Текст книги "Дно разума"

Автор книги: Алексей Атеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 20 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

– Профессор?!! – Хозяин вытаращил на пришельца глаза. – Вот профессоров здесь отродясь не водилось. Тут одна шпана околачивается. Босота всякая…

– И среди них некий Седов, – заметил Сергей Александрович.

– Седов?

– Баня.

– А, этот… Да бывал, бывал… И чего тебе из-под него надо?

– Меня интересуют обстоятельства его ареста.

– Зачем тебе? Ты же не из ментовки.

– Надо.

– А раз надо – ставь пузырь, тогда и колоться буду.

– Пузырь – это водку?

– Точно. Ее, голубушку.

Севастьянов немного подумал. Хозяин квартиры неторопливо продолжал потрошить пса. «Придется пойти ему навстречу», – решил Сергей Александрович.

– А где тут у вас водку продают? – спросил он.

Хозяин охотно объяснил, и профессор направился в гастроном. Как оказалось, водка стоила 2 рубля 87 копеек. Об этом факте профессору сообщила удивленная продавщица. Севастьянов купил бутылку, возможно, первый раз в жизни. Он совершенно не пил, а если уж слишком настойчиво предлагали, едва пригубливал налитую рюмку. Взяв бутылку, он повертел ее в руках, зачем-то встряхнул, потом принялся изучать бело-зеленую этикетку. В голову ему пришло следующее соображение: водку обычно закусывают. Но чем? Об этом он спросил продавщицу. Та и вовсе вытаращила глаза на странного покупателя.

– Да чем придется, – сообщила она. – Колбасой, сыром, картошкой жареной… Консервами можно. Вон, в рыбном отделе купите «леща в томатном соусе», а на улице у бабки зеленого лучка. Да хлебушка не забудьте… А вы что, гражданин, неужели никогда водки не пили? – изумленно спросила продавщица.

Сергей Александрович отрицательно покачал головой.

– Вот бы мне такого мужика, – вздохнула женщина. – А коли не пили, так зачем бутылку взяли?

– Нужно же когда-нибудь попробовать, – отшутился профессор.

Он купил рекомендованные продукты и пошел к потрошителю собак. По дороге он размышлял, что сегодня удалось узнать много нового о жизни простого люда в родном городе.

К приходу Севастьянова хозяин закончил свое занятие. На кухне было прибрано, на столе стояла кастрюля, из которой торчали задние лапы несчастного животного.

– А, это ты, – обрадовался пожиратель собак. – А я думал, не придешь. Купил пузырь? Молоток! И закуску? И вовсе центровой. «Лещ в томате»… И лучок! Ну ты, в натуре, уважил! Так пойдем в залу.

– Садись, гостюшка, – промолвил он, ставя перед Севастьяновым граненый стаканчик.

– Я пить не буду, – твердо произнес профессор.

– А я тогда рассказывать не буду, – спокойно заявил хозяин, ловко раскупорив бутылку и налив сначала гостю, а потом себе. – Ну давай, братан, за знакомство! – Он выпил и принялся хрустеть луком. – Нет, так дело не пойдет. Или пей, или уматывай.

Севастьянов поднял свой стаканчик, зачем-то понюхал его содержимое, потом стал пить обжигающую горло жидкость мелкими глотками, как чай.

– Ну ты даешь, фраер! – захохотал хозяин, следивший за действиями гостя. – Закусывай, закусывай…

Сергей Александрович подцепил алюминиевой вилкой прямо из банки кусок леща и отправил его в рот, а дальше, по примеру хозяина, взял луковое перо, потом хлеб… Хлеб оказался свежий, почти теплый. Вкусно было невероятно. «Почему же я раньше никогда не покупал «леща в томатном соусе», – размышлял Севастьянов. – Нужно будет прихватить две-три банки».

– Тебя как звать? – спросил хозяин.

Севастьянов назвался.

– А меня Дохлым, – сообщил тот.

– Дохлый – это кличка?

– Ну….

– А по имени?

– Иван.

– А отчество?

– Ему еще и отчество подавай. Ну, Федорович. Так чего же тебе надо, Серега?

– Про Седова расскажите.

– Это про Баню-то? А чего про него толковать? Урод, он и есть урод.

– В каком смысле урод?

– Да в прямом. Своего брата, блатного, замочил. Не за хрен собачий. Барахло, видишь ты, поделить они не смогли.

– Барахло – это монеты?

– Ну да!

– Нет, вы, Иван Федорович, пожалуйста, с самого начала давайте…

– Чего тебе давать?

– Как все происходило.

– Покаместь выпьем.

– Я больше не хочу.

– А я не хочу рассказывать.

– Тогда наливайте.

– Вот и ладненько. Только по отчеству меня не величай. Я к этому не привык. Можешь просто Иваном, а лучше – Дохлый. Так чего тебе про Баню рассказать?

– Про тот день, когда его арестовали. Как пришел? Что делал?

– Пришел обыкновенно. Хотя не то чтобы обыкновенно, а с понтами. Залетел, как к себе домой, чмошник сраный, и с ходу: «Я – блатной, я – блатной!»

– Что значит: блатной?

– Ну деловой – по-другому. Вор, короче. Вот. Заскакивает он, а у меня в сей пор еще люди сидели. Два евоных кореша, этого, значит, Бани, и еще один. Скок кликуха. Баня на этого Скока наехал. Кто такой?! Почему не знаю?! Одним словом, вел себя как коренной. Сучий потрох! Я говорю: это свой блатной кореш. Недавно «от хозяина», поэтому ты его и не знаешь. И вообще, падло, чего ты тут варежку разеваешь? У него три ходки, а у тебя ни одной. Да я, орет, сам деловой! Вчерась мокруху слепил. Какую мокруху? Чего ты туфту гонишь? А это вы видели? Достает из штанов монету – и хлоп на стол! Ну монета и монета.

– Вы мне, пожалуйста, переведите, – попросил Севастьянов. – Что, например, значит «от хозяина»?

– Из лагеря освободился.

– А «мокруху слепить»?

– Убить кого-нибудь.

– Теперь понятно. И про монету поподробнее, если можно. Какая она была? Серебряная, золотая?..

– Вроде скуржавая.

– Скуржавая – это как?

– Ну серебряная.

– А не золотая?

– Нет, рыжую он потом достал. Когда в карты предложил сыграть. Скоку и предложил. А тот ему: «Отдача у тебя есть?» Вот Баня тогда и вытащил золотой. А тут менты!

– Менты – это милиция?

– Само собой. Увидели рыжье. Ага, говорят, это ты, Баня, квартиру обнес? И подельника мочканул?! Ну вообще, молодец. Вилы тебе, фраер бацильный. Свои же и кокнут. Поскольку ты вора авторитетного замочил.

– А с монетой что?

– С монетой? Так менты ее с собой забрали.

– Нет, не с золотой, а с серебряной?

– И ее, наверное, прихватили.

– У них ее нет.

– А ты откуда знаешь?

– Своими глазами изъятое видел.

– Так ты все ж таки, выходит, мусор?

– Я не из милиции, а профессор физики. Меня эта монета интересует. Может, она у вас осталась? Завалилась куда-нибудь?

– Куда тут заваливаться, – оскалил железные зубы Дохлый. – Видишь: шаром покати.

– Куда же она делась?

– Вот не знаю! Прихватил, надо думать, кто. Пацанята эти… Постой. Вспомнил! Ее Скок в руках вертел. Точно, Скок! А потом менты ввалились… Видать, Скок ее в карман и сунул. И вместе с ней свалил. У него она. Зуб даю, у него!

8

Отгремели гудки автомобилей и звонки трамваев, отшумели, отвизжали и отахали зрители и постепенно разошлись. Наконец, подъехали хмурые граждане, извлекли из-под вагона останки Фофана, погрузили в катафалк и куда-то увезли. Движение возобновилось. Даже лужа крови была смыта с асфальта струей из поливальной машины. Словом, уже через час на перекрестке почти ничего не напоминало о случившемся происшествии. Лишь одинокий черно-желтый штиблет фасона «Манхэттен» валялся на обочине проезжей части, возле решетки водостока.

Но Скок все еще не покинул места трагедии. Еще загодя он вылез из волнующейся толпы, прислонился к витрине обувного магазина, находившегося поодаль, и оттуда наблюдал за происходящим. Он никак не мог понять: почему так получилось?

За свою пускай и относительно короткую, но насыщенную событиями жизнь Скок не раз сталкивался со смертью. На лесосеке, совсем рядом с ним, упавшее дерево раздавило человека; на пересылке один заключенный зарезал другого из-за неправильно сказанного слова; а однажды зимой у него на глазах под лед провалился трактор вместе с трактористом. Но все это были самые обычные, характерные для тамошней ситуации смерти. А здесь?.. Почему это ни с того ни с сего Фофан сам залез под трамвай? Никто его нарочно не толкал. В угнетенном состоянии он не пребывал. Наоборот, Фофан нагло демонстрировал свое процветание и успех. И вдруг такой финал!

Нелепо и в высшей степени невероятно. Скок готов был поклясться самому себе, Фофан залез под трамвай самостоятельно. А может, вдруг пришло на ум, вовсе не самостоятельно, а по чьей-то злой воле. Но чьей?! Он вдруг вспомнил последнюю минуту своего общения с Фофаном. Тот так ему надоел со своими приставаниями на предмет посещения ресторана, что Скок не только послал его подальше, но и мысленно пожелал ему смерти.

И пожелание немедленно исполнилось!

Разве это не странно? Более того, не страшно?!

Но, возможно, это простое совпадение? Ничего подобного со Скоком раньше не происходило. Фофан, безусловно, не первый, кому Скок мысленно, а то и вслух, желал смерти. Ну и что?! Эти дурацкие пожелания не только не сбывались, но очень скоро и вовсе выветривались из памяти.

По большей части уголовники – народ не суеверный. Встречаются, конечно, типы, верящие в сглаз, в приметы и в прочую чушь. Однако Скок был не из их числа. Конечно, по камерам и в лагерях болтают всякое. Слышал он побасенки об оживших трупах, о привидениях, о мести мертвецов своим убийцам, но относился к этим рассказам как к занимательным, но абсолютно фантастическим историям. Лишь однажды он соприкоснулся со сверхъестественным.

В ту пору он отбывал срок далеко на севере, в уединенном лесном лагере, вдали от всякого жилья. Отсюда не бегали. До ближайшей железнодорожной станции было пятьсот километров, а вокруг простиралась дремучая тайга да топкие болота. Только лесовозы сновали туда-сюда по разбитой дороге. Но на лесовозе не спрячешься. А посему режим был вполне терпимый. Однажды Скока и еще одного пожилого заключенного, которого все звали дядя Боря, послали на дальнюю делянку, за десять километров от лагеря, где бригада лесорубов «гнала кубометры». Стояло короткое северное лето, и, поскольку каждый день топать туда и обратно в такую даль было невмоготу, ночевали лесорубы в палатках, под присмотром двух конвойных. Скоку и дяде Боре поручили доставить бригаде продукты и тут же возвращаться назад.

После того как хлеб и консервы были сданы из рук в руки «бугру», Скок и дядя Боря подались назад в лагерь. Шли молча, лишь отмахивались от надоедливой мошки березовыми ветками.

– Я тут чалился еще при Усатом, – неожиданно заметил дядя Боря.

– При каком Усатом? – не понял Скок.

– При Сталине.

– Ну и как?

– Тогда режим не в пример строже был, – сообщил дядя Боря. – Особо при Одуване.

– Кто это – Одуван?

– Начальник лагеря майор Одуванов. Зверюга, каких поискать! Чуть что, стрелял. Шаг в сторону – побег. И бах в лоб из шпалера! С десяток зэков таким макаром на тот свет отправил. А однажды человек двадцать в побег ушло. Так их нагнали и всех как одного на месте положили.

– И кто же бежал? – спросил Скок. – Воры?

– Нет, солдаты.

– Суки, что ли?

– Какие суки!.. Бывшие военнослужащие. Был тут такой Пикунов. Тоже майор в прошлом. Вот он и подбил на побег фронтовичков. Разоружили они конвой, захватили пару автоматов – и в тайгу. Дураки! Куда бежали, зачем?.. Ну, тут неподалеку их и накрыли. Место то прозывается Долина Смерти.

– Первый раз слышу.

– Молод ты еще. И вот что я тебе скажу, пацан: они и сейчас там.

– Кто они?

– Убиенные, само собой. Кто еще…

– Ну ты даешь, дядя Боря! – засмеялся Скок. – Как же они там могут быть? Ведь их же убили.

– Не веришь – можешь сам убедиться. Пошли туда…

– Далеко, наверное?

– Через хребет перевалить, и мы там.

– Не тянет.

– Испугался?

– А чего мне бояться?

– Ну так поканали?

– Чего там делать?!

– Сам убедишься, что они до сих пор там.

– Ладно, черт с тобой, дядя Боря. Идем.

Они свернули с дороги, по которой ездили лесовозы, и через некоторое время вышли на едва заметную тропу, которую Скок вряд ли бы заметил, не будь с ним дяди Бори. Тропа понемногу поднималась вверх, и вскоре Скок заметил одну странность. Идти было чрезвычайно легко, поскольку складки подъема образовывали нечто, напоминающее ступени. У Скока возникло впечатление, что ступени эти созданы искусственно. Но когда и кем? А главное, для чего?

Дядя Боря, несмотря на свои годы, карабкался по скалам довольно легко. Скоку казалось: старик испытывает удовольствие от восхождения. Скок же, напротив, уже жалел, что согласился топать неведомо куда, неведомо зачем… Он в общем-то представлял, что увидит. Выбеленные солнцем и ветрами человеческие кости – вот и все зрелище, которое их ожидало.

Наконец они вскарабкались на гребень горы, и взгляду Скока открылась лежащая под ногами небольшая долина почти круглой формы. Через нее протекал маленький, но бурный ручей и уходил куда-то под скалы.

– Вот она, – торжественно произнес дядя Боря. – Долина Смерти!

– И что дальше? – спросил Скок.

– Спустимся?

– Зачем?

– Ты своими глазами должен увидеть…

– Кости?

– Не только кости.

В тоне старого зэка было нечто, заставившее Скока последовать за своим провожатым. Впрочем, и спускаться тоже оказалось легко. Те же пологие, покрытые бело-зеленым ковром морошки ступени, что и раньше, вели вниз.

Скок спускался и никак не мог понять: какого черта притащились сюда беглецы?

– Это когда было? – спросил он у дяди Бори.

– Чего?

– Побег этот… В какое время года они из лагеря смотались?

– Летом, само собой.

– И куда путь держали?

– А кто их знает!

– Непонятно.

– Вот и мы между собой толковали о том же. С какой стати они ноги сделали, а главное, куда направлялись? И на кой хрен сюда забрели?

Зэки спустились с горы и подошли к ручью. Здесь лежали довольно приличные глыбы гранита, видимо некогда скатившиеся с вершин.

– Вот тута они и упокоились, – сообщил дядя Боря и перекрестился.

Только сейчас Скок разглядел лежащие в траве человеческие кости. Костей было довольно много, хотя целиком разглядеть картину не представлялось возможным из-за густых зарослей трав и низкорослых кустарничков.

– Ну и чего? – спросил Скок. – Дальше-то?..

– Ты о чем?

– Ну как же… Ведь ты толковал, они вроде как живые.

– Я не говорил, что живые. Я сказал: они здесь.

– Ладно, здесь. Но где?

– А ты прислушайся.

Скок замер. Стояла абсолютная тишина. Не слышно ни птиц, ни шороха ветра… Даже цвирканье кузнечиков куда-то исчезло. И вдруг он услышал слабый, но непрерывный звон. А может, и не звон, а тончайший писк, идущий непонятно откуда, словно его рождало неуловимое движение воздуха.

– Звенит, – сообщил он.

Дядя Боря приложил палец к губам.

Скок вновь напряг слух. Звук чуть усилился, и теперь ему казалось: звон или писк складывается из множества голосов, словно тянущих некое непрерывное унылое песнопение. Он даже стал различать отдельные голоса, тщательно выводящие тоскливые рулады.

Скок потряс головой. Странные звуки не прекратились. Напротив, они стали как будто слаженнее, а вой постепенно превращался в нечто вроде мелодии. Казалось, многоголосый хор исполняет похоронный марш. Скоку внезапно стало жутко.

– Мотаем отсюда! – хрипло произнес он.

– Погоди, это еще не все, – хитро улыбаясь, сообщил дядя Боря.

Он поднял с земли осколок кварца, сверкнувший на солнце, словно кусок сахара.

– Вот, смотри. – С этими словами дядя Боря бросил камень в сторону лежащих костей. К изумлению Скока, кварц не упал на землю, а словно завис в воздухе. Скок протер глаза. Камень висел над костями, подрагивая, словно ему не давал упасть мощный поток воздуха, шедший снизу. Непонятный звук вдруг прекратился, оборвался, словно певшим неожиданно зажали рты.

– Смотри на камень, – прошептал дядя Боря.

Скок, как завороженный, тупо уставился на парящий в воздухе кусок кварца. Вначале он ничего не узрел, но вскоре глаза стали различать едва заметные тени, кружащие вокруг него. Тени, словно синеватый табачный дымок, тонкими языками поднимались от земли кверху, переплетались между собой, кружились и внезапно пропадали. Звуки снова появились, только на этот раз они словно рождались в мозгу Скока. Он слышал едва различимый смех, точно крохотные серебряные колокольчики звенели где-то далеко-далеко, на краю радуги.

Неожиданно камень упал, и все сразу же прекратилось. Голоса исчезли, а мир снова наполнился шорохом трав и жужжанием насекомых.

– Все! – сказал дядя Боря. – Концерт по заявкам окончен.

– Что это было?

– То самое.

– Чего то самое?

– Я же говорил. Они тут гнездо свили. Духи, значится. Обитают в этом месте. Но, похоже, здесь и раньше люди бывали. И жертвы приносили. Поскольку костей тут, в траве, много больше, чем если бы только двадцать голов положили. Место, значится, особое. Духам тут раздолье.

Скок хотел посмеяться над болтовней дяди Бори, но только что виденное не давало повода для веселья. Как все объяснить? Он не знал и поэтому решительно повернулся и зашагал назад.

– Ты куда? – услышал Скок за спиной.

– Куда-куда… Да подальше от этой чертовщины!

Скок старался не вспоминать о посещении Долины Смерти, а вскоре и вовсе позабыл о странных событиях, объяснить которые он не мог. Только когда на глаза ему попадался дядя Боря, в памяти всплывал ясный жаркий день, смутная тишина и кусок искрящегося на солнце кварца, висящий в воздухе.

Наступил июнь. Погода стояла жаркая, а возле печи был и вовсе ад. Поэтому выходной бригада, в которой трудился Юрий Скоков, решила провести на природе. Оттянуться, что называется, по полной программе. Было решено закупить горячительные напитки, закуску и поехать на выработки, благо это место находилось совсем рядом с городом и было почти безлюдно.

Выработками назывались заброшенные песчаные карьеры, лежащие неподалеку от цементного завода. Карьеры давным-давно забросили, и посему их заполнила вода, а берега заросли кустарником. Извилистые протоки выводили на широкие плесы, непроходимые прибрежные кустарники, напоминавшие тропические мангровые джунгли, сменялись маленькими песчаными пляжиками, окруженными с двух сторон камышовыми зарослями. На выработках гнездились многочисленные водоплавающие, а также громадные камышовые луни, употреблявшие этих самых водоплавающих в пищу. В чистейших неглубоких водах, кроме многочисленной рыбьей мелочи, вроде окуней, чебаков и густеры, водились довольно крупные лини и щуки. Словом, для любителя рыбалки или, скажем, подводной охоты тут был рай!

Выработки начинались возле пригородного поселка под названием Ново-Савинка и тянулись на многие километры в разные стороны, ограниченные с одной стороны железнодорожной линией, а с другой – руслом реки Урал. Местные жители косили между протоками высокую сочную траву, ставили, где возможно, сети и плетенные из лозняка верши, именовавшиеся мордами, а по осени охотились на уток. Но обычно здесь царило полное безлюдье.

Группу отдыхающих из мартеновского цеха возглавлял сварщик Анатолий Иванов, невысокий кругленький парень с вечной улыбочкой на масленом личике, любитель подводного плавания. Он неоднократно бывал в этих местах и утверждал, что ничего лучше для культурного отдыха в окрестностях Соцгорода не существует. Когда Толе напоминали о Соленом и Банном озерах, излюбленных местах загородного досуга горожан, он только отмахивался.

– Там все зас…о! – заявлял любитель уединенных мест и в некотором роде был прав.

Короче говоря, народ решил ехать отдыхать на выработки. Утром, после ночной смены, восемь человек, в том числе и Скоков, предварительно закупив выпивку и снедь, весело галдя, сели в расхлябанный автобус, шедший до Ново-Савинки. Доехав до конечной остановки, они вышли на окраине поселка, миновали два последних дома и двинулись по пыльной грунтовой дороге, ведомые Ивановым. Скок, бывший здесь впервые, недоуменно вертел головой. Ничто не предвещало водных просторов и райских кущей. По одну сторону тянулось железнодорожное полотно, по другую – гряда низких, заросших только-только заколосившимся ковылем холмов. Туристы прошли метров пятьсот, потом Иванов напротив одиноко стоявшей трансформаторной будки свернул вправо и двинулся по тропинке в сторону холмов. На гребне холма компания остановилась, Толя широким жестом обвел окрестности и гордо произнес:

– Пришли!

Действительно, перед ними, насколько хватало взгляда, расстилалось пространство, представлявшее собой соединяющиеся друг с другом неширокие, но длинные и извилистые озерца, заросшие по берегам непроходимым кустарником. Над озерцами парил, едва заметно двигая крыльями, пепельно-серый лунь.

– Ну как? – спросил Толя.

Народ выразил умеренное одобрение и поинтересовался: где тут можно расположиться?

– За мной! – скомандовал Толя.

Они протопали по гребню крутого холма, вернее, давней песчаной насыпи еще минут пять и вышли на заросшую невысокой травой поляну.

– Здесь! – заявил Толя.

Скоку понравилась краткость и напористость выражений Иванова. А по внешнему виду не скажешь о командирских задатках.

Несколько притомившийся народ – как-никак позади ночная смена – оживился. На траве были разостланы одеяла, махровые полотенца, старые покрывала. На них мгновенно появились бутылки с водкой и вином, трехлитровые банки с пивом, газированная вода, а также закуски: вареная картошка и копченая колбаса, яйца, сваренные вкрутую, зеленый лук, плавленые сырки, консервы (в том числе и пресловутый «лещ в томатном соусе»), пирожки с капустой и с повидлом, болгарское «лечо» и томатный сок.

Звякнули стаканы, забулькала жидкость…

После того как выпили по первому, а потом и по второму разу, каждый занялся тем, что ему было по вкусу. Самый старший в компании, сталевар Степан Тимофеевич Галушко, снял ватник, с которым он всю дорогу, несмотря на жару, не желал расставаться, лег на него, подложил под голову клеенчатую сумку и тут же захрапел. Толя Иванов надел маску, ласты, подхватил ружье для подводной охоты и ринулся в глубины вод. Энергетик Анвар Садыков на скорую руку соорудил из припасенных загодя снастей удочку и отправился рыбачить. Но большинство пошло купаться.

Разделся и Скок.

В их компании имелся один тип по имени Коля Табунов, молодой развязный парень, недавно окончивший техническое училище, но уже, как и Садыков, работавший энергетиком. В последнее время он терся около Скока, хотя тот и не понимал, что ему нужно. То в столовой примостится у стола, за которым Юра обедал, то в душевой займет кабинку рядом с ним. Да и в трамвае не раз подсаживался на свободное место. Скок не обращал на него внимания, считая сопляком.

В бригаде, кроме сталевара Галушко, никто не знал о Юриных судимостях. Он сам их не рекламировал, а ребята лишних вопросов не задавали. В душевой все видели его татуировки, однако выводы, во всяком случае вслух, никто не делал.

И вот теперь Табунов стоял рядом со Скоком и нагло разглядывал татуировки, словно видел их в первый раз.

– Клевая наколка, – сказал он, тыча пальцем в Кота в сапогах, играющего на гитаре.

Скок смерил нахала пренебрежительным взглядом.

– Тоже такую хочу, – капризно заявил Табунов.

– Так сделай.

– Не знаю, к кому обратиться.

– И я не знаю…

– Но тебе же кто-то наколол?

– Мне там накололи, где тебя не было, – презрительно произнес Скок.

– Так ты сидел?

– Сидел.

– И по какой статье?

– А тебе зачем?

– Так… Интересно.

– Ну, допустим, по 144-й.

– Ага. Кража.

– Ты, я смотрю, осведомленный.

– Уголовный кодекс почитываю.

– Зачем это тебе?

– Ну… – Табунов неопределенно взмахнул рукой. – Может, когда и пригодится. Мне блатная жизнь нравится. Песенки, там… «По тундре, по стальной магистрали…» Романтика!

– Какая там романтика!.. Романтика в море, в тайге, в космосе.

– Шутишь?

– Да нет… Какие шутки! Я шутить не люблю и тебе не советую.

– Отшиваешь?

– Да хотя бы… Чего ты под ногами путаешься? Блатная жизнь ему нравится! Чего ты о блатной жизни знаешь?!

Табунов искоса взглянул на Скока, но ничего не ответил. Он еще немного потоптался рядом, потом отошел.

«Да и хрен с ним, – произнес про себя Скок. – Придурок!» Он вдруг вспомнил Баню. Тот тоже изображал из себя блатного. И чего? Замочил своего же кореша! Ни за что ни про что. И этот такой же. Романтику ему подавай. А придет на зону, понюхает парашу, и вся романтика слетит в один момент. Еще как себя поставит, а то и опустят…

Скок плескался в мелкой воде, но злоба на этого Колю все не отпускала. Нужно еще выпить. Так он и сделал.

Приложился к стакану и Табунов. Водка, казалось, только раззадорила парня. Поглядывая в сторону Скока, он вдруг гнусаво затянул: «На Колыме, где тундра и тайга кругом, среди заросших елями болот тебя я встретил, тогда с подругою сидевших у костра вдвоем…»

«Для меня старается», – понял Скок, вслушиваясь в знакомые слова.

– «Шел крупный снег и падал на ресницы вам, – завывал Табунов. – Вы северным сияньем увлеклись…»

– Эй, Колька, ты чего это разорался? – спросил, обернувшись к парню, Садыков. – Про какую-то Колыму поешь… Ты откуда такие песни знаешь?

– Заглохни, Анварка. Не мешай балдеть. Я еще и не так могу! «Я не папина, да я не мамина… – неожиданно сменил он музыкальную тему. – Я на улице росла, меня курица снесла…»

– Вот дает! – захохотал Садыков.

– Потому как я тоже не пальцем делан и кое-что повидал, – сообщил Табунов. – А то тут некоторые из себя гнут… Наколки блатные имеют… За кражонку вшивую получили трешник… И туда же… Авторитета изображают…

«Вот гнида! – рассвирепел Скок. – Дать ему, что ли, по рогам?»

– Заткнись, сопляк! – неожиданно вмешался в разговор доселе дремавший Степан Тимофеевич Галушко. – Чего это ты тут расчирикался? «Кое-что повидал…» Чего же это такое ты повидал? Мамкину титьку? Ты даже армии не нюхал, а туда же… Норов показываешь. Слазь лучше в воду. Охладись маленько.

– Я не сопляк! – обидчиво воскликнул Табунов.

– Вали, вали… – Степан Тимофеевич поднялся со своего ложа. – Эй, Юрка, давай-ка примем, – позвал он Скока.

– И мне налейте, – сказал Табунов.

– Тебе же сказали: вали! Со старшими он пить вздумал. Хотя почему и нет. – Степан Тимофеевич плеснул в стакан газированной воды и протянул парню: – На, лакай!

Однако Табунов оттолкнул стакан, отчего газировка выплеснулась на землю, вскочил и убежал.

– Зря ты так, Тимофеич, – с плохо скрытой иронией заметил Садыков. – Сейчас парнишка пойдет и утопится.

– Да и хрен с ним! – невозмутимо произнес сталевар. – Давай с нами, Анвар…

Они выпили, потом зачавкали пирожками, захрумкали луком… Галушко вновь улегся на фуфайку и, закрыв глаза, вскоре захрапел.

– Пойти, что ли, взглянуть: куда этот дурачок побежал? – вслух произнес Садыков.

Он достал из рюкзака ободранный полевой бинокль, поднялся на горку и приставил к глазам окуляры. Что-то явно привлекло его внимание.

– Иди сюда! – крикнул он Юрке. А когда тот поднялся, протянул ему бинокль. – Смотри!

Метрах в двухстах от них, почти на окраине деревни, мирно паслось стадо разномастных буренок. Среди них особенно выделялся могучий черно-белый бык. В отличие от коров, передвижение быка ограничивала длинная веревка, одним концом привязанная к вбитому в землю колу, а другим – к шее быка.

Скок чуть передвинул бинокль и увидел: к стаду не очень твердой походкой, хотя и довольно быстро, приближался Табунов. На нем были лишь трусы, а над головой он крутил красную тряпку, в которой Скок признал футболку парня.

– Чего это он собрался делать? – спросил Садыков.

– А хрен его знает, – отозвался Скок. – Одно слово, придурок!

– Нет, ты посмотри!

Скок снова навел бинокль на Табунова. Теперь Колька стоял перед быком и махал у него перед носом футболкой.

– С быком драться хочет, – сказал Садыков. – Как это называется? Ага, коррида. А который дерется – матадор. Лезвия еще такие есть для бритья… «Матадор».

На появление Табунова бык никак не отреагировал. Он продолжал щипать куцую травку у себя под ногами. Колька подскочил к животному вплотную и ударил его по морде футболкой. Бык лениво отмахнулся. Новый удар. Бык поднял голову и замычал. Похоже, сражаться с пришельцем он не собирался. Табунов встал перед быком, обеими руками растянул майку наподобие мулеты и затряс ею перед мордой животного. Бык вновь недоуменно замычал. Казалось, он никак не мог понять: чего от него ждут? Тогда Колька изменил тактику. Он поднял с земли жердь и что есть силы огрел быка по хребту. Животное возмущенно заревело. Оно было явно недовольно подобным обращением. Табунов вновь треснул быка, на этот раз по морде. Тот взбрыкнул, ударил передними копытами по земле, подняв облачко пыли, и бросился на обидчика. Колька проворно отскочил. Однако или масса быка оказалась очень большой, или кол был вбит небрежно, только деревяшка взметнулась в воздух, а бык, оказавшись на свободе, рванул за своим обидчиком. Далеко убежать Табунову не удалось. Бык легко догнал его, обошел на полкорпуса справа и резко развернулся. Тело неудачливого матадора, подброшенное вверх, вновь приземлилось на рога и опять воспарило в небеса. Потом парень рухнул под копыта, а разъяренное животное продолжало бить его рогами, перекатывая из стороны в сторону, точно тряпичную куклу.

– Ничего себе! – в изумлении произнес Садыков. – Ребята! – заорал он. – Там Кольку бык калечит! – И пустился бежать к месту поединка.

Но тут появился мужик на лошади. Захлопал кнут. Мужик наклонился, подхватил вырванный из земли кол и потащил быка в сторону.

Все находившиеся в этот момент на лужайке бросились вслед за Анваром. Вместе с остальными бежал и Скок. Когда бригада подоспела к распростертому на земле бесчувственному телу, казалось, все было кончено.

– Готов, – произнес Садыков. – Ничего себе, погуляли!

– Ничего не готов, – возразил Степан Тимофеевич Галушко. – Кончай, ребята, варежки разевать. Анвар и ты, Юрка, бежите в деревню, найдите фельшера и вызовите «Скорую помощь». Живо!

Через полчаса из города приехала машина с красными крестами на бортах. К тому времени Табунова перевязали, однако в сознание он до сих пор не пришел. Бык отделал его весьма крепко. Рог пропорол живот и, похоже, повредил печень. Кроме того, имелись раны на спине и пониже. Голове и рукам тоже досталось, но не так сильно.

– М-да, – сказал Степан Тимофеевич Галушко, когда донельзя расстроенная компания возвращалась к месту своего бивуака. – Наделал делов этот Колька. Хотя что с придурка возьмешь!

– Он сам к быку полез, – сообщил Анвар Садыков. – Мы с Юркой видели, как все случилось.

– Сам-то сам… – задумчиво заметил Степан Тимофеевич. – Но, скажите на милость, чего его, дурака, понесло к этому быку?

– Может, обиделся, – предположил Анвар Садыков. – Ты ему, Тимофеич, вместо водки газировки налил.

– Да он и так уже косой был.

– Пускай косой. Свалился бы здесь, и ничего бы не произошло. А то гонор в нем взыграл, вот он и полез с быком сражаться. Теперь начнутся в цехе разговоры: что, да как, да почему?.. Укорять начнут: сами, мол, выпили и пацана напоили. Зачем?! По разным комиссиям таскать…

– Ничего, – равнодушно промолвил Степан Тимофеевич Галушко. – Переживем. Не такое переживали.

Когда удрученные недавними событиями отдыхающие явились к месту стоянки, их встретил улыбающийся Толя Иванов. На траве лежала щука приличных размеров, а сам он явно принял пропущенную дозу.