Текст книги "Данте"

Автор книги: Алексей Дживелегов

Алексей Карпович Дживелегов
Данте Алигиери

Бюст Данте. Неаполитанский музей.

От автора

Биография Данте никогда не может быть задачей чисто повествовательной. В ней столько спорного и темного, что она всегда – задача наполовину исследовательская. А для советского писателя особенно. Потому что многое, что европейская литературная историография считает бесспорным, для нас таит вопросы, требующие раскрытия. И наоборот, многое, что там вызывает наиболее острые споры, для нас не представляется важным.

Поэтому необходимость быть догматичным – она вытекала и из размеров книги, и из характера издания, – подчас очень тяготила автора. Приходится ведь решать на основании обстоятельной аргументации, а ее невозможно дать. Мотивы остаются неизвестны читателю. Даже такие вещи, как признание подлинным или поддельным того или иного произведения Данте, остаются немотивированными. Почему одно из приписываемых Данте писем фигурирует в книге, а другое нет? Осведомленный читатель, знакомый с составом переписки или свода канцон, конечно, имеет право заинтересоваться основаниями отбора. Но его любознательность останется втуне. Вся лаборатория от читателя скрыта.

Из текстовых иллюстраций, кроме цитат из произведений самого Данте, давались только выдержки из современников и ближайших по времени биографов и комментаторов. На все остальное не хватило места. Зато автор не скупился на такие факты, которые раскрывают социальную обстановку, в которой до Данте жила Флоренция, в которой Данте жил во Флоренции, в которой он блуждал после изгнания. Ибо только в этих фактах можно получить объяснение личности поэта и его произведений и найти четкое истолкование того внутреннего кризиса, который сломал надвое его идеологию.

Тяжкие трудности представляла необходимость цитировать стихи Данте, особенно терцины «Комедия», в русских переводах. Не хотелось давать переводов в прозе. А существующие переводы «Комедии» таковы, что невозможно выбрать один какой-нибудь и его держаться. Их общая особенность та, что они очень отдаленно и неточно передают смысл. Поэтому и приходилось прибегать к такому дикому приему, как – особенно в больших цитатах – сборный перевод: одна терцина из Голованова, две из Чюминой, две из Мина. И приходилось еще все их слегка ретушировать, чтобы приблизить к подлиннику. С «Новой жизнью» было легче, потому что в распоряжении автора находился хороший перевод А. М. Эфроса, который вскоре появится в издательстве «Академия». Совсем плохо было с канцонами, не вошедшими в «Новую жизнь»: их переводов вообще не существует, хотя между ними – едва ли не лучшая из всех дантовских канцон: «Три женщины пришли раз к сердцу моему». И нужно ли говорить, как важны канцоны для понимания душевного кризиса Данте?

Чтобы не испещрять подстрочными цитатами страницы книги и не тратить места на примечания, я при каждой стихотворной цитате ставил начальную букву фамилии переводчика. Они означают: Б. – Бальмонт, Г. – Голованов, М. – Мин, Ч. – Чюмина, Э. – Эфрос.

А. Дж.

Глава I
Флоренция до Данте

1

Поздней осенью 1147 года, в ясный день, какие бывают в Тоскане в это время очень часто, на маленькой городской площади Флоренции царило большое оживление. Город отправлял свое ополчение в Палестину – биться с неверными. Готовился второй крестовый поход: Иерусалиму, полвека находившемуся в руках христиан, грозила опасность, и нужно было спешно слать ему помощь. Крест приняли два короля: Людовик VII французский и Конрад III Гоэнштауфен немецкий. С ними – множество баронов и рыцарей из всех стран Европы. Флоренция не хотела отставать от других. В ее летописях было записано, что при решительном штурме Иерусалима первым взошел на стены со знаменем города в руках флорентийский рыцарь Паццо деи Пацци. Новое поколение воинов горело желанием поддержать славу отцов.

В числе этих воинов находился Каччагвида, предок Данте Алигиери. Он не вернулся во Флоренцию: погиб в жарких пустынях Востока смертью храбрых. Поэт обессмертил его, набросав яркий и лучезарный образ его в своей «Комедии». Ему он вложил в уста картину нравов, царивших во Флоренции в середине XII века. Чтобы ясно представлять себе, чем была Флоренция за полтораста лет до Данте и как она потом росла, нужно твердо помнить рассказ Каччагвиды.

Времена были героические. Шла терпеливая самоотверженная борьба за будущее. Городу, который стоял на берегу Арно, в своей котловине приходилось отстаивать существование и свободу. Он кругом был окружен холмами, и на каждом стояло по крепкому замку, мимо которого нельзя было ни проехать безопасно, ни провезти товары без потерь. Заложены были все пути: к Риму, т. е. к главному потребительскому центру Италии, к Пизе, т. е. к морю, к Милану, т. е. к Европе, к Венеции, т. е. к главному посредническому рынку между Востоком и Западом. Город задыхался. Его необыкновенно удобное положение на перекрестке всех главных торговых путей не могло быть использовано. Нужно было биться, чтобы освободить эти пути. И бились. Бились изо дня в день, из месяца в месяц, упорно и настойчиво. Одна за другою исчезали башни с окрестных холмов, разрушенные до основания, а владельцы их переселялись в город, сначала силком, потом привыкали и даже становились хорошими гражданами.

Хозяйство было в младенческом состоянии. Торговали немного, производили слабо. Жизнь была скупая, скромная, почти грубая («Рай», 15, Ч.).

 
В те дни  Флоренция простую жизнь вела
Под сенью той стены, где в третьем и девятом
Часу сзывали весь народ колокола
К молитвам и труду.
 

На одной из стен стояла церковка, построенная тосканским маркизом Уго, и по ее звону привыкли устраивать исстари свою жизнь флорентийские граждане.

 
И целемудренна, чужда она была
Безумной роскоши и буйного веселья
На женщинах там  не  блистали ожерелья
И драгоценные венцы и пояса.
Я был свидетелем, как в гости шел с женой,
Не знавшую румян Беллинчионе Берти,
И пояс он носил с отделкой костяной.
А Нерли с Веккио и не слыхали даже
О роскоши одежд, а дома жены их
Лишь о веретене заботились и пряже
И были счастливы в занятиях своих.
Не угрожало им вдовство на брачном ложе…
 

Картина маленького городка, не знавшего еще большой торговли, которая в условиях того времени требовала поездок, во время которых жены дома оставались «вдовами на брачном ложе». И хотя эти поездки продолжались долго, мужья были уверены, что ни любовь, ни верность не будут нарушены. А о том, каковы были нравы, можно судить по такому рассказу в хронике Джованни Виллани:

«Когда император Оттон IV прибыл во Флоренцию и увидел красивых женщин города, которые ради него собрались в церкви Санта Репарата, эта девушка – Гуальдрада, дочь Беллинчоне Берти – понравилась ему больше всех. Тогда отец ее сказал императору, что он своей родительской властью разрешает ему ее поцеловать. Но девушка отвечала, что ни один живой человек не поцелует ее, если не будет ее мужем. За эти слова император очень ее хвалил, а граф Гвидо, полюбив ее за ее достоинства, взял ее в жены по совету императора, хотя была более низкого происхождения и не имела большого приданого».

Графы Гвидо были последними крупными баронами, с которыми пришлось биться флорентинцам, и брак молодого графа с Гуальдрадою, которую так же, как и ее отца, помянул, приобщив к бессмертью, в «Комедии» Данте, символизировал заключительные этапы борьбы с баронами.

Пока шла борьба, Флоренция была «трезва и скромна», не знала ни больших богатств, ни роскошной жизни, ни спутницы того и другого – распущенности. Она была совсем небольшим городом, с высокими стенами и рвом и с широко раскинувшимися пригородами, которые лет через двадцать начнут окружать второю стеной. Южный угол городского четырехугольника подходил к Арно там, где теперь галлерея Уффицци. Вдоль реки стена шла до нынешнего моста Trinita, а противоположная проходила по линии левой стены нынешнего собора. Длина четырехугольника между стенами была равна приблизительно расстоянию между собором и рекой. Городская площадь была гораздо меньше нынешней. Ее окружали дома-крепости дворян, поселенных в городе, а у самого Арно, на месте нынешней площади Синьории, стояло огромное укрепление семьи Уберти. Единственным мостом через Арно был существующий в перестроенном виде и сейчас Старый мост (Ponte vecchio).

Необходимость борьбы с баронами и отсутствие противоположных крупных интересов поддерживали в городе большое единство. Не было партий, не было корпораций, за чертою которых оставалось бы менее привилегированное большинство. Город считался еще вотчиною тосканских маркграфов, но зависимость его ни в чем, кроме определенной дани, не выражалась. Внутри своих стен и в ближайшей за ними округе он управлялся самостоятельно. Горожане занимались торговлей и ремеслами и собирались на вече, где выбирали своих старейшин. Сначала их называли просто boni homines, выборными, но уже по примеру других городов начинали величать и консулами. Они судили, раскладывали подати, водили на войну.

Все было просто, однообразно, мало расчленено, но все было здоровое и крепкое: хозяйство, обычаи, управление. И жизнь била ключом, молодая и буйная. Флоренция была на заре своего существования и двигалась вперед гигантскими шагами.

2

Главная задача заключалась в том, чтобы довести до конца борьбу с баронами. Хозяйство не могло развиваться, пока хоть несколько замков засоряли торговые пути. Эта борьба была окончена в самом начале XIII века. В 1209 году последние бароны, покоренные, переселились в город. Было как раз время. Флорентийская торговля не могла больше ждать. Мировая экономическая конъюнктура, открывшаяся вместе с крестовыми походами, должна была быть использована и ею. Недаром Пацци деи Пацци дивил мир своим геройством, а Каччагвида сложил голову под кривым ятаганом сарацин. Во второй половине XII века определился и тот товар, на котором по-первоначалу должно было воздвигнуться благосостояние Флоренции. Это – французское и фламандское сукно; грубый полуфабрикат, который привозился в город, здесь подвергался переработке, распространялся по Италии и шел за границу. Купцы, которые сосредоточили в своих руках операции по привозу, переработке и вывозу сукна, образовали корпорацию, которая по названию улицы, где помещались ее главные учреждения, стала называться, «купцами из Калималы», Mercatores de Calimala. Первый подлинный документ, в котором она упоминается, относится к 1182 году. А к концу XII века в этой корпорации было уже объединено все купечество.

К этому времени очень возросло количество рыцарей, переселенных в город после разрушения их замков. Они завели связи с другой феодальной группой, окрестными землевладельцами. А торговцы, которые не входили в Калималу, стали группироваться в большую ассоциацию среднего и мелкого купечества.

Торговля и промышленность росли, и темпы роста все ускорялись. Первым признаком этого была непрерывная дифференциация. В 1202 году из Калималы выделилась новая корпорация – менял, Cambio: признак, что кредитное дело желало стоять на собственных ногах. Вскоре за нею последовали еще две. Сначала у Ворот св. Марии обосновалась группа торговцев разных специальностей, называвшаяся по первому месту жительства Mercatores di Рог Santa Maria [1]1
  В начале следующего века, когда в ней стали играть руководящую роль шелковые фабриканты, она стала называться шелковым цехом, arte di Seta.


[Закрыть]. А за нею следом создали свою корпорацию и мелочные торговцы, Mercatores Communes, но у них не хватило силы для длительного самостоятельного существования: они слились с другими организациями.

Параллельно развертывается и усложняется городская конституция. Боевые задачи, обусловленные непрекращавшейся, несмотря ни на что, борьбою с дворянством, вызвали появление во Флоренции в самом начале XIII века (окончательно в 1207 году) подестата – формы, которая всюду в Италии в это время приходила на смену консульской организации и вводила также и Флоренцию в эпоху «второго устройства». Консульство перестало удовлетворять нуждам обороны и управления главным образом из-за своего многоголовия: консулов бывало до 12 человек. Подеста был выборным должностным лицом. Брали его непременно из нефлорентинцев, чтобы он оставался беспристрастным в игре местных интересов; предпочитали, особенно в первое время, опытного воина, чтобы он мог успешно командовать городским ополчением; срок ему назначали небольшой, чаще всего полугодовой, чтобы не заживался и не заводил в городе связей. По мере того как военные задачи отступали на задний план, – ибо дворяне как раз около этого времени были покорены окончательно, – подеста постепенно превращался из военачальника в судью и администратора.

Общий характер конституции флорентийской из-за смены консульской власти подестатом не изменился. Ее основою и силою была коалиция хозяйственных соединений. Только круг этой коалиции стал постепенно шириться. Торговля в течение всего XII века была единственным полем хозяйственной деятельности. Кредит едва-едва начинал играть роль; он завоевывал себе свободу в борьбе с жесткими постановлениями канонического права, запрещавшего «лихву». Ремесло находилось в младенческом состоянии. Первое упоминание о том, что существуют ремесленные цехи (arti), мы находим в 1193 году, да и то очень смутное: речь идет о семи цехах, каких – мы точно не знаем; знаем только, что шерстяной цех (arte di Lana) был в их числе. Политической роли в это время они не играли никакой.

Но жизнь делала свое дело. По мере того как приобретала крупное значение та или иная область активной хозяйственной деятельности, база действительной конституции раздвигалась и давала место корпорации, ее представлявшей. Борьба за расширение конституционной базы в интересах той или другой группы флорентийского общества будет идти в продолжение всего XIII века. В основе ее будет лежать рост флорентийской промышленности, именно промышленности, не ремесла. Растет она одна. Если растет ремесло, то соответствующий ремесленный цех переходит в число купеческих. Ибо капитал, работающий в промышленности, – торговый капитал. Наиболее типичным фактом этого порядка был переход arte di Lana из ремесленных цехов в купеческий во второе или в третье десятилетие XIII века. Это – факт не исключительно флорентийский. В Тоскане он повторится в точности в Сиене и Пизе, повторится во многих ломбардских городах, будет воспроизведен во Фландрии и вообще станет типичным фактом эволюции европейской промышленности. Производство шерстяных материй как по условиям техники, так особенно по условиям рынка стало невозможно вести в рамках мелкого ремесленного производства. Уже одна необходимость сразу закупать большие партии шерсти за границею требовала большого капитала. Дело организуется частью как домашнее производство, частью как мануфактура. Во главе каждого предприятия становится купец-капиталист. Управляет делами всего цеха совет из купцов, хозяев предприятий, входящих в цех. В Lana именно такой порядок и установился, и естественно, что цех потребовал и добился перевода из ремесленных в купеческие. Именно среди купеческих было его настоящее место. Но он сохранил название ремесленного цеха, arte, которое потом примут и остальные купеческие и вообще «старшие» цехи. Состав «старших» цехов (так станут звать их с 80-х годов XIII века) пополнился в третье и четвертое десятилетие XII века. В него вступили: судьи и нотариусы (1229), врачи и аптекари, меховщики. Всех стало семь.

Капитал накоплялся постепенно. Основание, хотя и незначительное, положила торговля XII и начала XIII века, а быстрый рост капитала начался со второго и третьего десятилетия XIII века. Флорентийские купцы стали давать ссуды под залог земель сначала монастырям, церквам и епископствам Тосканы, а потом и светским баронам. Земель и у тех, и у других было много. Церковные владения искони представляли собою внушительную площадь, почти нетронутую, а тосканские бароны, переселяясь в города, удержали за собою все свои земли. Флорентинцам было важно, чтобы срыт был замок, и в этот момент они мало заботились, останутся у барона поместья или нет. А в городском быту наличных денег рыцарям очень скоро стало не хватать и пришлось прибегнуть к ссуде. Результат был тот, что вследствие ростовщических условий ссуды, – денег ведь в обращении было мало и, кроме того, риск церковного проклятия за грех лихоимства являлся предлогом к дальнейшим надбавкам, – большая часть церковных земель и многие дворянские владения перешли в руки флорентийских купцов. Уже в первой половине XIII века эта эволюция в значительной мере завершилась.

В это время в городе уже бурно кипела политическая борьба. Дворяне, поселившись во Флоренции, очень быстро осмотрелись и приспособились. Они были по большей части богаты, ибо поместья с крестьянами остались за ними. Они увидели, что в городе все кругом было объединено в корпорации, легко столковались между собою и начали создавать собственные корпорации. По старой привычке они строили свои дома с крепкими башнями, так что они имели вид маленьких замков. Поэтому свои объединения они назвали «башенными» Societa delle Torri. Боевой опыт рыцарей был очень полезен городу, и они никогда не отказывались от участия в военных предприятиях Флоренции. Но требовали за это доли во власти. А горожане доверяли им тем меньше, чем выше и грознее возносились башни, защищавшие их жилища. С другой стороны, и у дворян, которых жестоко щипали условия земельной ссуды, предлагаемые флорентийскими купцами, накоплялось все больше недовольства. Столкновение готово было разразиться. Для него в местных флорентийских условиях было сколько угодно причин. Нужен был только повод. Его дала распря гвельфов с гибеллинами.

3

«…И причиною было то, что один из молодых дворян в городе по имени Буондельмонте деи Буондельмонти обещал взять в жены дочь мессера Одериго Джантруфетти. А потом, когда он проходил однажды мимо дома Донати, знатная дама мадонна Альдруда, жена мессера Фортегуерры Донати, у которой были две дочери, очень красивые, увидела его с балкона своего дворца. Она подозвала его и, показав ему одну из упомянутых дочерей, сказала: «Кого ты берешь в жены? Я готовила тебе вот эту». Когда он пристально посмотрел на девушку, она ему очень понравилась. Но он ответил: «Я не могу теперь сделать по-другому». На это мадонна Альдруда сказала: «Можешь; пеню за тебя заплачу я». Тогда Буондельмонте сказал: «Я согласен». И обручился с нею, отказавшись от той, с которой был помолвлен раньше и которой клялся. Поэтому, когда мессер Одериго сокрушался среди родных и друзей о случившемся, решено было отомстить, напасть на него и подвергнуть оскорблению. Услышав об этом, Уберти, очень знатная и могущественная семья, родственная Одериго, стали говорить, что лучше его убить: ненависть будет одинаковая, ранят его или убьют; сделаем – там будет видно. И положено было убить его в день свадьбы. Так и поступили. Эта смерть внесла разделение среди граждан: с обеих сторон теснее сплотились родные и друзья, и указанное разделение поэтому так и не кончилось. Оно породило много смут, смертоубийств и усобиц в городе».

Так записал коротко под 1215 годом хронист Дино Компаньи. У других летописцев рассказ развернут в подробное повествование. Ближайшее потомство было убеждено, что это разделение Флоренции на гвельфов и гибеллинов пошло именно от кровавой свадьбы Буондельмонте и именно в 1215 году. Это, конечно, не так. Распря между Буондельмонти и Уберти первоначально не выходила из дворянских кругов [2]2
  Самый факт относится не к 1215 году, а к 1216.


[Закрыть]и представляла собою серию фактов феодальной родовой кровной мести. Скьятта дельи Уберти, первый закричавший, что нужно убивать, и Моска Ламберти, «злым словом» (Дж. Виллани) – «сделаем – там будет видно» – утвердивший всех в кровавом решении, – оба они участвовали потом в убийстве бедного Буондельмонте, – чтобы смягчить ответственность, старались придать своему преступлению вид политического акта. Распря гвельфов и гибеллинов кипела за Альпами и в Италии давно, и украсить дело личной мести звонким политическим лозунгом было очень выгодно. Ведь всюду в Италии усобицы всякого рода немедленно подхватили готовый боевой клич. Партийные наименования, широкие и расплывчатые, часто стали покрывать какое-нибудь местное, вполне реальное соперничество. Раздоры между городами вспыхивали по всякому поводу: крупным нужно было поглотить мелких, равносильные бились из-за торговых интересов, из-за обладания удобной гаванью, горным проходом, речной переправой. Всем нужно было раздвигать границы своей территории. Там, где внутри городов экономический рост подготовил почву для обострения противоречий, партии, вооруженные до зубов, становились одна против другой и оглашали воздух громкими вызовами. И надо всем этим кровавым, но чисто домашним соперничеством висели два непримиримых лозунга, ко всему легко пристающие: гвельфы и гибеллины.

Распря между Буондельмонти и Уберти во Флоренции долго была лишена всякого политического зерна. До тех пор, пока не были вовлечены в борьбу широкие пополанские массы, столкновения, пенившиеся неистовой обоюдной ненавистью, обагрявшие кровью каменные плиты флорентийских улиц, не выходили из рамок местной дворянской усобицы. Что же вовлекало в нее горожан?

Обычно это объясняется очень просто, даже слишком просто. Большинство дворян были старыми вассалами императора и поэтому примкнули к гибеллинам, а пополаны, против которых дворяне уже начинали свои происки, самым естественным образом сделались гвельфами. В действительности эволюция была значительно сложнее. Ведь много гвельфов было и среди дворян, а потом, что особенно важно, переходы из гибеллинов в гвельфы и среди дворян, и среди пополанов были очень часты даже тогда, когда никакая опасность не грозила оставшимся на слабой стороне. Причина была другая. Капитал в поисках прибылей пытался работать с императором Фридрихом Гоэнштауфеном, и наиболее богатые «гибеллинские» семьи складывались, чтобы устраивать ему займы. И Фридриху займы были нужны, потому что борьба с папами, в которой проходили последние годы его царствования, постоянно требовала денег. Но более осторожные семьи не доверяли кредитоспособности императора-еретика. То, что можно назвать тогдашней флорентийской «биржей», т. е. собрания купцов где-нибудь на Старом рынке или на площади перед собором, расценивало шансы императора очень низко. Наоборот, шансы курии, находившейся после Иннокентия III на вершине своего могущества, представлялись ей очень большими. Кроме того, император не мог предоставить никакого обеспечения займам, а курия предлагала очень солидные: сбор папской дани по всей Европе с удержанием, смотря по условиям, процентов или частей капитального долга с собранных сумм. Вот почему, пока был жив Фридрих, среди флорентийского купечества шли такие колебания: то побеждала гибеллинская волна, то гвельфская. А когда Фридрих умер (1250) и в руках его преемников трон зашатался еще больше, победа все решительнее стала склоняться на сторону гвельфов. Кредитоспособность курии одержала верх.

Пополанское купечество было вовлечено в распрю гвельфов и гибеллинов тогда, когда для займов императору и папе понадобилось сколачивать капиталы, т. е., выражаясь современным языком, выпускать облигации. Операцией этой занялись крупные банки, – а их было во Флоренции уже не мало, – которые втягивали в операции свободные купеческие капиталы. И всякая перемена счастья в борьбе Фридриха или Манфреда с папою отзывалась потрясением в городе.

Впервые лозунги «гвельфы» и «гибеллины» прозвучали по-серьезному во Флоренции в 1240 году. Семья Уберти по-прежнему стояла во главе гибеллинов и старалась перетянуть на сторону императора симпатии и капиталы флорентинцев. Восемь лет длилась борьба, в которой Фридрих, кровно заинтересованный, энергично помогал гибеллинам. В 1248 году гвельфы вынуждены были признать себя побежденными и отправились в изгнание. Город остался во власти гибеллинов.

Фарината дельи Уберти, вождь гибеллинов, который казнится в дантовом аду за ересь «эпикурейцев», говорит гвельфскому отпрыску Данте («Ад», 10, Г.):

 
Твои врагами были постоянно
Мне и отцам, и прочим всем  из нас
И были дважды мной отправлены  в изгнанье.
 

Изгнание 1248 года было первым. Оно продолжалось недолго. Император Фридрих умер в декабре 1250 года, и гвельфы, собрав силы, немедленно пошли на Флоренцию, куда их призывало большинство пополанов. Наступил мир, напряженный и тревожный, полный хитрых взаимных обходов и подкопов. Опираясь на широкие пополанские массы, гвельфы провели первую серьезную конституционную реформу (primo popolo), которая была вызвана необходимостью укрепить коалицию хозяйственных соединений; острие ее было направлено против дворянства. Дворянам запрещено иметь башню выше, чем в 50 локтей высоты. «А были и по 120», говорит Дж. Виллани. Цехи конституируются, но государственная организация строится независимо от цехов (уступка гибеллинам). Городское население членится по кварталам (6 кварталов, 12 компаний с чисто военным устройством: предосторожность против гибеллинского бунта) с «вождем народа» (capitano del popolo) и советом из 12 старейшин (anziani) во главе. Сделан таким образом первый шаг к установлению равноправия между купцами и ремесленниками.

Это было необходимо, потому что против гибеллинов, все время имевших поддержку со стороны наследников Фридриха, могла помочь только коалиция всех пополанских сил. Но гибеллины, стиснутые новым строем, не дремали. Их эмиссары были повсюду. И не напрасно. Сын Фридриха, Манфред, унаследовавший светлые отцовские волосы и бешеную ненависть пап, помогал гибеллинам, чтобы не быть отрезанным от богатых финансовых ресурсов Флоренции так ему необходимых. Он, правда, не сумел предупредить их изгнание в 1256 году, но когда они с Фаринатою во главе соединялись с гибеллинской Сиеной, прислал им в помощь отряд в 800 испытанных немецких конников под начальством графа Джордано. Это было в 1260 году. Флорентийские гвельфы, снарядившись как могли, с боевой колесницею, с боевым колоколом, мартинеллою, двинулись против них и встретились под Монтаперти, на берегу Арбии. И такой возгорелся бой, что воды этой маленькой речки «окрасились в красный цвет» («Ад», X). Флорентинцы были разбиты наголову: и колесница, и колокол были отвезены в Сиену в виде трофеев, а в Эмполи граф Джордано собрал совет, чтобы решить, нужно или нет срыть до основания Флоренцию. Все требовали разрушения гвельфского гнезда. Фарината один восстал и не допустил этого.

 
…Я один там был, где был совет
Флоренцию разрушить.  Я лишь громко
Сказать там смел, что делать то не след…
 

Так говорит он об этом с величавой гордостью Данте в аду («Ад», X, Г.).

Гвельфы снова, – то был второй раз, как и говорил Фарината, – пошли в изгнанье и унесли с собою свои капиталы. На чужбине они делали отличные дела с курией и копили богатства. Из своих барышей они финансировали – под папскую гарантию – экспедицию Карла Анжуйского, сокрушившую державу Гоэнштауфенов и открывшую им дорогу домой. Ибо после поражения и смерти Манфреда под Беневентом, гибеллины не могли держаться во Флоренции. Они ушли – и навсегда. Гвельф Данте мог сказать Фаринате слово, в котором была мучительная обида ему («Ад», X, Г.):

 
…Каждый раз
Наш род из ссылки возвращался,
А вашим та наука не далась.
 

Флорентийскому гибеллинизму как политической силе, выступавшей под собственным знаменем, пришел конец. Гвельфы решили подрубить самые корни гибеллинской мощи, ее богатые хозяйственные ресурсы. Имущества гибеллинов, в том числе знати, были конфискованы в пользу государства и потом проданы с молотка. Их дома-крепости в городе – разрушены до основания. На месте крепкого замка семьи Уберти некоторое время спустя, когда пространство, им занимаемое, было очищено от обломков, разбили плошадь, славную поныне площадь Синьории. Позднее Арнольфо ди Камбио возвел на ней палаццо Синьории, а еще позднее между площадью и Арно-Джорджо Вазари построил, галлерею Уффицци.

4

Победу нужно было закрепить в законе. Так как конституция primo popolo была отменена гибеллинами, то теперь издали новую – secondo popolo (1267). В ней роль низших групп буржуазии не была так заметна, как в ее предшественнице. Ведь гибеллинов бояться уже не приходилось, а ни папа, ни Карл Анжуйский, фактически распоряжавшиеся судьбою Флоренции, не хотели усиления народа. Зато впервые была организована «гвельфская партия» как политическое соединение крупной купеческой и банковской буржуазии.

Однако ремесленники вовсе не собирались так легко отказываться от прав, которые им давал закон 1250 года и лишал закон 1267 года. Они повели наступление против крупной буржуазии и постепенно добились цели. В 1279 году кардинал Латино Франджипани, племянник папы Николая III, присланный им с миссией примирить враждующие группы, получил от города широкие полномочия и создал смешанное правительство из 14 членов (8 гвельфов и 6 гибеллинов примирившихся) с выборными подестою и «капитаном» во главе совета из 100 лиц и милиции из 1 000 человек. В 1280 году уже существуют три первых ремесленных цеха: кузнецов, мясников, сапожников. В 1282 году, когда Сицилийская вечерня [3]3
  Восстание народа в 1282 г. под предводительством Джованни Прочиды против французов, завоевавших было Сицилию, поддержанное Петром Арагонским. Ему и подчинилась потом Сицилия.


[Закрыть]и потеря всего острова отвлекли от Флоренции хмурое внимание Карла Анжуйского, была проведена новая конституция: создана правящая коллегия приоров, будущая Синьория, выбираемая членами всех цехов из числа членов старших цехов. Новая конституция сделала то, о чем мечтали граждане флорентийские: создала формальную независимость города и от короля, и от папы, а вместе с тем утвердила связь флорентийского государственного устройства с цеховой организацией. По этому случаю были узаконены еще два ремесленных и мелко-торговых цеха: плотников и торговцев старыми вещами. Еще девять получили свою организацию и свои знамена в 1288 или в 1289 году. Так установился состав городских корпораций: семь старших цехов (arti maggiori) и четырнадцать младших (arti minori). Или: семь старших, пять средних (arti mezzani) и девять младших. К старшим принадлежали представители торгового капитала (popolo grasso – жирный народ). К средним – зажиточная часть мелкой буржуазии. К младшим – мелкие торговцы и ремесленники победнее. Вне цехов был popolo minuto (тощий народ): нецеховые, т. е. самые бедные ремесленники, квалифицированные и неквалифицированные рабочие, т. е. элементы, лишенные экономической самостоятельности. То, что было вне цехов, было лишено политических прав. А вне цехов кроме «тощего народа» были еще дворяне.

Все конституции, начиная с primo popolo, имели целью борьбу с дворянами. Упорство и продолжительность этой борьбы объясняются, конечно, не только политическими причинами. Хозяйственная база дворянства была в деревне, в их имениях, т. е. в земле и в крестьянах. То, что дворяне владели землею, было еще полбеды; земля постепенно переходила в руки пополанов, особенно после конфискации гибеллинских поместий. Но то, что дворяне командовали большими крестьянскими массами, пополанов очень стесняло. В XIII веке промышленность развивалась чрезвычайно бурно. Требования на рабочие руки росли беспрестанно. Дать их мог только приток из деревни. А дворяне своих крестьян в город не пускали. Поэтому законодательство всячески старается подорвать устойчивость дворянского землевладения на городской территории, чтобы вынудить дворян мобилизовать земли и обеспечить свободу передвижения населяющим их крестьянам. Уже в конституции primo popolo есть статья, которая гласит, что если дворянин покусится на права народа, все его крестьяне будут объявлены свободными. Конституция secondo popolo эту статью подтвердила. В средине 1280-х годов Синьория уничтожила податные изъятия дворян – остатки привилегий, выговоренных при поселении в городе – и обложила их земли гораздо тяжелее, чем земли пополанов. В августе 1289 года появился закон, который запретил продажу и покупку крестьян, разрешил городу выкупать крестьян с целью их освобождения и самим крестьянам самовыкупаться, с обязательным оставлением надела помещику, и объявил свободными как людей, так и их личное имущество. Но самый решительный удар нанес дворянам тот закон, который считается великой хартией вольностей Флорентийской республики, – «Установления справедливости», Ordinamenti di giustizia 1293 года.