Текст книги "Оснований для паники нет"

Автор книги: Алексей Карташов

Соавторы: Александра Тайц
сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

– Слушай, – спросил я, – как называется такой рубанок, на букву «ш»? Друг Илюша глянул через плечо озабоченно:

– Как рубанок может быть на букву «ш»? Рубанок и есть рубанок.

– Ну как же?! Есть, например, фуганок, помнишь? Ты инженер или кто?

Илюша развернулся в кресле:

– Фуганок есть. Но я вообще-то инженер-механик, при чем тут рубанки? Только не говори мне, – он протестующе выставил ладонь вперед, – что инженер должен знать все. Я не Сайрус Смит [1]1
  Сайрус Смит – один из главных героев романа Жюля Верна «Таинственный остров», талантливый ученый и инженер, обладавший энциклопедическими знаниями.


[Закрыть]. Ты, кстати, тоже.

– А жаль.

Он покачал головой, отвернулся к своему дурацкому экрану и застучал.

– А много твой Сайрус Смит в автокаде бы наработал? – раздался ядовитый голос минуты через полторы. – А в матлабе?

– Ну…

– А может, он схему процессора умел строить? – Илюша мотнул головой в сторону некрасиво распяленной на экране микросхемы, помолчал. – И вообще, что ты о Гугле слышал?

Я не то чтобы обиделся. Такие разговоры про Сайруса Смита были у нас чуть не каждую неделю. Особенно с тех пор, как мы получили от федералов заказ на новые анализаторы. Дело, конечно, важное, безопасность полетов и тому подобное. Но… Только один принцип работы, жесткие параметры, многие, на мой взгляд, бессмысленные. Я слегка отупел за год аврала, вот даже простые слова стал забывать. А может, это уже склероз?

Гугл – оно конечно… Но неспортивно! Эдак мы вообще по-русски говорить разучимся, если все в Гугле смотреть. Да как же его? Что-то вроде шуршавчика. И на фельдфебеля тоже похоже. Или нет? М-да… не клюет. Хорошо, решил я, сейчас мы его загоним в подкорку, пускай там поварится в собственном соку. Всплывет, куда оно денется. И без всяких Гуглов.

Вечером, подъезжая к дому, я забеспокоился. Почему не горит свет? Ах, да. Машка же уехала утром к сыну! Решила не дожидаться выходных – нам обещали ураган.

Я включил свет в прихожей, снял куртку и ботинки, выключил свет, потом включил свет в гостиной, включил телевизор – пусть поворчит, потом зажег лампочку на кухне и стал шарить в холодильнике. Машка, может, и права – много на электричестве не сэкономишь, а ботинки не грязнее тапочек. Но должен же быть порядок. По телевизору опять какую-то чушь передают… Рубанок, рубанок… простое же слово!

После ужина я сдался и открыл Гугл. Так, «рубанок», 823 тысячи раз. Большой рубанок. «Рубанок ш»… хм… рубанок шлифовальный… рубанок широкий…. Ширази Хафиз, рубаи… что за бред они предлагают! Я плюнул, подошел к книжному шкафу. Не понимаю я эти новомодные электронные книжки. Книга должна пахнуть. Сначала типографской краской, потом желтеющей бумагой, потом старым столярным клеем и пылью… Книгу нужно листать! А не тыкать бессмысленно пальцем в кнопки.

Я вытащил потрепанный томик «Золотого осла» и уже добрался до похождений проныры Диофана, как вдруг меня осенило. Господи, ну конечно же! Шерхебель! Такие хорошие слова: шерхебель, зензубель, фальцгебель, шпунтубель! Я вспомнил нашего учителя труда, в потертом берете и синем халате, и запах свежих стружек.

Перед сном я, проверяя в последний раз почту, заодно набрал в Гугле «шерхебель». Ответ был мгновенным: «Ваш поиск – шерхебель – не соответствует ни одному документу».

Я тупо уставился в экран. Ну хорошо, а Яндекс? Который «все найдется»?

Яндекс ответил примерно так же. Я спустился вниз, на кухню, налил себе рюмку коньяку. Посмотрел на часы. Полпервого. Пора спать, хватит ерундой заниматься.

Во сне Аристомен с Диофаном, оба в синих беретах, учили меня работать на токарном станке в школьной мастерской. Я остро ощущал запах нагретого дерева и проснулся в задумчивости.

Назавтра я выехал из дома пораньше: пятница, хотелось поскорее закончить дела на работе и засветло уехать к своим. Не повезло – я наглухо застрял на железнодорожном переезде. Сначала электричка проползала невыносимо медленно, потом скорый на Нью-Йорк, потом какой-то допотопный маневровый тепловозик суетливо ездил туда-сюда. Я и не знал, что тут остались такие. Наконец, загорелся зеленый, и все с облегчением рванули вперед.

Бестолково как сделано, думал я с раздражением! И главное, светофор поставили, а этого нет… Господи, да как же его? Полосатая такая палка! Черт, да что это такое со мной! Спросить, что ли, у кого?

У меня в отделе русских шестеро из восьми. Крис и Дэвид называют себя угнетенным меньшинством. Спрашивай – не хочу, но я побоялся, ведь на смех поднимут, старый, скажут, склеротик. Поэтому сначала я решил похвастаться Илье вчерашним достижением.

– Илюша! Шерхебель! – торжественно провозгласил я, войдя в офис.

Он повернулся ко мне и вопросительно поднял брови. Что же он такой бестолковый, забыл, о чем мы говорили?

– Шерхебель! Вспомнил?

– Прости, ты о чем?

– Ну, рубанок на букву «ш», вчера говорили! Он помотал головой, подумал:

– Не знаю такого слова.

– Я тоже не знаю, – отозвался из-за загородки техник Володя.

– Дай-ка посмотрим! – Илья повернулся к экрану.

– Погоди! Не смотри, его в Гугле нет почему-то, – смутился я.

– Что ты мне голову морочишь? Если нет в Гугле – значит, нет такого слова. – Илюша раздраженно развернулся обратно к экрану и надолго замолчал. Решил, наверное, что я его разыгрываю. Н-да. Спрашивать про полосатую палку было явно не ко времени…

С самого утра навалились срочные неотложные дела

– перед выходными так всегда бывает, а тут еще ураган приближался. Какие-то встречи, передача проекта, потом я готовил отчет шефу, он после обеда летел в Вашингтон докладывать.

Только в час я наконец сделал себе вторую чашку кофе. Открыл Википедию, «железные дороги». Добросовестно прочитал статью и не нашел ничего похожего. Неужели нельзя в такой статье описать, как выглядит железнодорожный переезд? Так, посмотрим на «переезд». Ничего.

Меня охватило неприятное беспокойство. С некоторым колебанием я набрал номер жены. Путано объяснил, чего я хочу.

– Полосатая палка? Опиши, пожалуйста, подробнее. Да, вот именно так и сказала. Она психолог. Пришлось

себя сдержать, уж очень хотелось избавиться от смутного ощущения непорядка.

– Ну Маш, как описать-то? Палка такая, брус скорее даже. Длинная. Она опускается и перекрывает дорогу, когда приближается поезд. А когда пройдет, поднимается, и можно ехать.

– Разумно, – одобрила Машка. – А в каком смысле она полосатая?

– Черно-белые полоски. Поперечные.

– Тоже разумно! Это тревожная окраска, – пояснила она.

Потом задумалась еще и вдруг спросила вкрадчиво:

– Так когда можно ехать, по правилам?

– Когда шлагбаум поднят, – ответил я, не раздумывая. – О! Спасибо, золотко! Видишь, как было просто! Сам вспомнил!

– Ну и хорошо! – обрадовалась Машка. – Ладно, извини, мы тут с Олегом фрикасе делаем! Вечером договорим, целую!

Я с минуту сидел перед экраном, потом набрал слово «шлагбаум» и закрыл окно с раздражением. «Ни один запрос не соответствует»… Ну-ну. Черт бы побрал онлайновые эти словари для дебилов. Слово «фрикасе» смотреть даже не стал.

По дороге домой я вспоминал самые разные слова, стараясь докопаться до давно забытых. Озеленение, спартакиада, звеньевой, ударник… Ну хорошо, не было особой нужды их употреблять, умерло так умерло. А вот то, что я забываю всякие технические термины, это уже хуже. Читать надо больше, читать! А то уши шерстью зарастут.

Но я понимал, что просто уговариваю себя и боюсь совсем не склероза.

В три последующие дня события разворачивались все быстрее и быстрее. Я спешу записать их ход, хотя не уверен, что это кому-нибудь может понадобиться и что хоть кто-то сумеет прочитать мои записи.

В пятницу вечером погода окончательно испортилась. Я позвонил Машке и Олегу, и они отсоветовали ехать: дороги забиты, рисковать не стоит. Машка долго меня вразумляла – что надо закрыть, за чем следить, куда звонить в случае чего. Взяла с меня обещание не выходить на улицу…

Я проснулся в субботу утром, выпил кофе и включил телевизор. Обещанный ураган никуда не свернул и катился прямо на нас, медленно, как почтовый дилижанс, десять миль в час. В три часа дня, пророчил взволнованный ведущий, глаз урагана коснется берега в районе города Хаверхилл, штат Массачусетс. В пяти милях от меня. Надо подготовиться – время еще есть.

Приготовления отвлекли меня от забытых слов. Я закрывал окна, ездил за едой и питьевой водой, за бензином для генератора, заряжал аккумуляторы и наливал воду в ванну. Солнце уже скрылось за плотной пеленой, но мелкий дождик был теплым и безобидным. И только ветер крепчал и задувал ровно и механически безжалостно.

Темнеть начало в четыре, к половине шестого наступила ночь. Ветер все усиливался. Я слушал, как трещат тополя, посаженные несколько лет назад, как выламывает секции из старого забора, как со звоном вылетает стекло из окна сарая. Потом где-то оборвало провода, свет мигнул и погас. Я включил генератор, выключил все лампы, кроме настольной в кабинете, и поставил на зарядку ноутбук и телефон, а потом долго сидел у окна, глядя на темный силуэт акации на заднем дворе. Порывы ветра пригибали ее почти до земли, и все же она вновь и вновь выпрямлялась.

Забытые слова вдруг нахлынули, дразнясь на расстоянии вытянутой руки, будто плотину прорвало. Как называются обезьяны, совсем маленькие, которые тараканами питаются? А те, которые целыми днями занимаются любовью? А такой зверь, который живет в земле, голый и розовый? Как называется тот, кто ведет представление в цирке? А хлыст у укротителя – как? А в швейной машинке такая круглая штучка, с ниткой внутри? Или вот когда делают ткань, то одни нитки идут вдоль, а другие поперек, и как-то же они называются!

Техника вспоминалась совсем плохо. В памяти всплывали страницы из пятого тома «Детской энциклопедии» с допотопными механизмами, которые давно уже нигде не найдешь, кроме музея. Термин «червячная передача» я неожиданно вспомнил, но забыл, как она выглядит. А как были устроены подъемные механизмы до появления кранов? Ведь я знал это когда-то!

Мир филологии таил множество зыбких образов, которые я не мог даже объяснить своими словами, так что искать смысла не было. Я едва мог вспомнить, что эти понятия существуют, а для чего они нужны – бесполезно было спрашивать память. Сколько есть других наук, я старался не думать. Но и в обыденной жизни, что страшнее всего, зияли провалы, куда ни хватись.

Как называется решетка в печке? Через нее пепел ссыпается… господи, куда же он ссыпается? Вниз, в общем. Русская печка беленая, а есть еще другие, они покрыты таким блестящим кафелем. Что это за печки? Ах да, голландки! А кафель этот – у него ведь тоже есть имя!

Я открыл бумажную энциклопедию – в свое время я купил это странное издание в одном томе на папиросной бумаге и ни разу не пожалел. Долго рылся в статьях. Ладно, черт с вами. Попробую онлайн.

Слава богу, интернетный кабель не оборвало. Я полез смотреть устройство ткацкого станка. Потом устройство печки. Потом про обезьян. Я прочитал статьи в Википедии, побродил по ссылкам, и меня все сильнее охватывали беспокойство и неудовлетворенность.

Страницы томили умолчаниями и странным косноязычием, будто их писал не больно прилежный старшеклассник. Ссылки быстро заводили в мутные статьи, то бульварные, то вообще не имеющие к делу отношения, иссякали, как ручей в песках. Ощущение удавки на горле стало почти физическим.

Я не мог больше сидеть на месте, вскочил, прошелся по комнате, вышел на задний двор. Ветер на время ослабел, листья уже не кружились, заполняя все пространство, а только метались под ногами.

Ценой мучительного внутреннего штурма мне удалось восстановить в памяти скудную горстку слов. Сначала я вспомнил имя любвеобильных обезьян – бонобо, но потом боялся даже начинать поиск. Но дело-то было серьезное!

Я вернулся в дом. Записал на листочке из отрывного блокнота три слова: бонобо, шамбарьер и суппорт. Открыл поиск.

Три раза кости покатились по сукну, и я получил три одинаковых ответа: «Ваш поиск не соответствует ни одному документу».

Я помотал головой и неловко вылез из кресла. Хватит, спать. А то уже черт знает что мерещится. Пойду выключу генератор.

Я решил ночевать в подвале – ночью обещали смерчи. Пристроил фонарик у изголовья, закрыл глаза. Сон не шел – обезьяны бонобо кривлялись и развратничали за сомкнутыми веками, я с трудом отогнал их. Старый дом скрипел и вздрагивал под ударами ветра. Казалось, что вокруг на сотни миль нет ни одной живой души. Все это вполне укладывалось в ощущение осыпающегося мира, где слова облетают, как мертвые листья, и их уносит ветер, а на голых ветках остается десяток жалких междометий.

Воскресным утром я проснулся в полной темноте. Подвал, не сразу сообразил я, разом вспомнил вчерашний день, и уже не спрятаться было обратно в сон. Я встал и вышел в мутное утро, надеясь в движении обрести какую-то цель.

Дождь гнало почти горизонтально, закручивало между кустов, поломанных штакетин и старых качелей. Тополь лежал поперек газона, вывороченный с корнями. На улице по-прежнему никого не было. Надо было включить генератор, но сил выходить на террасу не было – дождь залил и ее, сквозь сетки в окнах, и опрокинутый стул пялился подошвами четырех ножек, странно белыми. Я разжег примус и намолол в ручной мельнице кофе: может быть, приду в себя. Набрал номер жены – не отвечает. Позвонил сыну.

Связь прерывалась, вместо речи слышались обрывки слов и какое-то кваканье. Я несколько раз прокричал «у меня все в порядке», ответа, кроме «тоже», не расслышал, а потом сигнал пропал совсем. Ладно, они в порядке. Это главное. Посмотрел на часы: еще только десять. Приберу-ка я постель. Открыл дверь в подвал, посветил фонариком и оцепенел.

Старая гидроизоляция не выдержала: на полу стояла вода. Так. Насоса нет. Помощь вызывать без толку, пока ветер не утихнет. Да у них и потом будут другие дела, поважнее моих. Где у нас ведро и тряпка?

К полудню дождь ослабел, а потом и подземные воды истощились, хотя бы временно, и заливать перестало. Вечером я еле стоял на ногах, болела спина, руки саднило, но в подвале стало относительно сухо. Я нашел в холодильнике сыр, размякшее масло, пару булок, вскипятил на примусе чаю и снова включил генератор.

Стемнело, дома стало даже уютно. Настенные часы громко тикали – ветер улегся, и их опять было слышно. Я прикончил последний кусочек сыра, отхлебнул чаю и сказал себе: «Ну?»

В общем, было уже понятно, что надо делать, только очень не хотелось. В конце концов я уговорил себя и отправился за орфографическим словарем, старым, на пожелтевшей бумаге.

Найти незнакомые слова оказалось тоже не такой простой задачей. Я раскрыл словарь в середине и скользил по столбцам, пока не нашел слово, которого не знал. Гугл, впрочем, тоже. Потом второе, третье.

Значение слов «стретта», «оронго», «ларга» мне пришлось смотреть в любимой бумажной энциклопедии – в сети их не было. Впрочем, я бы прожил без этих слов, как жил все предыдущие долгие годы. Меня больше угнетало другое.

Интернет на глазах менялся. На первый взгляд сайты выглядели как обычно – картинки, подписи, статьи мелким шрифтом. Однако, всмотревшись, я обнаружил, что не могу толком прочитать напечатанный текст. Глаз спотыкался на странных, видимо, жаргонных словах, содержание терялось в вязких придаточных предложениях, слова становились все короче, начали часто повторяться. Я давно потерял ориентировку и первоначальную цель и брел от ссылки к ссылке.

Шли часы. Я подливал в рюмку коньяк и пытался понять смысл посланий на страницах, причем все менее и менее успешно. В какой-то момент обнаружил, что брожу по кругу. Хуже того: теперь каждая страница занимала только один экран, а синие подчеркнутые гиперссылки пропадали на глазах, пока я не пришел на сайт, где вообще не было никакого текста. Посреди страницы располагалась фотография неодетой девушки с черными бессмысленными глазами и выражением лица, которое я затруднился хоть как-то интерпретировать.

Я нажал на кнопку «назад» в браузере. Ничего не произошло. То есть почти ничего: мне показалось, что выражение лица у девушки слегка изменилось. Да, определенно, она теперь смотрела злорадно.

Кукушка прокуковала час ночи. В голове у меня было совсем пусто. Докурив, я открыл список своих ссылок и выбрал наугад одну, потом другую, третью.

«Эта страница недоступна».

И вдруг грянул телефонный звонок.

Что это? Мы ведь отключили линию уже год назад, просто я не собрался убрать аппарат.

Я смотрел на телефон и считал звонки. Раньше у меня было установлено, что после четырех звонков включается автоответчик.

Четыре. Пять. Шесть. Семь. Восемь.

Я снял трубку.

В трубке шуршало и тяжело дышало. Потом щелкнуло, и преувеличенно ласковый, даже слегка эротичный женский голос сказал:

– Это записанное сообщение. Прослушайте важную информацию от губернатора.

В трубку ворвался шум, вроде атмосферных помех в старом радиоприемнике. Шипение и треск, голос пробивался через них с трудом. Я вслушивался напряженно, но вылавливал только служебные и некоторые ключевые слова: «прежде всего… конечно… осторожно… помощь идет…». В какой-то момент шум почти пропал, но это был уже конец записи. «Помните: оснований для паники нет», – веско сказал губернатор, и раздались короткие гудки отбоя.

Глупо, но эта фраза успокоила меня. Я выключил компьютер, умылся, заглушил генератор и пошел в спальню, наверх. Опасность уже миновала.

Утром понедельника, умываясь, я опять вспоминал минувший день.

Что за чертовщина? Куда я забрел, блуждая по Интернету? Может быть, это какой-то новый вирус?

Эта мысль меня утешила. Я спустился вниз, и вдруг вспыхнул свет. Заурчал холодильник, вокруг запищали на разные голоса приборы, словно жизнь начала возвращаться в дом.

Давно я не делал себе завтрак с таким удовольствием. Теплый свет над столом, горячая овсянка, кофе с сахаром и сливками – что еще нужно человеку?

– Так, – подумал я вслух. Оснований для паники нет, губернатор сказал. А значит, что? Значит, не паникуем, живем как обычно, едем на работу. Я выглянул на улицу: вроде все в порядке, даже солнце проглядывает. Можно, конечно, под ураган и выходной взять, но я же тут обалдею, дома. Уже невесть что мерещится.

Радио в машине барахлило – видимо, ретрансляторы вышли из строя, новости послушать не удалось. Ладно, подумал я, сейчас с ребятами поговорю и все узнаю.

В фойе ярко горел свет, негромко играла музыка, словно никакого урагана и не было. Я поднялся на шестой этаж и еще от лифта услышал взрывы смеха и голос Володи. Поди, собрались у подоконника, попивают кофе и судачат. Сейчас я войду и строго скажу: «А работать кто будет, бездельники?», а Дэвид старательно скажет: «Пюшшкин!»

Ох, слава богу. Все хорошо. Все как обычно.

Я прибавил шагу, но у двери офиса остановился в смутной тревоге.

Я не понимал ни слова.

Язык определенно был русский, Дэвид, значит, еще не приехал. И говорил именно Володя – как обычно, с ленцой и будто в шутку. Но это был птичий язык, я мог понять только «да», «нет», «ну вот». В ответ послышался голос Ильи, рассудительный и солидный. Он выговаривал слова как обычно – отчетливо, интонируя, как актер старой мхатовской школы. Но на том же птичьем языке. Потом он замолчал.

Я оцепенел, физически не в силах пошевелиться. Потом заставил себя вдохнуть. Выдохнул. Сделал шаг вперед, переступив порог лаборатории. Откашлялся и преувеличенно бодро провозгласил:

– А работать… И не договорил.

Они молча развернулись ко мне, все шестеро. Шесть белых лиц со стертыми чертами и черными глазами без зрачков.

Я едва удержался, чтобы не побежать назад по коридору, как в детстве или в страшном сне, из последних сил. Спокойно, спокойно… Все как обычно. Шарахнулся от бесшумно открывшихся дверей лифта – нет уж, мы уж как-нибудь сами, без технологий! Сбежал по пожарной лестнице, залез в машину, захлопнул за собой дверь. Кажется, ушел! Я вылетел на дорогу, джип слева затормозил с визгом и возмущенно загудел.

Радио заработало, передавали новости, возбужденно тараторя – и я опять не понимал ни слова, на этот раз по-английски. Я покрутил ручку настройки – везде то же самое. Выключил. Набрал номер жены. Гудок. Два. Три. Четыре. Пять. Шесть…

В трубке зашуршало и я услышал Машкин тревожный голос:

– Да!

Шум усилился, больше слов было не разобрать, только знакомые интонации.

– Машка, все в порядке, я очень скоро приеду! – закричал я сквозь шорох. – Уже еду!

Руки тряслись. Я остановился у обочины, вытащил сигарету и закурил. Снова включил радио и пополз по шкале. 85, 86, 87… все тот же бред. Стоп!

Ведущий говорил не спеша и с юмором. Он говорил о Диккенсе. Говорил старым, добрым английским языком, читал со вкусом большие куски из «Лавки древностей».

Сигарета догорела, а я все сидел и слушал, обдумывая неизбежный вопрос: «Это живой эфир или запись?» И еще: «Просто телефонная связь плохая, правда же?»

Наконец я тряхнул головой. Какая разница. Еду к своим. Только заеду домой, словари заберу. Там-то точно еще остались слова.