Текст книги "Предания старины Смоленской"

Автор книги: Алексей Куйкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)

Алексей Куйкин
Предания старины Смоленской

Дела корчёмные

С корчёмством, то бишь с тайным производством и торговлею спиртными напитками и другими предметами, составлявшими монополию государства или обложенными акцизом, активно боролись ещё с 17 века. Но… Дела смоленской палаты уголовного суда за вторую половину 19 века говорят нам, что как с этой заразой не боролись, а она имела место процветать. Корчёмники проходили по смоленской губернии целыми партиями. Разъездные служители корчёмной стражи сбивались с ног, производя обыски в деревнях. К охоте на корчёмников привлекались воинские команды. Но самогона в губернии меньше не становилось.

В сентябре месяце 1848 года исполняющий должность корчёмного заседателя Зенкович с корчемными стражниками в количестве семи человек при унтер-офицере Смоленской инвалидной команды Спиридоне Воробьёве нагрянули с обыском в деревню Бердебяки Смоленского уезда. Мужичкам, видимо, было что скрывать, потому как означенные крестьяне, отобрав у воинской команды лошадей, вынесли служивых из деревни на кулаках. Зенкович и Воробьёв докладывали начальству, что их подчинённые сражались «аки львы», но были вынуждены отступить по многолюдству противника. При медицинском освидетельствовании оказалось, что только у рядового Гаврилы Тихонова есть телесные повреждения – ссадина с опухолью на локтевом суставе левой руки. Сие повреждение приносит пострадавшему значительные страдания и требует медицинской помощи. А она в те времена была недёшева. Этого хватило Смоленской палате уголовного с уда для передачи дела в Военный суд, согласно тому 15 статьи 1607 пункта 3 Свода Законов уголовных. В данном пункте говориться что «из лиц Гражданского ведомства предаются Военному суду корчёмники, в случае сопротивления военной команде при выемке корчёмного вина». Об этом Палата уголовного суда извещала Смоленское Губернское Правление рапортом. Да уж, побуянили мужики на свою голову.

Осенью 1855 года корчёмная стража проводила обыск корчёмного вина в деревне Средние Мордашки Поречского уезда. Взяв в понятые десятского Демида Никитина и крестьянина Фёдора Яковлева, служивые отправились по домам. Оказалось, что весь народ в доме Михаила Григорьева гуляет на свадьбе. В амбаре Григорьева было найдено ведро хлебного вина. Объяснить его происхождение хозяин дома не мог. Ну как же на свадьбе-то народ не угостить как следует, вопрошал Михаил Григорьев корчёмных стражников. Всего ведро, да на всю деревню. Но, вышедшие на шум брат Михаила Илья Григорьев да кум Никита Данилов, были в таком изумлении от выпитого, что стражникам сразу стало ясно – водки было много. В чём они и обвинили Михаила Григорьева. Илья да Аникита встали на защиту чести родственника. И с таким пылом взялись её защищать, что корчёмная стража умылась кровавыми соплями. Как-никак морды у жителей Средних Мордашек были шире плеч. Да и какая свадьба без драки. Подвело буянов количество выпитого, на ногах они держались еле-еле. Связанных драчунов, Михаила Григорьева да изъятое ведро водки стражники доставили в Поречье в Земский суд.

По закону человек, у которого изъято корчёмное вино, подвергается штрафу в трёхкратном размере стоимости того вина в акцизном откупе. Попал Михаил Григорьев на 5 рублей 25 копеек серебром. Правда в законе была и оговорка, ежели корчёмное вино окажется высокого качества, то стоимость его при продаже в акцизный склад и стоимость проданной тары (того самого ведра) из штрафа удерживают.

Нынешний лозунг «Сиди дома» очень бы пригодился в январе 1850 года крестьянину деревни Резаново Смоленского уезда Илье Фёдорову. Тот оказался в районе сельца Вонлярово, имея при себе три рубля денег серебром на покупку корма для скота. Во всяком случае, он так сказал своим домашним. На его беду пристав 1 стана Краснинского уезда отставной капитан Андрей Ловейко разогнал в тех местах большую партию корчемников. Именно что разогнал. Захватил сани, лошадей, бочки с водкой, а вот всех корчемников упустил. И тут на свою беду на дороге показался Илья Фёдоров, с интересом разглядывающий царящую вокруг саней суету. Он было уж и прошёл мимо, когда раздался зычный голос пристава:

– Погоди-ка, мил человек. А ты, чьих будешь?

–Господина подполковника и кавалера Василия Иванова сына Рачинского, деревни Резаново крестьянин Илья Фёдоров, – отрапортовался мужичок.

– О как, – оскалился Ловейко, – а какого ж чёрта ты здесь делаешь?

– Дык, я того, за сеном.

–А я тебе расскажу, ты вот с этой водкой корчёмствуешь, ты мой сладкий сахар. Вяжи его, ребята.

Захваченную партию с Федоровым в придачу корчёмная стража привезла в Катынь, где пристав и устроил первый допрос Илье Фёдорову. Тот клялся и божился, что не виновен. Однако отставной капитан уже закусил удила. И способы внушения у него были те ещё. Получив в живот пару раз валенком, насыпанным песком, Илюха впал в уныние и согласился сотрудничать со следствием. А Ловейко уже диктовал его показания волостному писарю. Оказалось, что не за сеном ушёл из родного дома Илья Федоров, а вовсе даже в местечко Падоры в Оршанском уезде Могилёвской губернии в корчму. Купив там у еврея Залмана ведро водки, Федоров присоединился к партии корчемников, которые собрались проехать торгуя водкой по Краснянскому и Смоленскому уездам. И были в той партии Иван да Захар из деревни Тростянки Смоленского уезда, Никанор Васильев из Ухиньи, здоровенный чернявый человек по имени Василий, бравший сразу 20 вёдер водки у корчмаря. Также к партии присоединились, назвавшиеся дворянами Захар Жабыко и Андрей Путято, да государственный крестьянин Степан Иванов. Тот рыжий и с бельмом на правом глазу. Короче, имел капитан Ловейко о корчёмниках все нужные сведения, а вот поймать с поличным не мог. Все были вооружены дубинами, а у Жабыко имелись сабля да небольшой пистоль. А ночевала партия в деревне Корытне, у вдовы Агриппины Архиповой по прозвищу Василиха.

– Ты всё уяснил, или снова тебя валенком попотчевать?

–Уяснил, барин, уяснил.

– Ну, так подписывай показания.

–Дык, я ж ведь грамоте не обучен. Я на суде всё как велено скажу.

–Утер-офицер, пошлите за священником. Заверит показания этого корчёмника.

Явился священник Павел Колосов. Картина его взору предстала более чем странная. На коленях к нему пытается бежать, что-то голося о покаянии, бородатый мужичок в потрёпанном тулупчике и без шапки, двое солдат его удерживают за руки. В углу за столом волостной писарь, а по комнате с трубкой в зубах разгуливет какой-то чиновник.

– Я пристав 1 стана Краснинского уезда Ловейко. Вам нужно заверить показания, данные пойманным моей командой корчёмником.

–Батюшка, отпусти душу на покаяние, смилуйся! Покаяться хочу, облегчить душу, – вдруг заорал удерживаемый мужик. И тут же получил по шее от одного из солдат, неча тут рот разевать.

Священник попросил оставить его с мужиком наедине. Пристав скривился, но всё же выгнал всех из комнаты. Заикаясь и плача, Илья поведал батюшке свою историю. Тот задумался. Кое-какие мысли у него родились, и Фёдоров был заинструктирован, как себя вести в суде. Показания Ильи Фёдорова отец Павел Колосов заверил собственноручной подписью.

На следующий день корчёмная стража с захваченным вином и преступником выступила в сторону Красного. В тот же вечер Илья оказался в одиночной камере Краснинского тюремного замка. Пристав, потирая руки, написал рапорт для уездного суда, и отправил водку на акцизный склад.

Но вот в суде дело пошло наперекосяк. Илья Фёдоров орал на весь Красный, что показания из него выбили, деньги кровные отобрали, истязали нещадно, что может подтвердить священник Колосов. На следующее заседание вызвали Колосова. Тот объяснил, что не видел, как избивали Фёдорова, но нашёл его в большом расстройстве чувств, исповедовал, и тот поклялся ему на Священном Писании, что ни в чём не виновен. Пристав Ловейко имел бледный вид. Дело было передано в Смоленскую Палату уголовного суда. Там всё повторилось. Фёдоров орал о своей невиновности и причинённых ему побоях. Объяснял, что не знает никаких евреев в Оршанском уезде, Василисих, Жабыко и прочую корчёмную живность. Священник рассказывал о солдатах, крепко державших подозреваемого и отпускавшим ему подзатыльники. Ловейко докладывал суду, что он полностью уверен в виновности Фёдорова.

Смоленские судьи оставили Илью Фёдорова в «большом подозрении» в деле о партии корчёмников в Краснинском и Смоленском уездах, и передали его Василию Ивановичу Рачинском под подписку. Ловейко же подал рапорт об увольнении с должности, и уехал в своё имение в Рославльском уезде.

Барская любовь.

Среди лесов, болот и озёр на севере Смоленской губернии на берегу речки Каспли притаился уездный городок Поречье. И скучно было отставному подпоручику лейб-гвардии Преображенского полка Ивану Денисовичу Рачинскому жить в Поречском имении. И в городке нет развлечений, да и в имении всё приелось. Поэтому часто наезжал он в губернский город Смоленск. Тут тебе и общество, и Дворянское собрание, и рестораны с трактирами. Есть где развлечься.

Вот в один из таких приездов увидел он дочь мещанскую Наталью Семёновну Рожкову, и пропал. Белолица, черноброва, коса ниже пояса, фигурка ладная – ну просто оружие массового поражения. И тридцати семилетний отставной гвардеец потерял голову – люблю, мол, и желаю. Но, но,но… Замуж не возьмёшь – мезальянс, однако. В любовницы тоже не позовёшь, девка, по свидетельству знающих людей, правильная. И попросил он своего хорошего знакомого, Александра Васильевича Вонлярлярского, в Смоленске жившего, навести справки и девице, и сообщить ему ежели что.

Оказалось, что девица недавно осиротела и осталась проживать у брата своей матери. Вот и ожидают, что кто-нибудь сосватает девку. Тут-то у Рачинского созрел «коварный план». Заявился он к Рожковой и объявил, что хочет «поиметь в ней участие». Прознав, что она в бедственном положении, предлагает он ей выйти замуж за своего дворового человека – Михайлу Порцевского. Вот он какой, посмотри – статен, на вид приятен, читать-писать обучен, и рубаха у него шёлком цветным шитая, и сапоги гармошкой, да со скрипом, и за мной, выписанные из Питербурха сюртуки донашивает. Вовсе не мужик-лапотник, а прям таки для мещанки завидный жених. Девица резонно возражала – ежели, я за него замуж пойду, то твоей, барин, рабыней стану, зачем мне такое «счастье». Рачинский, бия себя туфлёю в грудь, заверял, что ещё до свадьбы даст Михайле вольную, да ещё и денег молодожёнам подарит, аж 1000 рублей. И ведь убазарил девку змей-искуситель.

Увез её в Поречье, и в Поречском уездном суде написал вольную на Михайлу Порцевского. Однако она Наталье не понравилась, вовсе не то в ней было писано, что Иван Денисович ей обещал. И ни слова не говоря, помещик бумагу переделал, зарегистрировал при трёх свидетелях, как полагается, и отдал девице.

По каким-то делам, возможно, готовясь к венчанию. Наталья Семёновна должна была ехать в Любавичи. И Рачинский, одарив её обещанными деньгами, выпросил на хранение вольную, мало ли что в дороге случиться может. А по возвращении её, вольную ей не вернул, сказался, что некогда – в гости уезжает. И умотал на неделю в Поречье. А венчание уже назначено, не отменишь.

Вот после свадьбы Иван Денисович и стал склонять Наталью ко греху. Будь моей и всё тут, хочу-не могу. Та ему объясняет – я, мол, женщина богобоязненная, а теперь ишо и мужняя жена, законы божеские и человеческие нарушать не буду. Верни мне бумагу вольную на мужа моего и будем жить, как положено по закону. Денисыч кричит, что ты теперь моя крепостная, что хочу с тобой сделаю. Наталья резонно возражает, что в Поречском уездном суде, да при благородных свидетелях ты клялся, что не будешь нам с мужем чинить препятсвий и утеснений.

Решил гвардии подпоручик действовать через Михайлу. И тут на себе ощутил смысл пословицы «Муж и жена – одна сатана». Полюбилась Наталья Михайле, вот он и попросил помещика законы божеские соблюдать, и не склонять их ко греху. Рассвирепел Иван Денисович, стал бить Михайлу смертным боем, только ничего так и не добился. Почесал тыковку и решил увезти Михайлу подальше. Уехал аж в Хиславичи, и Порцевского с собой увёз. А обратно не привёз. И Наталье про его судьбу ничего не говорит, а только с глупостями пристаёт. Та и сбежала от него в Смоленск, к материному брату.

Чтобы разрешить ситуация написала прошение Смоленскому губернскому прокурору об выходе её из владения Рачинского, и об отыскании муже её законного – Михайлы Порцевского. А в городовой смоленской полиции уже лежит бумага от Рачинского, сбежала, мол, от меня девка дворовая Наташка, да и утащила с собой много вещей и бумаг дорогих. Верните мне пропажу.

Полиция всё ж задумалась – знали, что Наталья родилась свободной. Обыск провели, но никаких вещей и бумаг не нашли.

Смоленский прокурор проникся печалью Натальи Семёновны и отправился к губернатору, барону и кавалеру Казимиру Ивановичу Ашу. А тот после обеда кофе пьёть. И кофе у него турецкий, и коньяк хранцузский и табачок в трубке с длинным чубуком ароматный. А ему тут за какую-то девку вещают. У тебя говорит прокурору дел других что ли нет? Конокрады не ловлены, разбойник по дорогам балуют, в Арефинском питейном доме дворянина напоили да раздели, а ты тут, чем занимаешься? И порешил, раз все перипетии дела происходили в Поречском уезде, да и бумаги оформлялись в Поречском уездном суде, вот пущай оный суд и разбирается.

Полиция взяла с Натальи Подписку, что та явится в Поречский уездный суд для разбирательства. А та написала прошение уже Императору, с просьбой помочь её горестям. Ведь повелась она на посулы Рачинского, полагая его благородным человеком, да и есть вольная в Поречском суде, по всем правилам зарегистрированная, да и в 1808 году указ вышел, что ежели дворовый человек женится с разрешения своего помещика на вольной, то и сам волю получает. А в Пореский суд ехать она не может, так как точно знает, что Иван Денисович Рачинский дружбу и хлебосольство водит и с судьёй и секретарём суда и с дворянским заседателем.

Вот такая любовь.

Майор Нелидов и лесная дача Боярщина

В 1799 году император Павел Петрович за неизвестные мне заслуги (но они были конечно те заслуги, я так думаю) подарил отставному гвардии поручику Ивану Дмитриевичу Нелидову две тысячи душ крепостных в Поречском уезде. Выведя эти души из Поречской дворцовой волости, проще говоря, отщипнул от себя кусочек и одарил подданного. Владел Нелидов этим всем недолго, и к 1803 году помер. Имения перешли к жене Анне Александровне.

И было у Анны Александровны три сына. Старший – не сказать, что умный был детина, средний – был не так ни сяк, а вовсе даже такой-сякой (это мы ещё увидим по ходу повествования), младший вовсе был гвардии прапорщик. Михаил, Александр и Фёдор. И ещё дочь – Екатерина, Её Императорского Величества вдовствующей Императрицы Марии Фёдоровны кавалерственная камер-фрейлина. И жить бы им да жить, но…

В 1805 году умирает Михаил. А к Анне Александровне приходит городовой секретарь Николай Васильевич Лидов и представляет вексель от Михаила на 30 000 рублей. Сумма просто запредельная. Скандала и судебного разбирательства видимо не хотелось. И они договорились. Появляется духовное завещание, по которому:

Екатерине отходит имение в Дорогобужском уезде (сельцо Клемятино с господским домом и деревнями Сковородино и Алёшино) и имение в Тверской губернии Кашинском уезде. Майору Александру и гвардии прапорщику Фёдору достаётся по пятьсот ревизских душ в Поречском уезде. Там же сто душ отдано коллежскому секретарю Алексею Петровичу Масленникову (в бумагах написано, как проявившему ко мне почтение, усердие в делах и привержение, но думается мне, что появился ещё один вексель). А Николаю Лидову – четыреста душ, новый господский дом в сельце Боярщине из-за Креста, а так же постоялый двор на Большой Смоленской дороге.

Майор Александр Нелидов от такой несправедливости просто взбеленился. Видимо рассчитывал на большее. И начал творить Лидову всякие мелкие и не очень пакости и притеснения. Лидов пытался с ним по-хорошему договориться, но майор просто «закусил удила». После того как крестьяне Нелидова выкосили луга около Боярщины, а сено увезли, Николай Лидов подал в Поречский уездный суд.

На суде Александр Нелидов «на голубом глазу» заявил, что «во владение матери моей сено с этих лугов косилось и отвозилось в моё имение, так всегда и было, да и луга эти никогда не записаны были за Борярщиной». Оказалось Лидов привёз с собой двадцать человек крестьян из Боярщины, которые под присягой заявили, что оные луга Император Павел за какие-то пригрешения отобрал у поречских купцов и приписал к Поречской дворцовой волости деревне Боярщине. Вызвали в суд купцов – они подтвердили. Нелидову вкатали штраф.

По прошествию времени, выяснилось, что Нелидов производит порубку строевого леса в лесной дача у сельца Боярщина. Пока суть да дело вырубили две тысячи сто сорок шесть стволов. Опять суд, опять штраф. Нелидов подаёт в Смоленское губернское правления апелляционную жалобу, а на суде в Смоленске заявляет, что дача эта не межёвана и принадлежит, как Лидову так и ему с братом Фёдором. Да и вообще, деревни его, Нелидова граничат с данной лесной дачей, и почем он не может на собственные нужды нарубить в ней лес? Смоленские чиновники на слово майору не поверили и учинили «повальный спрос и обыск». Пор нему выяснилось, что с лесной дачей у Боярщины граничат имения Николая Лидова, графа Каховского, помещиц Воробьёвой, Бакшеевой и Водкиной. А ближайшая деревня Александра Нелидов в пятнадцати верстах. Приказали вернуть брёвна, оштрафовали на 5 000 рублей в пользу Лидова и ещё на 1000 в пользу государства. Но брёвна куда-то испарились, продал, похоже уже, шельмец.

И вот после всех судов, ну успокоиться бы майору Нелидову. Но нет же. Николаю Лидову, это видать надоело, и он продаёт в 1810 году имение Ивану Самойловичу Рачинскому. Сам бригадир и кавалер живёт в Хохлово и в Смоленске, занимается созданием земского войска (ополчения), некогда ему отдалёнными своими имениями управлять. Для этого в Поречском уезде есть у него управделами – Захар Иванов. Тот объезжает вновь купленное, проводит ревизию да у старост спрашивает, есть ли какие проблемы. И тут выясняется, что снова Нелидов начал лес под Боярщиной рубить. А надо сказать, что женать Александр Иванович был на Анне Михайловне Рачинской – так, по-родственному лес тырит, авось прокатит. Захар приказал – пресечь любым способом.

И вот крестьяне Нелидова в очередной раз заявились на порубку под Боярщину. Староста Боярщины Степан Константинов поднял мужиков и нелидовские «чёрные лесорубы» получили по суслам. 160 срубленных еловых стволов отвезли в Боярщину.

Нелидов, уже учёный в прошлые разы, подмазал кого надо в Поречье, и Поречский уездный суд вынес решение о запрете порубки леса в Боярщинской лесной даче без письменного решения суда. В чём должны дать подписку Иван Самойлович Рачинский, Александр и Фёдор Нелидовы. Майор Нелидов за себя и за брата подписался. А со стороны Рачинского вызвали, кого б вы думали? Старосту деревни Боярщина Степана Константинова. Тот говорит, «вы что ж, господа хорошие, я ж неграмотный. Да и не было указания от хозяина или его управляющего. Захара Иванова зовите». Беда с тупым мужиком, дело сорваться может.

Секретарь суда Остроумов быстренько находит решение. Раз ты нам, судебным чиновникам не доверяешь, мужик-лапотник, сейчас из другого ведомства человечка приведём. Он тебе всё прочитает, и за тебя подпись поставит. И приводит из соседнего дома регистратора при стряпчем уездного казначейства Петра Паньцевича. Видишь мужичина, благородный господин, чиновник другого ведомства, и мундир у него другого цвета и шитьё? Ему поверишь? Степан только плечами пожал – кто вас благородных – образованных поймёт. Подписку подписали.

Уехал Степан к себе в деревню, думая, что всё закончилось. Однако, через пару дней, в Боярщину нагрянул майор Нелидов с караваном подвод своих крестьян, Поречским исправником и судебным секретарём Остроумовым. Пока исправник отчитывал старосту за то, что допустил мордобой на лесной даче, Нелидов быстренько погрузил 160 лесин на подводы и уехол. А Остроумов оставил старосте предписание Поречского скда, по которому Нелидов для собственных нужд имеет право вырубить в лесной даче у Боярщины 1861 еловое бревно. Староста отправил бумагу Захару Иванову, а тот отписал Ивану Самойловичу.

Бригадир и кавалер от наглости какого-то Нелидова осатанел. И отписал Захару Иванову, « ты для чего мною поставлен в Поречье, чтоб мои интересы блюсти. А ты такие дела допускаешь. Живо в Смоленск жалобу пиши на действия исправника и судебных «крючков». А я уж и тут, в Смоленске, и в Петербурге нужных людей попрошу. Зря, что ли я 25 лет в Лейб-гвардии Семёновском полку служил? Связи имеются, да какие!!!!».

И вот грянуло – в Смоленское губернское правление пришёл указ Правительствующего Сената. Безобразия прекратить, виновных наказать и впредь не допускать. Александру Нелидову вспомнили всё – и сено, и ворованный лес, и не заплаченные штрафы. И ещё в пользу государства штраф вкатили. У Поречского уездного суда Смоленский губернатор метал громы и молнии в Поречский суд: «а что это такое в вашей глуши твориться. Судебные чиновники беспредел творят, по имениям ездють, вместо того чтоб в суде работать. Исправник ворованный лес отжимает. Бумажки какие-то левые подсовываете людям, которые неграмотны. И вообще, почему Нелидов штрафы, на него повешенные, не плотить уже который год? Вы для чего в том уезде поставлены?»

А из Поречского суда ещё имели наглость оправдываться: Так мол и так, секретарь суда Остроумов ездил в Боярщину как частное лицо, а не представитель государственной структуры. Его Нелидов пригласил на охоту там, рыбалку, девок крепостных в бане помыть. Исправник же оказался в Боярщине только по долгу службы – наставлял старосту на путь истинный, ведь мужики оне такие, могут и смертоубийство устроить. Нельзя допускать чтоб крестьяне морды били людям других помещиков. А что касается штрафов Нелидова, имеем честь доложить, так как помещик отставной майор Александр Иванович Нелидов основное место жительства имеет в Бельском уезде мы с него ничего стребовать не можем, нехай Бельский уездный суд занимается».