Текст книги "Мираж"
Автор книги: Алексей Смирнов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)
Смирнов Алексей
Мираж
Алексей Смирнов
Мираж
... в глубине души вообще ни один человек – если только нет в нем Святого Духа – не знает о вечном спасении, не верит в него и не желает его...
Мартин Лютер, "О рабстве воли"
Василиск – мифический чудовищный змей. По описанию Плиния Старшего... наделялся сверхъестественной способностью убивать не только ядом, но и взглядом, дыханием, от которого сохла трава и растрескивались скалы.
Мифологический словарь
ПРОЛОГ
1. МИРАЖ – 1
Иногда, не слишком часто, Его Святейшество плывет по ступеням вниз, на много пролетов под землю. Лестница, роскошная поначалу, скоро неожиданно переходит в самую бесхитростную из лестниц. Исчезает ковер, обрываются литые перила, мрамор превращается в простой гранит. Обычное приспособление для спуска в сырой и холодный подвал. Вдали от возможных зрителей Его Святейшеству не нужна роскошь. Он почти не касается ступеней, этот человек, почти летит, и его белая сутана не колеблет в стремительном движении ни пылинки. Лестница ведет не в подвал, а в архив Покаянного Братства, где за стальными дверями тоже все просто и не найти ничего сверх самого необходимого. В основном там бесконечные ряды стеллажей с дискетами и видеокассетами. Зачем бы не явилось Его Святейшество в архив, в конце работы оно всегда снимает с полки один и тот же черный кирпичик с пленкой, усаживается на неудобный металлический табурет и смотрит, подавшись вперед, всегда один и тот же фрагмент старой телепрограммы.
* * * * *
"Друзья! Гость нашей студии – Виктор Валерьевич Ищенко, профессиональный фотограф. Виктор Валерьевич любезно согласился пополнить нашу коллекцию и рассказать о своем контакте с аномальным явлением. Пожалуйста, Виктор Валерьевич, – только поближе к микрофону".
"Благодарю вас. Собственно, я не уверен, что в свете представленных сегодня фактов мое сообщение будет воспринято как нечто совсем уж невероятное. Случай произошел в Западной Сибири близ деревни, где год назад я находился по долгу службы. Однажды вечером, закончив работу, я вышел прогуляться и забрел довольно далеко. Наступал вечер, и я уже решил повернуть назад, но тут случайно бросил взгляд на лесную опушку, шагах в тридцати от меня, и увидел в кустах маленькую, как мне почудилось, девочку. В тот момент я не задумался, откуда она там в поздний час и далеко от людей взялась, только потом мне это показалось не очень понятным. Возможный кадр понравился мне чисто композиционно, и я автоматически сделал снимок. Я даже не удосужился повнимательнее рассмотреть, что именно меня привлекло, не обернулся и пошел себе восвояси. Но вот когда я проявил пленку и начал печатать фотографии – взгляните, что получилось..."
Снимок крупным планом: отчетливо видны деревья, густая высокая трава , в отдалении – рыхлый муравейник-дворец. Значительную часть снимка занимает расплывчатый силуэт -фигура в профиль, если возможно говорить о профиле: кроме общего контура никаких отдельных черт не видно. Пять выростов соответственно голове, рукам и ногам. Фигура словно крадется прочь с кадра, напоминая свастику. Если не учитывать выросты, сходство с человеком отсутствует. Силуэт непрозрачен, ростом – с маленького ребенка. Вполне можно расценить как артефакт, дефект пленки, или же счесть подделкой.
Фотограф – это ясно по глазам – уже знаком с такого рода толкованием и не будет настаивать на своем. "Дело ваше", – написано на его лице.
Из программы"НЛО: необъявленный визит"
* * * * *
... А у Его Святейшества лицо молодое, невзрачное, по нему ничего прочитать нельзя. Но как-то раз, во время очередного просмотра, оно недобро просияло. Губы беззвучно шепнули: "Инициатива наказуема" . На следующий день Ищенко был канонизирован. "По какому разряду провести?" – осведомился один из доверенных членов Синода. "Великомученик Хренов, – отвечало Его Святейшество. – На Соборе впишите в протокол полностью, но для паствы сохраните только "Х". "Люди решат – Великомученик Христов", – возразил синодец с опаской. "Ну и хорошо, – Его Святейшество вскинуло брови. – Нам еще и лучше. Забавнее. Как ни решат, всяко приятно". "Но... они могут узнать... через..." "О чем вы? Вы не хуже меня знаете, что от нас-то они никогда не узнают всего".
2. МИРАЖ – 2
Это так просто:
Я хочу быть
Всего лишь.
"Наутилус Помпилиус"
С облегченным вздохом, плотно усевшись и привалившись спиной к сосновому стволу, Райце-Рох стянул сапог и вытряхнул камешек-надоеду. Подтянул носок, блаженно вытянул ногу и пошевелил пальцами. Стянул второй сапог, глотнул из фляги и внимательным взглядом окинул окрестности. Он не нашел ничего нового, все оставалось прежним – как и на протяжении пяти дней до того.
В кармане Райце-Роха, в солидном бумажнике, хранился снимок, сделанный Ищенко. Где был сам Ищенко, теперь уже не знал никто. Причуда судьбы. Вольно ж было Райце-Роху заинтересоваться именно этим случаем – вот и ищи-свищи Ищенко. Райце-Рох приходил на опушку каждый вечер и ждал дотемна. Ничего не происходило, но он был терпелив и не собирался отступать. Профессор, спец по ситуационной психиатрии, сотрудник КГБ – он давно интересовался событиями в Западной Сибири. Место считалось гиблым, страшным, сведения оттуда поступали самые дикие. Аномалия наступала аномалии на пятки. Профессор не надеялся вникнуть в суть. Практик, изобретатель, талант – Райце-Рох стремился в первую очередь обуздать явление и поставить на службу людям. Если что-то удается приручить, не так уж важно знать, что это такое. Коль скоро приручили – никуда не денется, чем бы оно не было.
Райце-Рох вздрогнул, когда чья-то рука коснулась его локтя. Полное лицо вдруг застыло, обильный жир щек, казалось, обернулся стеарином. Очки оцепенели на переносице, рот слегка приоткрылся. Медленно поворачивая голову, Райце-Рох проверил, расстегнут ли плащ и доступна ли кобура под мышкой.
"С ума не сойдите", – сказали рядом.
Бок о бок с ним сидел на траве длинный, худой человек в дождевике. Он смотрел прямо перед собой, обнимая костлявые колени. Возле него лежали рыболовные снасти – новенькие, ни разу не бывшие в употреблении.
"Вы меня удивили, – сипло сказал Райце-Рох. – Никогда не думал, что кто-то сумеет незаметно подобраться ко мне".
"Ваше терпение делает вам честь, – отозвался сосед, оставляя без внимания полуупрек-полукомплимент. – Можете расценивать мое присутствие как награду. Мы вполне могли обойтись без этого".
"От чьего имени вы говорите?" – спросил Райце-Рох на всякий случай, хотя уже понял, что это за свидание. Он успокоился. В конце концов, он за тем и приехал.
"Мы натолкнем вас на кое-какие мысли, – продолжил человек ровным голосом, игнорируя вопрос профессора. – У вас пытливый ум, вы занимаете подходящий пост и можете оказать нам серьезную услугу".
"Что мне за это причитается?" – спросил Райце-Рох, отводя глаза в направлении мертвеющего заката.
"Ничего", – ответил человек в дождевике.
Профессор помолчал.
"Ведь вы – не человек?" – осведомился он, зная ответ заранее.
Рыбак неодобрительно, хлипко фыркнул.
"Нет", – сказал он.
"Зачем я вам понадобился? – не сдавался профессор. Характером он был агрессивен. – Согласитесь, я имею право хоть на какую-то информацию. Сдается мне, это не так много".
Фигура в дождевике поиграла пальцами и удивленно на них воззрилась, будто простое движение было непривычным делом.
"Возможная информация вам ничего не даст. Хорошо, я скажу коротко. Мы хотим быть, просто быть. Не исключено, что через веру – ведь я беседую с вами лишь благодаря вашему уверенному ожиданию. Но это не очень надежно; мы, скорее всего, остановимся на другом варианте. Вот, собственно, все, что вам позволительно знать. Большего ваш рассудок все равно не вместит. Может быть, я погорячился с премией. Можно вас канонизировать. Хватит?"
Райце-Рох пожал плечами.
"В это верится с трудом. Но я в невыгодной позиции для споров и торгов. Это – я имею в виду канонизацию – было бы забавно".
"Точнее не выразиться, – кивнул рыбак, накинул капюшон и плавно встал. Удочки оказались в его руках, хотя профессор не заметил, чтобы он потянулся за ними и поднял с травы. – Прощайте, профессор. Ступайте домой, отдыхайте и постарайтесь вникнуть во все, что родит ваш кипучий разум по нашей подсказке. Семена уже готовы лопнуть. Отправляйтесь в деревню и больше не приходите сюда, – он, продолжая монотонную речь, начал отступать к кустам. Идите, идите, не стоит тянуть, идите и размышляйте".
... Отойдя шагов на двадцать, уже промочив ноги в росе, профессор вспомнил о забытых сапогах и оглянулся. На месте человека дрожала и расплывалась курносая девочка лет пяти, с бантами, в чистеньком пышном платье. Белые коленки мерно вздувались пузырями, потом пузыри опадали. "Я не девочка, – бессвязно пищала-напевала она. – Я не девочка, а я совсем не девочка, тра-та, та-та-та, я другая, я вообще не девочка". Это звучала нелепо, но мелодично.
Профессор помедлил и неуверенно зашагал прочь, пожертвовав сапогами. В его мозгу кружил рой смутных, неясных, бесформенных до поры мыслей и догадок. Далекое зарево над горизонтом просило тайгу помнить о солнце, что совсем еще недавно полновластно правило землей.
Глава первая
МИРАЖ – 3
КАБАЛА
... свободная воля это ничто...
Мартин Лютер, "О рабстве воли"
Было бы безумием предоставить человеку "свободно" принимать какие бы то ни было решения.
Лев Шестов, "На весах Иова"
На исходе дня маги разбросали близ моего жилища маисовые зерна. Удобная точка отсчета. Можно взять и другую – какая разница, если твоими устами говорит Бог. Кому же еще говорить? "Знайте же, что ни один волос без ведома Моего не упадет..." То-то же. А мы, несмышленыши, занимаемся оправданием добра.
Когда я наступил на одно из зерен, оно вошло мне в стопу и в своем подъеме достигло глотки. Она и сейчас полыхает огнем. Мне тяжело говорить. Мираж сгущается перед глазами и зовет. Больше оазис меня не дождется. Я торжественно обещаю это ликам святых, глядя в безжизненные глаза великомучеников Серена и Виктора, угодников Льва и Мартина, Райце-Роха чудотворца, святого Карлоса – сей причислен Братством к лику святых единственно из страха перед магами. По случаю я зажег пред образами свечи, и тени пляшут на полированном корпусе "Горгоны".
А им плюнь в глаза – все Божья роса! "Давать имена – дело человеков, так отнеслось к названьицу Его Святейшество в одной из проповедей. – Важны дела, а не слова. Именуют же диавола, врага рода человеческого, Люцифером".
Меня заносит, я перескакиваю с пятого на десятое, но так происходит часто, когда звучит монолог без надежды на будущих слушателей. Это просто дурная, не так давно приобретенная мною привычка разговаривать самому с собой. Скоро надобность в диалогах – хвала Василискам – отпадет вовсе. Уже сейчас любому известно, чего можно ждать от соседа, что у него там такое творится в глубинках заячьей души. А если неясно с соседом – ничего страшного, ясно с другими, и вряд ли сосед с оказией удивит чем– нибудь новеньким.
... Иногда вспоминается светлое. Оно приходит, когда не ждешь, не спросясь: так, недавно оно коснулось меня, сокрытое в порывах холодного ветра, тянувшего тучи в поводу, а солнце отчаянно отбивалось и проигрывало. Что-то растворилось во мне крупинкой реактива, достаточно сильной, чтобы на миг окрасить все сознание в прежний, умерший цвет. Мелькнула жаркая, залитая солнцем площадь, побелевшее майское небо, праздничная вода, дальний городской пляж. Прежние, ушедшие голоса невнятно позвали и исчезли вновь. Белые рубашки с короткими рукавами. Причал, катера, на которых можно прокатиться, а можно и нет. Мороженое. Его я могу купить и теперь, и я покупаю в надежде охладить палящий внутренний зной и развеять мираж, но толку от этого чуть. Порой выскочит глупая мысль: вот то забытое, маленькое эскимо – оно бы покончило с наваждением одним спасительным леденящим ударом, но где оно, в каких, некупленное, растаяло далях? И даже ветер, сулящий скорое ненастье, был не страшен тогда: приходилось, весело охая, нестись опрометью в ближайшую подворотню или прямо домой, и не виделось в нем ничего скверного. Но нынче ветер – даже тот, что подарил мне на днях радость былого света, – секундой позже предстал скотиной-хозяином, вышвыривающим белый день за порог, точно собаку.
Вот так я разговариваю с собой, потому что прочим уже заранее все понятно и они, перекормленные страхом, не хотят понимать ничего сверх, а если кто-то что-то еще не понял обо мне, так это я сам, приходится жевать и пережевывать жвачку в поисках тайного вкуса.
... Василиски объявились как-то все сразу. До поры до времени они попадались в толпе поодиночке или малыми группами, и на них никто не обращал особого внимания, благо хватало уже безумных сект и психов вообще, город кишмя кишел сумасшедшими, так что новинка помраченного разума – секта Покаянное Братство – оставалась в тени. Они не проповедовали на перекрестках, не клеили афиши, не обещали исцелить больных. Они просто существовали и мало-помалу множились, но по-прежнему молча вышагивали в людских потоках, сновали в метро, не страшась запятнать белоснежные одеяния, – погруженные в себя, поглощенные какой-то, казалось, одной неотступной мыслью. И старались ни с кем не встречаться взглядом. Дальше началась политика. Вокруг царила неразбериха, и опять же никто не удивился, когда представитель секты очутился в парламенте. Заграница отреагировала более живо: там тоже доставало забот, но внезапное появление в органах власти сектантов смутило тамошнее общественное мнение. Я говорю об их органах власти, ибо к тому времени Покаянное Братство было представлено и там. Настоящую тревогу забили позже, когда ничего поделать было нельзя. Ряды секты множились с каждым днем. Это касалось не только власть имущих, но и простых смертных. Теперь уже ясно, что в погоне за правом пореже каяться и раскрываться в Момент Истины каждый член секты был заинтересован в привлечении как можно большего числа неофитов. Вдобавок это вело к неуклонному движению вверх по иерархической лестнице, венчала которую немногочисленная каста собственно Василисков, внушавших необъяснимый страх своим видом, манерой говорить, смотреть, передвигаться. Число их оставалось неизменным.
К чему это все? Моя речь похожа на чтение главы из ненаписанного учебника новейшей истории. Рассказывать все эти вещи скучно и тяжко, но я возьму себя в руки и, коль скоро крутится пленка, продолжу. Правда, еще раз забегу вперед и расскажу теперь, как положили мне клеймо на чело и правую руку. Да, выйдет лучше, если исторические подробности я буду приводить походя, между делом, по велению настроения.
Клеймили меня уже в зрелые годы, когда я был в состоянии понять разницу между свободой и рабством. Память о свободе – пусть относительной и призрачной – берегла меня от незавидной участи грудных младенцев, попадающих в кабалу с млекопитающих лет. Конечно, была в том и особенная горечь, оборотная сторона медали.
Еретическая молва между тем упрямо пускала слухи о "последних днях", о печати Сатаны, про которую ясно сказано в Писании. Святая Инквизиция не в силах справиться с этим ядовитым шепотом; он – юродивй, истовый, негодующий – доносится изо всех щелей. Но мало кто из крепких верой не подставил руку и лоб, а кто превозмог страх, тех уже нет среди нас.
Мне вежливо велели вынуть из карманов металлические предметы. Когда я повиновался, служитель Новой Церкви потребовал, чтобы обручального кольца не было тоже. Я, помню, огляделся: типовой офис, наспех украшенный символами и знаками Братства. У них, понятно, просто не было времени размахнуться. Регистрационные пункты плодились не хуже кроликов, работы невпроворот какой уж тут антураж. И все-таки стояла в воздухе незнакомая, завораживающая жуть, и мне не удавалось найти ее источник; она вольготно разливалась, сильно разбавленная казенщиной, но – вполне ощутимая. Снимать кольцо я отказался. Служитель не стал спорить, а просто сдернул его с безымянного пальца, проштамповал мою вялую от оторопи кисть чем-то похожим на шприц для внутрикожных инъекций – такими ставят пробу на туберкулез, – затем молниеносно проделал то же самое с моим лбом, в секунду покрывшимся от страха и ярости холодной испариной, и вернул мне кольцо вместе с регистрационной карточкой: там был номер – тот, что незримо живет с тех пор в моей плоти.
Жене повезло меньше. Я не видел, как это происходило: ей случилось регистрироваться в соседнем околотке, и она ни на миг не желала расстаться с кольцом, лежавшим в свое время на алтаре и к тому же сидевшим весьма туго. Без лишних словопрений и почти безболезненно ей отхватили палец, быстро коагулировали кровоточащие сосуды, сделали перевязку и вернули кольцо. Мы развелись через два месяца.
Служитель предложил мне, в соответствии с принятым ритуалом, поклониться голограмме, снятой с церковной реликвии: то была пара болотных сапог чудотворца Райце-Роха. Сколько ни справлялся я после, никто не смог мне объяснить, чем примечательна эта святыня. Как и всякий живой человек, я тоже не совсем свободен от ереси. Мне представляется, что в заслугах святого не было ничего чудотворного – попросту он оказался достаточно смекалистым, чтобы изготовить "Горгону" – аппарат, установить который в каждой квартире оказалось делом куда более несложным, чем обеспечить жильцов радиоточками. Когда вся власть была уже в ее руках, Секта не успокоилась, пока прибор не стоял в каждом доме, не маячил на улицах, во много раз превосходя числом телефонные автоматы. "Горгоны" крепились к спинкам сидений в городском транспорте, соседствовали там же с компостерами, наводняли кабаки, парикмахерские и общественные сортиры. Было сделано все, чтобы ни одна живая душа не смогла увильнуть от Момента Истины – ежедневной вечерней службы. Имевший правую кисть, застигнутый колокольным звоном, вкладывал ее в ближайшую "Горгону" , а если кисть отсутствовала, прикладывался челом; когда же не было и чела, личность переставала представлять интерес для Братства.
... Каждым вечером, в девять часов по местному времени, замирают города и села, застывают соляными столпами таежные охотники и полярные исследователи. Разливается тишина: души впитывают друг друга. Покаянное Братство не собирается соперничать с мировыми религиями, оно лишь берет на себя часть работы: исповедь. Публичное покаяние – вот что начертано на их знаменах. Миллиарды и миллиарды электронных потоков стекаются в голодные околоточные компьютер-отстойники. Номер такой-то... внимает. Номер такой-то... тоже внимает. Не внявшему прощается в первый раз и даже во второй, но если злодей не образумился – в следующий раз внимать будут ему, и сотням, тысячам незнакомцев мгновенно откроются тайники его души. Чем тяжелее грех, тем больше ушей. А самым страшным грехом считается проворонить или умышленно пропустить личную исповедь служителя Церкви, не говоря уже о высшей касте Василисков. Каждый новорожденный получает инъекцию сознания касты, а после его можно хоть крестить, хоть обрезать. Секта не запрещает старые конфессии, она даже поощряет верующих, спешащих после Момента Истины в родные храмы получить святое причастие.
"Не мир принес я, но меч" – так, вслед за святым Мартином, любит цитировать Его Святейшество. Незадолго до мессы полицейская служба Святой Инквизиции занимает места в патрульных машинах, готовая, пообщавшись с "Горгоной", немедленно покинуть опорные пункты и выехать по души трижды преступивших закон или же тех, на кого указал Перст. Перст указует, соблюдая неясную очередность, на всех без разбора. Любой – правый ли, грешный – рано или поздно ищет, не чувствуя более силы в ногах, куда бы присесть: его "Горгона" подмигнула красным огнем. Значит, пришел его час, и завтра всю его подноготную вытащат на Божий свет для показа десяти, тысяче, миллиону человек. До меня очередь пока не дошла. я опередил события... Ладно, позже.
Позже и вот еще о чем: многие, если не все, давным-давно догадались, что Василиски лишь внешне схожи с людьми, на деле же они – что-то другое. Об этом потом, в конце. В аккурат перед тем, как десять шашек динамита, что сейчас опоясывают мою талию, разнесут меня в клочья.
Глава вторая
МИРАЖ – 4
СВОБОДА
– Я никогда не дойду до Икстлана, – твердо, но очень-очень тихо, едва слышно проговорил он. – Иногда бывает – я чувствую, что вот-вот, еще немного, еще один шаг – и я дойду. Но этого не будет никогда. На моем пути не попадается даже ни одного знакомого знака или указателя, который был бы мне привычен. Ничто больше не бывает прежним, ничто не остается тем же самым.
Карлос Кастанеда, "Путешествие в Икстлан"
Итак, я до сих пор не знаю, что за причины двигали магами и зачем были разбросаны зерна. Хотя, видит Бог, я уже приближался к пониманию, но мое знакомство с миром магов длилось недолго. Мне, изнемогшему в те отчаянные дни под игом вездесущих "Горгон" , любой намек на возможность свободы виделся спасительной соломинкой. Силы и соки рвали мое нутро на части, и я, вероятно, в конце концов кого-нибудь убил бы. Отравленный откровениями, сколько бессонных ночей промаялся я в бесплодных мечтаниях, воображая невозможный обратный процесс и порочный лик Его Святейшества, затопленный повернувшими вспять реками грязи и греха. Сколько раз, в поту, холодея, просыпался я лишь затем, чтобы минутой позже вновь осознать гнет вседоступности Момента Истины. Слово "свобода" я повторял мысленно столь часто, что оно теряло смысл и преобразовывалось в молитву, и Тот, Кто глаголит нынче моими устами, внял зову, ниспослал ее мне, дураку.
... Дело близится к вечеру, но солнце еще высоко, и канал за окном переполнен золотом. Людей на набережной мало, но это не знак времени. Город тот же, что и прежде, и внешне жизнь изменилась мало. Не виснут над ним мрачным символом темные тучи, не слышится вой одичавших собак, на лицах нет-нет да и встретишь улыбку...
Мелькает тень.
Я не раскладываю камни – к чему? Глотку сушит и рвет, Мираж пытается взять свое, но мне все же достает сил сосредоточиться на одном-единственном камушке, что в перстне на безымянном пальце левой руки. Сосредоточиться – и, вскинув кисть, послать удар в черный, как смерть, глаз ворона, устроившегося на ветке за окном. Это Архип. Если выключить боковое зрение и остановить мировую круговерть, его нетрудно распознать: сидит себе, вжимаясь в шершавый ствол тополя, одна нога свешена, другая – подобрана. Зубастый рот скалится в привычной усмешке, шляпа сбита на затылок. С недавних пор я способен лишь на примитивные выпады, они не достигают цели и только развлекают Архипа. Шкурой я все еще могу почувствовать, что Сигизмунд тоже ошивается где-то рядом, но его не видно. Может быть, там – в скудном сгущении света близ трещины, расколовшей стекло фрамуги? Нет, не разобрать. Горло саднит: маису жарко, маис хочет пить, и я хочу вместе с маисом. Архип громко каркает. Улетай к дьяволу, сволочь, на кладбище! Вспыхивает размытый силуэт: Сигизмунд на миг демаскируется. Он висит прямо передо мной, заслоняя Архипа, с широко расставленными руками и ногами, с запрокинутым кадыком. Меня одолевает злость, и я кричу:
"Катитесь к черту, ваша взяла! Только рано радуетесь, запомните! Загнетесь от простого насморка, от ерунды!"
Не уходят. Ладно, пускай остаются. Если задержатся подольше, их, авось, зацепит. А я вернусь к истории.
До знакомства я не знал о магах ничего, кроме того что они существуют и способны противостоять Василискам. Одного этого было достаточно, чтобы я дни и ночи напролет грезил встречей с этой публикой. Карта, однако, не шла, а вероятность свидания с Перстом росла с каждым днем. К тому времени я уже начал просыпаться от кошмаров, навеянных всей полнотой ада человеческих душ, что вечерами скармливала мне "Горгона". Вдобавок (нет, не вдобавок – ничего себе добавочка)я много раз, как и все примиренное, ошалевшее от ужаса человечество, застывал под Взглядом Василиска.
Конечно, я не подозревал, что сам ношу в себе немалые способности к магии. Если б я о том знал, я бы не волновался, а спокойно ждал, когда меня позовут в Путь. Но встреча с Сигизмундом – он был главным у нас – явилась неожиданностью и произошла, как я счел поначалу, случайно.
Сигизмунд, когда я впервые его увидел, был одет в теплый спортивный костюм, кеды и вязаную шапочку с помпоном. Он был жилистый субъект с физиономией кроткого волчины. Сигизмунд остановил меня на улице каким-то чепуховым вопросом, а минуту спустя мы уже вели задушевную беседу, что воспринималось как вполне естественное дело. Мы болтали обо всем и ни о чем, Сигизмунд дружески приобнимал меня за плечи, и только после я вспомнил, что он легонько похлопывал меня то по правому, то по левому. Теперь-то мне известно, что таким способом маги вводят новичка в состояние повышенного осознания, впечатления которого в обычном состоянии рассудка забываются, и задачей ученика является вспомнить о своем тайном, сокрытом знании.
Вторым был Архип. Сейчас под влиянием Миража я помню о нем немногое; его роль сводилась к обучению меня магии именно в часы повышенного осознания, тогда как Сигизмунд расшатывал мой рассудок и уделял большое внимание повседневной магической практике. Над моим нетерпением он то смеялся, то задумчиво хмурился. Но поначалу чаще смеялся, призывая Архипа разделить веселье. Архип ему вторил: вертлявый, маленький, большеголовый. Лет ему было не понять сколько, а одевался он старомодно и скромно. Никогда не видел, чтобы он расстался со своей лихо заломленной шляпой. Я сердился на них обоих, мне хотелось поживее узнать о врагах: кто они, в чем их слабость и как их уязвить. Учителя дружно отвечали, что, хотя сущность Василисков им открыта, мне еще рано постигать не то что эту, пустячную, но неизмеримо большее число тайн. Когда Сигизмунд говорил о тайнах, лицо его застывало и он, сам себя на полуслове обрывая, подводил черту: "Это – Свобода".
При всей ненависти к Его Святейшеству я не пропустил ни одной его проповеди и послушно впитал их яд. Как-то, поминая магов вскользь, Его Святейшество улыбнулось редкой улыбкой и предложило сбросить их со счетов, "ибо те, хвала Господу нашему Иисусу Христу, сами себя наказали". Вскоре я, дрожа сперва от стыда, начал понимать смысл его слов. Потом начал соглашаться.
Мое восприятие окружающего мира безусловно обогатилось. Я познал свойства камней и трав, научился находить места Силы, останавливать мир, видеть боковым зрением и покидать во сне свое тело. С каждым днем я все дальше и дальше продвигался по Пути и приобщался миру Знающих Воинов. Постепенно в мое повседневное, привычное сознание просачивалось забытое, потаенное – то, чему обучал меня Архип. Беда, видимо, была в том, что разум мой оставался чересчур деятельным и активно противился насилию. Да, меня обучили бегу Силы, и я в минуты смятения бежал на месте с воздетыми к небу руками, истошно крича криком павлина. Но чувство, что судьба снова меня надувает, крепло день ото дня рука об руку с моим мастерством. Обычный человек, прогуливаясь по бульвару, шагает себе вперед, не заботясь о таких чуждых ему вещах, как места Силы, пучки эманаций мироздания и прочих штуках, невидимых простым глазом. Избрав Путь Свободы, я приобрел уникальное знание изнанки вещей и процессов. С известным успехом я даже научился этими процессами управлять. Но мне все чаще вспоминались – теперь они казались беззаботными – дни, когда я мог не задумываясь сделать шаг в любом направлении, не страшась сотен незримых чудовищ, готовых, коль уж силой магии попал я в их общество, воспользоваться малейшей моей оплошностью и в лучшем случае – сожрать. Чем больше я знал, тем больше больше ощущал себя скованным, и конца этому не было видно. Я поделился своими сомнениями с Сигизмундом. Он дал мне поесть каких-то грибов, от которых кружилась голова и множились звезды в ночном небе. Оправившись от дурмана, я смутно различил в себе новое знание новых бед, готовых вот-вот на меня обрушиться, если я не удосужусь срочно отправить определенный ритуал. Я сделал все, что требовалось, и пошел к Архипу.
"Архип, – сказал я ему, – чем дальше я захожу в поисках Свободы, тем жестче жмут меня тиски Необходимости. Придет время, и я плюнуть не посмею под страхом смерти".
"Настоящий Знающий не жалуется, – рассмеялся Архип, оборачиваясь по ходу беседы то вороном, то псом, то ланью. – Настоящий Воин, избрав Безупречность, идет до конца".
"Где же тут Свобода? – гнул я свое. – О какой свободе речь, если Путь раз и навсегда определен выбором? И неужто сама нужда выбирать есть обязательная веха на этом чертовом пути к свободе?"
"Знающий не рассуждает, – сказал Архип мягко. – Знающий знает и видит. Знающий принимает мир таким, каков он есть, и движется вперед, чтобы выжить. Разве не раздвинулись для тебя границы мира? Разве знание не поможет тебе в тяжелый час?"
"Оно помогает лишь в том, что само и накликало, – возразил я. – Что мне с того, что я способен ночами покидать свое спящее тело и шляться по пустому городу или по мертвым сопредельным мирам? Там не слаще, чем здесь... а эти перстни, хранители Силы? в последнее время, стоит их снять, я не нахожу себе места – впору ноги протянуть. Но главное – цель! Ведь из ваших слов следует, что последней, за которой ничего нет, цели не знает ни один маг. Мы понятия не имеем, что происходит с немногими, прошедшими Путь до конца и избежавшими якобы того, что зовется смертью".
Возможно, я был слишком непоседлив и не понимал многого, а хотел сразу все. Архип, конечно, наябедничал Сигизмунду, и тот снова кормил меня психическими грибами, подвергая опасным испытаниям. Однако разум не желал мириться с помещением светлой Свободы в неопределенное потом – а, скорее всего, как не раз предупреждали меня сами наставники – в никогда. Так и дошло до поединка.
Я вновь взялся за Архипа и начал раздражать его умными, как я полагал, сравнениями.
"Взять, к примеру, театр. Люди за кулисами видят и спектакль, и изнанку, и знают всему цену. А какие возможности у невидимого, могущественного техника! Этот машинист может помочь труппе, если забуксует что-то в механизмах. Добавить света, дыма, огня. А может и нашалить: врежет по какой-нибудь балясине – и задник повалился. Или провернет барабан – и поплыл ваш Гамлет на карусели к чертовой бабушке. А то – пульнет чем-нибудь в партер".
Я и обычному смертному, не магу, показался бы излишне горячим – слюни летят, руки мелькают. Ну, а что творилось в подкорке, да еще напитанной чародейством... Я здорово насобачился к тому времени и тем был опасен, ибо контроль оставался не на высоте. Архип быстро отследил, что там такое у меня закипало, и руки его – сам он, неподвижный, сидел в лотосе – начали медленно, как у сказочной Синюшки, вытягиваться, целясь мне куда-то в область солнечного сплетения. Я в запале этого не замечал, но подсознание не дремало и копило силу для броска.
