Текст книги "Лесные всадники. Кондратий Рус. Поход на Югру"

Автор книги: Алексей Домнин

Соавторы: Андрей Ромашов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 11 страниц)

ЛЕШИЙ

Якову приснилось, будто пузатая, в его рост жаба вылезла из-под корня и уставилась на него тусклыми, как влажные камни, глазами. У нее были вывороченные губы и темный горб. Она коснулась его щеки теплой шершавой лапой. Яков стряхнул ее и открыл глаза.

Громадная губастая морда склонилась над ним и шумно втягивала воздух. Широкий, как лопата, рот качнулся качнулся на фоне темного неба.

Яков на миг онемел. Вдруг стала жарко, а пол лопатками побежал озноб.

Морда вскинулась вверх, и тень громадного зверя метнулась во тьму. И будто еще тень – человека – исчезла за нею. Они убегали, ломясь сквозь заросли, тяжело подминая снег.

Яков вырвал из изголовья топор и вцепился в рукоять до боли в пальцах. Ему показалось, что стоявший над ним зверь был невероятно огромным.

Тускло шаяла нодья, постреливая искрами в снег.

Тишина отдавалась в ушах тонким звоном. И вдруг застонал кто-то, заухал и смолк, прислушиваясь. Осторожно пошел вокруг лагеря: хруст-хруст. И снова тонкий и резкий свист метнулся из ночи. Казалось, что свистят со всех сторон.

Ушкуйники сбились группами и не смели дышать. Были напряжены, как тетивы их луков. Вот он, настоящий леший.

Всю ночь хохотал и свистел леший. То продирался сквозь чащобу, то осторожно крался в мерцающем мраке. Кричал:

– Уходите! Уходите!

С рассветом он ушел.

Ушел торопливо, будто убегал. А может быть, и притаился.

Разговаривали шепотом.

Проснулся Омеля и не мог понять, чем встревожены люди. Настоящего лешего он проспал. Но ушкуйникам было не до смеха.

В тайгу уводили глубокие следы сохатого, а рядом шла свежая широкая лыжня. Словно охотник прошел за лосем.

– Вдвоем был с лешачихой, – сказал Савка.

– А может, он сразу два облика может принять – звериный и человечий, – шепотом ответил высокий ушкуйник, заросший бородой до глаз.

– Руки, говорят, у него длинные, до пяток, и лохматые.

Ушкуйники роптали.

– Закружит.

– Здешний он, не наш.

– Из-за Омели осерчал, что с топором на него ходил.

– Ясное дело. Ежели крови лизнет – отступится.

Омеля, прижатый к тонкой осинке, непонимающе моргал. Лица ушкуйников были красны, они напирали, не поднимая глаз, будто хотели боднуть.

– Чаво вы, – хохотнул Омеля. – Я ж ничаво…

– Еще и ржет!

Савка стоял позади Омели. На него напирал и подталкивал дядька с заросшим до глаз лицом. Наплыл на глаза красный туман, только клочок белого меха, торчащий из прорванной на плече Омелиной шубы, видел Савка. Еще миг – и Савка вцепится в этот клочок. Или в шею. Не сознавая, что делает.

– Братцы, смотрите, кого я поймал?

Яков держал за уши зайца. Тот трепыхался и вращал глазами. Яков бросил зайца в толпу, зверек подпрыгнул чуть ли не до носа Омели, выскочил из-под чьих-то ног и метнулся под ель.

Омеля вдруг остался один у осинки. Ушкуйники прятали глаза, спешили убраться.

– Я вам покажу самосуд, – со сдержанной злостью произнес Яков. Слышите? Кто трусит – не держу. – И захохотал. – Рожа у тебя, Омеля, как у того зайчонка. Пойдем-ка мы теперь вместе к лешему в гости – авось, горячих щей подаст.

Приказал Яков подать по два сухаря из тощих котомок и оставить на поваленном кедре.

Двинулись по следам лешего. Лыжня шла по вершинам овражков, лосиный след иногда отходил. Зверь останавливался у молодых осин и объедал побеги. Странный леший. Не слыхал Яков, чтобы лесной хозяин грыз осиновые ветки и молодые побеги сосны.

Тайга молчала. Снег был искристым и голубоватым.

Вдруг вышли на утоптанную лыжню.

– Наша лыжня, – сказал Яков.

Было видно и кострище, где они ночевали.

– Закружил, проклятый.

На лыжне стоял рыжебородый человек с голубыми глазами. Он несмело двинулся навстречу и протянул руки. У него вздрагивали губы:

– Братцы, русичи!

Он обнял Омелю и заплакал, уткнувшись в его грудь. Омеля попятился. Яков спросил:

– Кто ты?

Рыжебородый смотрел на него сияющими глазами и шептал:

– Свои, родные мужики…

– Далеко до Югры?

В глазах рыжего метнулся испуг.

– Уходите, – мрачно потупился он. – Зачем грабить нищих.

Есть на Вятке два поселения – Хлынов и Никулицын. Их срубили беглые из Суздальской Руси мужики. Из Хлынова ушел рыжий Ждан с женкой искать обетованную землю. С верховьев Камы спустились они до быстрой студеной реки, где начинались горы. Занедужила женка и померла. На высоком камне, откуда всюду видать, выдолбил Ждан могилу и поставил желтый смолистый крест. И сам тут остался.

Однажды старый югорский охотник Вах увидел на березе медведя. Достал тяжелую стрелу, но вдруг медведь заругался и затряс рыжей бородой. Перед ним на суку шевелился, как живой гриб, рой диких пчел.

Рыжий потряс над ними мокрым веником и стряхнул в мешок.

Спрыгнул и заплясал под берегом. У него было перекошенное распухшее лицо и совсем заплыл один глаз. По рубахе ползали быстрые пчелы.

– Эй, – позвал он Ваха. – Чего рот разинул?

Вах несмело подошел. Намотав на руку шапку, стал сбивать пчел.

Потом они хлебали у костра уху, смеялись и хлопали друг друга по спине.

Рыжий умел делать железо и ткать из крапивы полотно, ведал, каким по́том надо полить каменистую землю, чтобы стала рыхлой и родила рожь. Он умел приучать диких пчел и вырубать богов из мягкой липы.

Он поставил избу с крытым двором на лысой рёлке и выменял у Ваха двух собак на топор. Вах прищелкивал языком и не мог нахвалиться дружбой с рыжим чужаком.

Шаманка Тайша, старуха с лицом сороки, сказала:

– Куда пришел один – придут и другие.

Старый Вах замахал на нее руками:

– Он сделал ручным лосенка и хочет пахать на нем землю, когда тот вырастет. Он научит нас делать железо и хлеб. Пусть он будет нашим другом.

Князек племени сказал:

– Пусть жжет сильный костер, если увидит пришельцев. И платит десятую часть от меда, хлеба, добычи.

Рыжий Ждан выходил на скалу, сидел на камне возле креста, разговаривал с могилой, смотрел туда, где засыпает солнце. Он жал своих. Пять весен и зим.

Много ли человеку надо? Клочок поля и баньку, чтобы пропарить уставшие кости, студеный ключ под горой и уверенность, что ты сам себе хозяин. А еще – живую душу рядом, ибо при одиночестве не узнаешь свободы.

Югорские охотники пугливы, как дети, и подозрительны, как старухи. Поклоняются женщинам, не в силах постигнуть тайну рождения ребенка, почитают серебро, луну и медведя и приносят жертвы рубленым из кедра идолам. Как дети.

Однажды увидел рыжий Ждан далекие костры и людей. Это было новгородское войско. Ждан не зажег сигнальный костер. Ждан ухал лешим вокруг лагеря. А потом вышел навстречу.

– Земля здесь не мерена, – сказал он сгрудившимся ушкуйникам. Вместе обживать станем. Югра, если к ней по-соседски, не тронет. На первый случай избенка есть у меня, баня.

Новгородцы слушали молча, у каждого есть она – мужицкая тяга к вольной земле.

А семьи как? А домы?

– Правда, что серебро Юрга лопатами гребет? – спросил Савка.

– Про то не ведаю, – нахмурился Ждан.

– Для чего ты все это рассказываешь? – прищурился Яков. – Чтоб смуту в людях посеять? Кто тебя подослал?

– Никто не слал. Сам зову – оставайтесь добром, здесь воля.

– Ишь, – усмехнулся Яков. – Леший. Ведь это ты нас пугал? Ночью. Ты закружил, чтоб с дороги сбить?

– И верно, – насторожился Зашиба. – Вона сотоварищ его за елушником.

Над молодыми елочками покачивала рогами лосиная голова.

Ушкуйники много дней не ели мяса.

– Лоська, беги!

Три стрелы впились в шею сохатого. Он захрипел, вскинувшись на дыбы. В нею вонзилось копье и еще несколько стрел. Кровь хлестнула в несколько широких струй. Сохатый упал на передние ноги и выворотил рогом пень, бросился вперед, где только что стояли люди. Ждан шел ему навстречу, бормоча:

– Лосенька, лосенька.

Сохатый смял его и отбросил копытом. Он топтал сумки и лыжи, бил рогами в ели, на которых спасались новгородцы, метался и хрипел, поливая снег широкими полосами крови. Наконец, встал на колени, зашатался и опрокинулся.

ЗОЛОТАЯ СЕРЬГА

Яков решил подняться на вершину ближайшей горы, осмотреться. С ним увязался Савка. На лысой плоской вершине снег был плотен, как наст. Он навис козырьком над пропастью. Савка глянул вниз и отшатнулся – далеко внизу, как темная травка, щетинился лес. Сорвись – и разобьешься не сразу. Яков стал близко от обрыва, придерживаясь за куст кедрового стланика.

Гудел ветер – здесь всегда гудит ветер. Внизу плыли лохматые, как дым облачки. Они цеплялись за вершины кедров и, казалось, что гора дымится. Солнце было очень ярким – слепило до боли в глазах, а проплывавшая тучка неестественно синей.

– Вон югорские городища, – показал Яков.

Голубоватые горбы гор сливались с небом. Внизу, как дорога меж скал и леса, виляла река. Далеко на север, где черный лес становился синим, были видны дымки.

Яков улыбался.

– Земли сколько.

Он снял лохматую собачью шапку, подставив ветру лицо. Вырвал серьгу из уха, медленно размахнулся и бросил ее, как камешек, в солнце. Она сверкнула над пропастью, и Савка подался за ней. У него тряслись коленки.

– Ого-го! – хрипло кричал Яков и хохотал.

– Не пойму тебя, атаман. Чудишь… – сказал Савка.

– Тоскливо, если не чудить.

Савка смотрел на спину Якова и чувствовал, как надуваются на шее жилы. Он ненавидел Якова люто и страшно. Баловень. Савка ползет к богатству, обтирает ногти. А тот швыряет золотом и хохочет. Толкнуть сейчас… Да, самое время исполнить боярский наказ.

Потными и тяжелыми стали руки.

– Вольно здесь, – сказал Яков.

– Вольно, – беззвучно шепнули посиневшие Савкины губы.

Он вытянул руку и толкнул в широкую спину. Дрогнула рука, не силен был толчок.

Яков, качнувшись, шагнул вперед и упал на спину, вдавив локти в снег. Ноги висели над краем снежного карниза.

– Держись!

Скачками бежал к обрыву Омеля. Карниз хрустнул и разошелся трещиной. Яков сильней вдавливал в него локти.

Савка отступал, не помня себя. Видел, как упал Омеля, схватив Якова за ворот. Карниз рухнул, и Яков повис над пропастью.

Савка бежал с горы, проваливаясь, падая, продираясь сквозь буреломы и заросли. Бежал, не зная куда и зачем. Только бы дальше от своих, от Омели. Он потерял шапку, разбил в кровь лицо.

Опамятовался он у реки. Стал жадно хватать пригоршнями снег и есть. Потом упал на снег и застонал. Громко и отчаянно, как раненый зверь.

На том берегу тоже кто-то громко простонал.

Савка замер.

На другом берегу была серая, изъеденная трещинами скала.

Тихо.

– Наваждение! – ругнулся Савка.

«Ждение, дение, ение»… – повторилось на том берегу.

Савка торопливо и крадучись стал отходить от колдовского места. Он уходил к югорскому городищу.

В ЮГОРСКОМ ГОРОДИЩЕ

Крытый берестяной дом югорского князька с двумя крохотными оконцами стоял отдельно от других, на широкой площадке, окруженной рвом.

На Савку бросились мохнатые лайки, но сопровождавшие его югорские охотники отогнали палками злобных псов. У дома стояла старуха с круглыми глазами, закутанная в меха, – шаманка Тайша. Она обошла Савку кругом, пристально осматривая, и приказала войти.

В доме полутемно. На земляном полу выложен очаг из серых камней. В нем тлеют уголья, из котла над очагом идет вкусный мясной парок. У Савки дрогнули ноздри и он проглотил слюну.

У стены устлана рысьими шкурами невысокая лежанка. С нее поднялся маленький старый князек с редкой бородкой и черными, как спелая смородина, глазами. Разрисованная красными узорами куртка, пошитая мехом внутрь, подхвачена серебряным пояском. На груди у князька ожерелья из серебряных монет.

Савка поклонился князьку, коснувшись пальцами земли.

Шаманка Тайша присела на корточки у очага и смотрела на уголья.

У князька затряслись губы. Он что-то спросил Савку на непонятном языке и, подумав, повторил, неуверенно выговаривая каждый слог:

– Кто ты?

– Прежде спроси – зачем пришел, – дерзко ответил Савка.

– Зачем пришел? – спросил князек.

– Как друг, – ответил Савка. – Идет к тебе войско новгородское, за данью.

Князек обхватил голову и заметался:

– Ай-ай, беда идет.

Монеты у него на груди мягко звякали.

Савка струсил.

Уходили последние надежды. Он торопливо выпалил:

– Невелико войско-то. Полторы сотни топоров осталось. Да и притомились люди – их теперь голыми руками взять можно. – Он вытянул свои ручищи с узловатыми цепкими пальцами.

Князек остановился, что-то соображая. Недоверчиво глянул на Савку. Тот загреб руками воздух, сжал кулак и придернул им:

– В мешок заманить и стянуть.

Князек покачал головой.

Шаманка резко вскочила и уставилась на Савку круглым черным глазом.

Он оробел, голова вжалась в плечи.

– Наши люди доверчивы, ежели с ним ласково…

Князек опустился на лежанку и долго смотрел так, медленно покачиваясь. Шаманка ткнула Савку пальцем в грудь и захохотала:

– Не бей первых оленей – они приведут стадо.

У нее были редкие желтые зубы и темное, похожее на сморщенный гриб, лицо.

Югры держали совет. Самые старые и достойные охотники пришли к очагу князька.

– Вах привел Рыжего, – сказала Тайша. – Рыжий привел чужаков. Пусть ответит Вах.

Вах пожевал губами.

У него были ясные глаза ребенка:

– У сохатого не бывает клыков. У Рыжего не было хитрости.

– Он не зажег сигнальный костер, – прищурился князек.

Вах не ответил.

– Рысь не дерется с медведем, – сказал самый старый охотник. У него слезились глаза и тряслась голова. – Пусть возьмут свое и уходят.

– Они ограбят святилища! – закричала шаманка.

– Это так, – сказали старики.

А самый старый из них сказал:

– Крот не знает солнца, а гуси летят и видят всю землю. Страх не учит быть сильным. Дайте пришельцам что они просят, но пусть расскажут они, почему народы за стеною леса сильнее нас.

– Ты хочешь пустить волка к оленям? Они перебьют нас поодиночке и сожгут городища, – зло насупился князек.

– Это так, – сказали старики.

А самый старый из них ответил:

– Не так. Пока мы будем жить, как медведи в берлоге, к нам будут ходить охотники с рогатинами. Много веков назад югры были единым народом и кочевали в степи, как вольные кони. Они никому не платили дани. Но пастбища скудеют, и человеки мечтают о лучшем. Югры поклонялись солнцу и пошли вслед за солнцем в страну, куда уходит оно ночевать. Они продирались через леса и болота, а солнце все дальше и дальше уходило от них. За то, что они дерзнули его догнать, леса разделили народ на малые племена. Мы деремся друг с другом из-за лучших земель и боимся чужого глаза. Все скопленные богатства кладем к ногам золотой женщины. А другие народы ставят большие города, меняют друг у друга товары. Они, как юноши, растут и мужают. А мы дряхлеем и старимся. Пусть идут с пришельцами в их земли наши и учатся быть молодыми.

– К старости люди становятся детьми, – фыркнула шаманка Тайша. – Ты хочешь нарушить заветы богов и предков? Они жестоко отомстят нам за дерзость. Все будет так, как хотят они!

И старуха трижды ткнула пальцем на небо и горы.

…Новгородцев удивила странная тишина в городище. Они взломали ворота.

Тепла была зола в очагах, лабазы были распахнуты и пусты. Возле домов валялся нехитрый скарб. Югры ушли.

Ушкуйники метались из дома в дом – поживиться здесь было нечем. Кто-то ободрал со стены рысью шкуру, кто-то нашел связку мороженной рыбы, бронзовые подвески и пояс. Из-за поношенной меховой малицы завязалась драка.

Из-за частокола испуганно выглядывало оранжевое солнце. По багровому снегу и стенам легли резкие тени.

Яков с недоумением осматривал низкие, похожие на длинные землянки, дома. В каждом, наверное, человек по сорок живут. И это хваленая Югра, о богатствах которой складываются легенды? Куда же они пользуют серебро и меха, ежели даже поселения их похожи на бедные новгородские деревни?

Рыжего Ждана положили у очага, раздув огонь. Над ним хлопотал Зашиба. Ждан крякал, от боли и дрожал. У него было разбито плечо и смяты ребра.

– Что замышляет югра? – спросил Яков.

Ждан отвернулся. Яков подсел к нему.

Час назад Рыжий рассказывал ему о братьях Помоздиных. Ждан их не видел и не знает. Только слышал, будто ушли они за Каменный пояс сказывают югры, что есть там счастливая земля, где люди не знают вражды.

– Зачем вы пришли сюда с бедой? – заговорил Ждан, пытаясь приподняться. У него клокотало в горле. – С бедой и колчанами, полными стрел? Незнаемый народ – все равно как не человеки, нет к нему жалости. А ты приглядись к нему, узнай, пойми. Югру обступают леса и горы, из болот выходит гнус, с Полунощного моря и летом налетают вьюги. Здесь всего вдоволь – зверя, рыбы и птицы. У Югры не хватает сил раздвигать лес, нет умения делать землю кормилицей, добывать железо и медь…

В слюдяном оконце метнулся алый отсвет – кто-то с досады запалил дом.

У Якова раздулись ноздри – разгулялась вольница! Он вдруг понял, что уже не в силах ее унять, не в силах сдерживать больше людей. Он почувствовал усталость. Все стало безразличным. И югорские соболя, и дом все на свете. Словно пришел он не туда, куда так стремился.

– Останови стрелу на полете, – усмехнулся он Ждану. И выбежал из дому.

Пламя расползалось по углу дома, шипело, облизывая снег на низкой крыше.

Яков приказал выступать. Отозвал в сторону Зашибу.

– Коли со мной что случится – на тебе все заботы. Сохрани людей. Обратный путь будет еще тяжелее.

– С чего приуныл, атаман?

– Так. Повитуха мне нагадала когда-то греть костями мерзлые камни чужой земли.

Яков был мрачен, подавлен.

Дым пожарища стелился низко по зубьям частокола, скрывая оранжевое солнце.

Второе городище тоже нашли покинутым. Заночевали, к полудню подошли к третьему.

Оно стояло на крутом холме в изгибе реки.

Дважды пытались взять городище приступом, но круты были склоны, высок частокол, Югры защищались отчаянно, их тяжелые медвежьи стрелы с медными наконечниками пробивали щиты из толстой кожи и дерева. Новгородцы отошли, потеряв полтора десятка ратников. Похоронили их в мерзлой земле, насыпав высокий снежный курган.

Яков, еле сдерживая ярость, повелел обложить городище, чтобы взять югру измором и голодом. Часть людей отослал зорить мелкие охотницкие становища, чтоб добыть мяса и рыбы. На случай долгой осады стали готовить землянки и крытые шкурами шалаши.

Минула неделя, другая. Ночами над частоколом колыхались факелы – югры были готовы и к ночному штурму. Тоска и уныние поселились среди новгородцев. Гасли надежды на возы серебра и мехов, неодолимым казался теперь и путь к дому.

Рыжий Ждан чуть оправился, мог уже ползать, волоча по снегу омертвевшие, неживые ноги. Яков выспрашивал его о здешнем народе, перебирая бронзовые югорские украшения и бляшки. Затейливой искусной работы были эти бляшки, изображавшие зверей и человека. Вот степной орел, терзающий медведя. Вот женщина с младенцем во чреве – она стоит на бобре, над нею распластала крылья птица, а по бокам двое юношей с лосиными головами.

– Югры читают по этим бляшкам свои предания, как мы по книгам. Они верят, что у человека четыре души. Одна после смерти живет под землей, другая становится духом леса, третья обращается в птицу, – объяснил рыжий Ждан. – Но самая главная – четвертая, сонная, или вещая, душа. Она покидает нас во сне и витает в краю предков или в этом мире. Если она заблудится, человек уже не проснется.

Сердился Ждан, если Яков подшучивал над югорской верой.

– Всяк народ по жизни избирает себе богов. Югры зря зверя не тронут, потому что каждый зверь священен. Медведь, к примеру, был сыном верховного бога Нуми-Торума и жил на небе. Но выпросился он у отца на землю. Пятки у него голые и стали мерзнуть зимой. Отец дал ему огонь. Однажды грелся медведь у костра, а люди увидели огонь и решили его похитить. Они убили медведя и унесли с собой огонь. С тех пор медведи на зиму в берлогу ложатся, чтобы пятки не отморозить. Когда югры сейчас убивают медведя, они устраивают празднество, винятся перед его мертвой головой и поют священные песни. А перед этим вырежут у головы язык и уберут глаза, чтобы дух медведя не мог их увидеть и не мог пожаловаться богу-отцу…

Сказывал Ждан и о золотой югорской бабе. У женщины этой во чреве ребенок, а во чреве ребенка еще дитя. И означает это вечность жизни и рождения. Путь к идолу знают только старейшины и шаманы, не дано ее видеть простому человеку, а тем более иноземцу.

– Я найду золотого идола, – сказал Яков.

Ждан только грустно усмехнулся.

Шла пятая неделя. Прибыли послы от югорского князька. Старый охотник Вах передал Якову серебряное блюдо с монетами и украшениями, связки собольих шкурок.

– Югра много думал и решил покориться, – Вах смотрел себе под ноги, словно чем-то обижен. – Югра готовит дань, Русь подождет.

Яков и обрадовался и встревожился – не готовит ли князек какой хитрости? В городище начинается голод, но и его воинам не сладко, варят березовую кашу, держатся из последних сил. Случись битва – им не выдержать.

– Хочу видеть Рыжего, – мрачно сказал старый Вах.

Ждан лежал у костра, закутанный в тулуп. Он отвел глаза, когда подошел к нему Вах.

– Ай, у сохатого оказалось сердце хитрой росомахи! И старый Вах поверил росомахе! Ай!

Послы ушли.

Новгородцы оживились, гадая о югорских сокровищах, о близком пути к далекому дому.

А в городище вечером перед домом князька полыхал костер и металась вокруг него в диком танце шаманка Тайша.

Сначала она долго курила, сидя на корточках у костра, набив трубку кусками сушеного мухомора. У нее белели щеки, а взгляд становился мутным. И она вдруг начинала скакать и выгибаться. На ней была маска с рогами горного козла. Ленты на ее бубне и поясе метались и вспыхивали в отсветах костра.

Савку усаживали рядом с князьком среди старых югров. У него затекали ноги во время игрищ.

У шаманки был грубый, мужичий голос. Савка не понимал слов. Что-то зловещее было в ее каркающих выкриках.

 
Э-э, Пор! Ты не видел кровь жертвы,
Ты пил ее.
Я говорю тебе.
Пробудись и слушай.
Эта земля принадлежит нам,
Ее пришли грабить.
Иди за тем,
Кто пришел сюда красть.
Сломай ему шею.
Пусть пойдет кровь у него изо рта.
Пусть пойдет кровь у него из носа.
Сломай ему хребет.
Убей!
Убей!
Убей!
 

– Убей! Убей! Убей! – повторяли воины и тыкали копьями в снег.

Савка страшился подумать о том, что должно случиться.

Разве он виновен, что так запутала его жизнь? Люди запутали. Только один человек понял бы – сынишка Тишата. Если не загиб он еще от хворобы, сверлящей кости.

…Тревожно прислушивались новгородцы к игрищу и песням за частоколом. Слишком долго князек собирает дань. Охватывало отчаянье. Снова прибыли послы, теперь только двое и без даров. Старого Ваха с ними не было.

– Дань приготовлена, – сказали послы, – князек приглашает лучших людей в гости. Просит не брать с собой оружия – на пиру оно не понадобится.

Яков и еще десять воинов ушли с послами в городище. Рыжего Ждана везли на лыжах, как на санках. Он сжал зубы, чтобы не стонать.

У дома князя полукругом у костра на жестких лосиных шкурах сидели князек и старейшины. Новгородцам показали место напротив. И только они присели, югры кинулись на них и скрутили им руки.

Шаманка Тайша подолгу смотрела в глаза каждому и хохотала.

– Зачем ты пришел? – подступил к Якову князек. Он сутулился, будто хотел Якова боднуть.

– За данью.

– Почему мы должны отдать тебе наше добро?

– Не мне – Новгороду. Не своею волей мы пришли. Мы – его люди. И за каждый волосок, что упадет с нашей головы, ты ответишь ему.

– Русь, Югра – равные братья. Югра не платит дань! – закричал князек.

Яков ничего не ответил. Только показал на Ждана.

– Его не троньте. Он не виноват перед вами ни в чем.

– Что он говорит? – спросил Ждана князек.

Ждан промолчал.

– Он говорит, что не Рыжий их привел, – сказал Вах. – Это правда, Рыжий?

Ждан не ответил.

В стан новгородцев снова прибыл посол. Один. Он сказал, что мужи новгородские пируют со старейшинами и приказали еще тридцати воинам идти в город за данью. Оружие брать не велено.

Новгородцы шли сквозь тесный молчаливый строй югров. Впереди шагал Омеля. Шагал широко, уперев руки в бока. Остальные едва за ним поспевали.

Вдруг югры расступились. Омеля почувствовал удар в плечо, удивленно покосился – из плеча торчала стрела. Он вырвал ее. Увидел, как рядом упал воин, словно подвернув ногу. Второй, третий…

Омеля, взревев зверем, выхватил кол и взмахнул им над головой. Югры отпрянули, побежали. Он гнался за ними с поднятым колом. И вдруг встал. Он увидел Савку. Они встретились взглядами.

Омеля не сразу сообразил, что это Савка. Откуда он здесь?

Савка юркнул за дом, за спины югров.

– К войску! – крикнул кто-то из новгородцев.

– К войску! – заорал Омеля.

Размахивая колом, он кинулся к воротам и с маху высадил их плечом.

Вдогонку ушкуйникам взметнулись стрелы.

В стан новгородцев добежал Зашиба Волос. Он перекрестился и упал на снег. На брови у него запеклась кровь.

– Измена, – прошептал он и вдруг завопил тонко и отчаянно: – Спасайтесь!

Омеля очнулся ночью. Ему привиделось, что он в жаркой бане и в полушубке в ней ней сидеть нестерпимо. Он стал сбрасывать полушубок и очнулся от боли.

Перемигивались низкие звезды. Омеля не мог понять, где он. Вспомнил Савку. И подумал: «Замерзаю».

На глаза наваливалась дремота и хотелось шевелиться. Свинцовая тяжесть была в затылке, ныли нога и бок. Он с трудом поднялся, побрел к городищу.

Ему казалось, что идет он очень долго. Где-то лаяли собаки, шумели люди. Омеля поднял голову. На взгорье маячила зубчатая стена частокола.

…Югры торжествовали победу.

К костру перед домом князька привели белого коня и подвесили ремнями на четырех столбах. Стали тыкать его ножами и пили хлеставшую фонтанами теплую кровь. Конь отчаянно бился и стонал почти по-человечьи. Подали и Савке глубокую чашу. Он с омерзением отстранил чашу и вдруг увидел, что она серебряная, с чеканной фигурой птицы. Он взял чашу и выпил кровь.

– Ты друг, – хлопал его по плечу князек. – Что желаешь, бери. Югра дружбу платит.

Савка показал на чашу.

Князек покачал головой.

– Шкурки бери. Светлый металл – нет. Светлый металл – Торума, смотрящего за людьми.

Он показал на небо.

Савка подумал: «У них вроде нашего: есть в церкви казна, да не твоя. Поцелуешь позолоту на иконе – и облизнешься».

Князек велел привести Якова и Ждана. Их и еще девять лучших мужей новгородских держали в плену в тесной каморе.

Князек не хотел больше крови. Он отпустит новгородцев. Они должны рассказать в своей земле, что югры сильны и не будут платить дань.

Руки Якова были перекручены узкими острыми ремнями. Вокруг щетинились югорские копья.

– Войско ушло. И ты иди, – сказал князек Якову. – И этот пусть уходит, – указал он на Ждана.

– Мне некуда идти, – ответил Рыжий. Он еле стоял, держась за плечо Якова. Яков взглянул исподлобья на князька и увидел рядом с ним Савку. Тот был в югорской одежде с монетами на груди. Яков рванулся, в грудь ему уперлись копья. Савка попятился.

– Кровь наша на тебе, Савка, – тихо сказал Яков.

– Это друг, – обнял Савку князек.

– Не отпускай Якова, – в отчаянии зашипел ему Савка. – Он соберет новое войско и вернется.

Князек отмахнулся: воевать – доля черных людей, а именитые мужи должны уважать друг друга. Пусть уходит Яков.

– Я сделал для тебя добро, – задергал Савка князька за рукав. – Теперь ты сделай для меня. Убей Якова.

Шаманка Тайша сощурилась и захохотала.

– Последнюю волю исполни – покажи золотого бога, – попросил Яков.

Князек подумал и кивнул.

Яков, сын кривого Прокши, был убит. В дальней пещере у ног золотой бабы с монетами вместо глаз. Остальные девять пленников и Рыжий были отпущены.

Савка заторопился в дорогу. Князек его не удерживал.

Прошел в городище слух: какой-то огромный русский бродит ночью вокруг жилищ, губит людей и собак, не дает проходу никому. И будто ростом он выше кедра, а глаза у него, как два костра. Югры накрепко закрывались на ночь и даже собак держали в домах. Кое-кто нашептывал, что от Савки пришла такая напасть.

Но князек не хотел слушать наветы. Савка принес ему победу, он проводит Савку с почестью. По его наказу несли ему югры меха: куньи, соболиные, рысьи, беличьи. Валили и валили к ногам Савки. Тот жадно хватал их, шкурки мягко скользили меж пальцев – темные, пятнистые, дымчатые.

Ночью он не спал. В доме темно. В углу кто-то шелестел и двигался. Савка в ужасе прижался к стене.

– Кто здесь, кто?

– Предатель, – прошептал кто-то из угла.

– Прочь! – завопил Савка.

Распахнул дверь и отскочил к стене. К нему полз на четвереньках окровавленный человек. Лунный свет упал ему на лицо, и Савка узнал рыжего Ждана. Савка метнул в него нож и помчался по дороге. Ему казалось, что Рыжий гонится за ним.

Савка выбежал за ворота и отпрянул назад. Перед ним стоял Омеля. Стало тихо-тихо. Омеля вдруг начал расти, расплываться. Ледяная рука схватила Савкино сердце и сжимала сильней и сильней. Он отчаянно закричал и рухнул. Омеля не склонился над Савкиным телом. Он плюнул и пошел прочь.

Было тихо. Темнела зубчатая стена частокола…

Спутаны на земле дороги. Протопали их люди. Пути племен и народов ищи по могильникам, именам рек и погостов. И по легендам. Мертвые первыми обживают новые земли. За ними идут живые.

* * *

…А великий город на Волхове жил широко и крикливо, изредка вспоминая ушедших в далекие земли ратников. «Не было от них вести всю зиму, ни о живых, ни о мертвых, и печалился князь, и владыка, и весь Новгород». Так записал потом, рассказывая о походе, новгородский летописец.

Весна пришла сухая и жаркая, даже ночи не приносили прохлады. И в такую ночь приснился Малуше голос Якова. Он был далек и невнятен, не поняла она слов. Будто сказал он что-то про золотого чужеземного бога и сгинул в черной пропасти.

Пробудилась она – кровавый свет трепетал в распахнутых оконцах. В доме с криком бегали челядинцы – пожар!

«В лето 1194 зажегся пожар в Новгороде, загорелся Савкин двор на Ярышовой улице, и был пожар зол, сгорело церквей десять и много домов добрых. На другой день загорелись Чегловы улки, сгорело домов десять. И потом более случилось, на той же неделе в пятницу, в торг, загорелось от Хревковой улицы до ручья на Неревском конце и сгорело семь церквей и велико домов. И оттуда встало зло: по всякому дню загоралось неведомо как в шести местах и более, не смели люди жить в домах и по полю жили… И тогда пришел остаток живых из Югры…» – рассказывает летописец.

Восемьдесят ратников остались живы тогда у югорского городища. Многие из них погибли по пути к дому. Изможденные и опухшие, добрались они до Новгорода в те дни, когда великий город постигла великая беда. И не было с ними ни серебра, ни других югорских сокровищ.

Были призваны ратники на посадников двор. Затеяли там ссору меж собою, обвиняя друг друга, схватились за ножи и мечи. «И убили Сбышку Волосовца, и Ногочевидца Завиду, и Моислава Поповича сами путники. А другие кунами откупились».

Так окончился трагический этот поход.