Текст книги "Тринадцатый двор"

Автор книги: Алексей Дьяченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 18 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Глава 9
Из дезертиров – в наполеоны

1

– Олеся – моя дочка! – Закричал попугай Женька, делая ударение на слове «моя».

– Заморю тебя, ворона, – пообещал Василий пернатому узнику.

Забавная была картина. У золочёной решётки в мундире полковника милиции стоял Василий, выпучив невидящие глаза, взглядом обращённые внутрь себя, а из клетки внимательно, вдумчиво его разглядывала заморская птица.

Сморкачёв с Уздечкиным, зажав пальцами носы, еле сдерживались, чтобы не рассмеяться. Но в какой-то момент не выдержали и разразились хохотом.

Василий пришёл в себя и назидательно заметил:

– Старайтесь меняться нравственно.

– Поздно, Василь Данилович, – констатировал Никандр.

– Это никогда не поздно. Вот, думаю, насколько беспечно проживаем мы лучшие годы. Живём в тёмную, ничего не знаем и знать ничего не хотим.

– Василь Данилыч, что случилось? – спросил Сморкачёв.

– Ты про это? – Василий не глядя огладил свой новый наряд. – Вчера с поминок отправился в ресторан «Корабль», там познакомился с кинорежиссёром Костасом Трипостопулосом, греком по национальности. Он ВГИК закончил, фильмы снимает. Из ресторана поехали с ним на «Мосфильм». Нарядили меня в мундир, делали пробы, фотографировали. А где моя одежда, не знаю. Там все деньги, все документы остались. Домой, если память не изменяет, таксист привёз, денег не взял.

– Форма вам идёт, – похвалил Никандр, стараясь отвлечь начальника от тягостных мыслей об утрате документов.

– Спасибо, – поблагодарил Грешнов, – теперь буду в ней ходить.

– И всё же, что случилось? – интересовался Влад. – Не из-за паспорта же так убиваетесь?

– От тебя ничего не утаишь. Игнат Могильщик меня поймал.

– Тогда понятно. Слушая о чужих похоронах, всегда думаешь о своих, – спокойно прокомментировал Никандр.

– Чего о них думать? Думать будут те, кто хоронить станет. Я о жизни своей никчёмной. Как живём? Как дни и ночи проводим? Это же ужас! А ведь был и я когда-то молод, были и у меня мечты и надежды. И девочка с чёлкой была, писала в письмах красным карандашом: «Люблю тебя». А теперь кто я такой? Чего хочу? О чём мечтаю? Живу в подвале с отбросами общества и тешу своё самолюбие тем, что считаю себя лучше вас. А на самом деле – не лучше, такой же отброс, даже хуже. Потому что у вас то нет выбора, а у меня – есть, мог бы и не быть отбросом. Тем не менее остаюсь им осознанно. Теперь вот и паспорт потерял. Так что сравнялся с вами совершенно.

– Что значит «отбросы»? Честное слово, обидно, Василь Данилыч, – сказал Никандр.

– Обидно? Вот видишь? А мне уже даже и не обидно. Отброс? Ну что же, пусть отброс. Вот как опустился.

– Всё от того, что в подвале сидим, – сказал Сморкачёв, – работали бы на поверхности, пусть даже на чердаке, по-другому бы себя чувствовали.

– Ладно. Забудем. Какой смысл ругать себя, если лучше уже не сделаемся. Давайте жить, как все, станем обвинять других в своих бедах.

Никандра, по его же просьбе, отправили за продуктами, а Влад взялся за то, к чему в шутливой форме призывал Грешнов, – стал сплетничать.

– Только и разговоров о том, что погибла принцесса Диана, – шептал Сморкачёв.

– Кто погиб? – переспросил Василий.

– Блудница из Букингемского дворца.

– Грек-режиссёр утверждает, что её убила Елизавета, стреляя с заднего сиденья белого «Фиата». Фильм про это собирается снимать, ищет актёров на роли. Всё правильно Влад говоришь, но ты – дезертир, и тебя никто слушать не станет. Ты – вне закона. Тебе нужно паспорт получить, выучиться. Тогда к тебе станут прислушиваться. Давай, определим тебя в институт?

– А бабе Паше ремонт кто будет делать?

– Никандр справится один, в крайнем случае, я помогу. Если хочешь чего-то добиться, надо Богу молиться, исправно трудиться, и учиться, учиться, учиться.

Жалуясь на головную боль, Василий поинтересовался:

– Ты почему Никандра недолюбливаешь? Мы же – одна семья.

– Потому что он – подхалим, любит поискать у начальства в шерсти, – убеждённо сказал Сморкачёв.

– Что ты такое говоришь? – смутился Грешнов.

– У обезьян это грумингом называется, подчиненные вожаку шерсть перебирают.

– Зачем?

– Вроде как блох ищут, а на самом деле это очень приятно. Вот и Уздечкин из таких. А уж если он добьётся своего, то все мы у него в шерсти искать станем.

– Имеешь в виду – станет президентом? – засмеялся Василий. – Время, конечно, сумасшедшее, но этого не будет никогда. Смешно. Представляешь, сидит Никандр в Кремле под своим портретом…

– Министры кудлатую его голову перебирают, – включился Влад.

– Да-да. Дан Спатару со всех щелей поёт. На груди у Никандра золотой крест из чистого золота на массивной цепи. И всё же не понимаю, какая может быть радость от этого?

– От президентства?

– От груминга обезьяньего. Ну-ка, попробуй, поищи блох у меня в голове.

Сморкачёв с готовностью принялся перебирать волосы усевшемуся в кресло Василию. делал он это профессионально, словно всю жизнь только этим и занимался. Грешнов зажмурился, как кот в солнечный день, сидя на завалинке и приоткрыл от удовольствия рот.

Незамеченный товарищами из магазина вернулся Никандр. Чтобы как-то обозначить своё присутствие, он громко покашлял.

Сморкачёв с Грешновым вздрогнули и замерли, как люди, пойманные на чём-то постыдном. Секунд десять не знали, о чём говорить.

– Я не вовремя? – улыбнувшись, спросил Никандр.

– Смеяться тут не над чем, – всё ещё находясь в дремотном состоянии, сказал Василий. – Мне Владик показывал, как тебе подчинённые будут голову чесать, когда ты станешь президентом.

– А это когда-нибудь будет? – задал Уздечкин наивный вопрос.

– Всё к этому идёт, – уверил его Грешнов и, переглянувшись со Сморкачёвым, улыбнулся.

Василию вдруг захотелось стать устроителем судеб. Он тряхнул головой, которая перестала болеть и крикнул:

– Решено! Никандра сделаю президентом, а тебя, Влад, академиком.

– Для этого мне необходимо высшее образование, – заметил Сморкачёв.

– Так в чём дело? У бабы Паши есть приёмный сын от покойного мужа, фамилия – Чернопрохвостов. Он председатель приёмной комиссии в нефтегазовом Губкина. Всё обтяпаем в лучшем виде. А хочешь, устрою в Бауманский?

– Так в какой же из них?

– Какая тебе разница? Не бойся, определим в технический вуз, по твоему анфас-профилю. Не с твоей физиономией влюблять в себя девчат. Актёр из тебя не получится.

– Не стремлюсь.

– И молодец. Точно, академиком станешь, потому что знаешь, чего не хочешь.

– Мне бы побольше узнать того, чего хочу. Учебники бы достать, математику и физику подтянуть.

– Без вопросов. С сегодняшнего дня и начнём подготовку. Купим книги, обзаведёмся пособиями. Погоди! Каракозов! Наш Миша Профессор этим и занимается с абитуриентами, он тебя подтянет. После того, как заводское КБ, где он работал, ликвидировали, Профессор только на эти средства и живёт.

Грешнов прямо из подвала позвонил Михаилу Каракозову и попросил его позаниматься со Сморкачёвым. Подготовить его к вступительным экзаменам в вуз.

– Мишань, – говорил Василий в трубку. – Жаль пацана, молодой совсем. А потом, через пасынка бабы Паши я попробую его в институт пихнуть. Но совсем дурака, сам понимаешь… Да, да. Надо, чтобы хоть первое время он смог продержаться, а там всё будет зависеть от него. Захочет учиться – будет стараться, не захочет, – пусть катится по наклонной, как говорили наши незабвенные учителя. Да, да. Надо дать парню шанс. Попробуешь? Присылать? Спасибо. Сегодня вечером пришлю.

Грешнов положил трубку и сказал Сморкачёву:

– Каракозов уверяет, что у него все поступали. Его принцип: «Нет плохих учеников, есть негодные преподаватели». Иди мойся, одевайся, готовься.

Вечером того же дня, вооружив Влада бутылкой креплёного вина, Василий отправил его к Мише Профессору.

Прибыв по указанному адресу, Сморкачёв обнаружил распахнутую настежь дверь. Решив что его ожидают, вошёл. Поголосил, – никто не ответил. Влад воспользовался уборной, отправился мыть руки, и в ванной столкнулся с обнажённой женщиной. Это была жена Михаила Каракозова Майя. Собственно, саму наготу он рассмотреть не успел. Сморкачёв встретился с женщиной глазами и, тут же прикрыв дверь, проследовал на кухню. Там открыл бутылку, что принёс с собой и хорошенько к ней приложился.

Вскоре на кухне появилась и Майя в розовом махровом халате.

– Это вас по математике будут подтягивать? – спросила хозяйка как ни в чём ни бывало и, посмотрев на открытую бутылку, сказала, – Хорошее начало.

– Это, собственно, подарок вам от Василь Данилыча.

Влад встретился с хозяйкой глазами, и Майя отвела взгляд в сторону.

– Ну, раз вино не только марочное, но и подарочное, наливайте, – скомандовала она, подставляя фарфоровую чашечку.

Сморкачёв с готовностью плеснул вино, Каракозова выпила.

– В институт собираетесь? А мне говорили, что вы – дезертир, и у вас нет даже документов.

– Всё это – правда, – признался Влад, – но человек всегда надеется на лучшее, вот и я думаю, что всё как-нибудь устроится.

Проследив за плотоядным взглядом молодого человека, уставившегося на её голую коленку, Майя запахнула полы халата, но сделала это по-женски хитро, как бы подманивая, и Сморкачёв попался на её уловку. Голосом, сделавшимся вдруг низким и по-хозяйски повелительным, Влад сказал:

– Покажи.

– Вы о чём? – играя непонимание, сказала Каракозова.

Сморкачев ударил её ладонью по щеке.

– Я кому говорю, – угрожающе прошипел он.

И Майя послушно, даже с удовольствием убрала с коленей полы халата.

– Ещё, – повелевал Влад.

Майя стала приподнимать края халата, но в этот момент послышались торопливые шаги в коридоре. На кухню вбежал Миша Профессор.

– К соседям на минутку заглянул, – стал оправдываться Каракозов. – А вы, смотрю, не скучали. Откуда вино? Майя, ты же не пьёшь?

– Василь Данилыч передал, – ответил за хозяйку гость.

Воцарилось напряжённое молчание, которое нарушила Майя женской истерикой.

– Сколько раз я тебе говорила, что ванна засорена? – кричала она на мужа срывающимся голосом. – Или сантехника вызови, или я сделаю с собой что-нибудь. Это не может продолжаться вечно.

К удивлению гостя, Михаил спокойно реагировал на болезненные вопли жены.

– Не переживай, дорогая, – сказал он, – всё наладится.

– Я могу устранить засор, – вызвался Сморкачёв и подскочив, стремглав помчался в подвал.

Грешнов встретил его по-отечески ласково:

– Выгнали? Этого следовало ожидать. Но тебе же ничего не надо было делать, только молчать и слушать. С горя, смотрю, успел уже хлебнуть.

– Да нет, – стал объяснять запыхавшийся Влад. – Нужен гибкий металлический шланг.

– А что, через голову знания уже не входят, – подмигивая Никандру, пошутил Василий.

– Хочу в трубе засор устранить, – не воспринимая шуточного настроения приятелей, пояснил Сморкачёв.

– Так где я тебе его возьму?

– У попугая под клеткой. Ещё от сантехников остался. Когда ремонт делали, я его туда сам положил.

– Если положил, то там и лежит, никто туда не лазил, – сказал Василий, отмечая изменения, произошедшие в облике и поведении дезертира. – Что-то глазки у тебя подозрительным светом горят?

– Да вином напоили, – стал оправдываться Влад.

– Бутылку я передал в благодарность за предстоящие с тобой хлопоты и мучения. Сам-то не пей вино, а грызи.

– В каком смысле «грызи»? – не понял Сморкачёв.

– Грызи гранит науки. Учи математику и физику.

– А как же, обязательно, – пообещал Влад и побежал к Мише Профессору, размахивая на головой гибким металлическим шлангом.

2

Поздним вечером Каракозов подёргал за ручку запертую дверь в комнату жены и громко, с выражением своего недовольства, сказал:

– Мир римлянам добыт и двери Храма Януса закрыты?

– Ты не Нерон, – откликнулась Майя, – не мешай нам.

– Чего это он? – поинтересовался Сморкачёв, находившийся в комнате Каракозовой.

– Учёность демонстрирует. У древних римлян был Храм Януса, – это такое римское божество, символизирующее начало и конец. Очень древний храм. Считалось, что его построил чуть ли не сам Ромул.

– Тот, что у волчицы титьку сосал?

– Ну да. Один из основателей Рима. А построил он этот храм после заключения мира с сабинянами. Позднее царь по имени Нума постановил, чтобы двери храма были открыты во время войны, а во время мира – закрыты. За всю историю Древнего Рима до правления Нерона двери храма всего шесть раз были закрыты. Первый раз – по указу самого Нумы, второй раз – по окончании второй пунической войны, три раза – в правление августа и еще раз, если верить Овидию, – в правление Тиберия.

– Тиберия? А ты Мишу Нероном назвала.

– В шестьдесят пятом году, когда в империи был установлен мир, Нерон потребовал закрыть двери храма, отпраздновал это событие и монеты отчеканил. Я тебе потом покажу. На аверсе – профиль Нерона, а на реверсе – обратной стороне, – надпись: «Мир римлянам добыт и двери храма Януса закрыты». Собственно то, что ты слышал из-за двери.

– Это в тысяча пятисотом или ещё раньше?

– Не поняла?

– Ты сказала, – в шестьдесят пятом.

– В шестьдесят пятом и было. В первом столетии нашей эры.

Майю не рассердило, а умилило невежество и простодушие Сморкачёва. Он это заметил и с благодарностью в голосе сказал:

– Ты умнее Миши Профессора.

– А то! Он всё щёки надувает, а кроме верхов, мало в чём сведущ.

– Говори понятно.

– Ни в чём не разбирается.

– Другое дело.

3

Ночью с первого на второе сентября Василия разбудил телефонный звонок. С ним говорил Миша Каракозов.

– Спасибо. Удружил, – сказал Профессор.

– В каком смысле? – не понял Грешнов.

– Жена заперлась в своей комнате с твоим дезертиром и не открывает.

– Вот это да! – удивился услышанному Василий. – Из дезертиров – сразу в наполеоны.

Хотел сказать, что это не проблема, нужно сломать дверь, и Сморкачёва за ухо он выведет лично, но Миша бросил трубку, а перезванивать Грешнов не решился.

Василий умылся, оделся и пошёл в подвал. Открывшему дверь Никандру с порога сказал:

– Завидую Сморкачёву, подмял под себя жену Миши Профессора.

– Кто вам мешал? – ворчал Никандр, недовольный ночному визиту босса.

– Кто же мог знать, что она такая доступная? Да и замужем за учёным человеком. Миша сам во всём виноват. Ему следовало шевелить не только извилинами, но и кое -чем другим, хоть изредка, профилактически.

– Это точно, – поддакивал Уздечкин.

– Да, все мы её проморгали, и уже ничего не вернуть. Это в семьях интеллигентских – сплошь и рядом. Помню, жил у дядьки, в порядке вещей было, когда он, старый муж. сидя за трофейным роялем и аккомпанируя себе, напевал песни на стихи Исаковского: «Хотел сказать, встречай, Прасковья, героя мужа своего» и так далее. А его молодая жена разгуливала по комнате площадью сорок метров, потолки – черты сорок, в шёлковом халате на голое тело. А то взгромоздится на никелированную спинку большой железной кровати, довольно высокую спинку, и делает вид, что читает книгу. Волосы у неё были густые, чёрные, с отливом в синеву. И вот сидит эдакая птица диковинная, от медленно поворачивающегося абажура цвет лица её становится то жёлтым, то оранжевым. А за её спиной, в облаках папиросного дыма, как в тумане. за чёрным роялем серый профиль сутулого старика. Я ей говорил: «Был бы художником, изобразил бы тебя богиней Венерой». А она мне тихо, доверительно: «Я – твоя. Можешь делать со мной всё, что пожелаешь». И смотрела так… Словами не передать. С какой-то щемящей душу надеждой. И такая она была красивая, и настолько тосковала по ласке мужской, а я струсил. И все мы такие. А дезертир не поленился. Взял шланг и прочистил трубу. А нам остаётся только слюньки утирать и облизываться. Ладно. Спи. Утро вечера мудренее, – закончил Василий свою многословную речь. – Пойду к Нинке, не домой же возвращаться. Жене соврал, что срочно на дежурство вызвали.

Глава 10
Юра, Лев Львович и Миша Профессор

Ночью с первого на второе сентября Георгий возвращался домой. Посигналила машина, припаркованная у его подъезда. В ней находился Лев Ласкин предложивший Юре искупаться.

– В Москве-реке или Сетуньке? – рассеянно спросил Грешнов.

– Совсем ты от жизни отстал. Поедем, тут недалеко.

Они проехались по уснувшему городу, как говорится, «всего ничего» и подъехали к спортивному комплексу.

Мимо этого здания Юра неоднократно ходил. Территория была огорожена, охранялась. При спортивном комплексе был открытый бассейн, волейбольная площадка с песком, похожим на манную крупу. Всё это было, как Юре казалось, для избранный, для сильных мира сего.

– И как я только не догадался, – сказал Грешнов. – Что, и это всё – твоё?

Вместо ответа последовало предложение:

– Перед бассейном давай, зайдём в душ. Негоже потными лезть в чистую воду.

– У меня… – начал было Грешнов.

– Там есть всё. В том числе и новые плавки любые. Выберешь, какие захочешь, – опередил его Ласкин.

Прислуживал им, как Юре показалось, настоящий юродивый. Человек, своим видом совершенно не подходящий окружающему их великолепию. Одет он был в полинявший, заношенный, заветренный, когда-то имевший синий цвет, рабочий халат. Обут в сандалии на босу ногу. Носил с собой швабру с тряпкой и пустое металлическое ведро.

– Пустых вёдер не боишься? – спросил Грешнов, вспоминая, как любил его друг по любому поводу плевать через левое плечо.

Ласкин понял, о чём идёт речь, вспомнил себя в те прекрасные годы и грустным голосом сказал:

– Не боюсь. При моём образе жизни, если на это внимание обращать, – он прервался и представил человека в рабочем халате. – Муж моей сестры, Михаил Каракозов. Да ты должен его помнить по пионерлагерю. Его все называли Гроссмейстером, Факиром, Профессором. Фокусы в лагере показывал, в шахматы всех обыгрывал. Он, между прочим, ещё и йогой занимается серьёзно.

– Животом гоняете волны? – спросил Юра, чтобы поддержать разговор.

– Могу и более сложные упражнения показать, – отозвался Каракозов.

Он скинул с себя рабочий халат, продемонстрировав атлетическое тело, расставил ноги широко в стороны, кисти рук сцепил за спиной «в замок», наклонился и этим самым «замком», вывернув при этом суставы, коснулся земли, что была перед ним.

Всем стало очевидно, что гимнастические упражнения не прошли для него даром, успехи были поразительные. Оказалось, Каракозов пятнадцать лет занимался растяжкой, прежде чем подобраться к тем упражнениям, которые он демонстрировал. Юра с Лёвой в юности посещали секцию дзюдо и достигли подобных результатов через полгода занятий, проделывая всё это на разминке и не возводя свою гибкость в культ.

– Задай Мише умный вопрос, – предложил Ласкин Юре, – он на всё знает ответ.

О чём говорить с человеком, которого в последний раз видел в пионерском лагере?

– По-прежнему неизвестно происхождение квазаров? – спросил Юра, внутренне улыбаясь. – Откуда они взялись?

– Да, – поддержал друга Лёва, смеясь в открытую. – Что скажешь, Профессор?

– Лично моё мнение: квазар – это свет того самого взрыва, который четырнадцать с половиной миллиардов лет назад образовал Вселенную.

– Видишь, такого не собьёшь, – хвастался родственником Ласкин. – А я, вот прочитал, что Сириус в два раза больше Солнца и печёт в двадцать четыре раза сильнее. Может такое быть?

– Вполне. Солнце – это очень маленькая звезда, она относится к классу жёлтых карликов. Одна из самых маленьких звёзд. Все остальные звёзды во много раз больше.

– Ничего себе, – удивился Лев Львович.

– Я же говорю, Солнце – карлик.

– Земля ещё меньше, мы – ещё меньше, всё в сравнении.

– Вы представляете себе размеры Галактики?

– Безразмерная, – согласился Ласкин. – А в детстве я по наивности думал, что после смерти души умерших поселяются и живут во Вселенной. Переживал, что со временем им там тесно будет.

– Ответьте, почему Галактики разбегаются с ускорением, о чём сказал астроном Хаббл? – спросил Юра.

– Да, именно Хаббл, наблюдая за звёздами и проводя их свет через спектр, всё это и выяснил. Но он не говорил, что звёзды движутся от нас с ускорением. Он сказал, что это явление может вызываться разными факторами. А люди восприняли это прямо в лоб, что Галактики ускоряются и всё. Так вот, чтобы что-то двигалось с ускорением, по закону Исаака Ньютона, надо чтобы что-то на это постоянно давило. Чтобы была постоянная сила.

– А если это не ускорение, то что?

– Дело в том, что люди, как упёрлись в одну точку… Точно также, как утвердились когда-то в шестнадцатом или в семнадцатом веке, что внутри Земли – ядро из железоникелевого сплава,.так всё это заблуждение и продолжается. И даже никто сомнения не высказывает. И тут, приняли, что Галактики ускоряются и пытаются это объяснить. Я, например, не считаю, что ускоряются, и я не один. Существуют учёные, которые считают, что никакого ускорения нет. Но официально принято, что ускоряются. И поэтому начинают выдумывать всякие теории, почему они ускоряются. Именно для этого выдумали «тёмную материю», которую никак нельзя обнаружить. Именно выдумали. Так вот, с моей точки зрения, это – ненаучно.

– Почему?

– Потому что наука никогда ничего не придумывает. Никогда! Она исследует свойства того, что у неё есть. Она не пытается подтасовать что-то. Если есть явление, ученые будут его изучать, будут смотреть так, эдак, проводить опыты, собирать статистику, но не подтасовывать данные. Именно поэтому эта мысль о «тёмной материи» несостоятельна. Ещё одно. Эти учёные считают почему-то, что чем дальше звёзды от нас, тем ускорение больше. Но дело в чём? Чем дальше, тем больше во времени. И, когда в конце берётся самая большая скорость, такая, что чуть ли не при сотворении мира это было… То есть? Надо же размышлять. Если мы принимаем версию, что был тот самый «большой взрыв», с которого всё началось, в первое мгновение этого большого взрыва, вследствие которого Вселенная создалась, было самое высокое ускорение. А по мере того, как всё разлеталось, всё потихоньку замедлялось. Это, по крайней мере, логично. Так вот, мы живём на самой периферии и, когда к нам приходит сигнал, который был пущен миллиарды лет назад, то, естественно, скорость всего этого была больше, чем сейчас. Поэтому мы видим не то, что они сейчас движутся с ускорением. а то, что двигалось с ускорением миллиарды лет назад. Это нормально. А чем ближе к нам, тем ближе и во времени, и скорость меньше. Разумно?

– Неужели такая простая мысль никому из ученых в голову не пришла?

– Люди любят почему-то неразумные вещи, любят придумывать. Я сейчас перестал верить всему. Когда что-то говорят, я слушаю крайне критично.

– Ты, Миша, лучше расскажи Юре сказку, как коммунист у Бога был садовником.

– Что за сказка? – подтвердил Грешнов свой интерес.

– Вы, конечно, слышали легенду о том, что Бог прогнал от себя лучшего ученика, – начал Каракозов. – У меня есть собственная версия, за что. Так вот. У Бога был райский сад, был любимый ученик, помощник. Кого же назначить смотрителем сада, как не его. Но перед этим Бог решил ученика испытать, дать ему поручение. Сказал: «В моём саду сорок девять яблонь. Зарос сад, ты должен будешь его проредить. Оставь пять рядов по четыре дерева в каждом».

– А до этого было семь рядов по семь яблонь? – вспомнил Юра таблицу умножения.

Лёва засмеялся и сказал:

– Я ему точно такой же вопрос задал.

– Совершенно верно, – продолжал Миша свою сказку. – После обеда Бог проснулся, идёт принимать работу и что же видит? Вместо двадцати яблонь в саду только десять. «Что же ты наделал?» – спрашивает. А ученик отвечает: «Я получил приказ оставить пять рядов по четыре дерева? Приказ мной в точности исполнен. А уж как я это сделал, это секрет моего мастерства. Ты задал мне ребус, который я решил по-своему». Посмотрел Бог, – и впрямь по четыре дерева в пяти рядах. И утвердился в мысли, что всё надо делать самому, не полагаясь на гордых помощников, извращающих благие намерения на свой лукавый вкус. А теперь вопрос, – как это сделал нерадивый садовник?

– Меня спрашиваете? – засмеялся Юра и припомнив слово «коммунист» в названии сказки, предположил. – Неужели в форме звезды?

– Вы угадали, – подтвердил Каракозов и подвёл Грешнова к заготовленному на песке волейбольной площадки рисунку.

Юра визуально убедился в своей и Мишиной правоте. Это действительно походило на дьявольскую уловку.

– Занимательно, – процедил Юра сквозь зубы.

– Гаврилову при встрече загадай, – пошутил Лёва.

Грешнов отмахнулся в том смысле, что не хочет даже повторять свои оправдания. И этого было достаточно.

На «манной крупе» сыграли в волейбол. Приняв душ, поплавали в бассейне. Облачившись в новые махровые халаты, укутавшись пледами, прямо у бассейна уселись в шезлонги с мягкими подушками.

Юру прорвало:

– Такое ощущение, что заснул в одной стране, а проснулся в другой. Всё до неузнаваемости изменилось. В мгновение ока повырастали спортивные комплексы с бассейнами под открытым небом и тренировочными залами. Особняки, дворцы, банки. И всё это так прочно вошло в нашу жизнь, что кажется, так и стояло на своём месте без малого сто лет. Вот все эти шезлонги с мягкими подушками, дýши, бархатные полотенца, халаты, в которых можно утонуть, – откуда всё это?

– Оттуда, Юра. Весь этот разврат, или, как говорил Толя Начинкин, «пошлятинка», – всё оттуда. Этим они сильны. Нет ни веры, ни души, ни сердца. А в практичности им не откажешь. Они все последние сто лет только этим и жили. А у нас – революции, войны, строительство «облака» под названием «коммунизм». Некогда было шезлонги делать и махровые халаты шить. Ты удивишься, но метро в Лондоне открыли в шестьдесят третьем году.

– Но у нас-то ещё до войны вырыли.

– «Вырыли». В тысяча восемьсот шестьдесят третьем. То есть, в том году, когда мы с тобой родились, исполнилось сто лет, как они на метро катались.

– Быть такого не может.

– Вот. А пока ты спал, я суматошную жизнь прожил. И в тюрьме посидел, и по стране помотался, и…

– И – что?

– И – ничего. В тюрьме, к слову сказать, не за то сидел, за что твой брат Василий всему свету рассказывает. А за нежелание коммерческий банк возглавлять. Как только дал согласие, – отпустили. Но первое время там трудно было. Толя Начинкин очень помог, он там в авторитете. Думаю, – чего метаться, сидеть? Решил, что никуда не буду ездить, буду жить в своём, привычном с детства уголке, среди родных, милых сердцу людей.

Лёва посмотрел на Мишу, вновь облачившегося в синий рабочий халат, бродившего с ведром и шваброй вокруг бассейна и крикнул:

– Да побей ты её хорошенько! И всех делόв. Очень уж ты деликатен. Это её и злит. Муж ты ей или нет? Покажи себя с этой, неожиданной для неё, стороны. «Удиви», как говорят на экзамене в творческих вузах.