Текст книги "Откатчики. Роман о «крысах»"

Автор книги: Алексей Колышевский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 23 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Вместо совести

Испытывал ли он угрызения совести? Быть может, что-то похожее и происходило с ним, но в последний раз ему было стыдно, кажется, в школе. Классе в пятом. Был задан доклад о крокодилах, и маленький Гера отправился в районную библиотеку. Там он попросил выдать ему нужную книгу, но книга оказалась на руках, и пришлось идти в читальный зал, где он попросту взял, да и вырвал из книги пару страниц. Ну не хотелось ему сидеть в душном читальном зале и переписывать статью! Такой вот был своеобразный мальчик. А на следующий день Гера во время урока вышел в туалет и, проходя мимо учительской, услышал через неплотно прикрытую дверь свою фамилию, произнесенную чужим противным голосом. Герман затаил дыхание и принялся слушать, как о его вчерашнем вероломном поступке рассказывает какая-то явно пожилая особа. Этот голос принадлежал заведующей библиотеки – старой карге, помимо основной работы еще и являющейся «сексоткой», но не от слова «секс», а сокращением от «секретный сотрудник». КГБ разумеется. Должность у нее была такая. Идеологическая. В то время была и национальная идея, и идеология, и почти всех это устраивало. Всех, кроме кучки психопатов-диссидентов, о существовании которых мальчик Гера даже и не догадывался.

Так вот эта самая «сексотка» шипела, что Германа необходимо «немедленно посадить в колонию для малолетних преступников», в противном случае «он вырастет отпетым…». Чем или кем вырастет Герман, библиотекарша предположить не успела, так как он смело открыл дверь в учительскую и возник на пороге, с ноздрями, раздувающимися от совершенно правдоподобного гнева. Библиотекарша и завуч школы, которая с возмущением и втайне ненавидя старую каргу, слушала ее, потеряв дар речи, уставились на Германа. Он тем временем, мгновенно оценив ситуацию, решил все отрицать:

– Я слышал, как здесь была произнесена моя фамилия! Чем обязан, так сказать?!

От подобного наглого и не по годам самоуверенного тона обе дамы поначалу совершенно растерялись, но, будучи людьми опытными, стали, оживленно размахивая руками, вопить на Германа и поливать его настоящим селем из литературных, но от этого не менее обидных ругательств вроде «наглец» и «мерзавец». Опустим здесь все то множество перепалок, дурацких очных ставок и даже товарищеский суд на собрании пионерской дружины. Скажем только, что Германа оправдали, признали невиновным, извинились перед ним, а всю вину за испорченную книгу свалили на мальчика из соседней школы. Ему, этому мальчику, не повезло в этой истории больше всех, и не повезло фатально и абсолютно. Не везти ему начало еще с того момента, как он зашел в тот же день, что и Герман, в читальный зал, но сделал это на час позже и взял ту самую, испоганенную Германом книгу! Программа в школах одинакова, мальчику тоже был задан доклад о крокодилах, и он, не найдя нужного текста и с удивлением обнаружив пропажу двух страниц, честно доложил об этом дежурной библиотекарше. Герман столь изощренно врал и так правдоподобно играл, что ему поверили! А несчастный мальчик отчего-то страшно испугался, когда ему вдруг стали задавать вопросы о том, не он ли «испортил книгу, а потом испугался и свалил все на другого». Дежурная библиотекарша, которая, согласно своей инструкции, должна была осматривать книги после их использования посетителями читального зала, но никогда этого не делала, также очень испугалась и подтвердила, что Герман сдал книгу в полном порядке. Мальчика обвинили в преступлении, которого он не совершал, исключили из пионеров, а это было поистине ужасным клеймом тогда. Никто не хотел ничего слушать, тем более что мальчика так запугали, что он сознался в том, чего никогда не совершал. Также его родителей обязали выплатить штраф в размере девятнадцати рублей. В то время средняя зарплата инженера составляла сто двадцать рублей, и поэтому сумма штрафа была существенной. В особенности для семьи мальчика, которая состояла из отца, тунеядца и алкоголика с искореженным «синькой» сознанием, и матери-прачки. Узнав о том, что он должен платить за своего отпрыска штраф в размере, эквивалентном пяти бутылкам водки, не лишенный вовремя родительских прав и своевременно не посаженный в тюрьму родитель до того распалился, что схватил сына в охапку и выбросил в окно, а жили они на четвертом этаже. Чудо, не вполне полноценное, но произошло. На счастье, внизу оказался свежевскопанный газон. Мальчик не умер, но полет из окна четвертого этажа и плохая наследственность повредили его рассудок. На всю жизнь остался он полным инвалидом, не способным к осмысленным действиям и обреченный вечно вести жизнь садового овоща на попечении органов социального призрения.

С этой смертью личности ни в чем не повинного бедолаги не осталось и свидетеля Гериной подлости. Герману было стыдно, но в глазах окружающих он был кем-то вроде героя и настолько свыкся с положением невинной жертвы, перед которой извинились не кто-нибудь, а участковый милиционер и директор школы, что стыдно ему было недолго. Примерно с полчаса. А потом он просто забыл об этом и, в конце концов, сам поверил в то, что ничего подлого не совершал и ни в чем не виновен. Как только это произошло, то его Совесть, стыдливо прикрывая свою немощную наготу, убралась восвояси на «пункт распределения Совестей», и больше Герману никого из того «пункта» не присылали…

Но, как водится, если не прислали из одного «верхнего пункта», то прислали из другого, «нижнего». И не Совесть, а такого скрипучего жука-скарабея. Дьяволенка, который обосновался в и без того маленькой квартирке Гериной души, заняв там всю полезную жилплощадь. Душу же, с которой он не мог ничего поделать, он загнал в чуланчик с паутиной на стенах. Всю свою последующую жизнь Герман слушал скрип этого жука, который он принимал за голоса своей души и совести. Так было и в тот раз, когда, расставшись с Андреем Первым возле «Спаго», Гера поймал московского лихача и попросил немного покатать его по ночному городу. Затормозили возле ночного магазина. Герман купил поллитровую бутылку виски «Chivas» и, предвкушая вечер, полный созерцания жизни ночного города и задумчивой меланхолии, отвинтил крышку. Таксист, дед, отработавший «в тачке» тридцать с лишним лет и повидавший всякое, даже бровью не повел и, не спрашивая о маршруте, повез Германа по красивейшим московским местам. Проезжая по Бульварному кольцу, перед выездом на Гоголевский бульвар Герман заметил огромный рекламный щит, который привлек его внимание тем, что на нем не было никакой, во всяком случае, явной рекламы. Вместо нее на щите красовалась барышня, но не целиком, а лишь ее лицо. Довольно симпатичная барышня, отметил про себя Герман, если бы не ее глаза. Глаза были холодными глазами змеи, которая глядела на свою жертву по-своему, по-змеиному гипнотизируя ее. Помимо лица барышни-змеи на щите красовалась надпись, которая свидетельствовала о том, что барышня кого-то любит и в этом, дескать, признается. Так прямо и было написано: «Я тебя люблю». Такси как раз застыло у светофора, и Герман озадаченно смотрел на щит, силясь понять, кто же это, собственно, такая и отчего ее признание в любви было необходимо делать столь публичным. Меж тем машина тронулась, и, проехав по Гоголевскому, они оказались на площади перед Храмом Христа. С все более возрастающим изумлением Герман обнаружил еще один точно такой же рекламный щит, клон первого, увиденного полминуты назад.

Чрезвычайно заинтригованный и подогреваемый парами виски, он сделал добрый глоток, крякнул и, достав из кармана телефон, принялся копаться в записной книжке. Нашел телефон Андрея Второго и, не задумываясь особенно о том, что тот уже может спать, нажал кнопку вызова. Соединялась линия долго, не так, как обычно соединяется в Москве, из чего Герман машинально сделал вывод, что Андрей где-то за границей и телефон его «в роуминге».

– Алле, гараж! – отозвалась трубка голосом несомненно пьяного и веселого Андрея.

– Андрюха, это Герман из «Ромашки»! Не отвлекаю?

– А! Брателло! Здорово! Как оно?! Не отвлекаешь, я тут отжигаю на одном неприлично дорогом североамериканском курорте. – Словно в подтверждение слов Андрея Второго в трубке послышался похотливый женский смех и громкая музыка. – Стриптиз оцениваю в местном баре.

– Не рановато?

– Так это же Вегас. Здесь рыбалка круглосуточно, ха-ха-ха! – Андрей закашлялся. – Сигары эти, мать их, осип из-за них совсем. Из-за них и холодного виски! Как сам-то, чувак?

– Катаюсь в такси по ночной Москве с бутылкой «Chivas».

– Круто! Жаль, тебя здесь нет рядом, но мы эту ошибку исправим, обещаю! – мычал в трубку Андрей Второй.

– Да ладно! Спасибо, конечно, но я к тебе с маленьким вопросом. Можно?

– Валяй! Чем могу, как говорится!

– Слушай, Андрей, ты у нас все знаешь, так ответь мне вот на какой вопрос: кто это уставил всю Москву портретами телки с надписью «Я тебя люблю»? Кто это у нас такой романтик?

– А… Вон тебя что интересует… – Голос Андрея стал совершенно трезвым и по-деловому серьезным. – Да это всем известный «романтик». Такой «романтик за государственный счет». – Андрей замолчал, словно не желая рассказывать дальше.

– Не понял? Можешь поподробнее? – Герман изнывал от любопытства. – Интересно же!

– Да это чиновник один из Министерства финансов, – с чувствующейся неохотой продолжил Андрей, – ну а она актриска какая-то. Такая вот неземная любовь, понимаешь, у людей образовалась. Вот он и заказал агентству, которое эти щиты размещает, фотографию своей девахи и утешительную для его самолюбия надпись.

– Чиновник? То есть государственный служащий? Ни фига себе… Так ведь это ж безумно дорого?!

– Старина, – к Андрею Второму вернулся его прежний разбитной голос, – когда любишь, то не считаешь, тем более если вся тема за счет налогоплательщиков. Вот так. Учись! Это ты там в своей «Ромашке» копейки мусолишь. Вот как надо! Телка понравилась – на щит ее! А бабок море – целый госбюджет!

Андрей расхохотался, довольный своим каламбуром, Герман присоединился к нему. Некоторое время на линии Москва – Лас-Вегас можно было слышать громогласное ржание двух мужчин в подпитии.

– Спасибо за информацию, Андрей! Ты когда обратно в Москву?

– Через пару дней прилечу, сразу встретимся! Пока, Гер!

– Пока, Андрей!

Бутылка подходила к концу, и мыслями Германа полностью управлял скрипучий жук. Герману захотелось поделиться своими мыслями с таксистом, и он обратился к нему с вопросом:

– Щиты с бабой видели только что?

– Видел. И разговор ваш слышал. Вот сука!

Герману стало интересно. Он понял, что разговор сейчас станет носить «классовый» характер. Немного свысока и с тщательно замаскированным презрением перед этим «пролетарием», как он назвал про себя старика-таксиста, Гера продолжил:

– Кого вы назвали сукой?

– Да падлу эту, чтоб ему пусто было! Напиздил народных денег и блядь свою по всему городу развесил! Цельный день езжу, так везде на нее и натыкаюсь! Совсем уже обурели в правительстве этом! Ничего не боятся, что хотят, то и творят!

Таксист с остервенением вытянул из мятой пачки «Явы» сигарету, несколько раз чиркнул зажигалкой, затянулся и шумно выдохнул струю дыма прямо в лобовое стекло, что всегда означает у таксистов крайнюю степень ярости.

– Ну почему же? Если в состоянии себе такое позволить, в состоянии вот так очаровать свою подружку, значит, успешный человек, умный. Зачем вы его сразу обзывать-то принялись по-всякому?!

– Да потому, что за такие портретные галереи, которые чиновники вороватые устраивают по всему городу, их расстреливать надо! Тут большого ума-то не надо: напиздить, возле кормушки сидючи. Где это еще возможно?! В Европе возможно?! Нет! В Америке?! Нет! Даже в сраном Ираке – и то такого срама не может быть! А у нас гляди, пожалуйста! Ведь позор это! Для всего города, для всей страны позор! И пример для вас, молодых, страшный!

Германа забавлял этот спор с бесхитростным и убежденным в своей искренности таксистом. Виски раззадорило его, и он с удовольствием играл в провокацию:

– Сумел нажить – значит, молодчина! Живем-то один раз.

Таксист вдруг успокоился так же неожиданно, как и вспыхнул пять минут назад. Он немного помолчал и ровным голосом ответил:

– У государства воровать большого ума не надо. Бессребреников сейчас не осталось, это понятно. Они раньше, при коммунистах, изредка встречались. А вот это ваше, молодой человек, «живем один раз» мне напомнило, как я, давно уже, вез на дачу директора Елисеевского магазина и его любовницу, всю в мехах и в брюлях. Она всю дорогу с него что-то требовала, а он и говорит: «Да все, что тебе будет угодно, дорогая! Живем-то один раз!»

– Ну, и к чему вы мне это рассказываете?

– Да расстреляли его потом, вообще-то. «Сколь веревочке не виться», как в народе говорят. Да и ОБХСС тогда работал будь здоров!

– По-вашему, лучше без брюлей и мехов и с прорехой в кармане жить на одну зарплату, так, что ли?!

– Да. – Таксист стал совсем серьезным. – Да. Именно так. Я тридцать два года за баранкой, много чего видел, много кого возил, да только такие вот деньги – они счастья никому не принесли. А я человек честный. Смену отработал, машину поставил, в парке с ребятами кирнул, и на подушку. Зато спокойно.

Герман усмехнулся:

– Тогда у нас с вами разные точки зрения.

Таксист угрюмо кивнул. Герман почувствовал, что вечер перестает быть томным. Вся романтика кончилась, так и не начавшись. Он попросил отвезти его домой. Подъехали к дому, остановились, Герман отдал таксисту деньги. И перед тем как хлопнуть дверцей, не выдержал:

– Но ведь это так романтично! Едешь по городу, а со всех сторон на тебя смотрит твоя самая любимая женщина и признается тебе в любви!

Таксист спокойно глянул на Геру и произнес убийственную фразу:

– Для таких вот на свой карман романтиков фонарных столбов и веревки в России всегда хватит…

Перед тем как погрузиться в крепкий алкогольный сон, дьяволенок, заменяющий Герману внутренний голос его души, сказал, а Герман, открывая рот, выдал в темный покой неосвещенной комнаты следующую, давно зревшую в нем мысль:

– Раз ему можно, значит, и мне тоже. И всем можно. Вот так.

И он уснул.

Герин сон

Сон, приснившийся Герману, был изумительно ясным и воспроизвел события двухлетней давности. Тогда все было тихо и спокойно: рабочие будни проходили в приятной сентенции увода денег из родного «Рикарди» и длинных кокаиновых дорог, больше похожих на рельсы, тянущиеся куда-то за горизонт. По роду работы Герману не нужно было ездить в регионы, но однажды заболела девушка, сотрудник регионального отдела, ответственная за презентацию в Новосибирске. А презентация, между тем, была ответственнейшая! И в качестве специально приглашенных гостей мероприятия, на котором должен был присутствовать весь оптово-рознично-ресторанный бизнес Новосибирска, ожидалось прибытие высокопоставленных старых грибов из головного офиса «Рикарди»: седовласых французов с большими грушевидными носами и в клубных пиджаках. Германа попросили помочь провести презентацию, и он нехотя согласился вылететь в Новосибирск на два дня.

Провинцию Герман панически боялся и не любил. Везде ему мерещились «чисто конкретные пацаны», все «в распальцовках» и с пистолетами «ТТ» в карманах малиновых пиджаков. Поэтому, прибыв в гостиницу в центре города, он забаррикадировался в номере «люкс» вместе с двумя «кораблями» марихуаны, пятью граммами кокаина и двумя бутылками виски «Glenmorangie». До презентации оставались почти сутки, и Гера решил совершить долгий и увлекательный трип по дальним закоулкам сознания, не покидая своего гостиничного пристанища. Развел кокаин в виски, забил огромную папиросу и только собирался чиркнуть зажигалкой и вызвать нефритового шайтана – спутника всех гостиничных путешественников-драгюзеров, как подал голос телефонный аппарат, стоящий на телевизоре.

Гера от досады плюнул, да так точно, что плевок как пуля пролетел всю комнату и попал точно в глаз копии портрета работы Веласкеса «Неизвестный в доспехах с открытым забралом». Подумав, что звонят устроители завтрашней презентации, он снял трубку:

– Герман Кленовский, слушаю!

– Аллёооо! Маладой челавеэээк! Девушку не желаитеее! – С убожеской попыткой придать тембру речи сексуальный вампиризм, проблеял в трубку тусклый женский голос.

Герман ничего не ответил и лишь швырнул трубку на рычаг.

Посидел, покурил. Стало хорошо и приятно. Поднес к губам стакан с современным вариантом пелевинского «балтийского чая». Вспомнил Жербунова и Барболина – двух пройдох-матросов из «Чапаева и Пустоты» – своей любимейшей книги. Оба были любителями побаловаться «балтийским чайком»: смесью водки и кокса. Нынче водка – «моветон», и вместо нее односолодовый шотландский малт, выдержанный в бочках из-под «Шерри».

Засунул в «чай» язык, и кончик его мгновенно занемел. В ноздри ударил запах заснеженных вересковых пастбищ под Ивернессом, и вновь трип прервал звонок.

Уже другой, но в той же тональности голос:

– Молодой человек, не желаете провести время с девушкой?

Герман разъярился:

– Да пошла ты! – Грохнул трубкой по дешевенькому корейскому аппарату. – Сука спидованная!

Герман не любил проституток лишь по одной причине: он панически боялся заболеваний, передающихся половым путем. Небольшой опыт общения с продавщицами траха у него, безусловно, имелся, но, услышав однажды по телевизору сообщение о том, что 85% московских путан больны гепатитом «С», Герман и думать забыл о своем участии в этой «Русской рулетке», где в барабан нагана заряжена проститутка со смертельной заразой.

После этого в течение часа звонили еще три раза. Герман выдернул телефонный шнур «с мясом» из стены. Некоторое время наслаждался покоем, закрыл глаза и тихо балдел под негромкую музыку из плей-листа местной FM-радиостанции. Подборка была великолепной и больше была похожа на саунд-трек из лондонской курильни опия, где Герман любил подымить в дни своих визитов на Альбион. Непрерывная восточная мелодия шелковой нитью плела вокруг него свой кокон, и, очевидно, то же самое состояние испытывал сейчас диджей за пультом в своей студии…

Физиология взяла свое. Герман очнулся и прошлепал в уборную. Спустил штаны, расположился поудобнее и принялся пересчитывать кафельные плитки на противоположной стене. На сто восьмой плитке в дверь номера деликатно постучали.

– Кто там?! – крикнул Герман из уборной.

– Молодой человек, можно составить вам компанию? Останетесь довольны, между прочим. – Третья разновидность тусклого голоса.

Герман уже собирался разразиться отборным албанским матом, но вдруг из глубины заполненного «балтийским чаем» сознания приплыла вопиюще хулиганская мысль, которую он в дикой вспышке веселья решил немедленно воплотить в жизнь.

– Иду! Иду, девчонки! Сейчас открою!

Не подтершись бумагой, он, как был со спущенными штанами и обнаженным срамом, подошел к входной двери и заглянул в глазок. В глазке маячили два явно женских силуэта. Дистрибьюторши ящика Пандоры с нетерпением переминались с ноги на ногу. Герман немного выждал и, сохраняя эффект внезапности, тихо повернул вертушку замка и резко распахнул дверь настежь, представ перед проститутками в дверном проеме словно «Портрет Неизвестного со спущенными панталонами» в раме.

Проститутки, повидавшие на своем профессиональном веку многое, особенно не удивились и принялись хихикать. Тогда Герман повернулся к ним голой задницей, наклонился, раздвинул ягодицы руками, явив теперь уже изумленным девицам изрядно запачканный шоколадный глаз свой, и прокричал:

– Девки! Анус за триста долларов отполируете?! Тогда заходите!

Все, что он услышал в ответ, был стремительно удаляющийся топот двух пар каблучков и дефиницию «больной придурок».

– Ха-ха-ха-ха-ха!!! О-го-го-го-го!!!

Гера проснулся от собственного оглушительного смеха и долго еще гоготал, вспоминая ту свою поездку.

– Эх! Хорошее было время!

Как посвящают в олигархи

Андрей Второй не назвал Гере фамилии того романтического чиновника. Он вообще не доверял телефону, и не без основания, так как его телефон время от времени прослушивали. Кто? Да какая разница. Не так уж их и много, тех, кто в состоянии иногда взять, да и послушать, о чем это человечек говорит по телефону. А вот зачем телефон Андрея иногда прослушивался – это совершенно другой вопрос. И ответ на него односложным быть не может. О бизнесе Андрея Второго Герман знал совсем немногое, но и того, о чем ему поведал как-то сам Андрей, язык которого после восьмой кружки пива развязался чуть больше обычного, хватило Герману для того, чтобы проникнуться к Андрею Второму самым искреннем уважением.

Андрей Второй был настоящим, стопроцентным олигархом. Известно, что почетное звание «олигарх» присваивается в одном из московских дворцов, в зале с одиннадцатью тысячами горящих свечей, с высокими от пола и до потолка окнами, наглухо задернутыми черными шторами. В рамы вставлены небьющиеся стекла. Сделано это для того, чтобы посвящаемый в олигархи не преисполнился бы чрезмерного волнения и от радости не выкинулся бы в окно. В зал попадает тот, кто прошел предварительный отбор и чье состояние пересекло отметку в сто миллионов долларов. После довольно нудного обряда посвящения, описывать который не имеет почти никакого смысла, настолько он почти не отличается от масонского «Обращения к Бафомету», новоиспеченный олигарх получает особое имя и куратора из числа «высших братьев». Этому «высшему брату» олигарх добровольно передает в управление контрольный пакет акций своего предприятия (вот здесь-то и бывают случаи попытки сигануть в небьющееся окно) и взамен получает от «высших братьев» индульгенцию и ярлык на право быть олигархом. К этому ярлыку, представляющему собой кусок черного пергамента, прилагается значок, благодаря которому все олигархи узнают друг друга, и «никнейм» – кличка, прозвище, псевдоним, к которому спереди добавляется обращение «брат». Этот значок носится под лацканом пиджака в обычной обстановке и перекалывается на лацкан только при проходе на закрытые мероприятия, в которых принимают участие такие же посвященные обладатели черного ярлыка. Немного отойдя от нашего повествования, заметим, что у господ-олигархов Брата Эмхо, Брата Мигу и Брата Бобе их ярлыки и значки отобрали «высшие братья». Мигу и Бобе они разрешили отбыть в вечное изгнание, а непокорного Эмхо посадили на дрейфующий айсберг и запретили слезать с него вплоть до особого распоряжения.

Андрей Второй был пивным олигархом и совместно с «высшим братом» и своим родным братом Вениамином владел самой мощной в России пивной дистрибьюторской компанией под довольно странным, на первый взгляд, названием «Сезон охоты». Хотя если вдуматься, то название это передавало суть пивного бизнеса совершенно точно. Всплеск продаж пива наступает в конце апреля, с началом первых теплых дней, а заканчивается примерно в середине сентября. Заводы-изготовители этого пойла сами предпочитают не связываться с процессом продажи, а осуществляют ее через вот такие дистрибьюторские компании – распределительные центры. Дистрибьюторы зарабатывают на каждой бутылке несколько процентов от ее закупочной стоимости, вот и весь смысл этого бизнеса так, как он выглядит для человека непосвященного. На самом-то деле – это настолько перенасыщенный бизнес-процессами организм, что описывать его целиком займет сумасшедшее количество времени. Скажем лишь, что и здесь закупщики играют одну из самых ключевых ролей в полноценном его функционировании. Андрей Второй прекрасно это понимал, и у него «на интересе» сидели абсолютно все закупщики Москвы. А если не сидели, как, например, один тип по фамилии Бледнов из сети магазинов «Эскалатор», то их отчего-то довольно быстро увольняли. Видимо, на каком-то этапе подключался ресурс «высшего брата», с которым владельцы торговых сетей – обладатели значков под лацканами – предпочитали не спорить.

Герману даже не пришлось выдвигать никаких условий. Андрей Второй пригласил его не куда-нибудь, а в собственную квартиру – пентхаус в доме на Полянке, из панорамных окон которой не хуже, чем из «Эльдорадо», был виден Кремль. Они сели перед самым настоящим камином, при виде которого Герман просто задохнулся от восхищения, и без того подавленный фантастической роскошью Андреева жилища. Задавать вопрос о том, как в городском многоквартирном доме может функционировать камин, Герман не стал.

Попивая что-то вроде «Timeless» [4]4
  «Timeless» – баснословно дорогой коньяк.


[Закрыть], Андрей Второй посвятил Германа в нехитрое пивное ценообразование и заявил следующее:

– Гера, я, стандартно, могу предложить тебе один процент от перечисленных тобою за месяц денег. Я знаю, что это немного, но такова моя норма прибыли, а уменьшать ее, как ты сам понимаешь, я не собираюсь.

Герман нахмурился: один процент был смешной и обидно низкой ставкой.

– Андрей, я честно признаюсь тебе, что это не устраивает и не может устроить меня. Для тебя не является секретом то, что я фактически продаю поставщикам «Ромашки» их деньги и у меня уже есть некие средние условия. Один процент даже близко не соответствует им. Что мы можем сделать, чтобы процентная ставка отката выросла хотя бы до четырех процентов?

– Герман, процентная ставка может вырасти и до десяти. Для этого нужно лишь поднять цены, но это не так легко, как кажется.

– Почему это?

– Гера, я гарантирую людям, с которыми работаю, полную безопасность. Один процент я даю от себя, не повышая цену и ничего не согласовывая с заводом-производителем. Но как только мне приходится идти на удовлетворение запросов закупщиков, я обязан уведомлять о повышении отпускной цены представителей завода, а они от этого в восторг явно не придут. У них есть четкое представление о том, где и сколько должна стоить их продукция. В «Патиссоне», скажем, бутылка «Балтики номер три» стоит восемнадцать рублей, и в твоей «Ромашке» она должна стоить столько же и ни на копейку больше! Это правила рынка, и, нарушая их, ты тем самым даешь очень многим людям повод совершенно основательно подозревать тебя во всем том, в чем тебя и без того подозревают. – Довольный удачным каламбуром, Андрей Второй рассмеялся.

Герман же поежился, но решил не сдаваться. Жадность все равно брала верх над осторожностью. Он попросил Андрея поднять отпускные цены на два процента. Андрей неопределенно пожал плечами:

– Но как ты не понимаешь! Ведь лучше дольше и регулярней, чем больше, но короче!

– Мне надо сразу и много, Андрей. Уж извини. Такая у меня натура, да и жизнь такая. Осторожность в делах подобного рода, великолепная конспирация и абсолютная защищенность не могут дать гарантий того, что моя бешеная начальница окончательно не взбесится и не свернет мою деятельность на посту закупщика алкогольной продукции сети магазинов «Ромашка», придравшись к каким-то пустякам, которые она быстренько раздует до размеров чудовищного служебного несоответствия.

– Ты хочешь сказать, что у тебя очень плохие отношения с собственной начальницей? Тогда ты еще больше в зоне риска, дружище. И мне, как бизнесмену, строить с тобой планы на долгое совместное партнерство не стоит. Уж извини за откровенность – ничего личного, только бизнес.

– Андрей, у меня нет, как бы это тебе точнее сказать, ярко выраженного конфликта с ней, но и с этой сучкой, и со всем остальным коллективом у меня есть неразрешимые ментальные противоречия. Понимаешь, я настолько отличаюсь от них, я сделан настолько из другого теста, что все мои так называемые коллеги ненавидят меня на подсознательном уровне. А так как о самом понятии «подсознательный уровень» они и представления не имеют, так же, как и не занимаются внутренними поисками, то им совершенно незачем разбираться в своих ощущениях относительно меня, и из-за этого их ненависть выходит на поверхность, прорываясь через маленькие булькающие кратеры, и питается из самого сердца. В плане статуса я очень сильно потерял. Перейти из кабинета топ-менеджера «Рикарди» в душный зал, где работают несколько десятков человек, которые непрерывно галдят, как стая сорок, – это достаточно серьезная психологическая драма. И травма, нанесенная ей, требует лекарства. Какого? Как говорил Карлссон, который живет на крыше: «Единственное, что может спасти смертельно больного героя, – это банка варенья!» Ну а в моем случае – деньги в банке одной из европейских столиц, и чем их там больше, тем мне спокойнее. Ради этого и только ради этого я согласен терпеть и всех этих тупиц вокруг себя, и весь этот откровенный мелочный идиотизм, из которого состоит моя работа. И потом, не забывай, что моя заработная плата составляет эквивалент семисот долларов США.

Брови Андрея взметнулись вверх:

– Сколько? Семьсот долларов? Да ведь это стоимость хорошего ужина в ресторане и с не самым дорогим вином! На что рассчитывают твои владельцы – непонятно. Ведь это проявление крайнего неуважения к своим сотрудникам! Платя за работу такие жалкие гроши, они тем самым как бы утверждают, что любой из вас – откатчик! Мол, заработай остальное сам! Как им работать с таким коллективом, я не понимаю. Идиоты… Хотя… Если не держаться за людей… Знаешь, Герман, у каждого работодателя ведь свой подход. Ты не должен ненавидеть своих сослуживцев. Ведь ваша участь так схожа.

– Да! И хотя мне говорили, что я не должен отрываться от народа, я тем не менее не очень могу что-то с собой поделать.

– Наверное, это был мой коллега по цеху Влад. Известный циник и трепач, кстати. Ну да ладно. Я твою позицию понял, и более того: я ее уважаю. Постараюсь договориться с заводчанами, чтобы не мели языком, так как ты для них человек необходимый. Хотя никаких гарантий от происков сарафанного радио я, как ты сам понимаешь, дать не смогу. Всем интересен чужой карман, особенно такой, как твой…

Вот так сравнительно быстро, в течение двух с половиной месяцев, наш Герман превратился в «высокооткатного» специалиста-закупщика с месячным доходом, уровень которого зашкаливал за отметку в сто тысяч долларов. Постепенно он успокоился, расслабился, и ему стало казаться, что такая «дольче вита» будет продолжаться вечно. Алчность вытеснила в нем все остальные чувства. Даже старый друг Калугин, по понятным причинам считавший, что уж он-то Герману ничего не должен, ведь фактически это он пристроил Геру на это даже не «хлебное», а «белуго-икорное» место, вдруг понял, что не в состоянии по-дружески решить с Германом хотя бы один вопрос, стоящий, с точки зрения Германа, «каких-то денег».

Калугин затаил обиду: она постепенно копилась в нем. Наружу еще не выходила, но отношения двух теперь уже почти бывших друзей также почти прекратились. Герман проводил вечера в бесконечных деловых ужинах с последующими попойками и постепенно стал возвращаться к прежней жизни либертена. Кокаина он все еще сторонился, но спиртное все больше брало над ним верх. К бывшей семье он почти охладел, придумав для себя самого оправдание вроде того, что при виде собственных детей у него начинает болеть и неровно биться сердце. На самом же деле его откровенно бесило совершенно безразличное отношение к нему бывшей жены и то, насколько быстро та нашла ему замену в виде крепкого сорокалетнего мужика – военного летчика. Собственных детей у того не было, и он удивительно хорошо и скоро поладил со своими приемными детьми, которые все чаще стали называть его папой. Бывшая жена Геры устроилась в «Газпром», начала получать фантастически огромную заработную плату, и необходимость в Гериных алиментах отпала сама собой. В конце концов, в один из не самых погожих во всех смыслах дней, когда Герман с некоторой неохотой пришел навестить детей и погулять с ними отпущенные ему регламентом три часа в парке, то дочь назвала его «дядей», а сын, насупившись, заявил, что «лучше они с мамой и папой Славой (так звали военного летчика) пойдут в кино на «Годзиллу», а оттуда в «Ростикс». Бывшая супруга при этом подарила Герману одну из самых унизительных улыбочек, а брутальный летчик, одетый по-домашнему в тренировочные штаны с пузырями на коленях и майку-тельняшку, только миролюбиво развел толстенными, как лапы медведя, прокачанными руками, мол, «извини, брат, но сам видишь». И никто из этого дружного квартета, состоящего из двоих взрослых и двоих маленьких людей, не дал Герману ни малейшего шанса почувствовать себя не то что любимым, а хотя бы немного нужным. Он ощутил себя старой гниловатой табуреткой посреди большой и добротно обставленной гостиной. И Гера ушел. Ушел из этого чужого счастья навсегда, поняв, что ему никто не скинет веревочной лестницы с крепостной стены, а, напротив, – все станут защищать эту стену от него, Германа, и защищать с нарастающим упорством.