Текст книги "Разговор с молодым другом"

Автор книги: Алексей Медведев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 9 страниц)

«Зафиксированная Куценко общая сумма троеборья 410 килограммов, – писал в те дни старейший русский гиревик Александр Васильевич Бухаров, – войдет в историю советского гиревого спорта как свидетельство замечательного роста наших тяжелоатлетов, их международного класса». Чемпион Европы и призер первенства мира, мировой рекордсмен – таким знает, помнит и любит наша страна Якова Григорьевича Куценко.

Сейчас, перестав выступать на помосте, он является одним из бессменных тренеров сборной СССР. Его опыт, знания, удивительное хладнокровие, большой тактический талант не раз помогали советским атлетам одерживать победы на помостах Вены, Мельбурна, Нью-Йорка, Тегерана, Стокгольма, Рима…

Итак, в Харькове первое место осталось за Яковом Григорьевичем. Вторым был Николай Петрович Лапутин, на третье вышел я, повторив свой личный рекорд – 407,5 килограмма. Звание чемпиона страны в среднем весе впервые завоевал Аркадий Воробьев. В рывке Аркадий взял вес 132,5 килограмма, отняв тем самым мировой рекорд у американца Стэнли Станчика.

– Талантливый паренек, он еще не раз заставит о себе говорить, – сказал мне тогда сидевший рядом Куценко. Эти слова оправдались. Имя Воробьева на протяжении последнего десятилетия было, пожалуй, самым популярным в нашем тяжелоатлетическом спорте. Неоднократный чемпион страны, чемпион мира и Олимпийских игр, он многое сделал для того, чтобы прославить отечественный спорт.

Вернувшись в Москву, я вновь сел за книги, а свободное время посвящал тренировкам. На чемпионате в Харькове я как-то сразу подружился с Аркадием Воробьевым, и, разъезжаясь, мы дали друг Другу свои адреса. Началась переписка, которая продолжается до сих пор. В письмах мы делимся опытом работы со штангой, советуемся, обсуждаем сложные вопросы.

Часто я ходил на свой завод. Были тут у меня свои дела: я продолжал играть в духовом оркестре на трубе. Ведь музыка – мое второе большое увлечение в жизни. На занятиях музыкального кружка я встречался со своими старыми товарищами. Они мне рассказывали, как идут дела в цехе, на заводе, а я делился своими успехами в учебе и спорте. С оркестром во главе заводской колонны я не раз ходил на демонстрации.

В апреле 1951 года в составе команды советских штангистов я выехал в Финляндию. Всегда волнующе и радостно знакомство с новой страной, ее внешним обликом, ее людьми. Но Финляндия тогда особенно привлекала наше внимание. Ведь через год здесь должны были начаться XV Олимпийские игры.

Встретились мы с финскими штангистами в большом зале Мессухалли-2. Все места были заполнены до отказа. Говорят, северяне очень сдержанный народ. Но в тот вечер жители Хельсинки выражали свои чувства с южным темпераментом. Особенный успех выпал на долю Николая Саксонова и Аркадия Воробьева. После Хельсинки – выступления в Лахти, Турку и других городах Финляндии. Здесь нашей ареной стали рабочие клубы. Приятно было выступать перед близкой и понятной тебе аудиторией. В городе Турку сразу же после соревнований состоялась товарищеская встреча рабочих с членами нашей спортивной делегации. Тепло и сердечно прошла беседа с нашими финскими друзьями. Я рассказал им о заводе, на котором началась моя трудовая биография, о его людях, об их самоотверженном труде.

Результат моих спортивных выступлений в Финляндии был неплохой. В сумме троеборья я набрал 425 килограммов. Как раз в эти дни пришло сообщение из Киева, что Яков Григорьевич Куценко на первенстве Украины взял 430 килограммов. «Следовательно, – прикидывали мы с тренером, – можно будет теперь на равных бороться с ним».

Особенно хорошо выходил у меня рывок. Выступая в Турку, я установил в этом движении свой личный рекорд – 132,5 килограмма, а в Лахти дважды бросал за себя 135 килограммов, дважды выносил над головой даже 138 килограммов, но, к великому моему огорчению, не мог зафиксировать.

Отдыхая в гостинице или разгуливая по городу, мы с Романом Павловичем Мороз очень часто говорили о предстоящем через месяц первенстве страны. В частности, шла речь о рывке. Поскольку я уже добился результата 132 килограмма и «почти» достиг 135 или 138 килограммов, мы с Романом Павловичем решили, что на чемпионате я первый подход в рывке сделаю со 130 килограммов, а затем предприму попытку улучшить этот результат.

И вот наступил долгожданный май. Сразу же после праздника мы и уехали в Каунас на очередной чемпионат страны, с которым я связывал столько надежд.

Вечером 19 мая в переполненном зале для спортивных игр начались соревнования. Ослепительный свет залил установленный на середине сцены помост. Ровный металлический гул наполнил огромный зрительный зал. Началось первое движение классического троеборья. Первый подход делаю на 120 килограммов.

– Есть!

– Есть! – раздаются возгласы судей. Я останавливаюсь на 125 килограммах, и в третьей, решающей попытке Яков Григорьевич уходит вперед от меня на 5 килограммов.

После небольшого перерыва должен начаться рывок. И тут произошло непредвиденное. Мой учитель Роман Павлович Мороз всегда был человеком ищущим, умеющим здраво рисковать, верящим в молодость. Но тут с ним случилось непонятное. То ли он уверовал в мое неизбежное поражение в поединке с Куненко и решил прочно закрепить второе место, то ли считал случайным результаты, показанные мной в Финляндии. Не знаю. Но за несколько минут до моего выхода на помост он подошел ко мне, отвел в сторону и сказал:

– Алексей, давай не рисковать, а? Начнем со ста двадцати семи с половиной. Согласен?

Что я мог ответить на это? Раздумывать то было некогда.

– Что ж, пусть будет по-вашему.

Сейчас, когда за плечами большой жизненный опыт, я понимаю, что поступил неправильно. Если даже поколебался тренер, спортсмен не должен колебаться в решительную минуту. Но тогда я этого не знал.

– На штанге сто двадцать семь с половиной килограммов, – объявляет бесстрастный голос судьи.

Наступила моя очередь. Спокойно подхожу к снаряду: ведь вес, установленный на штанге, брал не раз. Легко отрываю снаряд. Штанга взметнулась вверх, но через прямые руки пошла за спину и с грохотом упала на помост. Медленно шел я за кулисы, соображая, в чем дело. Отодвинул занавес и сразу очутился в окружении товарищей по команде. Тут-то была допущена мной и тренером вторая ошибка. Мы даже не попытались проанализировать неудачу. Растерянный, я стоял и слушал отрывистые, порой противоречивые, порой ничего не значащие советы Новака, Пушкарева, Любавина.

– Не робей…

– Вспомни город Турку, – советовали и успокаивали они меня.

Второй подход – и вновь снаряд летит за спину. Теперь, вернувшись за кулисы, я встретил удивительную тишину. Нервы были напряжены до предела. Третий подход – снова неудача. Нужно ли после этого говорить о том настроении, с которым я уходил с помоста. Мечтать о первом месте, о звании чемпиона – и получить в одном из движений ноль.

Не помню уже сейчас, как пришел в раздевалку, как стал медленно снимать с себя туфли – делать, мол, больше нечего. И вдруг слышу рядом, над головой, знакомый, слегка взволнованный, добрый голос Якова Григорьевича:

– Не горюй, Алексей. Мало ли что случается в жизни спортсмена. Нужно уметь одинаково спокойно переносить и победы и неудачи. Давай-ка, дружище, готовиться к следующему движению. Думай не только о себе, но и о команде. Эта искренняя дружеская поддержка оказалась так кстати. Несмотря на жестокую неудачу в рывке, я по совету Куценко и тренера продолжал соревнование, толкнул штангу весом в 165 килограммов и с общей суммой по двум движениям в 290 килограммов вышел на двадцатое место в чемпионате.

Невесело было на душе, когда я покидал Каунас, с которым связывались такие радужные надежды и в котором произошла со мной одна из тех «трагедий», без которых, если подумать, немыслима судьба спортсмена.

Глава 4. Раздумье

(Цена одной ошибки. Флаги над Берлином… Соперники есть всегда.)

– Не повезло, Алеша! – этими словами встретили меня в Москве товарищи.

Но я понимал, что дело не в невезении. Не мог я объяснить свой провал и тем, что тренер проявил нерешительность и перед самым выходом на помост предложил изменить тактику. Дело казалось мне гораздо сложней. Но в чем крылась ошибка? – на этот вопрос ни я, ни Роман Павлович ответить пока не могли. Продолжались тренировки. Обновился состав секции. В нее влилось много молодежи. Иногда тренер поручал мне проводить с ними занятия. Я охотно соглашался. Часто в перерывах мы беседовали в раздевалке. Я рассказывал своим новым товарищам о поездках в Венгрию и Финляндию, о том, как прошел путь от новичка до мастера спорта.

Не терял я связи и с теми, кто ушел из секции. Однажды почтальон принес письмо из далекого Норильска. Я с нетерпением вскрыл конверт – ведь – туда уехал мой друг, выпускник Московского государственного университета Александр Сумный. «Неужели это он черкнул? – забилось сердце. – Не забыл, значит».

И действительно, это писал Саша. Далекий город с суровым климатом встретил его приветливо. «Здесь чудесный, трудолюбивый народ. Много любителей спорта, особенно бокса и штанги. Очень жалею, что в свое время не изучал методику преподавания. Мне сейчас поручили руководить секцией штангистов, а теоретические знания очень слабы», – сообщал Сумный.

Прочитав письмо, я поехал к Роману Павловичу.

– Нужно помочь Саше!

– Правильно, нужно, – сказал он, прочитав письмо. – Но как?

– Давайте посылать ему методические разработки.

– Но ведь переписывать их очень кропотливое дело.

– Ничего, это я беру на себя.

– Что ж, давай…

С тех пор у нас с Сашей началась регулярная переписка. Мы с Романом Павловичем посылали ему методические планы, конспекты занятий, различную литературу. А в ответ получали рапорты: «Секция прибавилась на восемь человек; появилось два перворазрядника; проведены массовые соревнования силачей».

Уехал из Москвы и Сергей Николаевич Шелешнев, кандидат технических наук. Он перебрался в Новосибирск. Сергею Николаевичу уже сорок лет, но совсем недавно он еще участвовал в розыгрыше первенства города и занял третье место. «Дело, конечно, не в этом, – писал он мне после состязаний, – занятия спортом помогают оставаться бодрым и молодым».

В июне 1951 года, сдав экзамены в техникуме, я отправился в Выборг. Этот красивый древний город стал на время огромной спортивной базой, где сборные команды страны проводили тренировки, готовились к Олимпийским играм, до которых оставался один год. Напряженно шли тренировки. Закончив свои занятия, я наблюдал за работой более опытных штангистов. Мне хотелось лучше разобраться в том, что общего в технике рывка у лучших спортсменов, а что разделяет их. Привитая тренером привычка – думать, творчески осмысливать все – принесла мне тогда особенно большую пользу. Эти дни были днями глубоких раздумий. Я понимал, что спортсмен должен уметь в любое время объяснить свои действия, следить за соперниками, учиться у победителей и у побежденных… Здесь, в Выборге, я сопоставлял свои прежние выступления с настоящими, беседовал с ветеранами тяжелой атлетики. Постепенно мной все больше и больше овладевала одна мысль, одна догадка. И вот, наконец, однажды я пошел на почту и отправил Роману Павловичу (он оставался по служебным делам в Москве) телеграмму: «Немедленно вышлите кинограммы рывка, начиная самых первых. Жду нетерпением. Алексей».

Посылка пришла на шестой день. Я нес ее домой, как драгоценность. Маленькие, пожелтевшие от времени фотографии и сравнительно свежие кадры, сопоставленные друг с другом, должны были ответить, прав я или не прав. Должны были или помочь избавиться от ошибки, или сделать тайну рывка еще более загадочной и непонятной.

Засев в уютном номере гостиницы, я разложил кинограммы многих лет, начиная от первых своих шагов в спорте и кончая сделанными уже в Выборге. Кинограммы говорили о многом. Они наглядно показывали, что в моей технике выполнения рывка произошли серьезные изменения. Первое время я брал очень высокий старт, применял широкую, по сравнению с другими атлетами, расстановку ног. Может быть, все это было не очень красиво со стороны и не совсем похоже на классические приемы, но мне так работать было удобнее. И результаты росли.

Но старшие товарищи, Роман Павлович и тренеры сборной, настойчиво советовали мне, как они выражались, «забыть самого себя» и освоить классические образцы, то есть принимать более низкий старт, выпрямить спину, изменить расположение рук на грифе штанги. Сравнивая кинограммы, мы увидели с Воробьевым, что все эти пожелания тренеров были выполнены мной.

– Понимаешь, Аркадий, – говорил я Воробьеву, – сейчас я все больше думаю о том, что зря согласился на перестройку. Не по нутру она была мне с самого начала…

– Да, с привычками надо считаться, – согласился Аркадий. – Тем более, что дело здесь, может быть, не только в привычке, а в каких-то особенностях организма… Но единолично не советую решать. Приедешь в Москву, побеседуй обстоятельно с тренером.

Но ждать мне не хотелось, и я решил тут же написать письмо Роману Павловичу. «Дорогой Роман Павлович, – писал я ему, – вы всегда учили меня вдумчиво относиться к своим спортивным занятиям. Неудача в Каунасе заставила меня искать ее причину. И вот сейчас, еще раз изучив кинограммы, я думаю, что нами допущена ошибка. Не следует ли вернуться к старому? К тому, что больше подходило и – я уверен – подходит мне. Я за это. Но ничего не хочу предпринимать без вашего „благословения“.»

Ответ пришел очень скоро. «Алексей, – писал мне Роман Павлович, – письмо заставило меня серьезно задуматься. Я сам не раз говорил, что спортсмен и тренер должны творчески подходить к решению всех вопросов. Говорил, а на деле забыл об этом. Правым, как видно, оказался ты. Что ж, начнем все сначала. Когда? Как только ты вернешься».

Нужно ли говорить о том, как обрадовало меня это письмо. Хотя я понимал, что предстояло еще самое трудное – на деле доказать свою правоту. Начались дни упорной работы. Почти месяц тренировался у зеркала с металлическими палками, возвращая себе прежние навыки. Затем перешел на облегченную штангу. В конце июля меня вызвали в Комитет по делам физкультуры и спорта.

– Поедешь в Берлин на фестиваль, – радостно улыбаясь, сказал мне Николай Иванович Шатов.

– Но ведь я…

– Что ты? Поедешь – и все. А про неудачи забудь.

От радости я почти бежал до площади Пушкина. Здесь только остановился и позвонил Роману Павловичу.

– Очень рад, – раздался в трубке знакомый голос. – Эта поездка будет для нас экзаменом.

В последний день июля 1951 года мы собрались на Белорусском вокзале. В нашу команду, которую возглавлял Николай Иванович Шатов, вошли Багир Фархутдинов, Рафаель Чимишкян, Иван Соломахо, Александр Мозжерин, Аркадий Воробьев и Трофим Ломакин.

Провожать нас пришли тысячи москвичей. Повсюду улыбки, радостные возгласы, песни, напутственные слова. Кто-то кричит звонким голосом:

– Высоко держите спортивную честь нашей Родины!

Мы понимали, какая ответственность ложится на нас.

Идут последние минуты прощания. Гремит оркестр. Поезд, если посмотреть на него со стороны, похож на оранжерею: он весь в гирляндах цветов. Когда состав трогается, лес рук взмывает вверх. Все быстрей и быстрей ход. Отдельных лиц уже не видно, а руки кажутся чудесными сказочными птицами – они то взмывают вверх, то опускаются. На каждой станции нас встречали и провожали песнями, цветами, добрыми напутствиями тысячи незнакомых друзей. В Берлин приехали под вечер. На перроне собралась молодежь самых различных стран. На привокзальной площади творилось что-то невероятное: море, настоящее людское море простиралось от края до края. И вдруг где-то в глубине родилась песня. Это была родная, наша русская песня, которую слышал и сам пел сотни раз. Но я, признаться, никогда не думал, что вдали от Родины она может так взволновать. Повторяемая на десятках языков, сливающихся в единый тысячеголосый хор, она уже звучала как гимн борьбы за счастье нашего поколения, как клятва в том, что мы посвятим свою жизнь борьбе за мир, за счастье и дружбу. Десятки прожекторов впились в небо. Факелы освещали счастливые лица. И над волнующейся, охваченной единым порывом толпой плыли торжественные слова:

 
Дети разных народов,
Мы мечтою о мире живем.
В эти грозные годы
Мы за счастье бороться идем.
 

Никто не мог оставаться равнодушным. Руки с флажками, букетами цветов, разноцветными платками взметнулись вверх, людское море двигалось, переливалось, точно по нему пробегали волны. Вместе со всеми, волнуясь, пели и мы:

 
Всех, кто честен душою,
Мы зовем за собою.
Счастье народов,
Светлое завтра
В наших руках, друзья!
 

Разместилась наша спортивная делегация в просторном здании Лесотехнической академии. Утром проснулись рано: скорее осмотреть город, ознакомиться с его достопримечательностями, побывать на стадионе, который – мы уже знали – берлинская молодежь построила своими руками в подарок фестивалю.

Когда мы вышли на улицу, оказалось, что ходить по городу не так-то уж легко. Стоило отойти несколько шагов от дома, в котором мы жили, как мы оказались в «плену». Нас окружила делегация французской молодежи. Начался оживленный раз говор на хорошо известном всем нам языке жестов, обмен значками, автографами, сувенирами. Через два квартала – вновь остановка. На этот раз нашими собеседниками оказываются вьетнамские юноши и девушки. Такие встречи происходили на всех площадях и улицах этого огромного города.

6 августа на только что вступившем в строй стадионе имени Вальтера Ульбрихта начались XI Всемирные студенческие летние игры. Первые три дня мы, штангисты, были свободны от выступлений. Очень хотелось присутствовать на состязаниях по другим видам спорта, но тренеры не разрешали. Нужно было беречь нервы.

По вечерам в гулких коридорах Лесотехнической академии мы встречались с нашими легкоатлетами, боксерами, пловцами и расспрашивали, как происходят поединки.

– Владимир Сухарев выиграл стометровку.

– Иван Семенов стал победителем в беге на пять тысяч метров.

– Нина Пономарева установила новый рекорд игр, – раздавались «рапорты». Они радовали нас.

Настал и наш черед. 11 августа на помосте, установленном в центре огромного цирка Берлаи, в бой за победу вступили тяжелоатлеты. Все семь представителей нашей команды уверенно заняли первые места.

Мое выступление было не совсем удачным. Победил с весьма скромным результатом – 402,5 килограмма. Все еще не шел рывок. Первый подход я сделал на 120 килограммов и легко взял вес, но две попытки осилить 130 килограммов окончились неудачей.

Через несколько дней мы снова вышли на помост. Оргкомитет устроил вечер побития рекордов. Я и здесь предпринял попытку установить всесоюзный рекорд в рывке двумя руками, но дважды штанга весом в 138 килограммов летела через голову. Опять неудача. Что ж, ничего в большом спорте не дается сразу. Прежде чем добьешься желаемого результата, не раз тебя постигнет разочарование, не раз придется опустить снаряд на помост и горестно сознаться: «Ничего не выходит!» Не бойтесь этого, не пасуйте перед трудностями, не сдавайтесь. Победа любит настойчивых, и она обязательно придет!

В тот вечер мне запомнился волнующий поединок между двумя советскими атлетами – Аркадием Воробьевым и Трофимом Ломакиным. Оба они на этот раз выступали в полутяжелом весе. Начались состязания в толчке.

– На штанге сто шестьдесят два с половиной килограмма, – объявляет судья-информатор. – Это выше рекорда Советского Союза, принадлежащего участнику нынешних соревнований Трофиму Ломакину.

К снаряду подходит Аркадий Воробьев. Он легко берет штангу на грудь, а еще через несколько мгновений она взмывает вверх и замирает на вытянутых руках. И раньше, чем вспыхнули белые судейские лампочки, гром аплодисментов прокатился по ярусам. Есть рекорд!

Ломакин не мог примириться с тем, что у него на глазах отняли его же рекорд. Хотя он и был лучшим другом Воробьева, но тут уж заговорила спортивная гордость. Трофим попросил установить на штангу 163 килограмма и сравнительно легко зафиксировал этот вес, вернув только что утерянный рекорд.

Казалось бы, все. Но нет, снова в наступившей тишине раздается голос судьи:

– На штанге сто шестьдесят пять килограммов. К снаряду вызывается Аркадий Воробьев.

«Возьмет или не возьмет?» – этот вопрос волновал всех. Его задавали зрители, судьи и сами участники. Первая попытка – и вздох разочарования проносится по залу. Вторая – опять неудача.

– Устал, – слышу я за своей спиной взволнованный голос Шатова. – Ничего не выйдет.

Но я знаю, что Николай Иванович просто настраивает себя на худшее. В душе он верит в Аркадия. Недаром же он подходит к Аркадию, напоминает, что нужно расслабиться, что-то подсказывает.

Третий подход. В цирке наступает, как говорится, «мертвая» тишина. Вот Аркадий взялся руками за гриф, поднял штангу на грудь и тяжело выдохнул воздух. И вдруг неуловимым, точно рассчитанным движением посылает штангу вверх.

– Есть!

– Есть!

– Есть! – раздаются голоса судей, и гром аплодисментов был наградой мастерству и настойчивости советского спортсмена.

Соревнования по штанге окончились. Теперь можно было полностью окунуться в праздничное море фестиваля. В первый же «свободный» день у нас состоялось несколько интересных встреч с молодыми посланцами Южной Америки. Никогда не забуду долгий разговор с юношей из Бразилии Балтазаром Сантосом.

– Моя мечта – учиться, – сказал он мне через переводчика. – Но нет средств. Мы бедные крестьяне. Кто оплачивает твою учебу? – спрашивает он меня. Я ответил, что учусь бесплатно. Он сначала не поверил. Потом вдруг вскочил с места и заговорил быстро-быстро.

– Он спрашивает, – перевели мне, – нельзя ли ему поехать в Советский Союз.

Не успел я ответить, как Сантос схватил за руку переводчика и что-то тихо, но твердо сказал.

– Он говорит, – сказал переводчик, – что погорячился. Ему нельзя покидать свою родину. Он будет бороться за то, чтобы и в Бразилии так же хорошо жилось молодежи.

Еще одна памятная встреча произошла у нас на одной из новостроек восточного сектора Берлина. Здесь мы познакомились с руководителем молодежной бригады строителей Гансом Вернером. Интересна его судьба. В последние дни войны мать Ганса, напуганная нацистской пропагандой, убежала из Берлина на запад. Отец еще в 1942 году погиб на Восточном фронте.

Два года мать и сын не могли найти себе постоянной работы в Западной Германии. И они решили вернуться в родной город. Здесь Ганс сразу же поступил на стройку, стал бригадиром, а мать его работницей на швейной фабрике. Они получили новую квартиру, живут хорошо.

– Пусть никогда больше не будет войны, – говорит Ганс. – Она ничего не приносит людям труда, кроме несчастий. А в мире так хорошо жить, так много вокруг прекрасного. Слова молодого немца о том, что в жизни много прекрасного, я вспомнил на следующий день на заключительном концерте фестиваля. Мы от души аплодировали мастерам русского балета, прекрасным танцорам из Венгрии, с блеском исполнившим чардаш, и китайскому юноше Ван Зо Лину, фокуснику и жонглеру, и жанровому певцу из Парижа Мишелю Карно… А когда конферансье объявил, что концерт окончен, зрители – а их было больше пяти тысяч – встали и дружно запели Гимн демократической молодежи. В эту минуту я почувствовал чье-то прикосновение. Повернул голову – это молодой индус протягивает мне руку. Вижу-во всем зале руки сплелись в крепкое рукопожатие.

Заканчивался последний день фестиваля. Темнело. Мы вышли на улицу в колонне. Впереди уже бурлило людское море. Погасли огни. И вдруг улицы осветились тысячью ярких факелов, которые зажгли демонстранты. Стало жарко. Пламя пылало в ночи. Иногда оно освещало страшные развалины, словно напоминая нам о том, что несет с собой война.

Освещенные светом факелов, пришли мы на площадь Маркса-Энгельса. И здесь произнесли клятву быть верными делу мира. Быть верными всегда и во всем. И снова десятки тысяч молодых голосов запели Гимн демократической молодежи. Переполненные незабываемыми впечатлениями, вернулись мы на Родину. На следующий день я пришел в комитет комсомола своего завода. Секретарь комитета Сергей Кузнецов встретил меня как старого знакомого.

– С чем пожаловал, Леша?

– Столько видел в Берлине хорошего, рассказать ребятам хочется…

– Ото, молодец! Спасибо. Через день в просторном помещении заводского клуба собралась молодежь завода. Я увидел здесь много знакомых лиц. Вот Николай Захаров, Виктор Чичнев, Леонид Кузнецов из модельного… Но среди присутствовавших было много молодежи, недавно переступившей порог завода. Все слушают внимательно. А когда рассказ закончен – обступают, завязывается задушевный долгий разговор.

– Интересуются, значит, нашей страной?

– А про наш завод рассказывал?

– Как он, Берлин, выглядит? – сыпались со всех сторон вопросы.

Я стараюсь ответить как можно обстоятельнее. А потом достаю блокнот и говорю:

– Ребята, записал я тут несколько адресов. Это вот строители из Берлина… Это пивовары из Пильзена… просили писать. Хотят как можно больше про нашу страну знать. «Мы, – говорят, – у вас жить и работать учимся. Вы для нас пример».

…Продолжались тренировки. Обнаружив ошибку в рывке, мы с Романом Павловичем решили пересмотреть свои позиции и в жиме – движении, в котором у меня были особенно слабые результаты. Снова сели за кинограммы. Оказывается, и здесь была ошибка, мешавшая двигаться вперед. Заключалась она в следующем. Когда штанга бралась на грудь, я перед началом жима чуть-чуть расслаблял кисти. В этот момент локти уходили немного назад. Незаметное, совершенно неуловимое для глаз движение. Но оказывалось, что в дальнейшем оно играло роль тормоза. Отведенные назад локти заставляли кисти рук при начале жима идти вперед, а следовательно, и резко вперед выносить штангу. Чтобы создать этому противовес, тело отклонялось назад, а значит, принимало запрещенное правилами положение.

Таковы плоды наших раздумий, плоды долгих и кропотливых поисков. Они потребовали большого труда, настойчивости, смелости. Но без этой работы совершенно немыслимо было бы дальнейшее движение вперед.

Учеба в техникуме, общественная работа, напряженные тренировки…

Интересная, кипучая жизнь.

В 1951 году принесла она мне новую радость. Большую, ни с чем не сравнимую. Встретил я свою любовь. Звали ее Лизой.

Влюбленные, мы ничем не отличались от многих таких же счастливцев. Назначали свидание у памятника Пушкина, гуляли по улицам и переулкам Москвы, ходили в кино. Около десяти Лиза посматривала на часы и, стараясь быть строгой, говорила:

– Леша, у тебя режим…

Я пытался отвоевать хотя бы еще полчасика, но всегда слышал неизменный ответ:

– Я же о тебе забочусь…

Глубокой осенью в составе второй сборной страны я уезжал в Польшу. На вокзале меня провожала Лиза. На прощание она тепло и сердечно сказала:

– Береги себя.

Прежде, наблюдая, как прощаются мои товарищи с женами, я всегда удивлялся этим однообразным напутствиям. Но сейчас почему-то было очень приятно слышать эти слова.

Первая встреча – в Варшаве с национальной сборной командой Польской Народной Республики. В раздевалке я разговорился с совсем еще юным спортсменом.

– Сейчас, – говорил он, – мы еще не можем показать результатов международного класса. Спорт в республике только-только начинает выходить на широкую дорогу. Ведь в старой Польше им занимались единицы.

– От души желаю вам всем успехов, – сказал я ему. – Как вас зовут?

Он встал и, протягивая руку, представился:

– Мариан Зелинский.

Конечно, я тогда не предполагал, что знакомлюсь с будущим чемпионом мира. Мы побывали в Гданьске, Кракове, Познани, Люблине и других городах страны. Местом своих спортивных выступлений мы выбрали не залы и стадионы, а предприятия трудовой Польши: в Гданьске – судоверфь, в Познани – шахты.

Везде нас принимали очень тепло и сердечно. В Кракове, выступая на металлургическом заводе, я показал в троеборье 410 килограммов. Когда выступление было закончено, ко мне подошел молодой парнишка в рабочей спецовке.

– Юзеф Познанский, – представился он. Разговорились. Оказалось, что Юзеф работает модельщиком. Я сказал, что совсем еще недавно тоже работал по этой специальности. Услыхав это, он куда-то вихрем умчался, а через несколько минут прибежал и потащил меня в цех. Здесь у нас состоялась беседа с рабочими модельного цеха. Я рассказал им о Московском насосном заводе имени М. И. Калинина, о его людях, о социалистическом соревновании.

– Передавайте привет нашим русским братьям, – говорили на прощание рабочие.

Мы расстались. Но дружба на этом не кончилась. Я до сих пор получаю письма от Юзефа Познанского. Он пишет, что в 1958 году стал перворазрядником по штанге и чемпионом своего города в среднем весе, что он руководит секцией штангистов на заводе и в работе тренера-общественника широко использует мои советы. Не скрою, мне было приятно читать эти строки.

В дни, когда вторая сборная выступала в Польше, наши лучшие мастера находились в Австрии. Мы внимательно по газетам следили за их результатами. Интерес усиливался еще и тем, что туда прибыла возвращавшаяся с чемпионата мира в Милане сборная американских тяжелоатлетов.

Из Австрии поступали радостные вести. Николай Саксонов и Аркадий Воробьев установили два новых мировых рекорда: Саксонов в толчке для атлетов полулегкого веса – 137,5 килограмма, Воробьев в рывке для средневесов – 133,5. Еще большего успеха добился Трофим Ломакин, набравший в сумме 410 килограммов. Это было на 7,5 килограмма лучше результата чемпиона мира Стэнли Станчика, показанного им в Милане.

Через несколько дней обе сборные встретились в Москве. Вечером у меня на квартире собрались гости-Аркадий Воробьев, Трофим Ломакин, Роман Павлович. Лиза, став молодой хозяйкой, суетилась на кухне. Она вызвала меня в коридор и смущенно спросила:

– Может быть, по такому случаю за вином сбегать?

– Конечно, сбегать, – услышав наш разговор, предложил Ломакин.

Поставили вопрос на голосование. Подавляющим большинством предложение было снято с повестки дня.

– Расскажите, ребята, какое впечатление произвели на вас американцы, – задал я вопрос друзьям, вернувшимся из Австрии.

– Техникой они особой не блещут, – начал Трофим. – Во всяком случае, ничего нового я лично не увидел. В четырех из семи весовых категорий мы их результаты перекрыли.

– Постой, постой, – перебил его Аркадий. – Ты уж и шапками всех закидал. Нельзя так. Тягаться с ними можно, но задача эта не из легких. Есть там очень способные ребята. Например, Томми Коно, Техника у него отличная. Правильно я говорю?

– Вообще-то правильно, – согласился Ломакин.

– Тебе, Леша, тоже есть над чем подумать, – продолжал Воробьев. – Ведь их тяжеловесы Девис и Бредфорд на чемпионате показали в троеборье соответственно четыреста тридцать два и четыреста двадцать семь с половиной килограммов. А в Вене Бредфорд даже четыреста сорок два с половиной. Соображаешь? А вообще-то они люди как люди, и выигрывать у них можно.