Текст книги "Перипетии (СИ)"

Автор книги: Алексей Дьяченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 3 страниц)

   – Это же приятно, – пошутила Вероника.

   – Не очень, – вспоминая минувшее, серьёзно ответил Андрей, – Я преподавателю физики говорю: «Тебе тяжело, а будет ещё тяжелее. Единственно тебя умоляю – не пей. Знаешь, что? Всё в твоих руках. Ты образованный, ещё не старый, красивый».

   – Просто принц! – согласилась Лукова, – Я даже в сказках про таких не читала, так ты его расхваливаешь.

   После того, как Акимов стал Фрычкова умолять не запить, у непьющего Александра Николаевича появилось непреодолимое желание выпить.

   – Пойду, прогуляюсь. Проветрюсь перед сном, – сказал преподаватель физики гостеприимным хозяевам.

   – Смотри не пропади, «совсем пропащий». Это я в шутку, не бери в голову, – провожая друга в коридор, шутил Андрей.

   – Я понял, – завязывая шнурки, успокоил возбуждённого Акимова Фрычков.

   Александр Николаевич вышел из подъезда друга и направился в ближайшую пивную, над которой время было не властно. Столько событий произошло в стране, в судьбах людских. Сносились целые кварталы, как грибы после дождя, вырастали новые дома, а в «стекляшке», как и тридцать лет назад торговали в разлив разбавленным пивом.

   Взяв пару кружек и устроившись за свободным столиком, Фрычков сделался внимательным слушателем беседы двух приятелей, громкая речь которых уводила его от собственных тягостных дум.

   – Человека, который часто менял работу, в Советском союзе называли летуном, – просвещал своего собутыльника мужик с редкой седой бородой. С такими не церемонились, таких людей презирали. Я не был исключением, смотрел на них косо, исподлобья. Разве мог я предположить, что сам стану летуном? И кем только я не работал в современной России.

   – В ней все разом стали летунами, – подсказал человек средних лет с мясистым красным носом, на котором росли волосы.

   – Да. Я и хотел сказать, что не стал исключением. Работал мойщиком троллейбусов. График работы с восьми до семнадцати, сменный. Так обещали на словах. А на деле оказался бессменным. А объяснили просто: «Сам видишь, зарплата мизерная, работа тяжёлая, – никто не идёт. Будешь больше работать, больше денег заработаешь». Уволился. Устроился мойщиком окон в больницах. Не хочу даже вспоминать, ушёл, и недели не проработав. Со следующей работой сосед помог, взяли носильщиком в гостиницу.

   – Взяли без опыта работы? – усомнился человек с волосатым носом.

   – Да. Во-первых, по блату, а во-вторых, покорило их то, что я хорошо знаю английский язык. Собственно, за это потом и уволили. Оказалось, что все мои английские слова, – сплошь ненормативная лексика. Затем мать меня овощеводом устроила, через тётю Люсю Венгерову. Работал два месяца в теплице под Москвой, выращивал огурцы «Зозуля». После теплицы попробовал себя загрузчиком сырья на стекольном заводе, соду с речным песком загружал. Печи там днём и ночью горели и воздух такой, что сколько губы ни облизывай, всё равно остаются солёными. Пиво пьёшь и рыбу покупать не надо. После огнеупоров пошёл трудиться котломойщиком в ресторан. Сейчас вот зазывала в итальянской забегаловке. Стою на свежем воздухе и размышляю: "Ругали тиранию, хотели свободы. Так вот она, радуйся. Но что-то безрадостно на душе. Конечно, если вдуматься, нет ничего дороже жизни и свободы, все об этом говорят. Но отчего-то всё у нас так устроено, что эта жизнь никем ни во что не ставится. Ни государством, оно и понятно, у него свои интересы, ни обществом, которого как не было, так и нет. Ни теми же людьми, которые остаются советскими, и на словах ты у них товарищ и брат, а на деле – человек человеку волк. Но ведь штука в том, что и сам человек жизнь свою ни во что не ставит. Взять меня. Сам свою жизнь калечу и гроблю. На кой мне такая свобода? Откровенно говоря, таким ленивым людям как я, она совсем ни к чему. Не нужна мне ни свобода личности, ни свобода выбора. Что мне свобода дала? Хочешь, работай мойщиком в троллейбусном парке, хочешь, зазывалой. Не хочу ни тем, ни другим. Хочу царя – отца родного, чтобы позаботился обо мне. Люди смыслами живут. Старики своими, люди среднего возраста своими, молодёжь и дети – своими. Да ещё и у каждого свой смысл.

   – Кто-то смыслами, а кто-то и бессмыслицей.

   – Правильно. Но бессмыслица – это не жизнь. Человек, находясь в бессмыслице, если и не понимает, то ощущает, что это состояние, эта жизнь противоестественна и пытается как-то выбраться.

   – А мой дед был герой, генерал, – отхлебнув пива, предался воспоминаниям человек с волосатым носом. – В Отечественную командовал седьмой танковой армией.

   – Их было шесть.

   – Серьёзно? Или дали генерала ему за то, что он разгромил седьмую фашистскую, танковую. Что-то вертится семёрка в голове.

   – У немцев тоже шесть танковых армий было. Твой дед где геройствовал? Не на Ташкентском ли фронте? Там очень ожесточённые и кровопролитные бои шли. Кто на том фронте воевал, все герои, все до генералов дослужились.

   – Вот ты смеёшься надо мной, а мне хочется плакать.

   – В чём дело?

   – Да как подумаю, что живут на свете люди, у которых кроме зависти, ничего нет, так слёзы сами наворачиваются.

   – Сейчас будешь смеяться, слёзы высохнут на твоих щеках. Хочешь, открою тайну?

   – Открой.

   – Есть на свете такие люди, у которых нет даже зависти.

   – Что же это за люди? Получается, у них нет ничего?

   – Вот. А ты переживаешь. В мире всё связано, надо только быть наблюдательным и делать правильные выводы из увиденного и услышанного. Была у меня баба. Обратил я своё внимание на то, что шевелюра моя стала редеть. Вспомнил, фамилия-то у неё Лысикова. Нет, думаю, надо от неё держаться подальше. С другой познакомился, вроде ничего, даже жениться подумывал. Глядь в паспорт, а у неё фамилия Плешак. Даже не Плешакова, а Плешак. Я ей сразу же сказал: «Ступай своей дорогой». И теперь доволен, живу себе один, хлопот не знаю. Но всегда начеку. Во всём ищу подвох, ловушку.

   «Счастливый человек», – мелькнула завистливая мысль в голове преподавателя физики, – «голова полна волос, может всех послать и оставаться весёлым. Смыслами живёт. А тут мучаешься, не в состоянии разобраться, что к чему».

   Вернувшись к Акимову, Фрычков в грязных ботинках прошёл на кухню и поставил на стол украденную в пивной кружку и пластиковую двухлитровую бутылку пива. Александр Николаевич был пьян и ругал последними словами своего покойного брата Василия.

   Акимов, как друг и гостеприимный хозяин, стал ему поддакивать.

   – Видимо, чайник на плиту надо поставить? – предложил Александр Николаевич Андрею и зачем-то пошёл к Веронике.

   Он постучал в её дверь и тут же заглянул к ней в комнату. Раздался возмущённый крик Луковой, застигнутой врасплох. Александр Николаевич хохотнул и вернулся на кухню.

   – Голая? – шкодливым голосом поинтересовался Акимов. – Кстати говоря, от своего прежнего она съехала из-за того, что он много пил. Видимо, пьяницы все заканчивают одиночеством.

   – Некоторые могилой, – поправил его Фрычков. – Люди алкоголиками становятся не от того, что любят водку. А потому, что хотят водкой горе своё залить. А горе водкой залить невозможно. Всё одно, что тушить костёр бензином. Если бы вернуть время, я бы пил и с отцом, и с братом. И прежде всего, со сверстником-соседом, Гешей Карповым. Они в школе постоянно лопали портвейн и меня приглашали. Но я же человек правильный, хороший. Я от алкоголиков всегда держался подальше. Геша в свой ансамбль меня приглашал. Это нормально. Но я-то, господи... Злиться приходится только на самого себя. Я себе говорю: «Идиот!». Почему я идиот? Потому что вроде бы правильные мысли оказались безумными и абсолютно неправильными. Ты себе не представляешь, в какой обстановке я жил. Любой мой шаг в сторону, – морально раздавливали, полностью уничтожали. Понимаешь ли, я потом не говорил родителям: «Что ж вы мне наврали? Меня обманули?». Мне плохело бешено, но я никогда не упрекал родителей. Они думали, что всё это враньё – нормально. Что всё это бесследно прошло. Когда я учился в институте, к нам в группу пришла настоящая красавица. Не помню, как её звали, но красавица была неимоверная. Уж насколько я девушек сторонился, весь был в учёбе, в мечтах о научных открытиях, – а тут взял её за руку всюду водил, всё показывал. Рассказывал, объяснял. Ты не представляешь. Боже, такой красивой девушки я в жизни своей не видел. Я был от неё без ума. Всё, что я делал, было помимо моей воли. И все мне завидовали, что я первый её ухватил. Уже на другой день в нашей группе её не было. Все мы спрашивали: «Где?». Оказывается, наши девочки пошли в деканат и заявили: «Она совращает наших мальчиков». Я потом у них интересовался: «Зачем?», – «А что? А остальным что делать?». А остальные, прошу прощения... Диабет у людей, гипертония. Это вот у девочек. Пухлые, больные. Ну, куда? Либо толстые и больные, либо худые, как это самое... Вот. А я тогда не понимал, что все они хотят внимания.

   – Хотят, – подтвердил Акимов со знанием дела.

   – А я... А у меня... Идиотом всегда был. Единственная девушка, от которой у меня «снесло крышу», и я забыл все свои установки: «Быть хорошим. Оставаться девственником. До свадьбы нельзя». Встретив её, я как-то сразу забыл обо всём этом. Но не судьба. И вот она исчезла, а я не телефона, ни адреса у неё не узнал. Странно, мне пиво стало нравиться. Раньше я его не мог пить. Оно мне казалось кислым, прогорклым.

   – Оно раньше и было такое.

   – У меня столько комплексов. Я с детства злился, мне казалось, что от родителей я унаследовал одни недостатки. Именно так. Моя мама жаловалась на склероз. Она говорила: «Я забываю это, это...». А я думал: «А я и не помнил». К великому сожалению, у меня это было чуть ли не с рождения. Я забывал всё, везде и всюду. Понимаешь ли, это такой бич судьбы, – всё забывать. Единственно я знал, что надо пойти в школу. Знал, что надо. А вот, например, сделал я уроки или не сделал, этого я уже не помнил. Мне надо было пойти, посмотреть. «Да! Написано! Сделал!». Здорово? – смеясь над самим собой, вопрошал Александр Николаевич, – А писал, не писал... И ты видел мой почерк. Почерк абсолютно больного человека. Эти закорючки и загогулины даже почерком нельзя назвать. И постоянно взбешена, взбудоражена психика. Мне так хотелось спокойствия. Я нигде этого спокойствия так и не смог найти. Всю жизнь его искал!

   – И нашёл на дне кружки пива. Пьёшь пиво и получаешь спокойствие и наслаждение.

   – Дело в том, что если бы я в детстве, со сверстниками, мог бы беседовать, – это было бы одно. Как только я пытался им рассказать, что у меня имеются определённые проблемы, они начинали смеяться по этому поводу. Ну и я тут же мгновенно замолкал. Я так и не нашёл... В компании с тобой я впервые... С единственным человеком, с которым вот так рассказываю. Ведь ты заметь. Все эти психотерапевты для того и созданы, чтобы человек мог пойти и поделиться. Чтобы человек не держал в себе проблему. А я всю жизнь держал в себе. Тем самым сжигал себе и мозг, и память, и психику. Сходил с ума, занимался йогой. Я занимался йогой почему? Потому что меня слушали, мной восхищались, мной любовались. Я чувствовал, что каким-то образом, вроде как и нужен, и прекрасен. И куда-то иду. И надежда на будущее, и вечная молодость, и так далее. Потому что я смотрел на ребят, они и седели, и толстели, и лысели. На них противно было смотреть. Кстати, когда выпиваешь, человек видится тебе другим.

   – Преображается?

   – Странно. Ты сейчас, прямо на моих глазах молодеешь. Я сижу, смотрю на тебя и думаю: «Этого не может быть!».

   – Этот эффект известен. Давно замечено, что бутылочка примиряет нас с действительностью. Выпиваешь, смотришь по сторонам. Как замечательно! Расцвели кругом сады весенние!

   – Практически – да. Например, когда к нам в дом приходила Майя, жена моего брата... Блондинка, длинноволосая. Волосы до попы. Я выпивал коньячку. Думаю: «Господи, я хочу жену брата». Я выходил из-за стола и уходил, забивался в тёмный угол. И хотел я её только после выпивки. Сейчас, между прочим, она коротко стрижётся. Но всё равно, в свои годы, очень неплохо выглядит.

   – На кой она тебе сейчас?

   – Не нужна. Она для меня старенькая. Весьма старенькая. Но брат мой всю жизнь был паразитом. Откровенным паразитом. Хамский, наглый, матершинник! Паразит! В шестнадцать лет я не выдержал, стукнул его, чтобы он заткнулся. Не стеснялся родителей. Я не понимал, почему отец ему в рожу не даст?

   – Не знаю.

   – Зато родители на мне отыгрывались. Но тебе, Андрюха, сейчас даже пива нельзя. Потому что ты если пить начнёшь, то скатишься мгновенно в алкоголизм, в зависимость.

   – Нет. Не то, чтобы скачусь. Как бы объяснить?

   – Хочешь сказать, что уже напился, свою долю выпил?

   – Не выпил. Но сейчас, мне это ни в каком качестве не нужно. Скажем так. Нецелесообразно. Другим живу. Другими источниками подпитываюсь. Пьянство, – это своя религия. Река без берегов. Течением тебя несёт к погибели и ни за что не зацепиться, ни к какому островку не пристать. Сначала пугаешься, а затем смиряешься, начинаешь философствовать, обо всём насущном забываешь. А у человека должна быть хоть какая-то цель в жизни.

   – Обязательно! Мне настолько паршиво. У меня нет цели в жизни. Пока я беседую с тобой, мне замечательно. Видишь ли, и пью, и веселюсь. Я сейчас прекрасно понимаю маму... Господи, я бы в жизни никогда йогой бы не занимался. Всеми этими дурями. Ведь по большому счёту я с раннего детства придумывал себе разные способы уйти, спрятаться от действительности. И занятия йогой были всего-навсего очередным фокусом. Это ж надо было уверить себя в том, что гимнастика является вершиной мироздания, истиной, к которой нужно стремиться. Целью моего земного существования. Это аналог того, как я в детстве молился на шоколадного зайца за тридцать три копейки. Тогда ещё он стоил тридцать три. Чуть позже стал стоить пятьдесят пять. Шоколадный заяц, – и тот меня обманул. Я-то думал, он цельный, состоит весь из шоколада. А оказывается, шоколадной была только тонкая оболочка, а внутри у зайца была пустота. Это было моим первым серьёзным разочарованием. Узнав про такой обман, я на него молиться перестал. И даже стыдно стало, что обманывался. То бишь, как бы лучше выразиться? Это чувство безысходности было у меня чуть ли не с рождения. Я не понимал. Почему? Зачем? Что? И я всё время придумывал способы, чтобы уйти от действительности. На самом деле всё же очень просто. Ну, поговорите вы спокойно с ребёнком, ответьте на его вопросы. И всё! Больше ведь ничего не требовалось. Спокойствия не было у меня с самого детства. Почему? Потому что, сколько себя помню, мама говорила: «Я до весны не доживу». Васька устраивал скандалы, а я, маленький, стою и на это всё смотрю. И мама говорит: «Я до весны не доживу». При мне, вслух! Ну, разве же можно такие вещи говорить при маленьком ребёнке, который верит каждому слову родителей? Я помню, как Василий маму отшвырнул, и она на пол упала. Жуткая картина! А он ушёл и даже не оглянулся на упавшую мать. Подонок! И, несмотря на всё это: «Василёк, любимый мальчик мой!». На месте отца, в присутствии которого всё это происходило, я бы убил Ваську. Я бы его догнал, избил бы его, выпорол. Потому что за такое надо убивать.

   – Видишь, у тебя правильный отцовский взгляд на такие вещи. Между тем, ты сам, как я знаю, своего сына пороть не торопишься.

   – Дружок, я не хочу уродовать ребёнка.

   – Вот и отец твой, возможно, так подумал. Хотя, конечно, розог следовало бы дать за это.

   – Ваську следовало бы изуродовать, откровенно говоря. А отец с ним пил пиво, смеялся и курил. Нормально? Да? Блоки «Явы» Васе покупал. Нормально! Замечательно!

   – Ну, это для того, чтобы он не курил махорку или берёзовые листья. Не травил себя.

   – Зато я в такой домашней атмосфере подыхал. И всем на меня было плевать. Разве, что только вслух не говорили: «Сдохни».

   – Почему так с тобой родители обходились?

   – Необъяснимо. «Сдохни!». Ведь именно мне, а не Васе требовалась помощь. Он же и здоровый, и со слухом, и красивый, и талантливый, и учился в спецшколе. А мне требовалась помощь. Мне, а не ему. «А Васеньке нужнее отдельная комната». Мне требовалось уединение! Мне требовалось спокойствие! А меня положили у окна, выходящего на оживлённое шоссе, – днём и ночью носились неугомонные машины. Взревёт мотор или раздастся хлопок, – я просыпаюсь и всю ночь потом не могу заснуть. Сквозняком меня постоянно губили, отит хронический заработал. Ещё и плюшевый медведь, сидевший на подоконнике, от света фар начинал шевелить лапами, оживал. «А-а-а!». Нормально? Да? И потом от Васи мама не отворачивалась никогда. Никогда! В каком бы виде он домой ни приходил. И пьяный, и ободранный, весь в синяках и ссадинах, после драки. Помнишь Тихонова? Не пил, не курил, умер молодым. А ты четырнадцать раз лежал под капельницей в Пятнадцатой психиатрической, лечился от алкоголизма. Валялся в блевотине, зато жив остался. Именно поэтому надо жить и плевать на всё. Мы не знаем, от чего умрём! – убеждённо завопил Александр Николаевич. – Почему я сейчас взвыл? Потому что у меня мозги прочистились. Это сознание мне надо было изначально иметь. Всё было бы со мной замечательно. Господи, я ещё никогда не был таким пьяным.

5

   Утром Фрычкову позвонила жена и попросила прощения. Приходил к ней чуть свет Бедин, с жаром извинялся и за себя, и за свою взбалмошную, лживую жену. Сказал, что супруга его обманула, хотела заставить ревновать, посмотреть, как сильно он её любит и насколько она ему дорога.

   – А у тебя что, языка нет? – упрекала преподавателя физики жена Раиса, – Ты что, не мог мне всё объяснить по-человечески?

   – А ты в таком состоянии стала бы меня слушать? – вопросом на вопрос ответил Фрычков.

   – Прости меня. Возвращайся домой. Я и дети, мы любим тебя. Свекрови я звонила, искала тебя, но ничего не сказала. Ждём.

   Жена положила трубку и тотчас позвонила Фокина.

   – Ну, что, старый Дон Жуан, перепугался? Всё утряслось, устоялось? Приезжай. Мой «вчерашний герой» в институте.

   – Знаешь, Катька, нам лучше расстаться, – еле сдерживая себя, произнёс Александр Николаевич.

   – Вы с Борюсиком меняетесь местами. Бедин вчера показал свою силу, а ты на глазах превращаешься в тряпку. Но я тебя всё равно люблю. Давай, не задерживайся, я уже «раздавленная лягушка». Жду с нетерпением.

   – Серьёзно. Не жди. Я – взрослый человек с лысой головой, все эти игры в «пинг-понг» не для меня. Что тут поделаешь? Проболталась мужу, надо с амурами заканчивать. Сама говоришь, что Борис исправился, обрёл недостающие ранее качества – мужество и силу. Так и живи с ним в радости.

   – Не будь жестокосердным и злопамятным. Тебе это не к лицу. Не занудствуй. Если не приедешь, я, чтобы не умирать одной, опять открою мужу глаза на правду. Пусть он тебя убьёт, тогда уж я со спокойным сердцем наложу на себя руки, и мы воссоединимся на небесах.

   – Давай погуляем в парке, – взмолился Фрычков.

   – Там сыро. Послушай, я честное слово не знала, что ты такой трус. Общаясь с тобой, я открываю в себе всё новые и новые качества. Оказывается, я способна любить труса. Это для меня неожиданно.

   – А я не знал, что ты такая болтливая и легкомысленная.

   – Брось ты, «не знал». Тебе это во мне и понравилось. Серьёзная разве стала бы крутить с тобой роман? Тебе именно моя болтливость и моя легкомысленность нравятся.

   – Честное слово, сегодня не могу. В другой раз.

   – Перестань дуться, нам же с тобой хорошо вместе. Ну, я пошутила, больше не буду. Я же не предполагала, что ты такой нервный. Ну, что мне сделать, чтобы загладить свою вину? Я на всё заранее согласна. Если не приедешь, мужу всё расскажу.

   – Перестань! Это уже не смешно. Я заеду на пять минут. Но не потому, что твоего мужа испугался, а затем, чтобы серьёзно поговорить.

   – Жжж-ду, – дурачась, пропела Фокина и прервала разговор.

   «А я ведь и в самом деле у неё на крючке. Она меня шантажирует. В общении с другими мы действительно открываем в себе новое. Я и сам не знал, что я трус. Как же мне всё это исправить? – Размышлял Александр Николаевич. – Пойти, сказать Рае правду, попросить прощения? Похоже, это единственный выход».

   Жена ему не поверила.

   – Перестань, – говорила супруга. – А ты, оказывается, злопамятный. Я догадывалась об этом, выходя за тебя замуж. Но надо всё же тебе научиться прощать. Я же перед тобой извинилась. Хочешь, считай меня набитою дурой. Теперь тебе стало легче?

   – Нет, легче не стало, – искренно признался Фрычков.

   Он купил бутылку водки в магазине и поехал на кладбище, прибраться на могиле отца.