Текст книги "Посолонь"

Автор книги: Алексей Ремизов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 11 страниц)

Ховала[283]283
  Ховала – олицетворение зарницы. Ховать – прятать, хоронить. (АМР)
  Ховалы – зарницы. См.: А. Н. Афанасьев. Поэтические воззрения. (АМР)


[Закрыть]

Наволокло, – небо нахмурилось.

Подымалась гроза, становилась из краю в край, закипала облаком…

Поднялись ветреницы, полетели с гор, нагнали ветер и вихрь.

Ветры воюют.

И гремучая туча угрюмо стороною прошла.

Не припустило дождем.

И осталась земля-хлебородница не умытая, не напоена.

Не переможешь жары, некуда спрятаться.

И ходило солнце по залесью, сушило в саду шумливую яблонь, а в поле цветы, и жаркое село.

Угревный день сменился душной ночью.

По топучим болотам зажглись светляки, а на небе звезда красная – одна – вечерняя звезда.

Поднялся Ховала из теплой риги, поднял тяжелые веки и, ныряя в тяжелых склоненных колосьях, засветил свои двенадцать каменных глаз, и полыхал.

И полыхал Ховала, раскаляя душное небо.

Казалось, там – пожар, там разломится небо на части, и покончится белый свет.

Пустить бы голос через темный лес! – Не заслышат, да и нет такого голоса.

И куда-то скрылся Индрик-зверь. Индрик-зверь – мать зверям – землю забыл. А когда-то любил свою землю: когда в засуху мерли от жажды, копал Индрик рогом коляную землю, и выкопал ключи, достал воды, пустил воду по рекам, по озерам.

Или пришло время последнее: хочет зверь повернуться?

И куда-то улетела Страфиль-птица. Страфиль-птица – мать птицам – свет забыла. А когда-то любила свой свет: когда нашла грозная сила, и мир содрогнулся, Страфиль-птица победила силу, схоронила свет свой под правое крыло.

Или пришло время последнее: хочет птица встрепенуться?

И куда-то нырнул Кит-рыба. Кит-рыба – мать рыбам – покинул землю. А когда-то любил свою землю: когда строили землю, лег Кит в ее основу и с тех пор держит все на своих плечах.

Или пришло время последнее: хочет рыба сворохнуться?

Грозят страшные очи, ныряет Ховала. С пути его не воротишь…

И омлела на небе звезда вечерняя.

Мара-Марена[284]284
  Мара-Марена – Морана, богиня смерти, зимы, ночи. См.: А. А. Потебня. Объяснения. (АМР)
  Марена – чучело, кукла, символизирующая уходящую зиму и ее умирание. Обряд сожжения (потопления) Марены совершается в одно из последних воскресений Великого Поста. (Подробное описание обрядового канона и его вариаций см. Толстая С. М. Вариативность формальной структуры обряда (Купала и Марена). – Ученые записки Тартуского государственного университета. Вып. 576. (ТЗС, XV). Тарту, 1982. С. 72—89.) Вынос чучела обычно сопровождается характерной припевкой: «Смерть несем из села, новое лето – в село». Таким образом, содержанием обряда становятся похороны Смерти, и именно это, по-видимому, обуславливает появление Марены в одной из финальных сказок ремизовского цикла. Образ Мары-Марены оказывается напрямую связанным с тайной преодоления смерти, которая открывается прошедшим через испытания Алалею и Лейле. «Я чувствовал обреченность человека, его непоправимую долю – цепные лады, минор-мажор. Девятая симфония Бетховена – а в природе Мару-Марену, опечаленную сестру мою на весенних дорогах» (Кодрянская Н. Алексей Ремизов. Париж, 1959. С. 88).


[Закрыть]

Охватила заря край земли – вечереется день – вечерняя тихо заря поблекает.

Смородина-речка дремлет. Голубые, огретые солнцем, отлились ее вешние воды.

Прошли к берегу по воду девки: зноятся лица, поизмята шитая рубаха, примучились плечи.

Не за горами горячей поре. Уж довольно морозу пугать с перезимья! – полегли все морозы, заснули в стрекучей крапиве.

Пойдут хороводы. Заиграют песни.

Полетят за густым белым облаком сквозь зарю, с вечерней зари до белого дня, купальские песни.

По край болота жили лягушки, – квакчут.

И тихо рассыпались звезды, ну – свечи, повитые золотом нелитым, нетянутым.

Идет по луговьям, по ниве Мара-Марена, кукует тихо и грустно, кукует, изнемает тоскою дорогу.

Шумят на шатучей осине листья без ветра.

Клокочет кипуч-ключ горючий.

Идет Мара-Марена, не топчет травы, не ломает цветов. С половины пути она оглянулась, – загляделись печальные очи, – далеко звездой просветила.

Зеленеют луговья, наливается колосом нива.

Боровая ягода зреет.

Бряк под окошком!

Там кто-то клянет и клянется. Зачем там клянутся Землею и Солнцем! Положи ни во что эту знойную клятву. Не будет от клятвы корысти.

Взглянет Мара-Марена, просветит – скрасит весь свет и погубит.

Все пойдет по ее.

Все погибнет.

Мара-Марена – в одной руке серп, в другой зеленый венок. Она сердце иссушит, подкосит вековое, разорвет неразрывное, вздует ветры, засыпет сыпучим снегом теплое солнце, размахает крепкие дубы.

И затмится на радости день.

И не уведает милый о милой, забудут: я ли тебя, ты ли меня…

Идет Мара-Марена, замутила Смородину-речку, открывает кувшинки и дальше идет, восходит на горы – горы толкутся – и дальше долиной, по большому полю.

И взмывала вослед ей непогожая туча с большим дождем, непроносная.

Камнем шибается к звездам птица Могуль[285]285
  Птица Могул – в былине-сказке о «Ваньке-Удовкине сыне» помогает Ваньке в благодарность за сохранение птенцов. (АМР)


[Закрыть], и счастье-перо, кипя смолою, падает счастливому.

Стой! Не приунять, не укротить безповинного сердца, бьет через край.

Там волк, зачуяв смерть свою, завыл.

И смыкается небо с землею.

Марун[286]286
  Марун – морской Бог (mare). Я нашел изображение его (сучок) на острове Вандрок (Оландские острова) на скалах осенью 1910 года. (АМР)


[Закрыть]

Заморилась ильинская муха, заросла путь-дорога. Озимое поле вспахали, счастливо засеяли.

Не оттянуться осенней поре. Падает желтый осенний лист.

Вихорь, прогнав полевые ветры, стал на полете.

И мглистое утро окуталось тихим дождем.

Мглисто и тихо. Боже, как тихо!

Или уж с моря вышли белоснежные ветровы сестры – Буря, Вьюга, Метель, и идут к нам сестры быстрой рекою, через озера, через гремучий ключ, по белому камню, по черным корням, по мхам и болотам, несут стужу с ненастьем и по пути подымают погоду и раздувают желтые листья.

– А где, Алалей, живут сестры?

– На море, где-то там, у Студеного моря. А давай у оленя спросим!

Олень – вихорь-Олень стоял у сосны: увядала сосна, разломанная молнией в щепы.

– Оленюшка, – попросила Лейла, – расскажи нам о ветровых сестрах, о Буре, Вьюге, Метели!

Знал Олень про сестер, и рассказал по-оленьи о сестрином море, и как зовут остров, и о царе Маруне.

Далеко на море – не на Студеном, на Варяжском – есть острова Оланда – скалистый остров Бурь-бурун. Четыре рыбы держат остров: две одноглазые Флюндры и две крылатые Симпы. Царь Бурь-буруна, властитель Оланда – Марун. Трон его крепкий из алого мха, царский венец из лунного ягеля, меч и щит из гранита. Сидит царь Марун на острой скале высоко над морем, слушает волны. А вокруг него – змеи, над ним – альбатросы, и по морю мимо проплывают печальные белые бриги и шкуны. А он неподвижен на своем алом троне, лунный, как мох-ягель, пасть раскрыта – он слушает волны. Никто не взойдет на скалы, никто не ступит на берег, никто не обойдет весь остров, и только бесстрашный, вызывающий смерть, викинг Сталло[287]287
  Сталло – Stahlmann – стальной человек, закованный в латы, лопарский богатырь. Конечно, такого богатыря баюкал в лесу олень, не человек. Русские лопари. М., 1890. А. Ященко. Несколько слов о русской Лапландии. Этнограф. Обоз. 1892, кн. XXII. (АМР)


[Закрыть], закованный в сталь, бросает бесстрашно якорь. А царь Бурь-буруна, властитель Оланда – Марун не видит ни печального белого брига, ни альбатросов, ни змей, ни викинга Сталло, слепой, он слушает волны. Далеко на море – не на Студеном, на Варяжском – есть острова Оланда – скалистый остров Бурь-бурун. Там и проводят летние дни белоснежные ветровы сестры Буря, Вьюга, Метель.

– Сестры уж вышли, плывут, веют ненастьем, – провещал вихорь-Олень.

– Я непременно хочу увидеть Маруна!

– Увидим, увидим, Лейла.

– И альбатроса, и бесстрашного викинга Сталло!

– Увидим, увидим, Лейла.

Куталось мглистое утро тихим дождем. Падали желтые листья.

Мглисто и тихо. Боже, как тихо!

Рожаница[288]288
  Рожаница – см.: Акад. А. Н. Веселовский. Судьба-доля в народных представлениях славян. Разыскания. XII—XVII. Вып. 5. Спб., 1889. (АМР)


[Закрыть]

Укатилось солнце за горы. Зажглись на облаках звезды – ясные и тусклые по числу людей, рожденных от века.

А от Косарей по Становищу[289]289
  Косари – народное название головы Млечного пути. (АМР)
  Становище – Млечный путь. (АМР)


[Закрыть] души усопших – из звезд светлее светлых, охраняя пути солнца, повели Денницу к восходу.

И сама Обида-Недоля, не смыкая слезящихся глаз, усталая, день исходив от дома к дому, грохнулась на землю и под терновым кустом спит.

Родимая звезда, блеснув, украсила ночное небо.

«Мать Пресвятая, позволь положить тебе требу, вот хлебы и сыры и мед, – не за себя, мы просим за нашу Русскую землю.

Мать Пресвятая, принеси в колыбель ребятам хорошие сны, – они с колыбели хиреют, кожа да кости, галчата, и кому они нужны, уродцы? А ты постели им дорогу золотыми камнями, сделай так, чтобы век была с ними да не с кудластой рваной Обидой, а с красавицей Долей, измени наш жалкий удел в счастливый, нареки наново участь бесталанной Руси.

Посмотри, вон растерзанный лежень лежит, – это наша бездольная, наша убогая Русь, ее повзыскала Судина, добралась до голов: там, отчаявшись, на разбой идут, там много граблено, там хочешь жить, как тебе любо, а сам лезешь в петлю.

Или благословение твое нас миновало, или родились мы в бедную ночь и век останемся бедняками, так ли нам на роду написано: быть несуразными, дурнями – у моря быть и воды не найти?

Огонь охватил нашу жатву, пылают нивы, на море бурей разбило корабль, разорены до последней нитки.

Смилуйся, Мать, посмотри, вон твой сын с куском хлеба и палкой бросил дом и идет по катучим камням – куда глаза глядят, а злыдни[290]290
  Злыдни – олицетворение Недоли. (АМР)


[Закрыть] – спутники горя, обвиваясь вкруг шеи, шепчут на уши: «Мы от тебя не отстанем!»

Вещая, лебедь, плещущая крыльями у синего моря, мать земли – матерь земля! Ты читаешь волховную книгу, попроси творца мира, сидящего на облаках Солнце-Всеведа, он мечет семена на землю, и земля зачинает, и мир весь родится, – попроси за нас, за нашу Русскую землю, чтобы Русь не погибла!

Нет нам места и не знаем, куда деваться от Кручины и Лиха!

И если б нашелся из нас хоть один, кто бы ударил ее топором, или спустил в яму и закрыл камнем, или бросил в реку, или, защемив в дерево, забил в дупло, или запрятал бы ее под мельничный жернов, худую, жалкую, черную долю – нашу злую судьбу!

Мы отупели – и горды, мы не разрешили загадок – и покойны, все письмена для нас темны – и мы возносим свою слепоту… мать, повели им, всем праздным, всем забывшим тебя, забывшим родину, твою землю и долг перед нею, и пусть они потом и кровью удобряют худородную, истощенную, заброшенную ниву…

И неужели Русской земле ты судила Недолю, – и, всегда растрепанная, несуразная, с диким хохотом, самодовольная, униженная и нищая, будет она пресмыкаться, не скажет путного слова?

Мудрая, вещая, знающая судьбы, равно распределяющая свои уделы, подай нам счастье! Не страшна нам смерть, – мы клянемся тебе до последних минут жизни отдать все наши силы и умереть, как ты захочешь, – нам страшно твое проклятие.

И посмотри, вон там молодая, прекрасная Лада, Счастливая Доля, в свете зари словно говорящая солнцу: «Не выходи, солнце, я уже вышла!» – она нам бросает свою золотую нить.

Мать Пресвятая, возьми эти хлебы и сыры и мед с наших полей и свяжи нашу нить с нитью Доли, скуй ее с нашей, свари ее с нашей нераздельно в одной брачной доле на век!»

Боли-бошка

Тихо идут по последней тропинке…

Затор[291]291
  Затор – задержка в пути. (АМР)


[Закрыть] за нежданным затором встает в заповедном лесу.

В темную ночь им зорит[292]292
  Зорит – зарница зорит хлеб – ускоряет дозревание (народное поверье). (АМР)


[Закрыть] зарница. А далеко за осеком[293]293
  Осек – засека, лес с покосом за изгородью. (АМР)


[Закрыть] зреют хлеба.

Держатся крепко – рука с рукою. Кто-то немножко боится.

Страшно, глухо, заказано место, зарочна тропинка.

Трудно, пройдя через степь, через поле, через реку и речку, через болото, трудно выйти из темного леса.

Ватажится лешая свора: не хочет пускать, – так не отпустит!

А ягод, грибов – обору нет. Полон кузов несут.

Лесовик их не тронет. Лесовик приятель Водяному и Полевому. Водяной с Полевым им, как свои, – Лесовик их пропустит.

– Лесовик, Лесовик, на́ тебе ягод: ты – с леса, мы – в лес!

А завтра, когда забрезжит и, алея, дикая роза – друг-поводырь – пойдет, осыпаясь, прощаться, ранним-рано расколыхнется заветное Море – Море-Океан!

Тихо идут по последней тропинке…

Валежник и листья хрустят.

Тише! Вон и сам Боли-бошка! – Почуял, подходит: набедит, рожон!

Весь измоделый[294]294
  Измоделый – изможденный. (АМР)


[Закрыть], карла, квелый, как палый лист, птичья губа – Боли-бошка, – востренький носик, сам рукастый, а глаза будто печальные, хитрые-хитрые.

Была не была, – чур, не поддаваться! Заведет этот Лешка в зыбель-болото[295]295
  Зыбель-болото – зыбкое, болотистое место. (АМР)


[Закрыть], где сам черт ощупью ходит. И позабыть им про Море.

– Не видали ли, где я сумку потерял? – кличет Боли-бошка.

– Нет, не видали.

– Поищите! – просится Лешка, а сам дожидает.

– Что ты! – шепчет Алалей встрепенувшейся Лейле, – не знаешь его? Не нагибай так головку: у этого Лешки отродясь никакой и не было сумки. Это нарочно. Вот ты нагнешься, искавши, а он тут как тут, да на шею к тебе, да петлей и стянет. И позабыть нам про Море.

Тесна, узка тропинка. Путает папоротник. Вспыхивает свети-цвет[296]296
  Свети-цвет – народное название чудесного купальского цветка папоротника. (АМР)


[Закрыть] – волшебный купальский цветок.

– Хочешь, Боли-бошка, ватрушку? – зовет желанная Лейла.

– Поищите, милые! – тянет свое Боли-бошка: то пропадает, то станет, ничем его не прогнать, ничем не расшухать.

Тихо идут по последней тропинке…

Затор за нежданным затором встает в заповедном лесу.

В темную ночь им зорит зарница. А далеко за осеком зреют хлеба.

Держатся крепко – рука с рукою. Кто-то немножко боится.

– А Море, – бьется сердце у Лейлы, – а Океан не замерзает?..

– Нет, моя Лейла, оно никогда не замерзнет, не проволнует волна: море и лето и зиму шумит. Непокорное – песком его не засыплешь, не перегородишь. Необъятное – глубину не изведаешь и слезой не наполнишь. Море бездонно, бескрайно – обкинуло землю. А разыграется дикое – топит. А какие на Море водятся рыбы! Какие по Морю летают белогрудые птицы! И берегов не видать. А корабли один за другим уплывают неизвестно куда…

– И мы поплывем?

– И мы поплывем. Морского царя увидим, крылатого Змея увидим…

– А ежик, про которого дедушка сказывал, он нас не съест? – и глаза-ненагляды синеют, что море.

Скоро-скоро забрезжит. И пойдет, осыпаясь, прощаться дикая роза – друг-поводырь.

Легкий ветер уж веет. Там Моряна[297]297
  Моряна – живет на море, владеет ветрами, топит корабли. (АМР)


[Закрыть] волны колышет.

И, ровно колокол бьет, Море – непокорное, необъятное Море-Океан.

* * *

Завитушка[298]298
  Алалей и Лейла, наконец, доходят до Моря-Океана. А что же Котофей Котофеич, освободил Котофей свою беленькую Зайку из лап Лихи-Одноглазого? Не знаю, не скажу. Одну только завитушку расскажу из путешествия Котофея в царство Лихи-Одноглазого. Вот она какая. (АМР)
  Создавая книгу сказок, Ремизов подчиняется сказочному закону последовательного, необратимого течения времени и отделяет связанную с циклом единым сюжетом «Завитушку» от путешествия Алалея и Лейлы.


[Закрыть]

Случилось однажды, как идти Коту Котофею освобождать свою беленькую Зайку из лап Лихи-Одноглазого, занесла Котофея ветром нелегкая в один из старых северных русских городов, где все уж по-русскому: и речь русская старого уклада, и собор златоверхий белокаменный и тротуары деревянные, и, хоть ты тресни, толку нигде никакого не добьешься. Котофей не растерялся, – с Синдбадом самим когда-то моря переплывал, и не такое видел! Надо было Коту себе комнату нанять, вот он и пошел по городу. Ходит по городу, смотрит. И видит, домишко стоит плохонький, трухлявый, – всякую минуту пожар произойти может, – а в окне билетик наклеен: сдается комната. Котофею на-руку: постучал. Вышла женщина, с виду так себе: и молодое в лице что-то, и старческое, – морщины старушечьи жгутиком перетягивают еще не квелую кожу, а глаза не то от роду такие запалые, не то от слез.

– У вас, – спрашивает Котофей, – сдается комната?

– Да я уж и не знаю, – отвечает женщина.

– У кого же мне тут справиться?

– Я уж и не знаю, – мнется женщина.

– Хозяйка-то дома?

– Да мы сами хозяйка.

– Так чего же вы?

– Да мы дикие.

Долго уговаривался Кот с хозяйкой, и всякий раз, когда дело доходило до какого-нибудь окончательного решения, повторялось одно и то же:

– «Да мы дикие».

В конце концов занял Котофей комнату.

Ребятишек в доме полно, ребятишки в школу бегали, драные такие ребятишки, вихрастые.

Теснота, грязь, клопы, тараканы, – не то, чтобы гнезда тараканьи, а так сплошь рассадник ихний.

«И как это люди еще живут и душа в них держится?» – раздумывал про себя Кот, почесываясь.

Хозяина в доме не оказалось: хозяин пропал. И сколько Котофей ни расспрашивал хозяйку, ответ был один:

– Хозяин пропал.

– Да куда? Где?

– Пропал.

Рассчитывал Кот одну ночь прожить, – уж как-нибудь протараканить время, да пришлось зазимовать.

Выпали белые снеги глубокие. Завалило снегом окно. Свету не видать, – темь. Тяжкие морозы трещат за окном. Ни развеять, ни размести, глубокие сугробы.

Вот засветил Котофей свою лампочку, присядет к столу, сети плетет. – Кот зимой все сети плел. А чтобы работа спорилась, примется песни курлыкать, покурлычет и перестанет.

– Марья Тихоновна, вы бы сказку сказали! – посмотрит Котофей из-под очков на хозяйку глазом.

Хозяйка как вошла в комнату, как встала у теплой печки, так и стоит молчком: некому разогнать тоску, – ей тоже не весело.

Кот и раз позовет, и в другой позовет и только на третий раз начинается сказка. И уж такие сказки, – не переслушаешь.

Клоп тебя кусает, блоха точит, шелестят по стене тараканы, – ничего ты не чувствуешь, ничего ты не слышишь: ты летишь на ковре-самолете под самым облаком, за живою и мертвою водой.

Это ли ветер с Моря-Океана поднялся, ветер ударил, подхватил, понес голос далеко по всей Руси? Это ли в большой колокол ударили, – и пасхальный звон, перекатываясь, разбежался по всей Руси? Прошел звон в сырую землю. Воспламенилось сердце. И тоска приотхлынула. Земля! – земля твоя вещая мать голубица. А там стелятся зеленые ветви, на ветвях мак-цветы. А там по полям через леса едет на белом коне Светло-Храбрый Егорий. Вот тебе живая вода и мертвая. И не Марья Тихоновна, Василиса Премудрая, царевна, глядит на Кота.

Так сказка за сказкой. И ночь пройдет.

За зиму Котофей ни одной сети толком не сплел, все за сказками перепутал и узлов насадил, где не надо. Охотник был до сказок Котофей, сам большой сказочник.

А пришла весна, встретил Котофей с хозяйкой Пасху, разговелся, и понесло Котофея в другие страны, не арабские, не турецкие, а совсем в другие – заморские.

Скриплик

Я не знаю, слыхали ли вы или кто из вас видел – идете вы лугом, вьются-рекозят стрекозы, вы наклонились – тише! в стрекозьем круге на тоненьких ножках, сухой, как сушка, сам согнулся, в лапочках скрипка.

Или на теплой весенней заре, когда жундят жуки, идете на жунд – в жуковом вьюне мордочку видите? Тшь! – скрипочка пилит жуком и в такт хохолят два хохолка.

И в лесу посмотрите, откуда? – пичужки чувырчут – лист не шелести! – в листьях меж птичек со своей скрипкой, узнали? – да это скриплик.

Все его знают – и звери и птицы, всякий жук зовет:

– СКРИПЛИК —

Учит скриплик на скрипке пению птиц, стрекоз рекози, ремезов ремези, жуков жунду, кузнечиков стрекоту, а зайчат мяуку, а лисяток лаю, а волчат вою, а Медведев рыку.

В лугах всякая травка ему шелковит, в лесу светит светляк.

Хорошо по весне, когда птицам слетаться в старые гнезда – идет мордочкой к солнцу со своей со скрипкой, не забудет, обойдет он все гнезда, кочки, норы, норки, берлоги: скоро пойдут у зверья и птиц дети, надо учить.

Я не знаю, слыхали ли вы, кто из вас видел, – учатся звери и птицы и всякий мур и стрекоза, как учится и человек.

Чур

От березы к трем дубам долом через бор

к грановитой сосне —

на меже

чурка старая лежит,

в чурке – чур:

мордастенький, кудластенький

носок – сморчок,

а в волосе, что рог,

торчит чертополох.

Эй ты, чур-чурачок-чурбачок,

– Чур меня, чур!

Нужен чуру глаз да глаз, не проморгай:

что ни час, то беда; ни година – напасть

неминучая.

Вор —

вырвет чурку вор! – Чур зачурился да хвать…

– Чур меня, чур!

А руки сведены и сохнут, как ковыль:

забудешь воровать.

На чурке чур заводит зоркий глаз.

Сердечный друг, постой, не задремли…

Коса —

Звенит коса, поет и машет, машет так —

лязг-лязг по чурбану! – Чур на дыбы да за косу…

– Чур меня, чур!

И вострая изломана, коса моя, коса,

Не размахивайся скоса.

На чураке свернулся чур, хоть чуточку всхрапнуть —

от зорь до зорь

и за лазореву звезду

на стороже стоять

да спуску не давать:

без пальца рука,

без мизинца нога

с башкой голова.

Эй ты, чур-чурачок-чурбачок,

– Чур меня, чур!

Клад присумнится, не рой,

чура зови – знает зарок…

Вон ворон —

«крук» – крадется Корочун – кар-кар…

– Чур меня, чур!

Чур: чрр! – и «крук» за круг: крр-крр…

Спасибо, чур – чтоб лопнул Корочун:

ни дна ему и ни покрышки.

Ве́щица[299]299
  Ве́щица – Демоническое существо о двенадцати с половиной имен. Имена указывают на разные виды зла, причиняемые Ве́щицей людям. Византийские сказания о дьяволе Гилло и еврейская легенда о Лилит, первой жене Адама, послужили впоследствии материалом заговору против трясавиц и молитв Сисиния. Греческая Γελλω – славянская Ве́щица, восходит к холдейскому учению о 12-ти астральных духах, влияющих на судьбу человека. (АМР)
  Сюжетной основой «Ве́щицы» являются греческие и румынские легенды о св. Сисинии, которые подробно пересказываются в кн.: Веселовский А. Н. Разыскания в области русского духовного стиха. – Записки Императорской Академии наук, т. 45. Спб., 1883. С. 40—51. Именно отсюда заимствованы мотивы коварства Ве́щицы (в греческой легенде – Гилло), проникающей в башню в ухе коня, борьбы с ней Сисиния, чуда извержения им материнского молока. Имя Сисиния позже сохраняется в заговорах от лихорадок («трясовиц»), которые часто приводятся в отреченных церковью сборниках молитв и преданий богомильского толка.


[Закрыть]

1

В Гадояде[300]300
  В Гадояде… – Гадояд – здесь, возможно, имитация характерных для древних рукописей искажений географических названий, имен легендарных героев и т. п. Ср. написание имени библейского Голиафа («Голиядъ») в одном из памятников XV в. (Памятники литературы Древней Руси: 2-я пол. XV в. М.: 1982. С. 68, 591). В Библии упомянут Гад – родоначальник одного из колен израилевых, с именем которого связаны страна и долина «гадовы» и «гадояне», жители этой страны. Там же говорится и о земле и городе, называемыми «Галаад».


[Закрыть], в стране стеклянной[301]301
  …в стране стеклянной… – Помимо естественно возникающих ассоциаций с фольклорными медными, серебряными и золотыми царствами, вероятна связь этого образа с апокалиптическим видением «моря стеклянного, подобного кристаллу» (Откровение 4, 6).


[Закрыть], царствовал некогда могучий царь по имени Геген с царицею Марогой[302]302
  …царь по имени Геген с царицею Марогой. – Скорее всего, оба имени являются порождением ремизовской фантазии. В рукописи супружеская чета именуется царем Гогом с царицей Магогой, т. е. их имена производятся от таинственных «Гога и Магога» – так зовутся в Библии живущие на окраине мира враждебные народы, полчища которых заполонят землю во время светопреставления.


[Закрыть]. Родила ему царица Марога шестерых сынов и таких красавцев – загляденье.

Славно царство Гегеново, не сосчитать богатств, золотой казны и скота и тучных нив.

Привольны поля – не окинет глаз.

Там пахали железной сохой до самого моря, вышина борозды – целая сажень. А лес что в небе дыра, нет деревца кривого в лесу. Завернулись золотые бережки по рекам и по светлым озерам.

Дивности исполнена стеклянная Гегенова страна. И было все поживу, подобру да поздорову: ели, пили, кручины над собой не ведали.

И вот в некое время, как снег на голову, нашло на царство страшное войско комариное, ввалилось войско в Гадояд, пошло потоптом: хочет, голодное, крови пососать.

Скликнул царь Геген своих бояр и дружину и всяких людей, ударил всей стеклянною силой и одолел войско комариное. Старого комара, комариного начальника, царя их, в темницу посадил заключенную, в глубокую яму.

И взмолился из темницы старый комар, говорит царю:

– Дай мне твоей крови пососать! Запечется тело твое, что еловая кора, погибнешь сам, и все твое царство погибнет. Дай мне твоей крови пососать!

Слыша такие слова и угрозы, разгневался царь, шлет палачей, велит казнить комара немилостиво.

И день казнят и другой казнят, – выломали руки, выломали ноги, порют грудь по живот, три дня казнят, не могут извести комара. На третьей вечерней заре извели комара, – погиб комар. На третьей вечерней заре из-за холодных гор показалась Ве́щица:

– Эй, Геген, ты выведи детей своих к холодным горам, зарежь детей, нацеди горячей крови их, помажь голову старому комару, эй, царь Геген!

Посмеялся царь словам Ве́щицы, устроил пир и пировал всю ночь.

А наутро не стало царских детей – шестерых сынов.

Схватился наутро царь, посылает в погоню гонцов. И вернулись гонцы, не вернули царских сынов.

2

Всякий день – на молоду и под полн, на перекрое и на исходе месяца[303]303
  …на молоду и под полн, на перекрое и на исходе месяца… – т. е. в ново– и полнолуние и во время других фаз луны, весьма значимых для древней магии.


[Закрыть] показывалась Ве́щица из-за холодных гор.

И горе тому, на кого упадал ее глаз.

Она смыкала уздою уста, высасывала душу и оставляла одни глаза на немилый свет, на постылую землю.

И горе тому, кто отзывался на ее оклик.

Она входила, ложилась в сердце и щемила сердце неведомой тоской, недознаемой грустью, недосказанной кручиной, и тот кручинный с утра и до вечера кидма кидался из дверей в дверь, из ворот в ворота, из села до села – на погост в могилу.

И горе тому, кто в напущенном сне любился с нею.

Она бросалась в голову, в тыл, в лик, в очи, в уста, в сердце, в ум, в волю, в хотенье, во все тело и кровь, во все кости и жилы. И думать тому не задумать, спать не заспать, есть не заесть, пить не запить. Тот нигде пробыть уж не мог и мыкался всю свою жизнь, ровно червь в ореховом свище.

Стало все с толку сбиваться, настало лихолетье, задряхлело царство Гегеново, расползался Гадояд.

В коробах да амбарах завелись мертвые мыши[304]304
  …мертвые мыши… – Здесь, возможно, отразились народные поверья о том, что в «образе мыши могут являться души умерших» (Успенский Б. А. Филологические изыскания в области славянских древностей: Реликты язычества в восточнославянском культе Николая Мирликийского. М.: Изд-во Моск. ун-та, 1982. С. 96).


[Закрыть], не рожалось младенцев, – подкатывала рожаницам порча под сердце и лежала там, как пирог.

Призывал царь колдунов.

Страшные колдуны водились в стеклянной стране, в Гадояде.

Знали колдуны порчи временные и вечные: временные, которые отговариваются заговором, и вечные, которые остаются до конца жизни. Знали колдуны, как занимать чертей. Они посылали чертей вить веревки из воды и песку, перегонять тучи из одной земли в другую, срывать горы, засыпать моря, дразнить слонов, которые поддерживают землю. И, зная много чар и заклятий, на такое не могли пойти – не могли колдуны осилить Ве́щицы, – вернуть царских сынов.

Ходил царь по указу колдунов пешком в Окаменелое царство ко Скат-горе, ел там царь пену с заклятых гробов, силы набирался богатырской[305]305
  …в Окаменелое царство ко Скат-горе, ел там царь пену с заклятых гробов, силы набирался богатырской… – Мотив заимствован из былин и сказок о встрече богатырей Святогора и Ильи Муромца. Гробовая пена – источник волшебной силы, которую передает перед своей кончиной Святогор богатырю-преемнику.


[Закрыть], да только попусту.

Всякой ночью – на молоду и под полн, на перекрое и на исходе месяца укладывала Ве́щица тело свое под ступу и летала бесхвостой сорокой, спускалась в трубы, похищала детей из утробы, а на их место оставляла головню либо голик или краюшку.

Разведет огонек на шестке, там дите и сожрет.

И, до зари налетавшись бесхвостой сорокой, на заре надевала Ве́щица тело и за зарю до белого дня плескалась в море, пела свои вещие песни.

Кто Ве́щицу слышал, навеки становился негодным.

3

Сидел царь с царицею в золотом Гадоядском дворце на двойных запорах, за крепкими стенами да глубоким, вострыми торчами утыканным, рвом. Ночи не спали – не со́билось[306]306
  …не со́билось… – не хотелось, не было намерения.


[Закрыть] – горькую думу думали. Они тужили о потерянных сынах своих да молили Богу, чтоб дал им Господь еще дите последнее – наследника всему царству стеклянному.

И услышал Господь молитву царскую, исполнил царскую просьбу: в одну из ночей понесла царица Марога.

Не успел царь от радости опомниться, не успел пир отпраздновать, не допил турий рог сладкого вина, как из-за холодных гор показалась Ве́щица.

– Эй, царь Геген, ты выведи живьем к холодным горам царицу твою, эй, царь Геген!

Помертвел царь Геген, невмочь опомниться.

А над дворцом, напырщив перья, красный Птичищ каркал черным граем.

Собрались тут бояре, дружина и всяких людей многое множество. И решили бояре, дружина и люди поналечь всею силой, а не дать в обиду страну – поправиться с Ве́щицей.

И в одну ночь построена была среди поля башня из мрамора. Оковали ее гвоздием железным, залили оловом. Ни снаружи, ни изнутри невозможно проникнуть в башню.

В мраморной башне затворилась царица одна с своей старою нянькой. Старуха ходила за печками, закрывала печки с молитвой и плотно, чтобы, как ненароком, не залетел в трубу нечистый дух злой Ве́щицы.

И все шло хорошо, лучше и не надо в страшное лихолетье.

4

Когда пришло время Мароге, и родила Марога царевича, Сисиний, родной брат Мароги, великий воин, побивший много побоищ, победитель Пора, царя индейского[307]307
  …Сисиний… победитель Пора… – Пор – правитель одной из областей западной Индии, разбитый Александром Македонским в битве при Гидаспе в 326 г. до н. э. Здесь это имя использовано как одно из знаменательных (благодаря популярным повестям об Александре) для древнерусского читателя – как олицетворение могучего воителя.


[Закрыть], возвращаясь в Гадояд, вздумал навестить сестру.

Ночью подъехал Сисиний к мраморной башне и просит пустить его.

Не хотела Марога пускать брата, боялась, не стряслось бы беды, но Сисиний повторял свою просьбу и молил царицу.

Бурная ночь была, всколыбалась сильная вода, сек дождь до кости, просвистывал ветер все уши, и молния, бреча, клевала землю[308]308
  …молния, бреча, клевала землю. – Бречать (брячать) – звенеть.


[Закрыть].

И, когда отворились двери башни, поднялась из бури Ве́щица, вошла в горло коню, проникла с конем в башню, и в полночь похитила сына Мароги, – с царским сыном умчалась за холодные горы.

И не стало царевича.

Растужилась, раскручинилась царица Марога, плакала Марога, жаловалась на брата Сисиния. Крепкою тугой печалью ущемленное сердце проклинало. И сотряслась башня от вопля и проклятия.

А над башней, напырщив перья, красный Птичищ каркал черным граем.

5

Ужаснулись царь Геген и воин Сисиний.

Сев на коней своих, погнали они через пропасти за холодные горы.

Вот они гонят три зари без устали, – взмылены кони, не напоены. На третьей заре напал на Сисиния глубокий сон. И едут они врознь: Геген впереди, Сисиний за царем в глубоком сне.

Шагом проехали много длинных верст, стало уж солнце за лес заходить, стала туманами ночь заволакивать пустынный путь, и взбесился вдруг конь под царем, бьет копытом, дрожит, нейдет, и чем дальше, тем бешенее.

И видит царь сквозь туманы старую старуху на болоте, бултыхается старуха, молит о спасении.

Ударил Геген коня, направил прямо на болото, хвать старуху – и вытащил.

А старуха и говорит:

– Я не старуха, я смерть, прощайся с кем хочешь.

И стал Геген просить и молить Смерть пощадить его.

– Было у меня царство и обилье всего, жил я, не тужил, все прахом пошло. Было у меня шесть сыновей, и в одну ночь погибли все, народился последний сын – царству моему стеклянному наследник, не стало царевича…

Не приняла Смерть моленья пустынного, ничего царю не ответила.

Слез царь с коня, стал перед конем на колени. И конь на колени стал. Хотел царь с конем проститься.

Тут надоело Смерти ждать, скосила она голову царю и, взвыв, пьяная от крови, пошла по болоту в поле-поляну, к шелому окатному[309]309
  Шелом окатный. – Шеломя окатное – утес. (АМР)


[Закрыть], в свои костяные чертоги.

Проснулся Сисиний, кличет царя. А царь мертв, не может подать голоса. И царский конь в болоте по губы, не может выдраться.

Повздыхал Сисиний, помолился и, боднув коня, один поскакал в путь.

6

Путь полунощный – путь на девять зорь по трем тропам за холодные горы. Там, за холодными горами, под травою красной, белой и черной, под костями детей – бесное гнездо Ве́щицы.

Без отдыха проехал Сисиний на наступчивом верном коне три зари. И видит Сисиний, идет по пустыне Ве́щица. Она шла по пустыне, блеща огнем, длинные до пят волосы крыльями горели за ней, и от всего тела ее пыхало пламенем…

– Кто ты, откуда, и как имена твои? – крикнул Сисиний Дьяволу.

– Я крыло Сатанино, я Ве́щица, – и, захлебнув глазами Сисиния, прожгла его насквозь, так что все золото расплавилось на нем.

Тогда Сисиний, вздернув коня, схватил Ве́щицу за волосы и, сбив в мяч, стал колотить ее, и с каждым ударом давал ей по три тысячи ран, требуя выдать царских сынов.

– Я пожрала их, – воскликнула Ве́щица.

– Так изрыгни, проклятая.

– Ты изрыгни сперва на ладонь матерное молоко, которое сосал ты.

И, помолившись, Сисиний изрыгнул на ладонь матерное молоко, которое грудным сосал он.

Тогда, пораженная чудом, сдалась Ве́щица, – изрыгнула всех семерых царевичей.

Сказала Ве́щица Сисинию:

– Клянусь тебе, святый воин, кто напишет двенадцать с половиною имен моих и будет при себе носить, тот избавится от меня, и не войду я в дом того человека, ни к жене его, ни к детям его, пока будет стоять небо и земля во веки. Аминь. А имена мои суть: Мора, Ахоха, Авиза, Пладница, Лекта, Нерадостна, Смутница, Бесица, Преображеница, Изъядущая, Полобляющая, Негрызущая, Голяда[310]310
  А имена мои суть: Мора, Ахоха, Авиза, Пладница, Лекта, Нерадостна, Смутница, Бесица, Преображеница, Изьедущая, Полобляющая, Негрызущая, Голяда. – Имена Ве́щицы заимствованы Ремизовым частично из одного памятника XVII в., частично из одного из архангельских заговоров от трясовицы (см.: Веселовский А. Н. Указ. соч. С. 50, 429). Часть из них достаточно прозрачна по своему смыслу, значение других утеряно. Некоторые имеют явственную греческую природу и, очевидно, так же, как и имена с русской основой, обозначают демонов, губящих людей и приносящих им различные болезни. Например, имя «Авиза» объясняется А. Н. Веселовским (от греч. Βυζου – Авизоя) как «высасывающая из человека кровь, силы» (там же, с. 50).


[Закрыть].

1906