглав бежал за сине море.
И горел хоровод, пока солнце взошло.
КикимораНа петушке ворот, крутя курносым носом, с ужимкою крещенской маски, затейливо Кикимора[128]128
Кикимора – существо проказливое, озорное. На севере любят Кикимору, и она дурного ничего не делает, там она почетная гостья: без нее и пир не в пир. На юге другое, там она родная сестра Полудницы, а Полудницы не очень-то ласковы. Встретишь Полудницу, она тебе загадку загнет, да такую, что век не разгадаешь. Ну и пропал – защекочет до смерти. См.: Ф. И. Буслаев. Исторические очерки русской народной словесности и искусства. Спб., 1861; И. П. Сахаров. Сказание русского народа. Спб., 1885. (АМР)
[Закрыть] уселась и чистит бережно свое копытце.
– Га! – прыснул тонкий голосок, – ха! ищи! а шапка вон на жерди… Хи-хи!.. хи-хи! А тот как чебурахнулся, споткнувшись на гладком месте!.. Лебедкам-молодухам намяла я бока… Га! ха-ха-ха! Я Бабушке за ужином плюнула во щи, а Деду в бороду пчелу пустила. Аукнула-мяукнула под поцелуи, хи!.. – Вся затряслась Кикимора, заколебалась, от хохота за тощие животики схватилась.
– Тьфу, ты, проклятая! – отплевывался прохожий.
– Га! ха-ха-ха! – И только пятки тонкие сверкнули за поле в лес сплетать обманы, причуды сеять и до умору хохотать.
1903
Осень темная[129]129
ОСЕНЬ ТЕМНАЯ. Содержание «Осени»: богатая осень – «Бабье лето», рассказ «Змей», обряд «Разрешение пут». Заплачка невесты; протяжная осень – «Троецыпленница», сказка «Ночь темная» и «Снегурушка». (АМР)
[Закрыть]
Бабье лето[130]130
Бабье лето – начало осени с Семенова дня по Аспосов день (с 1—8 сентября), вообще же бабьим летом зовутся теплые ясные дни осени. (АМР)
[Закрыть]
Унес жаворонок теплое время.
Устудились озера.
Цветы, зацветая пустыми цветами, опадают ранней зарей.
Сорвана бурей верхушка елки. Завитая с корня, опустила верба вялые листья. Высохла белая береза против солнца, сухая, небелая пожелтела.
Дует ветер, надувает непогоду.
Дождь на дворе, в поле – туман.
Поломаны, протоптаны луга, уколочены зеленые, вбиты колесами, прихлыстнуты плеткой.
Скоро минует гулянье.
Стукнул последний красный денек.
Богатая осень.
Встало из-за леса солнце – не нажить такого на свете – приобсушило лужи, сгладило скучную расторопицу[131]131
Расторопица – распутица, осенние и весенние грязи. (АМР)
[Закрыть].
По полесью мимо избы бежит дорожка, – мхи, шурша сырым серебром[132]132
Сырым серебром – старинное народное определение: «сыро серебро, сухо золото». (АМР)
[Закрыть] среди золота, кажут дорожку.
Лес в пожаре горит и горит.
В белом на белом коне в венке из зеленой озими едет по полю Егорий[133]133
Едет по полю Егорий – св. Георгий разъезжает на белом коне и раздает зверям наказы. Егорий холодный – 26 ноября (Юрьев день). (АМР)
[Закрыть] и сыплет и сеет с рукава бел жемчуг.
Изунизана жемчугом озимь.
И дальше по лесу вмиг загорается красный – солнце во лбу, огненный конь, – раздает Егорий зверям наказы.
Лес в пожаре горит и горит.
И птицы не знают, не домекнуться певуньям, лететь им за море или вить новые гнезда, и водные – лебеди – падают грудью о воду, плывут:
– Вылынь[134]134
Вылынь – волынать, выплывать. (АМР)
[Закрыть], выплывь весна! – вьют волну и плывут.
Богатая осень.
Летит паутина.
Катит пенье косолапый медведь, воротит колоды – строит мохнатый на зимовье берлогу: морозами всласть пососет он до самого горлышка медовую лапу.
Собирается зайчик линять и трясется, как листик: боится лисицы.
Померкло.
Занывает полное сердце:
«Пойти постоять за ворота!»
Тихая речка тихо гонит воды.
По вечеру плавно вдоль поля тянется стая гусей, улетает в чужую сторонку.
– Счастлива дорожка!
Далеко на селе песня и гомон[135]135
Гомон – гом, гам, громкий говор, крик, шум. (АМР)
[Закрыть]: свадьбу играют.
Хороша угода, хорош хмель зародился – золотой венец.
Богатая осень.
Шум, гам, – наступает грудью один на другого, топают, машут руками, вон сама по себе отчаянно вертится сорвиголова молодуха – разгарчиво лицо, кровь с молоком, вон дед под хмельком с печи сорвался…
Кипит разгонщица каша.
Валит дым столбом.
Шум, гам, песня.
А где-то за темною топью конь колотит копытом.
Скрипят ворота, грекают дверью – запирает Егорий вплоть до весны небесные ворота.
Там катается по сеням последнее времечко, последний часок, там не свое житье-бытье испроведовают[136]136
Житье-бытье испроведовать – узнать, доведаться. (АМР)
[Закрыть], там плачут по русой косе, там воля, такой не дадут, там не можно думы раздумывать…
«Ей, глаза, почему же вы ясные, тихие, ненаглядные не источаете огненных слез?»
Мать по-темному[137]137
По-темному – несправедливо. (АМР)
[Закрыть] не поступит, вернет теплое время…
Сотлело сердце чернее земли.
– Вернитесь!
И звезды вбиваются в небо, как гвозди, падают звезды.
ЗмейПетьку хлебом не корми, дай только волю по двору побегать. Тепло, ровно лето. И уж закатится непоседа, день-деньской не видать, а к вечеру, глядишь, и тащится. Поел, помолился Богу, да и спать, – свернется сурком, только посапывает.
Помогал Петька бабушке капусту рубить.
– Я тебе, бабушка, капустную муку сделаю, будет нам зимой пироги печь, – твердит таратора[138]138
Таратора – тараторить – без умолку говорить; звукоподражательное слово. (АМР)
[Закрыть] да рубит, что твой заправский: так вот себе и бабушке по пальцу отрубит.
А кочерыжки, как ни любил лакомка, хряпал не очень много, а все прибирал: сложит в кучку, выждет время и куда-то снесет. Бабушке и внедомек: знай похваливает, думает себе, – корове носит.
Какой там корове! Стоял у бабушки под кроватью старый-престарый сундучок, железом кованный, хранила в нем бабушка смертную рубашку[139]139
Смертную рубашку – рубашку на смерть, в которой в гроб лечь. (АМР)
[Закрыть], туфли без пяток, саван, рукописание да венчик, – собственными руками старая из Киева от мощей принесла, батюшки-пещерника[140]140
Батюшка-пещерник – в пещере живет. (АМР)
[Закрыть] благословение. И в этот-то самый сундучок Петька и складывал кочерыжки.
«На том свете бабушке пригодятся, сковородку-то лизать не больно вкусно…»
Случилось на Воздвиженье, понадобилось бабушке в сундучок зачем-то, открыла бабушка крышку да так тут же на месте от страха и села.
А как опомнилась, наложила на себя крестное знамение, кочерыжки все до одной из сундучка повыбрасывала, окропилась святою водой, да силен, верно, окаянный – змей треклятый.
Стали они нечистые, эти Петькины кочерыжки, представляться бабушке в сонном видении: встанет перед ней такая вот дубастая и торчит целую ночь, не отплюешься. Притом же и дух нехороший завелся в комнатах, какой-то капустный, и ничем его не выведешь, ни монашкой[141]141
Не выведешь монашкой – монашка – угольная курильная свечка, зажигается эта свечка, чтобы воздух прочистить. (АМР)
[Закрыть], ни скипидаром.
А Петька диву дается, куда из сундука кочерыжки деваются, и нет-нет да и подложит.
«Пускай себе ест, корове и сена по горло».
Думал пострел[142]142
Пострел – постреленок, непоседа, повеса, сорванец, сорвиголова. (АМР)
[Закрыть], съедает их бабушка тайком на сон грядущий.
Бабушка на нечистого все валила.
И не проходило дня, чтобы Петька чего-нибудь не напроказил. Пристрастился гулена[143]143
Гулена – праздный, шатун. (АМР)
[Закрыть]змеев пускать, понасажал их тьму-тьмущую по всему саду, и много хвостов застряло за дом.
Запускал Петька как-то раз змея с трещоткой, и пришла ему в голову одна хитрая хватка:
«Ворона летает, потому что у вороны крылья, ангелы летают, потому что у ангелов крылья, и всякая стрекоза и муха – все от крыла, а почему змей летает?»
И отбился от рук мальчонка, ходит, как тень, не ест, не пьет ничего.
Уж бабушка и то и другое, – ничего не помогает, двенадцать трав не помогают!
«А летает змей потому, что у него дранки и хвост!» – решает наконец Петька и, не долго думая, прямо за дело: давно у Петьки в голове вертело полетать под облаками.
Варила бабушка к празднику калиновое тесто – удалась калина, что твой виноград, сок так и прыщет, и тесто вышло такое разваристое, халва да и только. Вот Петька этим самым тестом-халвой и вымазался, приклеил себе дранки, как к змею, приделал сзади хвост из мочалок, обмотался ниткой, да и к бабушке:
– Я, – говорит, – бабушка, змей, на тебе, бери клубок да пойдем подсади меня, а то он так без подсадки летать не любит.
А старая трясется вся, понять ничего не может, одно чувствует, наущение тут бесовское, да так, как стояла простоволосая, не выдержала и предалась в руки нечистому, – взяла она обеими руками клубок Петькин, пошла за Змием подсаживать его, окаянного.
Хочет бабушка молитву сотворить, а из-под дранок на нее ровно кочерыжка, хоть и малюсенькая, так крантиком, а все же она, нечистая, – и запекаются от страха губы, отшибает всю память.
Влез Петька на бузину.
– Разматывай! – кричит бабушке, а сам как сиганет и – полетел, только хвост зачиклечился[144]144
Хвост зачиклечился – если нитка или хвост бумажного змея за что-нибудь заденет и застрянет. (АМР)
[Закрыть].
Бабушка клубок разматывать разматывала, но что было дальше, ничего уж не помнит.
– Пала я тогда замертво, – рассказывала после бабушка, – и потоптал меня Змей лютый о семи голов ужасных и так всю царапал кочерыжкой острой с когтем и опачкал всю, ровно тестом, липким чем-то, а вкус – мед липовый.
На Покров бабушка приобщалась святых тайн и Петьку с собой в церковь водила: прихрамывал мальчонка, коленку, летавши, отшиб, – хорошо еще, что на бабушку пришлось, а то бы всю шею свернул.
«Конечно, все дело в хвосте, отращу хвост, хвачу на седьмое небо уж прямо к Богу либо птицей за море улечу, совью там гнездо, снесусь…»[145]145
«…птицей на море улечу, совью там гнездо, снесусь…» – характерный образ, в котором нередко воплощаются в ремизовской прозе мечтания ребенка. (Ср., например, с мечтами мальчика Ивана Трофимовича из повести «Часы» (1908) о существах Куринасах, живущих в вожделенной стране и несущих яйца (Ремизов А. М. Неуемный бубен. Кишинев, 1988. С. 253—254). О функциях данного мотива в творчестве Ремизова см.: Горный Е. Заметки о поэтике А. М. Ремизова: «Часы». – В честь 70-летия профессора Ю. М. Лотмана. Сборник статей. Тарту, 1992. С. 192—209. В «Посолони» этот мотив органично вписывается в систему архаических представлений о плодотворных жизненных силах мироздания, возрождающих жизнь из хаоса смерти. В последующие годы А. М. Ремизов выделяет прежде всего этот животворный аспект «Посолони». Так, Н. Кодрянская приводит историю излечения «здравомыслящей, впавшей в „изумление ума“, московским психиатром Певзнером, который рекомендовал больной изготовить изображения существ, населяющих „Посолонь“. „Я спросил психиатра о причине болезни. Доктор ответил – на эротической почве, – констатирует А. М. Ремизов. – И я подумал: в моей Посолони заключены семена жизни“ (Кодрянская Н. Алексей Ремизов. Париж, 1959. С. 119).
[Закрыть] – Петька усердно кланялся в землю и, будто почесываясь, ощупывал у себя сзади под штанишками мочальный змеев хвостик.
Бабушка плакала, отгоняла искушения.
Разрешение пут[146]146Разрешение пут – северный обряд, олонецкий. (АМР)
[Закрыть]
– Иди к нам, бабушка, иди, пожалуйста, глянь: наша Вольга уж твердо на ножки встает!
Старая вещая знает: с веревкой дите народилось, крепко-накрепко запутаны ноги веревкой, надо веревку распутать – и дите побежит.
Старая вещая знает, ножик вострит.
Девочка ручками машет, смеется, а ротик зубатый – зубастая щука, знай тараторит…
– Да стой же, постой! – Тянутся жесткие пальцы к рубашке, защепила старуха за ворот, разрывает тихонько.
Заискрились синие глазки, светится тельце.
Старая вещая знает, – видит веревку, шепчет заклятье, режет:
– Пунтилей, Пунтилей[147]147
Пунтилей – св. Пантелеймон. (АМР)
[Закрыть], путы распутай, чтобы Вольге ходить по земле, прыгать и бегать, как прыгает в поле зверье полевое, а в лесе лесное. Сними человечье проклятье с младенца…
И девочка ножками топ-топ топочет. Вот побежит… не поспеть и серому волку!
– Бабушка, ты за плечами распутай, бабушка… чтобы летать…
Старая вещая знает. Ножик горит под костлявой землистой рукой.
Девочка вся задрожала… Шепчет старуха:
– Будет летать.
