Текст книги "Гиблый Выходной"

Автор книги: Алексей Июнин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 9 страниц)

Но накануне обещанной зарплаты за два месяца пролетарскую массу собрал начальник производства Соломонов и объявил на собрании, что в связи с отключением системы вентиляции сегодняшний день объявляется выходным. Зарплата переносится еще на день. Рабочие сжали зубы и кулаки, но в глубине души были рады незапланированному выходному дню и почти не стали возмущаться.

Но даже в выходной день кое-кто пришел в цех. Например, трое рабочих: наладчик станков заготовительного участка – Юра Пятипальцев (пара ног под номером 3), станочник ЧПУ – Лева Нилепин (пара ног за номером 1) и ученик электрика – Август Дмитриев (ноги номер 2). Пятипальцев, Нилепин и Дмитриев вошли в раздевалку, где уже сидел Степан Коломенский. Сидел и задумчиво пил бледный пакетированный чай.

– Сегодня будем двигать станок, – заявил Пятипальцев, стряхивая снег с верхней одежды.

– Какой? – спросил молодой, но уже опытный рабочий-станочник Нилепин.

– Не переживай, не твой, – наладчик скинул с ног китайские кроссовки и быстро стянул штаны, выставив на всеобщее обозрение сатиновые труселя.

– Длинный «Кашир»? – уточнил Нилепин, имея в виду один из станков окутывания деталей пленкой. – Соломонов хотел его подвинуть ближе к сборочному участку.

– Нет, – отозвался ученик электрик Дмитриев, человек с необычным именем – Август, и с внешностью мелкопоместного польского шляха. Сам невысокий, с хищным носом и седыми усищами. На его лице навсегда застыло выражение человека, который замыслил какую-то аферу. Он работал на фабрике первый месяц, но уже зарекомендовал себя как лютый борец за трезвость и безалаберный электрик. – Четырехсторонний фрезеровочный переставляем к окнам.

– Он тяжелый, – засомневался Нилепин, облачаясь в фирменную форму с логотипом фабрики. – На телегах? («телегами» или «рохлями» на жаргоне рабочих испокон веков назывались гидравлические тележки)

– Краном, – ответил Пятипальцев, почесывая бородообразную щетину и присаживаясь за стол.

– Так, ладно… – Нилепин, вдруг, хлопнул в ладони и как-то заговорщицки усмехнулся. – Ну что, пока никого нету… – он выудил из своего пакета, что-то, завернутое в другой пакет и, пряча его в руках, подошел к столу, за которым уже расселись трое коллег. – Давайте-ка, пока никого нету…

– Чего это ты прячешь? – спросил Пятипальцев.

– Кое-чего, Юра! Знаете, почему я вчера брал выходной?

– Потому, что позавчера у тебя был день рождения, братан.

– И знаешь, что я попросил у сеструхи? Догадайся, Юрец.

– Братан, ну откуда я могу знать? Электролобзик?

– О! – улыбка Нилепина стала напоминать улыбку злобного клоуна Джокера. – Помнишь, однажды мы с тобой слямзили из супермаркета бутылку вискаря с вишневым вкусом?

– Не береди мне душу, Лева, – чуть не застонал Пятипальцев. – У меня до сих пор этот вкус во рту стоит. Я после этого вискаря физически не могу пить ничего другого, а девять сотен за бутылку платить не могу. Жаба душит. Так и мучаюсь, Лева.

– Давай рюмки, друган! Давай рюмашечки! – и с этими словами Нилепин поставил на стол ту самую бутылку виски с вишневым вкусом. – Скорее-скорее, пока никого нет! Рюмашечки!

– Братан!!! – взревел Пятипальцев, схватив бутылку как дитя новорожденное. – Братан! О, Лева, о кореш!!! Брат, ты же мне брат!!! Пацаны, вам плеснуть? – этот вопрос бородатый наладчик адресовал жующему утренний бутерброд Августу Дмитриеву и допивающему чай Степану Коломенскому. Степан Михайлович проглотил слюну, но вовремя спохватился, что закодирован. Пересилив себя, он был вынужден отказаться и даже попросил у коллег прощения за то, что в следствии «сами знаете чего» не может составить им компанию. Пацаны понимали и не настаивали. Коломенский свое отпил, переварив за всю свою жизнь столько алкоголя, сколько его коллегам и не снилось и если он в очередной раз сорвется, то однозначно уйдет в долгоиграющий беспросветный запой. А вот Дмитриев принялся разводить демагогию о вреде пьянства, за что был немедленно и беспощадно проигнорирован как Пятипальцевым так и Нилепиным.

Нилепин плеснул в две рюмочки ароматной жидкости, они с Пятипальцевым чокнулись и не торопясь выпили. Выпили и откинулись на спинки стульев. Оба полуприкрыли глаза и молчали. Молчали долго, только иногда один из них мычал от удовольствия. О закуске никто из них даже не вспомнил, по, только им одним известному уговору, считая, что закусывать этот божественный нектар кощунственно.

– Еще, – произнес Нилепин, не открывая глаз.

– Не спеши, брат, – Пятипальцев почесал бороду. – Тут главное – не спешить…

– Давай еще по одной, покудова народ не пришел, – попросил Нилепин, – ведь делиться придется…

– Не придется.

– Почему? Придется, Юрец. Че я, пацанов не знаю, только запах почувствуют – вылакают все вмиг.

– Расслабься, друган. Не придется делиться. Эти двое не пьют, – он кивнул на Дмитриева и Коломенского, – а больше никого не будет.

– Никого не будет? Почему?

– Потому что сегодня выходной, брат.

До Нилепина не сразу дошло, где-то секунд через семь.

– Выходной? Как? В натуре?

– Ты не знал? А, ну конечно! Тебя же вчера не было, ты не знаешь. Сегодня, в натуре, выходной, Лева.

– Вот тебе и раз… А вы зачем пришли? Завтра бы станок перенесли.

– Много заявок на четырехсторонний. Станочники и так не успевают, надо переставить пока цех стоит.

– А меня Шепетельников вызвал, – сказал Коломенский, повторно заваривая пакетированный чай в бокал со странными символами, который Степан Михайлович все время силился понять, но не мог. Один его знакомый объяснил, что художник-дизайнер хотел изобразить на бокале англоязычную фразу, переводимую на русский язык как: «Я люблю себя». Коломенский в это не верил, и сейчас безуспешно пробовал интерпретировать символы по-своему.

– Зачем? – спросил у него Пятипальцев.

– Э… – главный инженер фабрики «Двери Люксэлит» прикусил язык. Вообще-то генеральный директор строго-настрого запретил кому-то говорить о том, что он вызвал Степана Михайловича. Сказал, что сегодня бригада монтажников будет кое-что хитрить с вентиляцией, нарушая разрешенную технологию и об этом надо помалкивать иначе будут проблемы. За молчание Шепетельников даже обещал выписать Степану Михайловичу премию, чего он не делал никогда в жизни. – Э… просто помогать бригаде монтажников. Я знаю систему вентиляции, буду вроде как, руководить.

– Получается, я зря сегодня пришел? – расстроился Нилепин. – Сегодня у всех выходной!

– Почему зря? – ответил Пятипальцев и подумав, достал из кармана зажигалку. По правилам в раздевалке, которая служила также еще и комнатой приема пищи, курить было строжайше запрещено и даже висела соответствующая наклейка с перечеркнутой сигаретой и уведомление, что за курение в раздевалки со всех присутствующих взыскивается штраф в 500 рублей, поэтому Коломенский с недоуменным вопросом взглянул на Пятипальцева. Закурит он прямо тут в надежде, что отсутствие директоров сыграет ему на руку или все же спуститься на улицу и посетит специальную курилку. Но Юрка ни сделал ни того, ни другого. Он чиркнул зажигалкой, удовлетворился ее работой, потушил и разлил еще по одной рюмочки виски. – Сейчас еще по одной дернем и пойдем станок быстренько переставим. Вот и Август здесь с нами, отключит кабеля. И подключит. Я все проверю, сразу настрою. За час-полтора сможем справиться, а завтра с утра пацаны сразу включат и начнут работать. Поможешь, Лева? А потом монтажники пусть делают с вытяжкой, что хотят, а мы посидим здесь как следует.

– А зарплата? – спросил Лева Нилепин, ожидая, что Юра попытается поджечь разлитое в рюмки виски.

– Завтра, – ответил Пятипальцев, взглянул на каждого из сидящих с ним за одним столом, немного посомневался, но, решившись, опрокинул рюмку и тут-же выпустил огонек зажигалки. Не теряя ни секунды, он поднес к огню левую ладонь и держал ее так, чтобы было как можно больно, но ожога не осталось. Сидящий рядом с Юркой усатый ученик электрика Август Дмитриев чуть не поперхнулся собственной слюной и, выпучив голубые глаза с расширенными от ужаса зрачками, неотрывно наблюдал, как огонек зажигалки слегка лижет раскрытую ладонь наладчика. Пятипальцев напряг все мускулы лица, видно было что ему становилось нестерпимо больно, но он стойко держался, скалил зубы и морщился. Из горла раздался рык, на побелевшем лице появилась гримаса боли и… удовольствия. Бородач то приближал ладонь к огню, то чуть отдалял, и когда за столом почувствовался легкий запах паленой кожи, Юрка по-медвежьи взревел и убрал руку.

Откинулся на спинку стула и облегченно закрыл глаза, сжимая-разжимая опаленную ладонь.

– Ты че делал? – тихо спросил Дмитриев.

Пятипальцев будто отстранился ото всех, он глубоко дышал, тер ладони и почти яростно блаженно улыбался.

– Кайф! – прохрипел он. – Тебе не понять.

– Нашему Юре нравится испытывать боль, – ответил Лева Нилепин за своего коллегу. – Нравится, что ж с ним поделать. Совместил ощущения на языке и на коже. Че, Юрец, неужели, взаправду, прешься от такого?

– Блин, братуха, у меня аж стояк… – ответил Пятипальцев.

Дмитриев только хлопал глазами.

Коломенский усмехнулся и достал колоду игральных карт.

– Партейку перекинем? Кто будет?

07:43 – 07:46

Константин Олегович Соломонов поставил свою «Мазду CX7» не на своем обычном месте, а немного в стороне за сугробами, чтобы не привлекать внимания. Взяв барсетку и кейс, он с Оксаной Альбер вышел в метель. Холодные снежинки сразу затрепетали его непослушные кудри, но начальник производства проигнорировал головной убор и пошел к проходной с обнаженной головой. Он шел по глубокому снегу уверенно, казалось, ничто его не волновало. Будто он уже проделывал предстоящее дело и досконально знал пошаговый алгоритм действий. Что нельзя было сказать об Оксане, она беспрестанно вертела головой и вздрагивала от любого проходящего мимо человека. Ее не оставляло чувство тайной слежки и, откровенно говоря, она не решилась бы на это дело, если бы не внутренняя уверенность бесстрашного Соломонова, ведущего ее за собой.

Они быстро шли вдоль бетонного забора, увенчанного витками колючей проволоки, Соломонов знал какой участок этого места не просматривается видеокамерами и вел Оксану именно там. Проходная была за углом, со стороны парковки. В каком-то месте Костя внезапно остановился и, терпеливо игнорируя снежную метель, привстал на снежную кочку и заглянул за забор.

– Чисто, – заключил он после нескольких секунд осмотра внутренней территории фабрики. – Впрочем… Стоп!

– Что там? – спросила, отворачиваясь от вьюги Альбер. Полы ее белого пальто трепыхались на ветру, ноги обдувало неприятным холодом.

– Цех, мать его, уже открыт!

– Кто открыл цех? У кого есть ключи?

– Разумеется, у меня! Я же заведующий производством и было бы очень удивительно, если бы я не имел ключа от своего цеха. Но я еще не пришел… Я стою тут… А цех уже открыт.

– У кого ЕЩЕ есть ключ, Кость? Думай скорее, у меня ноги мерзнут.

– У охранников, мать их.

– У Шепетельникова есть?

– Нет, ему открывают охранники.

Соломонов передал кейс Оксане, а сам раскрыл барсетку. Не обращая внимания на проносящиеся мимо автомобили, достал пакетик с белым порошком, защепнул поочередно две щепотки и резко вдохнул их каждой ноздрей будто нюхательный табак. Альбер закатила глаза и на несколько минут оказалась в компании замкнутого на самом себе мужчины, чьи черные кудри бились на ледяном ветру, а черные глаза неподвижно остановились на какой-то точке. Вскоре он очнулся и спросил, о чем он говорил. Едва сдерживая подступающую ярость, Альбер ответила, что он ни о чем не говорил. Как это ни удивительно, но он НИ О ЧЕМ не говорил, а просто хотел миновать проходную и открыть цех. Но в цех уже кто-то вошел.

– Значит меняем план, – ответил Соломонов. – Нам нельзя светиться ни перед кем. Мы хотели сами открыть цех, пройти в мой, мать его, кабинет, сделать свое дело, выйти, запереть цех и в темпе вальса миновать охранника. Теперь сделаем по-другому, возможно то, что цех уже открыт, даже лучше. Оксан, послушай, что я тебе скажу… Послушай, что я тебе скажу прямо сейчас и не говори, что я тебе не говорил…

– Говори!

– Мать твою, не перебивай меня, когда я говорю! Не надо открывать свой ротик и пытаться казаться умнее того, с кем ты, мать твою, разговариваешь…

– Я сейчас развернусь и уйду! Не тяни резину, Кость!

– Нам не придется светиться даже перед охранником. Мы прошмыгнем в открытый цех, мать его.

07:43 – 07:58

Наспех одевшись, она отправилась на работу, на ОАО «Двери Люксэлит».

Вообще-то Зинаида Сферина не обязана была сегодня приходить на работу, на вчерашнем собрании выступивший вперед заведующий производством Константин Олегович Соломонов, широко улыбаясь и тряся кудрями сообщил собравшимся, что генеральный директор Шепетельников Даниил Даниилович объявляет завтрашний (теперь уже – сегодняшний) день внеочередным выходным. Будто-бы сегодня будут устранять какие-то неполадки в системе вентиляции. Зина видела это своими глазами и слышала своими ушами поэтому по полному праву должна была сидеть дома, варить обед, смотреть сериал и ждать супруга. Надежного, в меру толстого, сильного, немного грубого, но, увы, не любимого.

Зинаида собралась на работу потому что просто не могла сидеть на диване или стоять у плиты, когда ее душа испытывала глубокое потрясение, вызванное сильнейшим предчувствием чего-то очень нехорошего. Предчувствие не давало ей покоя последние недели, она не могла избавиться от скверных мыслей, что вот-вот должно было что-то случиться. Что-то непоправимое. И как бы она не старалась, но отделаться от этого тревожного состояния у нее не получалось. Она ходила в местный театр, пила вино, смотрела комедии – бесполезно. Покой не возвращался, сон ухудшился, аппетит пропал. Пропадали любые желания, любые стремления. Подразумевая у себя возникшее онкологическое заболевание, Сферина сходила к специалисту и не успокоилась даже когда после многочисленных анализов получила на руки совершенно безопасное заключение врача. Зинаида Зиновьевна стала принимать успокоительные капли, сосать глицин, пить ромашковый отвар и по примеру соседки украдкой теребить клитор и убедилась на собственном опыте в очень слабой эффективности этих средств. После временных душевных просветов тревога возвращалась. Зинаида Зиновьевна страдала, стала нервной, раздражительной, замкнутой, часто пересматривала свои старые фотографии на которых она была молодой, в меру симпатичной, не такой толстой как сейчас, занималась профессиональным спортом и пользовалась популярностью у молодых хоккеистов, чья тренировочная база располагалась неподалеку от ее частного дома. Она уныло доставала из кладовки старый чемодан набитый спортивными вымпелами, грамотами, наградными листами, фотографиями, газетными вырезками. Она перебирала свои медали – бронзовые, серебряные и золотые. Не просто покрашенная штампованная пластмасса, а настоящее золото и серебро, полученное на спартакиадах и олимпиадах. В свое время Зинаида Сферина профессионально занималась легкой атлетикой, а именно – метанием ядра.

Беспричинная тревога началась еще полгода назад, когда одна гадалка с тремя ноздрями предсказала Зинаиде скорый конец, а за отдельную плату уточнила, что конец ее будет то ли ранней весной, то ли поздней зимой и после того как ее дети выйдут замуж и женятся. Сын женился еще за пять лет до встречи Зинаиды с трехноздревой гадалкой, а дочь с октября сожительствует со своим избранником гражданским браком. Можно ли это считать замужеством? Раз дочь считает, значит можно, а тут еще масла в огонь подлила какая-то цыганка с внешностью итальянской баронессы, схватившая в подземном переходе центрального вокзала Зинаиду за ладонь и в мгновенье ока предсказав ей близкую кончину. Она даже деньги не взяла, хотя шокированная Сферина протягивала ей все что было у нее в кошельке. Цыганка категорически отказалась брать деньги, что само по себе не на шутку удивило Зинаиду Зиновьевну. Пребывая под впечатлением от встречи с привокзальной цыганкой и гадалкой с лишней ноздрей, она решила обратиться к одному найденному через «Авито» колдуну в четвертом поколении по имени отец Кузьма, который при личном посещении и передачи ему семи с половиной тысячи рублей, принялся жечь какие-то веточки, гладить хрустальные шарики, закатывать глаза и переворачивать старые замасленные от многократного применения картонки с непонятными Зинаиде Зиновьевне символами. Сферина поморщилась и хотела было уйти от темнобородого колдуна в четвертом поколении, сразу разочаровавшись в истинных способностях, но громкоголосый отец Кузьма вдруг остановил женщину сильно сжав ее пухленькую ладонь. Он долго смотрел ей прямо в глаза, задавал вопросы по поводу ее предков и обстоятельств ее появления на свет и внезапно помрачнел. Ее семь с половиной тысячи он ей вернул и без объяснений попросил уходить и больше к нему не обращаться. В ее случае, он, дескать, бессилен. Случай, какой-то особенный, необычный. Тогда всерьез обеспокоенная Зинаида шлепнула деньгами о стол и потребовала от колдуна говорить всю правду и не хитрить. Бородатый отец Кузьма замогильным голосом уточнил, действительно ли она хочет услышать правду? В ответ он услышал решительное: «Да».

И он сказал, что видит ее прошлое, видит настоящее, но не видит будущего. Только тьму. Ее жизнь, по словам предсказателя, должна вскоре оборваться. Конкретную дату он назвать не мог, но предупредил, что смерть свою она получит от служивого. «От солдата?» – переспросила Зинаида Зиновьевна, хватаясь за сердце. Колдун нахмурился, задумался. «Меня убьют на войне?» – предсказатель отрицательно покачал головой на тонкой шее. «Сначала ты убьёшь себя сама, – заявил отец Кузьма, перебирая четки и тряся бородой, – Потом тебя убьёт служивый. Вокруг тебя будет много дерева и железа. Много дерева и железа. Еще вижу снег, много снега… И еще вижу много убиенных. Много убиенных вижу и среди них вижу одного… Любимый твой. Не муж, но любимый». «Ты это… за языком следи, – остановила его Сферина. – Что это ты такое говоришь, старый? Как это не муж, но любимый?» «Это уж тебе виднее. А служивого бойся, бойся служивого! Но от судьбы не убежишь, дочь моя!»

– Какая я тебе дочь! – Сферина резко встала из-за круглого стола, опрокинув картонки и хрустальные шарики, которые запрыгали у нее под ногами. Горя от возмущения, она покинула спиритическую комнату, но слова предсказателя накрепко засели в ее голове. Теперь она стращалась полицейских на улице, шарахалась от проходящих мимо людей в военной форме, не смотрела новости об Украине, Сирии и о других горячих точках. На всякий случай зачастила в церкви. Везде ей мерещились служивые и она ломала голову где может быть много дерева и железа. В-общем ее жизнь превратилась в сущую неврастению, да к тому же, видимо на фоне постоянной тревоги, ей стали сниться кошмары. Она плохо запоминала сюжеты снов, но знала, что ей сняться умершие родственники.

А прошедшей ночью, после того как на ее фабрике был объявлен всеобщий выходной, она как обычно легла в кровать к супругу и повернулась на правый бок, ей приснился самый страшный кошмар в ее жизни. Она, опять же не помнила сюжета, не помнила начала сновидения и практически не запомнила действующих лиц и обстановки, но в подкорку врезался только самый конец. Зато он был поистине страшен, Зинаида даже закричала во сне и надула в постель, чего с ней не случалось ни разу с четырехлетнего возраста.

Голова.

Ей снилась летящая в воздухе голова. Голова летела медленно, будто в замедленной съемке, так же медленно вращаясь в воздухе. Голова была смутно знакома Зинаиде, только женщина не могла вспомнить ее обладателя. Голова была мужская и не молодая. Рот раскрыт, выставив на показ далеко не прекрасные зубы, над ними трепыхающиеся длинные усы. Глаза голубые, выпученные с застывшим в них ужасом. Под правым глазом какая-то прилепившаяся крошка, на темени седые зачесанные назад редеющие и слегка вьющиеся волосы. Но самое удивительное было то, что мужская голова была как будто вывалена в корице. В светло коричневом мелкодисперсном порошке, который Зинаида Зиновьевна могла идентифицировать только как молотую корицу, которую она покупает в маленьких пакетиках и добавляет в пироги. Голова безмолвно кричала и из открытой раны медленно вырывались кровавые капли…

После этого сна Зинаида Зиновьевна Сферина осталась в твердом убеждении, что незримая до поры смерть уже замахнулась на нее косой. А потом чуть позже, когда она, проводив супруга на его работу, принялась шинковать капусту для щей, она вспомнила лицо летящей головы.

Наспех одевшись, она вызвала такси и поехала на работу, на ОАО «Двери Люксэлит».

07:46 – 07:55

Показывающий всего один канал телевизор рябил и шипел, но Петру Эорнидяну было лень поправлять антенну. В равной степени ему было безразлично что смотреть по телевизору: телефильм или рекламу, шоу или новости, он был равнодушен ко всему на свете, в том числе и к поводу по которому трое рабочих, главный инженер и мастерица заготовительного участка пришли в цех в выходной день. Пришли – значит им нужно. А зачем, не его – Пети – дело. Плевать он хотел с высокой колокольни на то, чем они там занимаются – работают-ли на своих шумных станках или участвуют в оргии. Если в цеху кто-то есть, то и за происходящее внутри отвечают те, кто там, а в его обязанности входит задержание тех, кто без пропусков, осмотр металлоискателем выходящих (на предмет воровства болтиков) и обход территории в ночное время. Надо сказать, что Эорнидян не выполнял ни одну из этих обязанностей, а если выполнял, то спустя рукава.

Вот сейчас, например, Эорнидян делал растворимый кофе и ковырял в носу. На рабочем месте он уже двадцать восемь минут, а ему уже было непреодолимо скучно, легкая дремота уже слегка прикасалась к нему своими нежными успокаивающими ладонями. Впереди его ожидали целые сутки почти летаргической лени.

Вдруг звонок стационарного телефона.

– Да? ОАО «Двери Люксэлит», – сказал он в трубку, загодя поворачиваясь к листику с номерами телефонов начальства. Чаще всего на проходную фабрики звонят, когда хотят связаться с кем-то из офиса или начальства.

– Алло, это Эорнидян?

– Да.

– Бдишь?

– Бдю.

– Бди.

– Кто звонит? Вам кого?

– Это я звоню…

– А «я» – это кто? – спросил Петя, бросая в кофе два кусочка рафинада. Мучаясь скукой, он любил потрепаться по телефону и показать свое не разнообразное остроумие.

– Твою мать, идиот! Начальника не узнаешь?

– У меня много начальства. Я по голосу не узнаю. Даниил Даниилович, это вы?

– Ну все, лодырь, ты доработался! С тобой Соломонов разговаривает! Соломонов Константин Олегович! Помнишь такого? И если я еще раз услышу от тебя, что ты по голосу не узнаешь, то, твою мать, клянусь, я тебя на хрен уволю! Понял? Отвечай, не жуй сопли! Не слышу!

– Что ответить?

– Что ты запомнил мой голос, мать твою! Запомнил так, что он будет слышаться тебе во время полового акта! Каждый раз! Ну?

– Извините, Константин Олегович. Я запомнил ваш голос.

– Как запомнил?

– Так крепко, что он будет слышаться мне каждый раз во время полового акта, – заучено повторил Эорнидял.

– Слушай, метнись в кочегарку… что значит «зачем»? Потому что я сказал! Тебе, молокосос, что, не достаточно приказа заведующего производством? Если нет, то можешь прямо сейчас писать заявление по собственному желанию, мать твою! Метнись, говорю, в кочегарку! Да! Да, что б тебя… Зачем-зачем… Скажи кочегару, что-б температуру в трубах прибавил. На улице похолодало, пусть прибавит температуру в трубах. Теперь ясно, мать твою? Да, пусть прибавит температуру в… этих… как их… да, в трубах. А потому, что я не могу до него дозвониться! Вы два лентяя – ты сидишь как дундук, ни черта ничего не знаешь, а он телефон отключает. Метнись и скажи! Сейчас же! Меня сегодня не будет, но, если завтра утром градусник в цеху покажет меньше девятнадцати градусов – будете уволены оба. Я ясно выразился?

Эорнидян ответил, что ему ясно и прежде чем Константин Олегович успел спросить, есть ли кто в цеху помимо кочегара и если есть, то кто расписался за ключ, охранник Петя положил трубку и быстро выскочил из будки. Попав под метель и, подняв воротник курточки, Эорнидян уже снаружи услышал, как стационарный телефон звонит повторно. Завтра Петя постарается поменяться с другим охранником раньше, чем приедет Соломонов, а если Константин Олегович при встрече будет кричать, почему Эонидян не отвечает на телефонные звонки, то Петя привычно прикинется дурачком и ответит, что исполнял личное поручение Константина Олеговича и немедленно пошел в кочегарку.

На улице было чертовски ветрено, снегопад усиливался с каждым часом и в городе, наверное, уже образовались дорожные пробки. Петя поднял голову на небо – уже светало, становилось не так уныло, но только проклятая бескрайняя туча полностью закрыла небосвод. Противно! До чего же омерзительный климат! Выпрыгивая из своей будки Петя не одел свою зимнюю куртку и в форменной ветровки охранника вмиг промерз. Кутаясь в короткую курточку, он потопал в расположенную за углом основного цеха кочегарку, попутно высморкнув нос с силой пистолетного выстрела. В кочегарке было тепло, даже жарко. Вот кому в такую погоду хорошо – истопнику. Громко играл любимый кочегаром шансон, исполнитель хриплым баритоном пел про любовь к парусникам и прибрежным волнам. Худющий, похожий на заключенного немецкого концлагеря, кочегар закидывал в топку котла отходы производства, коих у него были настоящие горы. Истопника звали Аркадьич, другого имени никто кроме кадровички в отделе кадров не знал, однако ходили слухи, что фамилия этого кочегара была – Кирпичев, а инициалы – Г.А. По крайней мере было замечено, что в ведомости о зарплате Аркадьич расписывался напротив именно этой фамилии.

– Слышь? – крикнул Эорнидян, но кочегар не реагировал, швыряя в топку распиленные куски ДСП. – Эй, Аркадьич, слышь?

– Че? – крикнул худой истопник и зыркнул на Петю взглядом агрессивного мученика. Его лицо с чуть выпученными глазами было очень легко описать тремя словами – череп, обтянутый кожей.

– Соломонов звонил.

– И че?

– Прибавь температуру в трубах.

Аркадьич распрямился и опять посмотрел на Петю страшными глазами живого скелета.

– Пошел на хер! – громко ответил кочегар и вновь взялся за куски ДСП и МДФ, гора которых была вчера накидана ему из цеха через стенку в специальный отсек. Аркадьич вообще был неприветливым мужиком и гнал из кочегарки всех, кого не считал своим товарищем. Петр Эорнидян не входил в этот круг ограниченных лиц, хоть и работал с ним в одну смену.

– Это Соломонов тебе велел, слышишь! – повторил озябший охранник.

– Кто?

– Соломонов!

– Пошел он в жопу!

– Ну смотри… я тебе передал.

– В жопу пусть идет со своими указаниями! – крикнул Аркадьич и смачно плюнул в топку. – Указывает он! С каких это пор его интересует температура в трубах!

– Говорит, на улице похолодало…

– А то я, в рот его чих-пых, сам этого не вижу! – не на шутку раскричался человек-скелет. – Пусть в жопу идет! Указывает он! А то я сам не знаю! Температуру прибавил еще Пашка под утро! А я еще прибавил! И без всяких его указаний, в рот его чих-пых!!! В цеху скоро можно будет тропические растения выращивать! А ты, молодой, вали к себе, мне указатели не нужны! Я сам кому хошь указать могу!

– Можно, хоть погреться?

– Че?

– Погреться можно?

– Ты знаешь правило?

– Какое?

– Без папироски не входить. Греешься, пока куришь.

Эорнидян достал сигареты, Аркадьич закурил, и они оба сели на лавку.

Цех не был подведен к системе центрального отопления, а по правилам противопожарной безопасности к предприятию деревообрабатывающей промышленности нельзя подводить газовое оборудования. Выход для отопления цеха в зимний период был один – собственная котельная с котлом, работающим на отходах производства и на распиленном браке. А отходов производства на «Дверях Люксэлит» было более чем предостаточно. Ежедневные горы из обрезков ДСП и МДФ, фанеры, соснового и березового бруса, недоделанных и бракованных деталей и изделий, досок, стружки и целые готовые двери. Да, готовые двери. Которые кочегары распиливают на своих циркулярных пилах и кидают в топку. Двери, разумеется, были бракованные. Если сотрудники ОТК находят в уже готовой двери какой-либо деффект, например – несоответствие размерам, сколы, неисправимые царапины, отлипание покрытия или прочий брак, то дверь списывают (соответственно списывается и некий процент с зарплаты всех рабочих) и отправляется в топку. Раньше эти вполне приемлемые готовые двери продавали рабочим с большой скидкой, но после прихода к власти Даниила Данииловича Шепетельникова было решено (им лично), что если рабочие будут покупать бракованные двери со значительной скидкой, то они не станут покупать хорошие двери по нормальной цене (среди сотрудников фабрики на хорошие двери действовала скидка в 5%, а на бракованные – до 80%). С тех пор работы у кочегаров прибавилось, а продажи у менеджеров снизились, ибо мало кто из рабочих мог позволить себе новую дверь даже с пятипроцентной скидкой

– А че, Пашка ночью не топил котел? – спросил Эорнидян, глядя на накиданную за вчерашний день кучу ДСП-шных обрезков. Пашка – это другой кочегар.

– Как же не топил? А на улице сколько брака было! Пять поддонов с бракованными филенками, в рот их чих-пых! Он задолбался их распиливать, они широкие в топку не лезут! Хоть сегодня поменьше обрезков будет. Разгребу весь накопившийся брак. Спалю обрезки из сборочного участка. У них как всегда – полно. Ну че? Покурил? Вали к себе, охрана!

07:50 – 08:10

Точило, сутулясь под порывами ледяного ветра, делал свое мокрое дело прямо в сугроб, наблюдая как теплая желтая струя рисует синусоиды на свежевыпавшем снегу. Сигарету он, чтобы ветер не выдернул ее изо рта, зжал зубами, выпуская дым чере ноздри. Удовлетворив свои естественные потребности, он застегнул брюки, докурил сигарету до самого фильтра и в последний раз окинул взором парковку. На парковочке было слишком мало автомобилей, чтобы они могли проглядеть приехавшую «Мазду». Автомобиля такой марки не было и вообще за все время, что они тут проторчали здесь припарковался только «Спектра».

Вьюга через черную шапочку холодила лысину, трепала воротник. Точило выплюнул замерзший окурок и выматерился. Не скрывая раздражения, он распахнул дверцу «ИЖ Комби», сел за руль и с силой захлопнул дверцу. От такого удара с окон автомобиля местами слетела наледь.

– Все! – рявкнул он своим сидящим на заднем сидении компаньонам. – Сваливаем! Их нет.

Протестов он не получил. Пожалуй, впервые за все время их знакомства у них образовалось единение мыслей. Да, чего уж тут говорить, их план обломился. «Мазда» так и не припарковалась, они напрасно потеряли время, зря ждали и мерзли в этой оранжевой консервной банке, называемой гордым словом «автомобиль».