Текст книги "Главная роль"

Автор книги: Алексей Дьяченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 2 страниц)

– Надо же, как интересно. Смотрю, ты про зеркала все на свете знаешь.

– Да. Знаю. Зеркала способны усиливать мысль. При определенных навыках в зеркале можно увидеть прошлое и будущее. С помощью зеркала можно заглянуть вперед и назад. А еще зеркала отражают негативную энергию. Если будешь носить с собой зеркальце в нагрудном кармане, то все колдуны и ведьмаки станут обходить тебя стороной. Скажи только зеркальцу, чтобы оно отражало все завистливые и злобные взгляды и все будет тип-топ.

7

«Оно и неплохо бы, чтобы все колдуны и все ведьмаки обходили меня стороной», – думал Глеб, заводя напольные часы.

– Без пяти двенадцать, – отметил он, сказав это вслух и решил, что надо будет поставить настоящее время, но не поставил. Вместо этого он подошел к зеркалу, доставшемуся ему после смерти соседа и стал вглядываться в свое отражение.

Вспоминая рассказанное Евой, он посмеялся про себя над всеми этими потусторонними глупостями. Глеб точно знал, что если на белом свете что-то из разряда непознанного даже и встречается, то случается это лишь с теми людьми, которые во всю эту мистику верят. Верят и боятся ее.

Часы пробили полночь, Глеб вздрогнул. Уж очень громко в ночной тишине звучал бой старинных часов. Глеб посмотрелся снова в зеркало, но своего отражения там не увидел.

– Что такое? – тихо сказал он.

Через зеркало, как через открытую дверь, вошёл в его комнату покойный сосед Козырев.

«Свет горит. Часы тикают. Я не сплю, не пьян. Что же это такое?» – мелькали в голове Хлебова беспокойные мысли.

– Не пугайся, – сказал старичок Козырев спокойным голосом, – ты не сошел с ума и это не белая горячка.

– Что ж это тогда такое?

– Долго объяснять, да тебе и не к чему. Расскажи лучше, как твои дела.

– Кому? Привидению, живущему в зеркале? Мне не до разговоров, мне страшно.

– А ты не бойся. Какое же я привидение? Видишь, такой же, как был. Твой сосед.

– Ну да. Ну да. Как дела, спрашиваешь? Плохи, плохи дела, сосед. И все же страшно. Давай договоримся так. Поговорим о делах, и ты уйдешь, а я.… А ты…Вобщем, уйдешь и больше приходить ко мне не будешь. Договорились? Ты пойми, я против тебя ничего не имею, но живым людям такие визиты неприятны. Ты же мертвый, в конце концов.

– Ну, какой же я мертвый? Ты же видишь – я живой. Ты же вот со мной разговариваешь.

– Ну да, Ну да. Разговариваю. Вижу. Рад за тебя. Но ты только больше ко мне не приходи. А я расскажу.… Расскажу тебе о своих делах, а ты уж, давай, держи свое слово. Больше не приходи.

– Если так страшно, то я могу и сейчас уйти. Хочешь?

– Да. Если честно, то – да. Сам понимаешь, умер, так умер. А мне еще жить да жить, а как мне жить с этим. Это же травма на всю жизнь, заворот мозгов.

Фантом старичка Козырева усмехнулся и направился к зеркалу.

– Только без обид, без обид. Хорошо, сосед? – лепетал Хлебов, не зная, что предпринять в подобной ситуации. Свет включить? Так он включен. Проснуться? Так он и не спит.

– Постой. Не уходи, – вдруг неожиданно для самого себя сказал Глеб. – Раз уж пришел по-соседски и не пугаешь, то, пожалуй, оставайся. Но больше, как договорились, не приходи. Поговорить с тобой можно?

– Можно, – возвращаясь из зеркала в комнату, сказал фантом Козырева. – А о чем ты хочешь поговорить?

– О том, что будет, хочу узнать, – робко сказал Хлебов.

– Ой, ли? – не поверил ему фантом бывшего соседа, – Это не тайна, скоро узнаешь. А мне, откровенно говоря, хочется простого разговора. Так называемых, приземлённых, новостей дня. Ты же обещал мне рассказать о себе, о своих делах. Расскажи.

– А ты откуда знаешь, что я жаловаться хочу? Да, действительно, придется жаловаться и скулить.

– Давай, давай, не стесняйся.

– Да понимаешь, тараканы у нас завелись, вот главная беда, – стал жаловаться Хлебов. – Разве мог я подумать, что обычный рыжий таракан станет моим проклятьем.

– Что ж ты хочешь, – оживленно включаясь в разговор, заговорил фантом Козырева. – Человек вздрючил природу, и она ему за это мстит. Таракан появился на земле на десять миллионов лет раньше человека и все эти десять миллионов лет он чем-то занимался, что-то делал, совершенствовался. Пока человека не было, они жили природной жизнью, совершенно замечательной. Им человек не мешал. Земля была их планетой. Потому, что вымерли динозавры, ихтиозавры, бронтозавры, а тараканы не вымерли и даже не очень изменились. Был мезозой, палеозой, а тараканы, как вода сквозь сито прошли через эти толщи времен и остались самими собой – хозяевами. И потом, когда появился на планете малоприспособленный к жизни на ней род млекопитающих, человеки, и размножился, заселив их пространство, тараканам ничего не оставалось делать, как просто окультурить эту породу. Грубо говоря, из дикорастущего картофеля, под названием человек, сделать его своей домашней штучкой, скотинкой, удобной для того, чтобы тараканье племя множилось и продолжалось.

– Выходит, тараканы побеждают людей? – вопрошал Хлебов, успокоившись и совершенно уже примирившись с тем фактом, что он беседует с фантомом.

– В каком смысле побеждают? Они их уже победили. Они их победили, поскольку тараканам же не нужно, чтобы люди исчезли. Они, наоборот, заинтересованы в том, чтобы люди как можно больше плодились и размножались. Причем для тараканов выгодно, чтобы человек был грязен, необразован, глуп и распущен. Им не нужны схимники, постники, люди, которые мало едят, которые чисто за собой моют. Им этого не нужно. Стремление таракана, идеал его существования – это грязный человек, который пожрал очень обильно и при этом оставил после себя очень много жирных объедков. Такой человек, который наваливал бы себе столько, сколько не в состоянии съесть, и потом он был бы очень неопрятен. Он должен непременно в тарелке оставлять. Это праздник для тараканов, это их идеал. И вот этого человека они будут пестовать, холить и искусственно выращивать. То есть тараканы будут вести войну против опрятных, умных, чистых, за неопрятных, глупых, суеверных. И они ведут эту войну, и они в этой войне побеждают. Оглянись. Посмотри вокруг себя. Людей-то порядочных все меньше и меньше. А почему? Тараканы их уничтожают.

– Но надо же что-то делать, сопротивляться. Искать средства. Есть же средства против тараканов, – робко говорил Хлебов.

– Да, есть, – соглашался фантом Козырева, – но даже эти средства против тараканов придумали сами тараканы. Они-то знают по большому счету идеальное лекарство от них самих, но они специально направляют человечество по ложному пути. По пути применения химикатов, электрозвука. Какой бы химикат ни придумали, человек им отравится. Честный, порядочный. Грязнуля не станет травить тараканов, ему все равно. Так вот, человек отравится от химикатов, а таракан через два поколения станет еще здоровей, страшнее и отвратительнее. Тараканы же плодятся очень быстро. Самка яйцо, как контейнер, выбросила, и их уже сто тысяч.

– Ты прав, сосед! – крикнул Хлебов. – В нашем доме никогда тараканов не было, а когда приехали Крошкины….

– Это иллюзия, Глеб, они были.

– Нет. Их не было. Неужели ты забыл?

– Они были. Были, но только их держали в узде. Пока не приехали неряшливые жильцы. Их побеждал моральный тонус. Они были, но не смели высовываться. Они не чувствовали себя хозяевами в нашем доме. В нашем доме энергетический плюс, людей порядочных побеждал. И вот приехали ублюдки, и в доме изменилась энергетическая ситуация. Быдла в подъезде стало жить больше, тараканы почувствовали себя хозяевами. Они же чувствуют то, что люди не чувствуют. И они просто осмелели. «Ну, кто такой актер Хлебов, когда мы в такой силе?». Они же безбашенные, им совершенно на все наплевать. Они обладают коллективным сознанием. Для них гибель одной особи совершенно ничего не значит. Для них важно, чтобы популяция, тот самый тараканий муравейник, который они создают на энергетической грязи человека, чтобы он день ото дня возрастал. И где-то внутри есть матка. Тараканья матка, которая всеми управляет и всех направляет. Абсолютное зло.

– Да, да. Ты прав, сосед, – сказал Хлебов, – я даже догадываюсь, кто эта матка.

Ошарашенный своей догадкой, Глеб лег в постель и мгновенно заснул, а когда проснулся, то так и не смог себе точно ответить, сон ли это был или все случилось наяву.

Старинные часы ходили и за ночь били, должно быть, не раз, вот только боя он их не слышал. Возможно, так крепко спал. На всякий случай, занавесив зеркало старым покрывалом, он стал собираться в театр на репетицию.

8

Прусаков на репетиции был в ударе. Репетировали на сцене. В помощь себе и Хлебову, Фридрих Фридрихович позвал приму их театра Веронику Ведмицкую. Жену директора театра Ариэля Зингера, глядя на которую Глеб всегда дрожал от благоговения. Она не была задействована в спектакле, но Прусаков, попросив помочь, заставил ее делать такое, что у Хлебова, от увиденного, волосы встали дыбом. Прусаков обладал над ней какой-то загадочной, какой-то даже мистической властью. Репетиция проходила за гранью дозволенного. Всем наблюдавшим было неловко. Стало неловко и самой Веронике. Она покраснела, чего с ней никогда не случалось, и попросилась в гримуборную.

– Спасибо за помощь, – сказал Фридрих Фридрихович в спину уходящей со сцены Ведмицкой и, обращаясь к Хлебову, спросил:

– Ну, как?

– Что «как»? – растерянно, вопросом на вопрос, ответил Глеб.

– Я говорю, хороша стерва?

– А-а, это. Да. Хороша.

– Не успел с ней еще переспать?

– Нет. Что Вы, как можно.

– А вот я уже успел, – во всеуслышание заявил Прусаков.

Хлебов молчал, не зная, что на это ответить, как вести себя в данной ситуации. То ли хвалить, восхищаться успехами Прусакова, то ли предупредить, что всех счастливых обладателей прекрасного тела Вероники ее муж, взашей, с позором изгонял из театра.

Возникшую неловкую тишину нарушил Фридрих Фридрихович.

– Что ты, Глеб, меня все на «Вы» да на «Вы». Надо будет нам с тобой на брудершафт выпить. Постой, а что если прямо сегодня. Ты как? У тебя сегодня вечером есть спектакль?

– Нет.

– Заметано. Не будем откладывать, я тебя приглашаю.

– Куда?

– Да хотя бы в кафе напротив. Ну, в то, что через дорогу.

– Там дорого.

– Я угощаю.

В кафе и Хлебов и Прусаков очень сильно напились. Говорили о театре, о пьесе, о Веронике Ведмицкой.

– Эх, сейчас бы завалиться куда-нибудь, – стал мечтать Прусаков.

– Да-а, – рассеянно поддержал его в этом Глеб.

– Постой. Я из другого города и в театре вашем человек новый, никого не знаю. Но ты же…. Давай, сообрази, к кому бы можно было бы сейчас зайти посидеть. Просто посидеть, поговорить, так сказать, продолжить. Лучше, чтобы знакомым была какая-нибудь нимфа. Сам понимаешь.

– Можно к Еве Войцеховской зайти. Она совсем рядом живет, – предложил Глеб, и Прусаков согласился.

Купили конфет, бутылку шампанского, бутылку водки и «завалились» к Еве.

Ева не ожидала столь позднего визита, но очень скоро собрала на стол, включила музыку, переоделась, причепурилась, и «праздник» продолжился.

– Ты меня, Глеб, недолюбливаешь, – сказал за столом Фридрих Фридрихович, – а без взаимной любви ничего хорошего не получится. Нам надо друг друга любить. Давай выпьем.

И выпили. После этого, не зная, что Ева является невестой Глеба, Прусаков стал вести себя с ней очень свободно. То есть ухаживать. И, к удивлению Глеба, Ева позволяла Прусакову это делать, то есть ухаживания, как ему казалось, принимались с благосклонностью. Глеб понял, что тараканизм побеждает, побеждает везде, на всех фронтах. И в быту, и на службе, и даже в личной жизни.

Прусаков тем временем разошелся. Он вспомнил, что он режиссер и стал с Евой разыгрывать этюд. Так сказать, стал помогать ей по работе.

– Давайте, Ева, прямо здесь и сейчас, прямо за столом, сыграем что-нибудь. Вот, все бросьте, отложите свою вилку в сторону и не улыбайтесь, дело серьезное.

Ева вопросительно смотрела то на Прусакова, то на Хлебова. Фридрих Фридрихович напирал на нее своими предложениями «порепетировать», а Глеб сидел и угрюмо молчал.

– Нет, я серьезно, Ева, – говорил Прусаков, – сыграйте мне, пожалуйста, огурец. Ну, пожалуйста. Ну, представьте себя… Вы же актриса, вы профессиональный человек. Я же не требую немедленного результата. Я говорю, Евочка, я не хочу, чтобы сразу что-то получилось. Не хочу. Главное, чтобы ты почувствовала себя огурцом. В первый раз не получится, просто попробуй. Нет, нет, нет, нет, Ева. Вот Вы сейчас руку за голову закинули. Вы выпендриваетесь. Вот Вы закройте глаза и представьте себе солнце. Вы на грядке. Нет, закройте, закройте глаза, расслабьтесь. О-о-о, Вам очень хорошо. Вы в своей искусственной среде, Вы прекрасны, Вы замечательны, Вы зеленая, пупырчатая. Вокруг Вас такие же, но Вы лучше всех. У вас есть центр. Вот отсюда, – Прусаков дотронулся до Евиной макушки, – растет.… Как его? Как называется?

– Хвостик, – сказал Глеб и громко икнул.

– Глеб, ты очень сильно пьян, – сказала Войцеховская, – Иди домой, проспись. Завтра поговорим.

– Вот оно как! – вырвалось у Хлебова.

– Да, именно так. А чего ты хотел? – говорила Ева совершенно незнакомым, чужим голосом. – Иди. Иди домой, выспись.

И Глеб пошел домой, про себя повторяя одну и ту же фразу: «Действительно. А чего я хотел?».

9

Дома Хлебова ждали тараканы, раковина с грязной посудой соседей Крошкиных и разговор с фантомом покойного Козырева.

Но все по порядку.

Тараканы на кухне были повсюду, и их было больше прежнего. Отрава их не брала, купленные и расставленные повсюду ловушки свои функции не выполняли. Глеб давил их спокойно, как будто выполняя привычную, рутинную работу. Раздавить удалось много. Возможно, тараканы были сонные, или все же отрава как-то на их здоровье повлияла, ходили они медленно, как пьяные.

На этой кровавой, убийственной ниве Глеб потрудился так, что устал, как после разгрузки вагона угля. Думал, что заснет сразу же, как только доберется до постели, но лег и не смог заснуть. Встал, включил свет и стоя у зеркала стал звать к себе в гости соседа Козырева. Фантом соседа Козырева без промедления явился.

– Знаешь, сосед, у меня горе, – начал Глеб без предисловий. – Когда с женщиной складываются товарищеские, дружеские отношения, то даже лежа с ней в одной койке, не обязательно делать это. Ну, ты понимаешь. Если ты женщину любишь, то просто даже рядом полежать или поспать – и то большое наслаждение. А сегодня я вдруг понял, что ей не нужно любви. Ей нужны те самые безобразия, на которые такой большой мастак Прусаков. Жаль, ты не видел, что он с Вероникой Ведмицкой сегодня на сцене выделывал. А я ведь разгадал Еву не сразу и все не мог понять, чего же ей нужно. Ведь она тонкий, целомудренный человек. Обожала детей, обожала меня и вдруг такое. Я просто нахожусь в растерянности. Мой мир, мой человеческий мир стремительно исчезает. Просто тает на глазах, гаснет. Мне сегодня наглядно дали понять, что ничто человеческое уже не имеет ценности, что тараканьи штучки, они все одно, будут круче. Ну, что ты молчишь, ответь мне, скажи. Почему это так? Почему мир тараканий побеждает?

– Потому, что мир тараканий более приспособлен к существованию на земле, – сказал Козырев.

– Но ведь Прусакову же не тараканьи самки нужны, ему нужны люди. Ему нужны самки человеческие. Сейчас, после разговора с тобой, я отчетливо понял одно. Если я не убью Прусакова, то тараканы завоюют весь мир. Что мне делать, скажи?

– Делай, что знаешь, – сказал фантом и скрылся в своем зазеркалье.

Одевшись и захватив с собой молоток и баллончик дихлофоса, доведенный до психопатии актер побежал среди ночи в театр. Но перед этим разбил молотком зеркало и перебил все тем же молотком посуду Крошкиных, которую те складировали в раковине.

«Не мыть же мне ее постоянно за ними, в конце-то концов» – хохоча болезненным, сатанинским смехом, подумал Глеб.

В театре ночью оставался только пожарник. Всего в штате пожарников было трое: Амельченко, Ефимов и Горелов; они работали сутками, дежурили посменно. С первыми двумя у Глеба как-то отношения не сложились, они были вредные, малообщительные. А вот с Колей Гореловым он был на «короткой ноге», даже иногда выпивали вместе, и тот ему частенько позволял оставаться в театре, ночевать в репетиционном зале.

На его счастье в эту ночь в театре дежурил Горелов и, опять же на его счастье, не один. То есть в театр ночевать его Коля пустил, но к себе не позвал и в репетиционный зал не велел подниматься, сказал, чтобы спать Глеб шел на сцену.

Послонявшись по пустой сцене, походив по ней из конца в конец, Хлебов зашел в «правый карман» и уснул там на старом занавесе. Ему снились кошмары.

Сначала во сне все шло как в жизни. Так же поссорился с Евой. Так да не так. В кошмарном сне Ева давно уже была его любовницей и принимала его не каждый день. Глеб знал, что он у нее главный, но так как жениться на ней не хотел, приходилось мириться и с другими ее ухажерами. А ухажеров у нее, во сне, было трое. Прусаков, какой-то ему неизвестный далекий от театра и театральных дел «технарь» и, как ни странно, пожарник Коля Горелов. И так же, как в жизни идти ему, Глебу, было некуда – дома тараканы, у Евы – Прусаков. Или ночевать на вокзале, или, если разрешит пожарник, в театре, в репетиционном зале.

И он в своем кошмаре идет в театр и так же, как в жизни, Коля Горелов его впускает, но в репетиционный зал подниматься запрещает, направляет на сцену. А на сцене стоит фантом Козырева. Тот, да не тот. Весь прозрачный, стеклянный, как бы склеенный из крупных и мелких неровных кусочков, которые взад-вперед самопроизвольно двигались. И вот эта плохо склеенная и непонятно на чем державшаяся статуэтка в рост человеческий пыталась сказать Хлебову что-то важное.

– Учти, Глеб, запомни, – с трудом говорил разбитый вдребезги и плохо склеенный фантом, – в борьбе с тараканами нужны союзники. Учти, у тараканов есть только один настоящий соперник – крысы. Вот с кем у них настоящие разборки. Вот кого они по-настоящему ненавидят.

Договорив с трудом последнее слово, фантом Козырева тотчас рассыпался, превратившись в мелкие осколки. И осколки покатились по сцене и превратились в тараканов. Эти тараканы стали бегать туда-сюда, но не успел Глеб даже испугаться, как из-за кулисы выскочила заведующая постановочной частью, толстозадая, пожилая Грета Сергеевна и принялась бегать на карачках по сцене и зубами ловить тараканов.

«И это правильно. Так и надо, – думал Хлебов в своем кошмаре, глядя на Грету Сергеевну, – потому что у людей тоже есть сила сопротивления. Люди не хуже крыс. Они тоже сопротивляются. Только это, должно быть, настолько секретная, настолько законспирированная организация, в которую совсем не каждого принимают. А меня-то и вовсе не примут, поскольку в их глазах, благодаря стараниям Прусакова, я наполовину таракан».

Кошмар продолжался. На сцену дали свет, и вышел Прусаков. Хлебов сжался в комок и с ужасом понял, что его сейчас снова станут погружать в бездну ада. Что все еще впереди, что это не конец мукам, а только их начало. От горя и отчаяния Хлебов закричал:

– Отойдите от меня, я не буду репетировать!

– Почему? – спросил Прусаков.

– Кругом одни тараканы. Я не могу в такой обстановке работать. Или отменяйте спектакль, или увольняйте меня.

– Ну, что ты, Глеб, – сказал Прусаков, – ведь роль почти что уже сделана. Конечно, мы вытравим всех тараканов. Ну, что ты.

Тут Хлебов стал напряженно соображать, думать, в чём подвох. «Да, – мелькали мысли одна за другой, – Прусаков – замаскированный таракан, сверхприспособленный к жизни. Он съест нас всех. Он не может так дешево проколоться – быть против травли тараканов. Он будет первым. Он возглавит дезинфекцию. Как мог я это не предвидеть?».

И действительно, как это бывает только во сне, дезинфекция уже полным ходом проходила в театре, и вдруг выяснилось, что одному из санитаров, занимавшемуся уничтожением тараканов, в кулисах отгрызли голову. Причем обнаруженные на шее покойного следы были от человеческих зубов. И подозрение пало на Грету Сергеевну, которая якобы сошла с ума, надышавшись дезинфекционной дрянью. Дезинфекцию свернули, а ее забрали. Об этом Хлебову сообщил Прусаков.

– Ты же сам, Глеб, видел, что она сумасшедшая, – говорил Фридрих Фридрихович, у которого и на губах и на подбородке была свежая кровь, он даже не удосужился ее стереть, – зубами хватала тараканов. Подлечат, отпустят.

Воспользовавшись тем, что Прусаков отвел глаза в сторону, Хлебов убежал от него в кулисы, в правый карман, зарылся в старый занавес, затаился. Но от Прусакова так просто не скрыться, и уже слышны его шаги, слышно, как он подходит, он рядом, он разворачивает занавес и трясет Хлебова за плечо.

В этот момент Хлебов проснулся и действительно увидел, что он за кулисами, в правом кармане, на старом занавесе, и что над ним склонился Прусаков, который тормошит его за плечо. Но следов крови на губах и подбородке уже нет, видимо, стер. Хлебова затрясло крупной дрожью, как после тяжелого похмелья.

– Давай, давай, вставай, Глеб, – улыбаясь, говорил Прусаков, – пора репетировать.

На сцене было много актеров, декораторов и рабочих сцены. Глеб поискал и не нашел молоток, взял в руки баллончик с дихлофосом и, поднявшись, прыснул из него отравой Прусакову в нос и глаза.

Фридрих Фридрихович закричал от неожиданности и выбежал на сцену. Хлебов сразу же последовал за ним. Выхватив у находившейся на сцене уборщицы швабру с мокрой тряпкой, он стал наотмашь бить ею Прусакова по голове, в запале приговаривая:

– Запомни раз и навсегда. Я не таракан! Я человек! И тебе, тараканья матка, из меня таракана не сделать!

Хлебов гонял Прусакова по всему театру, охаживая его мокрой половой тряпкой и брызгая дихлофосом из баллончика, пока Фридрих Фридрихович, наконец, не догадался спрятаться от него в туалете. Причем Хлебову делать это никто не мешал, и происходящее, похоже, даже не вызвало большого удивления.

10

После случившегося актер Хлебов целую неделю пил горькую. Пил и лежал на диване, не выходя не только на улицу, но даже и на кухню. Весь пол в его комнате был усыпан осколками разбитого зеркала. Он ходил по ним в ботинках, не имея сил даже прибраться. Телефон молчал, Глеб был в полной уверенности, что с роли снят, и Прусаков репетирует с другим актером, постепенно погружая того, другого, в состояние восьмилапости. О Еве Войцеховской и думать не хотелось после всего случившегося, но отчего-то думалось.

Нужно было идти в театр, а для этого, прежде всего, надлежало встать с кровати и привести себя в порядок. Взяв мыло, зубную щетку, бритву и банное полотенце Глеб направился в ванную комнату.

Включая на кухне газовую колонку, он с удивлением обнаружил, что раковина не такая, как прежде. Она была не только свободна от грязных тарелок, но еще и до блеска вымыта.

Принимая ванну, Глеб с удивлением, именно с удивлением, а не с испугом, заметил, что вместе с ним плавает крыса. Она вела себя не агрессивно, и Хлебов не испугался ее и, крыса, судя по всему, его не боялась. И была даже симпатичная. Крыса поплавала, выбралась на досточку и не убежала, а стала маленькими розовыми лапками очень смешно расчесывать свою мокрую шерстку. Возможно, Глебу только показалось, но он отчетливо увидел, как крыса, глядя на него, ему подмигнула.

Как только он вышел из ванной, к нему навстречу кинулась незнакомая женщина. Как вскоре выяснилось, новая соседка, поселившаяся в четырнадцатиметровую комнату Козырева, вместо Крошкиных. Оказалось это жена покойного старичка, имеющая на комнату все права. Звали ее Лариса Борисовна. Она сразу же поинтересовалась у Хлебова:

– Не видели ли Вы Марусю? Это крыса моя ручная. Она купаться очень любит, и я почему-то решила, что она забралась к Вам в ванну.

– Да. Так оно и было, – весело сказал Глеб, – мы с Марусей вместе поплавали. Вон она на досточке сидит, прихорашивается.

Перед тем, как идти в театр, Хлебов зашел в мужской монастырь, что на Пролетарской. Долго стоял под высокой колокольней, смотрел на нее снизу вверх. Казалось, она на него заваливается. Но не завалилась.

В театре были большие перемены. Заведующая постановочной частью, Грета Сергеевна, Хлебову сообщила:

– Как? Ты не знал? Да. Прусакова выгнали. Выгнали с позором. Он же с женой Ариэля спутался. Причем, связь была скандальная, демонстративная. Этого Зингер стерпеть не мог. Он даже за мелкие интрижки со своей женой никого не прощает, а тут такое. Да и ты, молодец, помог ему в этом. Прусакова обвинили в пьяном дебоше, в том, что он драку затеял в театре. В-общем, все одно к одному. У нас, кстати, новый очередной режиссер. Опанас Тарасович Пасюк. Собирается ставить в духе времени мюзикл «Мышиный король».

– «Щелкунчик и Мышиный король»? – попробовал поправить Хлебов.

– Нет, – загадочно улыбаясь, настояла на своем Грета Сергеевна, – «Мышиного короля», без всякого там Щелкунчика. Но это еще не точно. Возможно, замахнется на Бартоломео Франконти «Из жизни крыс». Но пока об этом говорить рано.

Тут к Хлебову подошла Ева.

– Ты, конечно, герой. В театре только о тебе и говорят, – сказала она, волнуясь и часто моргая. – Ты только не думай обо мне плохо. У меня с Прусаковым ничего не было. И зачем ты его приводил? Я его прогнала. А ты… Ты, наверное, подумал…

– Не важно, – перебил ее Глеб, – не хочу ничего слышать о Прусакове.

– Да. Знаешь, – восхищенно сказала Ева, – я сегодня в театре огромную крысу видела. Сама серая, животик беленький, лапки розовые. Прямо на меня бежала.

– А ты случайно не знаешь надёжного средства от крыс? – поинтересовался у неё Хлебов и, взяв Еву за руку, повёл к выходу.

23.08.2008 г.