Текст книги "Блокада. Запах смерти"

Автор книги: Алексей Сухаренко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 40 страниц) [доступный отрывок для чтения: 15 страниц]

– Военврач сказал, что мое выздоровление напрямую будет зависеть от того, как я буду питаться, – облизывая ложку, пояснил Христофоров. – Если не расхаживать ногу, возможно наступление мышечной дистрофии, а для того, чтобы постоянно ходить, нужны силы.

В этот момент из-под дивана выползла Барматуха и вспрыгнула на подоконник, показывая всем своим видом, что хочет на улицу и просит открыть форточку.

– Ваша кошка жива? – удивился Христофоров. – И как ее еще никто не съел?

– Да что вы такое говорите, Бронислав Петрович! – вступилась за домашнюю любимицу Лариса. – Кто же будет кошек есть?

– Вы напрасно так говорите, Лариса Сергеевна, – возразил гость, внимательно разглядывая Барматуху. – Еще месяц назад, до того, как я был призван в армию, на рынках битых кошек продавали под видом крольчатины. Во всем городе, наверное, только у вас кошка и осталась, других давно поели. Да и не только кошек. Собак, попугайчиков, хомяков, аквариумных рыбок…

– Бронислав Петрович, давайте при детях не будем продолжать этот разговор, – спокойно, но с железными нотками в голосе произнесла Лариса, открывая Барматухе дорогу на улицу.

– Надо же, какая тварь хитрющая, – продолжал, тем не менее, Христофоров. – Люди начинают от голода умирать, а ей хоть бы что. И чем она только питается? Уже вроде и крыс в городе нет.

– Для людей нет, а кошка их находит… – начал было Вячеслав, но осекся.

– Так это была не нутрия? – сразу догадалась Мария, которая не раз была свидетельницей того, как Барматуха притаскивала в их дом городских грызунов. – Вы что, не знаете, что крысы являются переносчиками чумы и холеры? – сердито поморщившись, добавила она.

– Она же прошла термическую обработку, – виновато улыбнулся Вячеслав, все еще не понимая, почему взрослые на него сердятся, если только что говорили спасибо.

Анастасия, чувствуя, что мать наверняка недовольна ее поведением, старалась не встречаться с ней взглядом, но когда все-таки осмелилась на нее посмотреть, то вместо молчаливого укора в глазах ее увидела лишь смешанное чувство грусти и отчаяния. А Бронислав Петрович неожиданно стал прощаться, побледнев лицом, и быстро вышел из квартиры, застучав костылем по лестнице.

– Ну вот, обидели человека. Нужно было сразу предупредить, что крысу сварили, – огорчилась уходу отца своей дочери Мария.

– Но ведь вкусно было, он же ел и нахваливал, – возразил ей Вячеслав. – И потом, сам же говорил, что сейчас люди едят все подряд.

– Дядя Броня злой, – раздался голос пятилетней дочери Христофорова, – мышка была очень вкусная.

Все, кроме Марии, рассмеялись, услышав непосредственную детскую оценку случившегося, и напряжение в комнате спало. Когда все улеглись спать, Лариса, которая спала вместе с дочерью, шепотом, чтобы не разбудить других, поведала, что госпиталь закрыт на карантин. Основанием послужила возникшая эпидемия тифа. Но хуже всего то, что, по словам лечащего врача, у Петракова-старшего выявлены признаки этой тяжелой болезни.

– И за что нашему папе такие мучения? – всхлипнула мать Анастасии. – Теперь мы еще долго не сможем его увидеть.

– Не надо, мам, – пыталась ее успокоить Настя, сама с трудом сдерживаясь, чтобы не разрыдаться с ней на пару, – главное, наш папа жив.

Кража зерна прошла как по маслу. Даже лучше, чем можно было ожидать. С самого утра, после осмотра Шкетом двора, они с Цыганом разделились. Шкет отправился поджидать выезда водителя грузовика, а Ванька, надев на руку красную повязку, стал обходить квартиры, выясняя наличие возможных нежелательных свидетелей. Из трех квартир только в одной на его стук открыла дверь древняя старушонка.

– Бабушка, по воздушной тревоге всегда спускайтесь в бомбоубежище, – произнес заготовленную фразу псевдодежурный по противовоздушной обороне.

– А зачем? – прошамкала бабка беззубым ртом.

– Чтобы не погибнуть, – пояснил Цыган, зная, как старики дорожат своими последними денечками.

– Так и так не сегодня завтра помру, – совершенно спокойно произнесла бабуля. – Есть-то совсем нечего, и помочь некому. Одинокая я.

– Мое дело предупредить, – развернулся Цыган, у которого стало портиться настроение, а иметь приподнятое настроение во время кражи было крайне важно.

Чтобы липовый переезд Шкета выглядел более правдоподобно, Зарецкий, пройдясь по брошенным квартирам, отыскал старый со сломанным замком чемодан и несколько кусков обгоревших штор. Наполнив чемодан всяким хламом и увязав шторы во внушительные узлы, он тем самым подготовил вещи, якобы приготовленные для перевоза. Усевшись в парадной отселенного подъезда на перевязанный кусками электропроводки чемодан, Цыган, в ожидании приезда грузовика, стал обдумывать, как бы потактичней передать часть зерна Анастасии. Через ее брата нельзя по нескольким причинам. Во-первых, тот поступил на мелькомбинат, и это могло бросить на него тень подозрения в воровстве с места работы. Во-вторых, парень присутствовал при разговоре, в котором намекали на необходимость совершения кражи. Лучше всего отдавать Насте либо муку или испеченный хлеб, тогда бы ни у кого в семье Петраковых не возникло подозрений. Зарецкий и не заметил, как подъехала автомашина.

– Подавай задом в арку! – услышал он голос Шкета.

– Узка больно, – возразил водитель, – неси свои шмотки сюда.

Появился Шкет, ища глазами подельника. Цыган показал ему знаком, что машину нужно загнать в арку.

– Мужик, ты солонины пять кило получить хочешь? – как можно спокойней крикнул водителю Шкет. – Тогда двигайся, а то я другие колеса найму.

Раздался трехэтажный мат, а затем Цыган услышал звук мотора. Машина въехала задней частью в арку. Шкет подбежал к Цыгану и, схватив большой чемодан, забросил его в кузов грузовика поверх мешков с зерном. Забравшись следом за ним, приставил чемодан к смотровому окошку кабины, закрыв тем самым последнюю возможность водителю наблюдать за происходящим в кузове. Сразу после этого он схватил первый мешок с зерном и перевалил его через борт прямо в руки подоспевшего подельника. Цыган оттащил драгоценную ношу в полуразрушенный подъезд и моментально вернулся обратно. Второй мешок показался ему намного тяжелей – видимо, из-за плохого питания за последний месяц он сильно физически сдал. Собравшись с силами и сжав зубы, Цыган короткими перебежками отнес еще два мешка.

– Ну, ты чего там телишься? – раздался нетерпеливый оклик шофера.

– Все, последние котомки загружаю, – крикнул в ответ Шкет.

Он забросил в кузов два больших узла, которые принес Иван, и, скинув пятый по счету мешок с зерном, спрыгнул на землю.

– Отъезжай! – получил шофер долгожданную команду и тронулся с места.

Шкет моментально залез к нему в кабину, не давая возможности опомниться и проверить груз. Водитель, видя заказчика рядом с собой, успокоился и выехал на дорогу. Но посматривал на часы и нервничал, как бы его задержка на маршруте не была замечена.

– Скажешь, колесо менял, только и всего, – подсказал ему Шкет, начиная готовиться к заключительному этапу кражи.

– Где солонина? – поинтересовался шофер.

– В чемодане, – как можно спокойнее обронил Шкет. – Только там у меня десять килограммов в трех банках закатано, а я тебе пять обещал.

– И что? – напрягся водитель.

– А то, что надо остановиться вон у того хозяйственного магазина. У меня там девка знакомая работает, схожу к ней и отвешу из одной банки два кило. Вместе с целой банкой как раз пять килограммов и получится, – пояснил Шкет.

– Ты что, меня за дурака держишь? – неожиданно заартачился мужик. – Я тебя отпущу, а ты вместе с мясом и убежишь.

– Ладно, давай вместе развесим, – миролюбиво согласился обманщик. – Но я сначала схожу и узнаю, на месте ли подружка.

– Хорошо, – согласился водитель, останавливаясь около указанного Шкетом магазина и оглядываясь на поставленный вплотную к заднему стеклу чемодан с «тушенкой». – Давай только быстро.

Шкет выскочил из полуторки, забежал в магазин, который, будучи у Деда в банде, обворовывал, потому и знал, и юркнул в подсобное помещение с выходом во двор.

Цыган, пока дожидался напарника, уложил мешки с зерном в заготовленный деревянный короб, отсыпав из последнего несколько килограммов зерна в брошенную прежними жильцами клеенчатую скатерть. Затем заколотил на нем крышку. Именно таким образом, как доставляемое оборудование для хладокомбината, он и хотел доставить зерно в Волкову деревню. На этот случай у него оставались документы начальника цеха и пустые накладные с печатью, которые он заранее заполнил должным образом.

Взяв узелок с зерном, он поднялся к старухе из подъезда напротив. На стук в дверь никто не выходил, и Ванька дернул за ручку. Дверь приоткрылась.

– Мать, ты здесь? – крикнул он в пустоту квартиры.

Никто не отозвался, и Зарецкий стал по очереди толкать двери в бесконечном коридоре, и наконец за одной открылась убогая обстановка одинокого старого человека. На кровати он увидел укутанную в какие-то тряпки недавнюю собеседницу, видимо, спавшую.

– Хватит спать, бабка, вот тебе зерна немного. Поклюй, может, и тебе чуть веселей станет, – протянул в сторону кровати сверток с зерном Зарецкий.

Но бабушка, с которой он разговаривал чуть больше часа назад, была мертва. От неожиданности Ванька выронил сверток с зерном. «Счастливая», – пришла ему в голову странная мысль.

Вместе с вернувшимся Шкетом они с огромным трудом выволокли ящик во двор и, взгромоздив на сани, потянули по раннему снегу в сторону окраины города. Расчет оказался верным, и на двух мужчин, толкающих деревянный ящик, явно с содержимым производственного назначения, никто не обратил внимания. Придя домой, первым делом они сложили мешки с зерном в подпол и разобрали ящик, сложив доски в бане. Несмотря на усталость, Шкет, переживающий за свою семью, выказал намерение съездить в город опять – чтобы передать матери зерно.

– Я быстро, туда и обратно, – заверил он своего старшего товарища, – за пару часов обернусь. Еще успею соснуть, перед тем как мы поедем в гости к Деду.

Цыган не возражал. Наполнив зерном полный вещмешок, подельник Зарецкого отправился в путь. А Ванька после его ухода положил два мешка с зерном на сани и, прикрыв их от постороннего взгляда дерюгой, направился в сторону церкви. Оставив сани перед входом во флигель, постучал. Отец Амвросий, баба Фрося и Николка оказались на месте и приняли его с радушием, предложив кипятку с сухариком.

– Я бы и от пирогов не отказался, – улыбнулся Зарецкий.

– Какие пироги? Ты же знаешь, как мы живем, – обиженно прошамкала старушка.

– Да вас пора раскулачивать, – продолжал подшучивать над соседями Иван, – вон у вас перед дверью зерна два мешка валяются. Хоть бы прибрали.

– Какое еще зерно? – недоуменно пожала плечами Ефросинья.

– Ванька мне обещал зерна, – вспомнил Николка и пулей выскочил во двор. А через минуту вернулся, неся на спине первый мешок, и тут же убежал за следующим.

– Откуда зерно, Иван? – Батюшка поднял на Цыгана проницательный взор.

– Купил для церкви, – соврал тот, не моргнув глазом.

– Да оно же, по нынешним временам, целого состояния стоит!

– Продал фамильные драгоценности, – усмехнулся Зарецкий, давая понять, что исповедоваться не намерен.

– Что ж, спаси тебя Бог, – вздохнул отец Амвросий. – Сложный ты человек, но деяния твои направлены на добро, а значит, и душа у тебя добрая.

Шкет добрался до своего дома быстро, не успев даже устать, так как удачно сел на быстро подошедший трамвай. Дверь открыл братик и, увидев его, запрыгнул ему на шею, сбалансировав оттягивающий со спины вещмешок с зерном.

– Кто там, Сережка? – услышал Шкет голос матери.

– Это я, мам. – Он прошел в комнату.

– Ты зачем пришел? – не то недовольно, не то тревожно спросила та. – У нас милиция была недавно, тебя искала.

– Вот как? – насторожился Шкет. – А чего им было нужно?

– Обыск устроили, все продукты, что ты нам принес, вымели из дома, – с полным отчаянием запричитала женщина. – И когда ты за ум возьмешься?

– И сахал весь унесли, сволочи, – пожаловалась старшему брату лежащая на кровати с матерью его маленькая сестренка.

– Да я на минутку забежал, вас проведать да еды немножко принес, – стал торопиться покинуть опасное место Шкет.

– Чур мне, чур мне! – наперебой заспорили дети. – А что ты принес?

В этот момент в дверь квартиры застучали.

– Откройте, милиция, – раздался грубый мужской голос.

– Ох, Боже ты мой, – заохала больная мать, попытавшись встать.

– Не надо, лежи, – остановил ее Шкет и подскочил к окну, хотя понимал, что прыгать с пятого этажа бессмысленно.

– Где мои вещи? – обратился он к семилетнему брату. – А ну неси сюда.

Взяв простыню, расстелил ее на полу и высыпал на нее зерно, потом связал концы и засунул драгоценный узел под кровать. Затем набил пустой вещмешок своими старыми вещами, полагая, что если за ним следили, то первым делом захотят увидеть его содержимое. Едва он успел затянуть бечевку, дверь распахнулась, и в комнату вбежали несколько человек.

– Ни с места, милиция! – рявкнул милицейский старшина и на всякий случай врезал Шкету кулаком по скуле.

Дети заплакали.

– Не пугайте детей, – сплевывая кровь, прошипел Шкет.

– Поучи меня еще, урка! – прошипел милиционер и еще раз приложил по его лицу костлявым кулаком.

– Вяжите ему руки и тащите в машину, – отдал приказ человек в штатском, и Шкету стали скручивать за спиной руки, стягивая брючным ремнем.

– До свиданья, мальцы, пока, мам, – окинул взглядом перепуганных родных арестованный, прежде чем его выволокли из дома и затолкали в черный «воронок».

В управлении его сразу же привели на допрос.

– Капитан Солудев, – представился человек в гражданском, изучая подбитое лицо арестованного.

Возникла пауза. Офицер достал папиросу. Шкету до боли в печенках захотелось курить, но он сдерживался, пытаясь сохранить достоинство.

– Хочешь? – придвинул в сторону задержанного пачку работник милиции.

– Хочу, – сознался Шкет.

– Кури, – придвинул папиросы капитан.

Шкет закурил, оглядывая обстановку кабинета.

– Странно, такой молодой, а уже столько дел наворотил, – произнес офицер.

– А чего я наворотил? – сделал удивленное лицо арестованный.

– Что, не хочешь говорить начистоту? – поднял усталый взгляд капитан.

– Я чист, аки младенец, – решил съязвить Шкет.

– Ну, тогда придешь ко мне, когда не будешь таким чистым, – неожиданно нажал кнопку капитан, вызывая конвой. – Я с младенцами не связываюсь.

– Не, а чего? – пошел на попятную Шкет, который понимал, что сейчас его начнут бить, готовя к следующему визиту в этот кабинет. – Я готов говорить.

– Подождите, – бросил офицер зашедшему конвоиру.

Он внес в протокол допроса данные арестованного, а затем включил настольную лампу и направил свет ему в лицо.

– Что вы можете рассказать о краже продовольствия с Бадаевских складов? Какое участие вы в ней принимали? Кто еще участвовал в краже продовольствия? Какая роль в хищениях принадлежала начальнику складов Соскову Афанасию Игнатьевичу?

Шкет попытался пробиться взглядом через плотный световой занавес, чтобы увидеть лицо допрашивающего милиционера, но не смог.

– Я не понимаю, о чем вы.

Свет погас, в кабинет вошел мрачный конвоир.

– Подготовьте задержанного к допросу, – распорядился Солудев.

Шкета схватили под руки, протащили по коридорам до лестницы, а затем, спустив на несколько этажей вниз, втолкнули в камеру и лязгнули засовом.

«Ну и ладно, не так уж все и плохо», – подумалось Шкету. – Цыган, рассказывали, никого не сдал, хоть его трое суток лупцевали, а меня еще никто не бил как следует. Может, и я сдюжу».

И тут снова раздался лязг засова. Один за другим в камеру зашли трое мужчин в грязных солдатских гимнастерках с засученными рукавами.

Прождавши подельника до десяти часов вечера, Ванька Зарецкий почувствовал неладное и отправился на переговорный пункт, чтобы позвонить к нему на квартиру.

– А кто вы? – прозвучал в трубке неприветливый мужской голос.

– Это из районной библиотеки, – соврал Цыган.

– Из библиотеки? – удивился мужчина, но пошел звать соседей.

– Мама больна, не может подойти к телефону, – сообщил вскоре детский голос.

– А Артем дома? – спросил Зарецкий.

– Темку милиция забрала, – девочка заплакала, а затем понеслись гудки.

– Мужчина, вы закончили разговор? – видя, что Ванька перестал говорить, но не кладет телефонную трубку, вывела его из оцепенения телефонистка.

Зарецкому стало не по себе. Он никогда не был вором-одиночкой, но сейчас впервые почувствовал себя таковым. Оставшееся малочисленное воровское сообщество Ленинграда давно знало о конфликте между ним и Дедом, и сойтись с кем-нибудь для грабежей и краж для него, отколовшегося от авторитета, было невозможно. Шкет на допросе с пристрастием указал на их избу. Поскольку они не успели уничтожить Нецецкого с его прихвостнем, то и с той стороны в любой момент могли прийти с заточенным «гостинцем» по его душу. Цыган растерялся. Нет, не страх вверг его в такое состояние, а отсутствие четкого плана действий на ближайшее время.

Вернувшись в избу, он лег на кровать и долго смотрел в потолок, собираясь с мыслями.

Потом вспомнил об Анастасии, и ему стало стыдно.

«Вот ведь, словно бацильный какой, расканючился», – усмехнулся он своему состоянию, которое после мыслей о любимой стало приходить в норму. – Сменить хату, подхарчиться, отыграться за Чеснока… – начали вырисовываться ближайшие планы. Придя к согласию с самим собой, Цыган заснул, предварительно засунув под подушку револьвер Чеснока.

Проснулся он рано и еще до службы в церкви пришел к отцу Амвросию проситься на постой. По флигелю распространялся одурманивающий запах свежевыпеченного хлеба, словно домик был пронизан некой жизненной силой. Хозяева встретили Ваньку приветливо. Услышав от него, что его сотоварищи «эвакуировались» и теперь он остался один, батюшка, посоветовавшись с радостным Николкой и озадаченной Ефросиньей, согласился, отведя ему место в небольшой, отгороженной шкафом комнатке, где, кроме железной кровати, ни для чего больше места не оставалось. Но Иван был несказанно рад, так как теперь, в этом месте, при церкви, чувствовал себя наиболее защищенным от сотрудников угро и Деда.

Отец Амвросий пошел на утреннюю службу, а баба Фрося с Николкой стали нарезать свежевыпеченный хлеб на маленькие кусочки для причастия. Цыган перенес свои нехитрые пожитки и пошел вместе с Ефросиньей и ее внуком на службу. Верующих в церкви было немного, но к концу службы каким-то непостижимом образом народу прибавилось, словно люди почувствовали, что возобновится хлебное причастие, и потянулись на запах жизни. Днем, соскучившийся по Анастасии, Зарецкий занял свой пост у здания университета. Начало декабря встречало жителей блокадного города десятиградусными морозами и порывистым ветром. Трамваи стали ходить редко из-за перебоев с электричеством, но Ивану повезло, и вагон довез его от Волковой деревни без вынужденных остановок. Цыган имел при себе холщовую сумку, в которой лежала мука для девушки, ее намолола по его просьбе баба Фрося. Возле университета дул сильный ветер, но от сознания того, что у него есть для любимой такой ценный подарок, Ивану становилось тепло. Настю он не видел всего неделю, но когда та вышла с сокурсниками, не сразу признал в бледной, худющей девчушке свою любимую. От изумления Ванька даже забыл окликнуть, когда она проходила мимо. Девушка тоже не заметила его, но по иной причине – ослабленный от голода организм был сосредоточен только на том, чтобы добраться до дома после занятий, и она смотрела себе под ноги, выбирая участки без льда.

– Настя! – спохватившись, крикнул вслед уходящей девушке Иван. – Анастасия! – повторил громче, видя, что девушка никак не реагирует.

– Ванечка… – обрадовалась она встрече. – А я не думала, что ты придешь.

– Почему? – удивился Зарецкий. – Разве ты не знаешь, как я к тебе отношусь?

– Да, но сейчас такое тяжелое время, все думают только о том, как бы выжить, – виновато пояснила Настя, но по ее лицу было видно, что она рада, что ошиблась.

– А я смогу выжить только при одном условии, – возразил Зарецкий.

– При каком? – попалась в умело расставленные силки Анастасия.

– Если ты меня поцелуешь, – немного смутился он.

– Ой, ну ты что, здесь же люди… – сконфузилась девушка.

– Где? – огляделся Цыган, увидев нескольких семенящих вдали прохожих.

– Ну ладно, – сдалась Настя, которой самой хотелось поцеловать Ивана, она просто стеснялась выказать свои чувства. Подойдя к Зарецкому, девушка встала на цыпочки и чмокнула его в плохо выбритую щеку.

– Нет, от таких поцелуев не выжить… – Зарецкий обхватил худенькое тело и приник к губам страстным поцелуем.

Его обоняние распознало слабый аромат духов, едва различимый запах мыла и ее самой, что вместе составляло настолько сильный букет, что он никак не мог заставить себя прервать поцелуй. Тело девушки, которое первоначально напряглось в его руках, неожиданно расслабилось и полностью обмякло.

– Настя! – испугался Зарецкий и, поняв, что она без сознания, начал трясти ее, пытаясь привести в чувство.

– Ванечка, – так же неожиданно, как потеряла сознание, пришла в себя после голодного обморока Анастасия, – ты извини меня, я тебя, наверное, испугала.

– Выходи за меня замуж! – в невольном порыве воскликнул Зарецкий.

– Ты сумасшедший. Разве можно сейчас об этом думать?

– А как не думать, если ты для меня все? Я боюсь за тебя!

– И я тебя люблю, – спрятала она счастливое лицо у него на груди. И оттуда встревоженно пробормотала: – Только мой отец тебя никогда не примет.

– А разве я ему предложение делаю? – попытался отшутиться Иван.

– Ой, Ванечка, что же с нами будет? – вздохнула Анастасия, плотнее прижавшись к любимому, отчего у Зарецкого началось легкое головокружение.

Но он уверенно ответил:

– У нас все будет замечательно!

Цыган поднял сумку с мукой, и они потихоньку пошли в сторону Настиного дома. Идти пешком было трудно, так как выпало много снега и ветром намело сугробы во дворах и на улицах, и дворники сгребали снег в большие кучи, чтобы хоть как-то очистить тротуары для пешеходов. На всем пути им попадались только стоящие на маршруте трамваи – из-за снежных заносов и отключения электричества. Проходя мимо продуктового магазина, где стояла большая очередь, девушка вспомнила о просьбе матери реализовать при случае талоны.

– Постоим пару часиков, – зябко поежилась она в своем пальтишке, – а я потом сбегаю домой и попрошу тетю Марию меня сменить.

– Что говорят? – обратился Зарецкий к молодой женщине, стоящей перед ними.

– Обещали студнем отоварить, вот люди и стоят, – грустно откликнулась та.

– Что ж, студень не мясо, но тоже неплохо.

– Чего уж хорошего? Крахмал да кишки резаные, – вздохнула собеседница. – Но хоть бы это завезли, а то детей кормить нечем.

Через час топтания на одном месте Зарецкий, видя, как продрогла Настя, стал уговаривать ее уйти. Но девушка, которой было жалко потерянного времени, но страшнее было вернуться домой с пустыми руками и увидеть глаза голодных детей, отказывалась.

– Так у меня мука есть, – вспомнил о гостинце Зарецкий и потряс сумкой.

– Мужчина, а вы не продадите мне немного? – услышав его слова, жалобно заканючила собеседница из очереди.

– И мне бы, браток, полкилошки, – обратился к Цыгану мужчина в солдатской шинели на костылях. – Могу на табачок сменять.

Узнав о том, что в очереди есть человек с мукой, люди загалдели, окружая Цыгана кольцом, наперебой предлагая что-либо на обмен, создавая таким образом подобие импровизированного рынка.

– Пойдем! – Анастасия схватила Зарецкого за руку и вытянула из уже почти сомкнувшегося кольца. А отойдя немного, спросила: – Что же ты мне сразу не сказал? Тебя же могли задержать за спекуляцию продовольствием.

– Да я после твоего поцелуя забыл обо всем, – улыбнулся Иван. – К тому же я не спекулировал.

– Сейчас, если обнаружат человека с продовольствием одного типа, превышающим в несколько раз карточную норму, забирают, – предупредила его Анастасия.

У подъезда Зарецкий протянул ей сумку с мукой и собрался попрощаться, но девушка стала настойчиво звать его подняться. Заявила тоном, не допускающим возражений:

– Пока ты не попьешь у нас чаю и не съешь чего-нибудь, я тебя не отпущу.

Ивану, несмотря на безапелляционный тон, ее забота пришлась по душе, но он переживал, как к его визиту отнесутся домашние.

– Отца ведь нет дома, никто тебе ничего плохого не скажет. – В глазах у Насти показались слезы.

Цыган все не мог решиться, но когда девушка пригрозила, что не возьмет муку, сдался. Дома, не считая Анны Ефимовны, были мать Анастасии и дети. Узнав, что Зарецкий принес им несколько килограммов муки, Лариса растерялась, но, вопреки своим былым принципам, не стала возражать и сердечно поблагодарила.

– Вы, наверное, замерзли, сейчас я вам кипяточку налью, – засуетилась женщина, узнав о неудачном стоянии в очереди.

Она вышла на кухню, а Ивана окружили дети.

– Ты принес только муку? – спросила Катя. – А конфет?

– Прости, детка, но конфеток у меня нет, – улыбнулся гость, – но в следующий раз обязательно принесу.

– Так все взрослые говорят, – обиженно надула губки малышка. – А еще учат, что врать нехорошо.

– Ты что, мука лучше конфет, – вступился за Зарецкого Андрейка. – Из муки можно и хлеба, и блинчиков с пирогами испечь. А конфетами сыт не будешь.

Добавить что-либо к такому рассуждению было совершено нечего, и Настя с Иваном рассмеялись, чем еще больше обидели пятилетнюю девочку. Та побежала к бабушкиной кровати и улеглась на самый краешек рядом с Анной Ефимовной, тем самым показывая остальным, что не хочет продолжать с ними общение.

– Воду в чайник десять минут наливала, – вошла мать Анастасии, – напора нет, струйка, как нитка, тонкая. Но хоть есть, а на третий этаж уже не доходит.

Чайник поставили на примус и уселись вокруг стола.

– Угостить вас толком нечем… – вздохнула Лариса. – А давайте я хлебцев испеку?

Зарецкий, несмотря на голод, попытался отказаться, но детский хор выступил в безоговорочную поддержку, и женщина занялась стряпней. Хлебцы к чаю получились на восхищение вкусными. После хлеба, получаемого по карточкам, в котором было много примесей, включая отруби и жмых, эта еда казалась верхом блаженства.

– А вы, Иван, где работаете? – спросила у Цыгана Лариса.

Настя с ужасом ждала его ответа, понимая, что маму интересовала причина, по которой молодой человек не мобилизован.

– Сейчас я, можно сказать, тружусь при церкви, – собравшись с духом, сказал полуправду Цыган.

– Ах, ну да, – вспомнила Лариса о похоронах свекра.

Наступила небольшая пауза.

– А на фронт вас по заболеванию не призвали? – не выдержала мать Анастасии, пытаясь как можно больше узнать о молодом человеке, которого привела дочь.

– Я по малолетству судим был по мелочи, я же детдомовский, – честно ответил Цыган, предвосхищая возможный вопрос о родителях.

Настя по выражению лица матери поняла, что та очень сильно огорчена.

Словно на запах еды, домой стали возвращаться другие члены семьи Петраковых. Вначале с работы возвратилась Мария, которая, узнав, по какому поводу пир, с некоторым неприятным подтекстом пригласила Зарецкого почаще навещать их семейство. Все, кроме Ваньки, сконфузились от бесцеремонной прагматичности родственницы. Зарецкий же принял приглашение с радостью, хоть и понял подтекст. Потом пришел Вячеслав, отработавший смену на мелькомбинате. Увидев гостя, парень обрадовался, засыпав Ивана вопросами об общих знакомых из Волковой деревни. Мария подозрительно вслушивалась в их разговор, что пугало Настю, которая помнила о поездке с ней туда за продуктами и ее последствия. Наспех утолив голод, Вячеслав стал рассказывать о краже зерна.

– Представляете, шофера обвели вокруг пальца, накидав в машину вместо вещей какой-то хлам, и стырили целых пять мешков первосортного зерна, – хитровато посматривал он на Зарецкого, словно рассказывал исключительно для него одного.

– Да, много мучицы можно намолоть с пяти мешков… – высказалась Мария, посмотрев на принесенную Иваном сумку с мукой.

– Доиграются когда-нибудь эти люди, – осуждающе произнес Зарецкий, чтобы снять с себя налет подозрения, – сейчас за такие дела расстреливают.

– И ведь все равно не боятся! – подначила Мария, оглядывая родных, желая понять их реакцию.

– И не говорите. Я вон два гроба продал да еще могилки рыл за несколько кило, и то, когда получил муку от заказчика, нес со страхом. – Цыган старательно отводил от себя подозрения, крестясь, словно со страху.

После его слов атмосфера немного разрядилась, и к этой теме больше никто не возвращался. Провожая Ивана, Анастасия все мучилась вопросом, насколько тот может быть связан с ограблением, но задать вопрос ей мешала боязнь нанести ему обиду своим недоверием. Перед выходом из подъезда Зарецкий замешкался, стараясь растянуть прощание с девушкой.

– Как ты себя чувствуешь? – спросил он. – А то я сильно испугался, когда у тебя случился обморок.

– Хорошо, сейчас у меня его не будет, – улыбнулась девушка, явно приглашая любимого к поцелую. А тому не нужно было намекать дважды.

– Ты выйдешь за меня? – повторил свой вопрос Зарецкий, когда пришлось прервать долгий поцелуй – в парадную кто-то вошел.

– Я люблю тебя! – выпалила вместо ответа девушка и побежала по ступенькам вверх, оставив Ивана одного раздумывать, согласие это или нет…

– Дочка, ты не спишь? – прошептала вечером, когда все уже спали, Лариса.

Настя повернулась к ней лицом, давая понять, что не спит.

– Что у тебя с Зарецким? – задала прямой вопрос мать.

– Я люблю его. А он меня, – просто прошептала в ответ дочь.

– Но он же вор! Неужели ты не понимаешь? Значит, так, чтобы я тебя с ним больше не видела. В противном случае расскажу все отцу.

Из глаз Анастасии беззвучным ручейком потекли слезы.

– Но вот, плачешь… Совсем еще ребенок! – вздохнула Лариса и отвернулась, боясь, что тоже заплачет. Иван ей понравился, и она понимала, что его чувство к Насте серьезно. Но его темное прошлое и не менее темное настоящее пугало ее.

После убийства одного из подручных Цыгана Нецецкий с Федулей еще несколько раз приезжали глубокой ночью для завершения начатого, но Ваньки и Шкета в доме не бывало. Дед почувствовал тревогу, стал плохо спать, решил сменить хату. Воспользовавшись поддельными документами, он выдал себя и своих подельников за семью беженцев и получил комнату на Боровой улице в пустующей коммунальной квартире. Ему удалось продать дом в Каменке за приличные деньги семье ленинградцев, которые покидали Выборгскую улицу, поскольку тот район постоянно бомбили. С одной стороны, жизнь в собственном доме имела целый ряд преимуществ, но на его отопление нужно было много дров, которыми Дед в свое время не запасся, а с наступлением двадцатиградусных морозов они сильно подорожали, да к тому же местный участковый стал приглядываться к странной компании, нигде не работавшей. Кроме того, кражами и грабежами промышляли все равно в городе, а постоянно ездить из Каменки было опасно, так как контроль за передвижением гражданских лиц усиливался с каждым днем. Поскольку от прежнего воровского достатка остались одни воспоминания, последнее обстоятельство и стало основным аргументом за смену места проживания.